Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 10. Василий мирится

Утро выдалось безрадостным.

Начать с того, что Василий не выспался. Поспишь тут, когда тебя хватают за горло! Само собой, как только смог, он поднял шум, разожгли огонь, но никого не нашли. Дверь была заперта, а окно открыто — значит, этим путём кто-то и пришёл, но неясно, почему Волк не лаял. Спал себе, а когда разожгли лучину, посмотрел узкими со сна глазами.

— Тоже мне, ярчук, — упрекнул его Василий. — Меня убивают, а он спит!

— Да уж так и убивают, — не согласился Тихомир. — Пужают ток. Допрежь бездельничали, а нынче Добряк велел в кажном дворе порядок навесть. Ну, знамо дело, его-то не полезут за горло хватать, берендей и сам кого хошь ухватит, а тебя вот… пужают.

Василий не согласился.

Окно закрыли, но легче ему не стало, поскольку Марьяша проговорилась, что это не поможет. Вот были бы обломки кос или ножей, сказала она, чтобы воткнуть в притолоку, а так — хоть закрывай, хоть не закрывай… А у них тут каждая вещь на счету, обломков не сыскать, да и не по-людски это — от соседей защиту ставить. Всё ж то один заглянет, то другой, заметят заслон, обидятся.

— Не по-людски, — проворчал Василий, устраивая серп в изголовье, чтобы, если что, защищаться им от врага. — А если меня убьют, это вот очень по-людски…

Духота ещё долго не давала ему уснуть. Мало того, что окно закрыто, он ещё и натянул одеяло на голову. Если приходится защищаться от монстров, любой способ хорош.

Утром он сидел за столом мятый и злой, растирая шею. Марьяша сказала, остались следы.

— Ну, хошь, поспрошаю, найду виновника? — предложил староста.

— Да забей, — махнул рукой Василий.

— Нешто можно забивать так сразу? Да ведь ещё и не кажного забьёшь. А вот прижать, да пусть говорит, сам надумал али подучил кто…

Василий вздохнул и отказался.

Тихомир взял сеть и колья, стоявшие в углу, взял корзину, ушёл на озеро. Марьяша пояснила, что коровы общие, но пасёт их Богдан, а доят Неждана и Незвана, потому все, кто пьёт молоко, чем-то платят им за работу: яйцами, рыбой, орехами или мёдом, а то рубаху сошьют или корзину сплетут, ягод соберут — кто на что горазд. А сено запасают все вместе.

Пока рассказывала, успела насыпать курам зерна, налить чистой воды. А Василий и не замечал, что у старосты за домом курятник — хотя, если по правде, что заметишь в таком бурьяне? Он бродил за Марьяшей и слушал. На столе остался его завтрак: каша из замоченных в воде пшеничных зёрен. Не то чтобы Василий был переборчивым, но что он, козёл, чтобы жевать траву? Он рассчитывал на яичницу на сале, вот как вчера.

И Марьяша вроде бы не обманула ожиданий. Вернувшись в дом, взялась за сковороду, но как-то подозрительно смотрела на сало, вздыхала, примерялась, чтобы отрезать поменьше. И яиц был всего десяток. Так что, когда он осторожно спросил, она подтвердила, что да, яишенка будет только для Гришки.

Только для Гришки! А эту кашу, вон, и шешки не хотели есть. Совали зёрна себе в нос, зажимали вторую ноздрю и стреляли друг в друга. Топоча копытцами, бегали вокруг миски со смехом. Только такую радость эта каша и могла принести.

Марьяша посмотрела-посмотрела на эту возню и несчастное лицо Василия, да и убрала миску, согнала шешков со стола. Отрезала два щедрых ломтя хлеба, намазала сметаной, ещё творог выставила.

— Тятя верши проверит, рыбки принесёт, испечём, — пообещала.

Василий смирился.

Он жевал, глядя, как ловко Марьяша управляется по дому — ни одного лишнего движения, щёки раскраснелись от печного жара. То косу на спину перебросит, то через плечо, и ни на секунду не останавливается, смотрел бы да смотрел. Особенно если бы эта яичница для него была.

Он вздохнул и спросил:

— А как ты её поставишь-то наверх, без лестницы?

— Да лестница-то есть, — задумчиво ответила Марьяша. — Как в твоих краях сказывают?.. Порешаем.

Лестница была у соседей. Стояла под яблоней. Решение заключалось в том, чтобы незаметно её унести, а потом так же тихо поставить обратно.

— Ну, блин, — ворчал Василий, пробираясь через густой бурьян. — Вот лестницы я ещё не крал…

— Нешто мы крадём, Васенька? — не согласилась Марьяша, бредя по его следу. — Так, позаимствуем да вернём…

— Почему ты просто не попросишь по-нормальному? — прошипел он. — Тут, блин, крапива… ай, блин!

— И межа, — запоздало предупредила Марьяша. — Поднимайся, да не шуми! Соседи поздно встают, неохота их тревожить. Они и не прознают даже.

Что-то в её голосе подсказывало, что дело было не только в заботе о соседях. Василий пристально на неё посмотрел — мол, всё понимаю, не дурак, — но с расспросами лезть не стал.

Он проклял всё на свете, пока они дотащили лестницу до дома. Как вообще носят лестницы? Василий наклонил её на себя, она перевесила, он с шумом упал в бурьян, и лестница сверху.

— Ой, лишенько, — прошептала над ним Марьяша, заламывая руки. — Что ж ты, Васенька!

Дальше лестницу поволокла уже она сама. Василий кое-как поднялся, взял за другой конец. Донесли и поставили они её сносно, а вот унести…

— Да тупая лестница! — шипел Василий, опять лёжа на земле. В этот раз он решил не наклонять, а нести вертикально. На третьем шаге что-то пошло не так.

Весь красный, мокрый и злой, он наконец прислонил лестницу к ветке и услышал сверху, из густой листвы:

— Ты правее двигай, к развилочке.

Следом раздалось конское ржание. Из этого ржания, перемежаемого словами, Василий понял, что сосед видел их с самого начала и повеселился на славу. Теперь он смеялся, икал и хлопал по дереву ладонью.

Василий про себя пожелал ему упасть.

— Эх, Марьяша! — укоризненно донеслось сверху. — Нешто попросить не могла? Я б тебе и так эту лестницу дал, за поцелуй. А за два бы и донёс!

— У тебя Неждана есть, её и целуй! — подбоченившись, воскликнула Марьяша.

— У меня и на двоих поцелуев достанет, — опять заржал сосед. — Завтра вдругорядь придёшь, а? Ждать буду.

— Да хоть обождись, — прошипела она и сердито зашагала к дому, лишь кое-где отводя в сторону зелёные мясистые стебли. Дорога от соседского сада теперь стала хорошая, проторённая — сразу видно, что двое шли тут с лестницей, а один ещё и падал.

Василий слегка обиделся. Кормят плохо, лестницу таскает даром… С другой стороны, что ему, тоже о поцелуях просить? Как-то вроде и неловко. А ещё негигиенично.

— У вас тут, к слову, свиньи есть? — спросил он, шагая за Марьяшей. — Мне щетина нужна.

— На что тебе?

— Да зубную щётку сделать. Вашей дубовой палочкой хоть ковыряй в зубах, хоть не ковыряй, ничего не вычистишь…

Марьяша потребовала показать, как он чистит зубы. Уже ощущая подвох, Василий достал палочку из подвязанного к поясу мешочка, который местным заменял карманы. Его собственную одежду так и не выстирали, ходил в чём дали.

— Вот, — сердито сказал он, потому что Марьяша как-то подозрительно на него смотрела, и ткнул палочкой в зубы. — Или у вас тут как в анекдоте: мелкую грязь можно не счищать, а крупная сама отвалится?

— Ты палочку-то на конце пожуй, Васенька, — ласково сказала Марьяша. — Вот и выйдет кисточка, ею и чисти. Измочалится, ножом срежешь…

— Средние, блин, века! — недовольно сказал Василий. — Прогресс до щёток не дошёл — как вы вообще живёте?

И ушёл жевать палочку.

Было тепло, но не жарко. Василий сидел на завалинке за домом, сосредоточенно ковыряя кисточкой в зубах, и думал о том, как здесь всё-таки тихо и спокойно. Только ветер шумит в лопухах, клонит бурые метёлки конского щавеля, да где-то недалеко, в бурьяне, бродят куры, негромко переговариваясь.

Не жалея горла, прокукарекал петух, захлопал крыльями, и опять только ветер, и за стеной Марьяша чем-то стукнула негромко. И пахнет деревом, и сырой землёй, и тем, что растёт на этой земле, согретой солнцем, почти не тронутой людскими руками.

Жалко, что нет интернета, но ничего, можно даже привыкнуть. Устраивают же некоторые этот, как его… детокс? Василий сомневался, правильно ли помнит слово, и в другое время заглянул бы в поисковик, чтобы уточнить, но сейчас оставалось только надеяться на собственную память.

А вообще могли бы хоть зеркало изобрести, что ли. А то и не узнаешь, нормально ли зубы почистил, да и как бриться, тоже неясно, а скоро понадобится. Василий печально поскрёб щёку, вспомнил местных и пришёл к выводу, что бритву они тоже ещё не изобрели, а потому остаётся только обрастать бородой.

Он прополоскал рот водой из кружки, прихваченной в доме, сплюнул и поднялся.

— Это, дело у меня есть, — сказал он, заглядывая к Марьяше. — Мудрика где найти? Мы как-то не очень хорошо поговорили в последний раз, а больше он мне что-то на глаза не попадается…

Марьяша, отложив шитьё, ответила, что Мудрик обычно сидит или у озера, или в доме бабки Ярогневы, и согласилась, что разговор бы не помешал. Сама не пошла, отговорилась тем, что посторонние при такой беседе не надобны, да и дел у неё хватает. Василий не мог понять, рад он этому или нет. Ещё подумал, взять ли серп, и решил нечаянно забыть его дома. Потом подозвал Волка и пошёл.

У ворот их едва не раздавил Гришка, ломившийся на запах яишенки. Они буквально чудом успели отскочить и выругались хором: Волк на презрительно-собачьем, Василий на нецензурно-человеческом. Легко было понять, отчего Гришку тут не любят.

Впрочем, долго сердиться не стали.

Волк трусил впереди, вывалив язык и улыбаясь. За воротами набрал скорость, слетел с холма и понёсся по лугу, радуясь простору и свободе. Ещё бы, с тех пор, как сюда попал, никакого поводка.

Пригревало солнце. У края неба лежали облака, лёгкие, как куриный пух. Над островками белого клевера гудели неторопливые пчёлы, и ветер шелестел в ивняке и качал осоку вдоль канавки, по которой к озеру тёк ручей. Луг расстилался густым зелёным ковром, и лес, тёмно-зелёный, плотный, как будто вышитый шерстяными нитками, стоял над ним. Маленькими рыжими точками на кромке было обозначено стадо.

Василий почувствовал, что и сам не против сорваться с места и побежать, крича во всё горло. Вокруг ни души, такая свобода, как будто он последний человек на земле. Кто хоть раз не мечтал о том, что останется один на свете, и не представлял, что станет делать тогда?

Но Василий не был последним человеком на земле. Он вспомнил об этом, когда с радостными воплями вломился в кусты у озера и столкнулся с Мудриком. Кто-то ещё, кого Василий не успел рассмотреть, с плеском ушёл в воду. Разверещались лозники. Чуть дальше по берегу Тихомир брёл по пояс в воде, растягивая сеть, короткой стороной насаженную на вбитый в дно кол, и теперь недовольно поднял голову.

— Утренняя гимнастика, — пояснил Василий. — По обычаю моих родных краёв.

— У вас там чё, в ваших краях рыба глухая водится? — вознегодовал староста. — Чё пужаешь!

— Нет, — сказал Василий. — Зачем глухая? Вот с такими ушами!

И, приставив к голове ладони, показал, с какими. Тихомир и Мудрик посмотрели с сомнением.

— Ладно, — произнёс Василий уже негромко, так, чтобы слышал один только Мудрик. — Поговорить с тобой можно?

Мудрик согласился.

Они побрели по лугу без особого направления, просто — туда, где никто не услышит. Мудрик шёл, прихрамывая, и прижимал к груди нелепо сделанный кораблик из щепки, палочек и коры, и ветер трепал его лёгкие белые волосы. Василий поглядывал на него и не знал, как начать разговор.

— Это, ну… извини, — сказал он наконец, пожав плечами. — Я, в общем, не хотел, чтобы тебя сажали в клетку. Глупость сморозил.

На одно мгновение Мудрик посмотрел ему прямо в глаза, а потом его прозрачный взгляд опять ушёл влево. Он шмыгнул носом, утёр под ним, и вообще неясно было, понял ли, что ему сказали.

— Что, думаешь уплыть отсюда на этом кораблике? — спросил Василий, кивая на его поделку. С первой встречи было ясно, что бедняга не в себе — может, с ним и говорить надо как с ребёнком?

Мудрик обернулся, посмотрел на озеро, а потом сказал ещё тише, чем обычно:

— Нешто на этом корабелике уплывёшь? Маленький он, да и озеро-то за границы не выходить.

— Так а ты говорил в прошлый раз… — растерялся Василий.

— Я на бережок иду с корабеликом. Чернава выходить и говорить, что никуда я не доплыву. Если без корабелика прийти, так она не выйдеть. А так выйдеть, посмеёться. Радуеть она меня, вот и хожу. Ты ей не говори. А на тебя я не сердився.

И опять шмыгнул носом.

— Понял, — сказал Василий, хотя ничего не понял. Кого может радовать эта прогнившая русалка?

Он представил, как она смеётся, показывая щучьи зубы, как от неё пахнет, и даже вздрогнул.

— Значит, ты здесь с бабушкой живёшь? — решил он сменить тему.

— С баушкой, — подтвердил Мудрик.

— А что у вас за ворона, ручная? Может, и говорящая?

— Ворон? — переспросил Мудрик удивлённо, поморгал светлыми глазами. — Не живёть у нас ворон…

— С кладбища, может, прилетает?

— И не прилетаеть. Ворон — птица недобрая, баушка его не допустить до дому.

— Да? А я видел… — начал Василий, пожал плечами и засомневался, не ошибся ли. Вроде и правда видел. Знал бы, ещё у Марьяши спросил бы, видела ли она птицу.

Они неторопливо вернулись к озеру, где Тихомир уже вышел на берег и сворачивал сеть. В глубокой плетёной корзине била хвостами рыба.

Василий, подойдя к старосте, попросил, чтобы тот договорился с лешим о поставках дерева. Тот обещал заняться этим сегодня же, вот только рыбу соседям раздаст, кому должен, да хлеб с солью и медовуху возьмёт. Гостинцы для лешего, значит. И ушёл.

Какое-то время они с Мудриком сидели у воды, на земле, нагретой солнцем. Волк немного погонялся за лозниками, понял, что не достанет их, шумно напился и растянулся рядом. Лозники дразнили его, пищали, высовывая языки, прикладывали к длинным носам растопыренные пятерни, но тоже устали, притихли. Их, зелёных в зелёной листве, стало почти не видно. Мудрик всё смотрел на воду — видно, надеялся, что оттуда выйдет эта его русалка. Василий тоже смотрел и надеялся, что не выйдет. Одинокая стрекоза качалась на торчащем из воды стебле.

— Прохлаждаетесь? — раздался весёлый Марьяшин голос. Все так и подскочили, даже стрекоза улетела. — Тятя к лешему пошёл, а я к вам.

Она сменила повязку на волосах: раньше вроде была какая-то тёмная, узкая, а теперь широкая, хитро вышитая алым и белым, с бронзовыми подвесками у висков, похожими на половины солнышек с толстыми лучами, какие рисуют дети, по две с каждой стороны. Марьяша села рядом, и Василий поддел одну такую подвеску, посмотрел на узор: хорошая работа, тонкая, наверное, ещё из той жизни, когда Тихомир был царским советником. Тогда, может, здесь всё-таки умеют делать бритвы?

Он хотел спросить, но тут явились водяницы. Хорошо хоть на берег не вышли, стояли по шею в воде. Почти терпимо, если только ветер не задует с той стороны.

— Принарядилась, — с ехидной усмешкой сказала рыжая.

— Для жениха, — прищурившись, добавила светловолосая.

Третья молчала. Может быть, тем она и нравилась Мудрику больше других.

Марьяша, похоже, тоже не очень обрадовалась встрече. Только Мудрик тихо улыбнулся, качая свой кораблик в ладонях.

— Платья нам обещала, — напомнила рыжая.

— И сошью, — недовольно ответила Марьяша. — Озеро ваше расчистим, да вас самих принарядим…

— Женихов отыщем, — мечтательно сказала водяница. — С собой под воду уведём, кудри заплетать, на травах шелковых лежать!

— О том и помыслить не смейте! — возразила Марьяша. — Тогда о Перловке уж точно пойдёт лихая слава, а нам того не надобно.

Эти слова пришлись девицам не по нраву. Они зашипели, глаза разгорелись, зелёные огни отразились в тёмной воде. Нешто, сказали они, их выставят на позор, на потеху? Им-то что за корысть тогда?

Тут подключился Василий. Он вспомнил всё, что знал об аниматорах и Диснейленде, и постарался это подать с выгодной стороны: вот, мол, и слава, и восхищение, и красивые наряды. Утопленник — он что? День порадует, два порадует, а на третий его раки съедят. Живые вроде как полезнее: состроишь им глазки, а они в другой раз ленточку принесут, или там бусы, или гребень — что тут у девушек ценится?

Водяницы повеселели, стали мечтать о платьях с вышитыми рукавами, о шёлковых лентах и о цветах. Василий добавил, что им и делать почти ничего не придётся, только сидеть, к примеру, в лодке. А лодку можно украсить цветами, для красоты и чтобы запах отбить. Про запах, ясное дело, он только подумал, а вслух не сказал. Не дурак же.

Слово за слово, и он вспомнил историю, как Пашка в костюме гамбургера рекламировал точку быстрого питания, упал, а встать не мог, потому что круглый — не согнуться и не перевернуться. И все вокруг только снимали на телефоны, а Пашка под конец уже просто кричал: «Помогите!», пока не вышел хозяин и кое-как не поставил его на ноги. С Пашки потом вычли за химчистку, вообще ничего не заработал, даже в минус ушёл, и в интернете засветился, конечно.

Водяницы оказались ничего, смешливые. Вроде как сидишь в новой компании, шутишь, всем нравишься — приятное ощущение. У Василия-то раньше и друзей толком не было, и если куда-то звали, то девушки особо над его шутками не смеялись, так что сейчас он разошёлся. Валялся на траве, размахивая ногами и руками, показывал, как Пашка барахтался, пытаясь встать.

Гамбургер, конечно, пришлось изменить на пирог, а про телефоны и интернет вообще не упоминать, а то бы не поняли. Но суть он донёс.

— Ох и работа у тебя, Вася, ох и весёлая, — хохотала беловолосая водяница. Её, Василий теперь запомнил, звали Снежаной. — И как это мы раньше о рекламе не слыхивали? Ты приходи к нам на бережок, сказывай.

А Мудрик не смеялся, огорчился — ему стало жалко Пашку. И Марьяша сидела недовольная. Может, тоже из-за Пашки. Ну, у всех разное чувство юмора: один будет под столом валяться, а второй не поймёт, где тут лопата.

Василий, ободрённый таким интересом, рассказал ещё пару историй о провальных креативах и опечатках (например, о том случае, когда в листовках вместо «Необъятный мир» написали «Необъятный жир», да так и начали распространять, и на эту фотовыставку просто валом повалил народ).

— Ох, — заходилась смехом рыжеволосая, Ясна. — Жир! Что ж они увидать-то на тех лубках надеялись?

— А жёнку мельника из Белополья, Голубу! — вторила ей Снежана.

Так за приятными разговорами и скоротали время, пока не вернулся Тихомир. Злой, как будто его восемь раз заставляли переделывать креатив, но всё равно не одобрили.

— Ишь, паскуда! — закричал он издалека, воздевая кулак. — Дары брать, это завсегда пожалуйста, а как лесом делиться — я, мол, тут не хозяин!

Чуть успокоившись, он пояснил, что тот самый леший, на которого они рассчитывали, дал задний ход. Видно, не хотел проблем со старым хозяином, с тем, что жил в чащобе с незапамятных времён. Указал на какие-то кривые и трухлявые сосны на опушке, разрешил их взять, остальное, сказал, не его территория, да и был таков.

— Видно, Василий, придётся к дядьке Добряку идти, — зло сказал Тихомир. — Тьфу, пропасть! Ну, ты с ним ладишь, тя он послушает.

— А чего сразу я? — не согласился Василий, но его особо и не спрашивали.

Прямо сейчас к Добряку он, само собой, не хотел. Нужно ещё подумать, подготовить речь. Как просить, с уважением? Или сказать как само собой разумеющееся: мол, дело движется, пора бы и дерево везти…

— А в лесу без спроса прямо ничего не взять? — уточнил Василий. — Ни ягоды, ни грибы, ни бересту?

— Рубить-то нельзя, а бересту — отчего ж, можно, — ответил Тихомир. — Про кажную ягоду ведь не станешь вопрошать.

Так что Василий решил идти за берестой. А там, если повезёт, и вечер наступит.

Марьяша вызвалась идти с ним, показать, где растут берёзы. Мудрик собирался остаться на берегу, поглядывал на водяниц, но они ушли, не захотели сидеть с ним одним. Василию даже стало за него обидно.

Так что к лесу пошли втроём, и хорошо: на полпути вспомнили, что идут без ножа, и Мудрик вернулся к бабкиному дому, благо недалеко. Хороши бы они были, если бы вернулись домой с пустыми руками!

Лес был по большей части хвойный, но у одного края молодые, редко стоящие сосны и ели соседствовали с раскидистыми клёнами и могучими дубами, как будто два леса шли навстречу друг другу, да тут и встретились. Как и на лугу, здесь было тихо, но тишина стояла другая, глухая, безветренная, только где-то вдали щебетала птица, и ей иногда вторила другая. Кроны сомкнулись над головой зелёным пологом, и солнце пятнало его.

Волк отставал, что-то разнюхивая в высокой траве. Василий подумал, не нацеплял бы клещей. Придётся проверить дома.

А потом он заметил выжженный ровный круг, обсаженный грибами, и что-то шевельнулось у края, тоже чёрное — жабы и змеи! Марьяша ахнула, прижав ладонь к груди, и Мудрик остановился.

Василий потянулся к телефону, чтобы сделать фото, вспомнил, что телефон сожран Гришкой, и подхватил Волка на руки. Тот извивался, тяжёлый, но отпускать было нельзя. Полезет ведь, дурак такой, а если змея ужалит, как его лечить? Ветклиники тут нет, противоядий тоже. Будь ты хоть Вещий Олег, не спасут.

Над головой хрипло каркнула ворона, и жабы запрыгали прочь, и змеи зашуршали в траве, уползая. Василий только надеялся, что ни одна не ползёт в их сторону.

— Ведьмин круг! — выдохнула Марьяша. — Откуда? Нет у нас ведьмы, то мне ведомо точно!

— Ну да, а ведьмы так сразу и говорят: я, мол, ведьма? — скептически сказал Василий, отпуская Волка. — Вот, как видишь, ведьма тут есть.

И тут же, вдохновлённый новой мыслью, спросил:

— А как её найти?

Ведь ему, может быть, и не обязательно искать колдуна. Может, вернуть его домой сумеет и ведьма.

— Ежели до сих пор мы о ней не прознали, да лешие не донесли, то не хочет она объявляться, — безрадостно сказала Марьяша. — Пришлая, может: нам-то выйти хоть и нельзя, а другим людям сюда путь не заказан. Творит ворожбу на нашей земле, тут ей, видать, сподручно вершить дела свои чёрные…

И добавила, подняв на него испуганные глаза:

— Боязно мне, Вася, дело-то недоброе. Бродила я тут на днях и круга этого не видала. Лихо деется, лешего бы поспрошать…

— Спросим, конечно, — согласился Василий, а сам уже пожалел, что сунулся за берестой. Казалось бы, что такого, круг и круг — он даже, кажется, читал, почему грибы могут так расти, — но эта выжженная трава, гадюки, жабы… И два человека стоят рядом с круглыми глазами, паникуют, и Волк рычит. Тут, в общем, и сам занервничаешь.

— Сейчас мы очень быстро добудем бересту, — сказал он, оглядываясь, — а потом свалим отсюда нафиг.

Поднялся ветер, загудел, раскачивая ветви, и невидимая ворона каркнула опять, как будто рассмеялась хрипло и коротко.