Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 9. Василий находит проблемы

Василий решил, что никогда не встанет с постели.

У него гудели ноги, ломило спину. Шишка на затылке болела, шею вообще не удавалось повернуть. Ладони покрылись мозолями и порезами от травы, кожа растрескалась, и в неё въелся зелёный сок. Все места, искусанные комарами, зудели и чесались, и казалось, всё тело состоит только из таких мест.

Он слышал, что в доме проснулись. Голоса доносились до него как будто сквозь плотное одеяло, и одеяло это всё тяжелело, тяжелело — и вновь приходил сон.

Кажется, кто-то трепал по плечу, тянул за ухо.

— Пора запускать объявление? — пробормотал Василий. — Я не провёл анализ целевой аудитории… Нет…

— Кыш, безобразники! — раздался Марьяшин голос, и за ухо тянуть перестали. — Ишь, умаялся, бедолашный…

Вроде бы кто-то погладил по голове, а может, это уже снилось. И почти сразу Марьяшин голос стал грубее и ниже.

— Колокол слышишь? Добряк народ созывает. Може, тож пойдёшь?

— Я вчера слово дал, что не отступлюсь, — слабым голосом произнёс Василий.

— Ага.

— Клялся, что буду работать, не покладая рук, и вообще…

— Ну?

— Ну так я врал, — сказал Василий, повернулся лицом к стене и натянул на голову край лоскутного одеяла.

Одеяло было тёплым, солома под телом чуть кололась, но так здорово пахла травами, и лежать на ней было до того удобно, что куда там ортопедическим матрасам. Василий решил, что поспит дня два, а там посмотрит.

Всё-таки его поднял запах съестного. Марьяша жарила яичницу на большой сковороде, и Василий помимо воли ощутил, как рот наполняется слюной. Он повернулся, ещё какое-то время полежал, глядя на золотистые круги желтков — двенадцать, хватит на всех, — и спустился с полатей.

Волк лежал тут же, у лавки, откуда хорошо мог видеть печь, и смотрел на Марьяшу влюблёнными глазами. В углу появились две миски, одна с водой, вторая пустая, но Волк не казался голодным. Так, на всякий случай посматривал, чтобы Марьяша о нём не забыла, если у неё окажется лишняя еда. Внутри него всегда находилось место для лишней еды.

Серый хвост изредка помахивал, мёл по глиняному полу, цеплял короткие соломинки. Шешки под лавкой совещались, как бы им пройти к печи, но, видно, не могли придумать, как обойти пса, и сердились.

— Нешто проснулся? — улыбнулась Марьяша. — Дядька Добряк уж всех собрал спозаранку, и тебя ждал, да ты не пришёл.

— Да я, это, — ответил Василий, присаживаясь к столу и слушая, как в сковороде шкварчит сало. — Вот скоро и пойду, куда спешить?

Он водил носом не хуже Волка, жадно втягивая запах. По счастью, яичница готовится быстро. Вот Марьяша уже положила на стол нарезанный хлеб в тряпице, выставила горшок с молоком, дала кружку…

И понесла сковороду наружу. Должно быть, в хорошую погоду они завтракали на улице. Василий поспешно плеснул себе молока, взял ломоть хлеба и пошёл следом.

Марьяша лезла на крышу по приставленной лестнице.

— Э, — сказал Василий. — А за столом разве не удобнее?

— Такое скажешь! — весело ответила она. — Там же места не хватит. Да и обычай таков…

— Ладно, обычай так обычай, чего спорить, — согласился Василий, взял кружку и хлеб в одну руку и тоже полез. За этой сковородой он готов был следовать куда угодно, пусть даже и на крышу.

Вот только Марьяша, заметив его, как будто удивилась. Она примостила сковороду, чтобы та не съезжала, обернулась, подняла брови и спросила:

— А ты-то сюда пошто забрался?

Василий даже слегка обиделся. Это что, выходит, она на себя одну готовила? Но раньше, чем он успел хоть что-то сказать, земля задрожала, раздался топот, Гришка пронёсся от ворот, посопел, поднимаясь на задние лапы, вытянул серо-зелёную голову на длинной шее, да и слизнул яичницу со сковороды.

Потом его маленький жёлтый глаз заметил и хлеб.

— Фу! — закричал Василий, отодвигаясь, но Гришку не учили командам. Он разинул пасть, покосился на Марьяшу и деликатно взял хлеб — вместе с рукой. Хорошо хоть прикусить не успел.

Василий отдёрнул руку. Гришка навис над ним, жуя, обнюхал и чашку, но туда уже не пролез. Тогда он неохотно отстранился и опустился на землю, но уходить не спешил, принялся чесать бок об угол дома. С отчётливым стуком упала лестница.

— Экий ты, Вася! — упрекнула Марьяша. — Чего тебе внизу не стоялось? Как теперь слезать-то будем? Надобно покликать кого…

— Да что тут слезать? — сказал Василий и сунул ей в руки свою чашку, прикасаться к которой после Гришки всё равно бы не стал. — На вот, попей молочка. Щас порешаю.

Он лёг на живот, дополз до края вперёд ногами, свесился, прополз ещё немного. Решил, что повисит на пальцах, а там спрыгнет. Сколько до той земли?

Вот только зацепиться пальцами и удержать тело ему не удалось. Неожиданно для себя он оказался на земле быстрее, чем рассчитывал. Лёжа на спине и глядя в синее небо, Василий пытался дышать. Он успел пожалеть, что вообще встал с постели в этот день, а потом небо сменилось чешуйчатой бородавчатой мордой.

Гришка старался помочь. Он зашёл слева, подтолкнул носом, зашёл справа, и под его лапой что-то хрустнуло. Дерево. Лестница.

— Проваливай уже, блин, помощник, — прокряхтел Василий, кое-как поднимаясь. — Спину вон хозяйке своей подставь…

Но Гришка то ли что-то заметил, то ли просто дурил — замер, уставился куда-то, а потом скакнул, да и унёсся к воротам, а там в поля. Едва створку не снёс. Слышно было, как заполошно кричат испуганные куры.

— Скоро ли, Вася? — спросила Марьяша сверху.

Он мрачно посмотрел на лестницу и, помолчав, сказал:

— Короче, есть хорошая новость, а есть не очень. Хорошая — была у вас одна лестница, а стало две…

— Нешто это добрая весть? — не согласилась Марьяша.

— Тогда вот хорошая: у вас тут появились дрова для растопки печи. А какая новость не очень, сама догадаешься. Ладно, спускайся, что ли, как-нибудь поймаю тебя.

Первой вниз полетела сковорода. По счастью, Марьяша не старалась передать её непременно в руки Василию, и это его спасло. Следом она спустилась сама. Он подхватил её под колени и даже не упал, хотя опасался, что этим кончится.

Марьяша оказалась совсем лёгкой, не тяжелее Волка. Василий мог бы, наверное, обнести её вокруг всей деревни и даже не устать.

— Отпустишь, может? — спросила она негромко. Смутилась. Он тоже смутился: стоит тут, прикидывает, сколько в ней килограммов… Так что он поставил её на землю и намекнул, что тоже не отказался бы от яишенки, раз уж так ей помог. Вот и дрова до печи донесёт.

Дрова, правда, пришлось ещё наколоть, но яишенку свою он получил. Только хлеба не осталось — шешки-таки утащили, пока в доме никого не было, как-то отвлекли Волка.

Уже когда Василий доедал, жалея, что нечем вымакать сковороду, в окно просунулась чья-то незнакомая длинноносая рожа, сообщила скороговоркой, что надо бы к кузнецу, поглядеть, как там чего, а кто за это взялся, тот пусть и это самое, и исчезла.

Василий вздохнул. Потом прикинул, что идти к кузнецу, пожалуй, не так и плохо по сравнению с работой у озера, да и вообще с каким угодно делом. Его собственная работа, и довольно важная, начнётся позже, и уж с ней-то ему никто не поможет. Ну так и он не обязан помогать всем остальным, правильно?

— Поглядела бы я хоть издали, — сказала Марьяша, — да только хлебы печь, да бельё стирать, да в доме прибрать надобно.

Ни зависти, ни сожаления в её голосе, однако же, не было.

— Там и не на что смотреть, — пожал плечами Василий. — Нора, а в норе мужик. Вот, в общем, и всё.

Он позвал Волка, но тот не пошёл, остался в доме, надеясь, что ему ещё что-то перепадёт. И выглядел подозрительно довольным, и шешков не спешил гонять. Василий даже подумал, не вступили ли они в сговор, когда тащили хлеб со стола.

День стоял тёплый, но сырой. А может, так казалось из-за того, что дорогу кто-то опять залил водой. Все канавы и рытвины наполнились до краёв. В коричневой мути, в жидкой пене колыхалась подвявшая ботва, плавали морковные обрезки, хвостики репы и огрызки недозрелых яблок, зелёных и мелких. Подсохшая грязь пестрела узорами следов: тут и куриные лапы, и утиные, и копытца всех размеров.

Василий прошёл по траве, по обочине, внимательно глядя под ноги. В соседнем с домом старосты огороде, в высоком бурьяне заметил двоих: парень в белой рубахе что-то копал, а длинноносая девушка с вытянутым вперёд лицом, с серыми косами под синим платком, в синем же сарафане, грызла орехи, прислонившись к бревенчатой стене. Оба с неприязнью посмотрели на Василия.

— Вона, идёт, — проворчала девица, хмуря рогатый лоб. — Ишь, всех взбаламутил! Кабы не он, я бы ешшо спала сла-а-адко!

И она, зевнув, потянулась.

— Наведёт сюда народу, никакого сна тебе и вовсе не будет, — усмехнулся парень, утирая лоб и поправляя повязку на тёмных волосах.

Останавливаться и болтать с ними Василий не стал. Им, кажется, дали какое-то дело, вот и пусть работают, не отвлекаются.

Дом Добряка он миновал незаметно и тихо, чтобы уже ему самому не подыскали занятия. Хозяин, слышно было, с кем-то беседовал внутри. Проходя мимо окна, Василий согнулся вдвое, притворяясь, что смотрит, не развязались ли шнурки.

На воротах сидела ворона. Едва Василий поднял взгляд, она хлопнула крыльями, да и снялась с места, полетела к лесу. Он немного подумал, одна ли ворона ему попадается или разные, и что это вообще за ворона, но почти сразу и оставил эти мысли. Ворона и ворона, почему бы ей тут не жить?

У родничка Василий задержался, умылся, повозил во рту дубовой палочкой, используя её как зубочистку. Потом плюнул, подумал, что научит местных делать щётки, кое-как протёр зубы краем рукава, расчесал волосы пятернёй и посмотрелся в воду. Но вода там, где не заросла ряской, шла рябью и дрожала, так что он ничего не разглядел. Решил, что и так хорош. Уж не хуже этих, с пятаками, рогами и копытами.

Приосанившись, он пошёл вокруг холма уже знакомой дорогой и скоро добрался до норы, где жил кузнец.

На траве перед входом что-то лежало. Первую вещь Василий опознал сразу, его даже слегка передёрнуло из-за неприятных воспоминаний: серп, готовый, наточенный, осталось только приладить деревянную рукоять. А вот вторая…

Вторая походила на металлическую сороконожку, раздавленную палкой посередине. Василий крутил её так и сяк, пытаясь понять, что взбрело кузнецу в голову.

Потом взгляд его упал на тёмный пятачок земли, где он накануне рисовал серп и грабли.

— Блин, ты грабли никогда не видел, что ли? — пробормотал он и заметил, что хозяин неслышно подошёл и смотрит на него из темноты своего жилища.

— Круто, — сказал Василий, указывая на серп. — Спасибо! Это я возьму, а вот это, не знаю, переплавь, что ли. Я ещё у народа спрошу, что нужно, и приду к тебе с этими, с чертежами. Нарисую, говорю, что надо! Ты понял? Ну, я пошёл.

Помахивая серпом, он поднялся на холм и за воротами столкнулся с Добряком.

— Чё ты от меня бегаешь? — с подозрением спросил тот вместо приветствия, перевёл взгляд на серп и выхватил его своей лапищей. — Рукоять изломал! Ах ты, злыдень…

— Да это не твой! — попробовал перекричать его Василий. — Слышишь, блин? Твой серп там, у старосты в доме, а этот новый, его кузнец только что сделал.

Добряк мгновенно замолчал, сунул серп Василию в руки и утёр ладони о полотняные штаны, как будто опасался, что через металл передастся какая-то зараза. Глядя на него, опасаться начал и Василий.

— Ну, это, в огне подержать, может, — смущённо начал Добряк и докончил уже сердито: — Вот и займись, а людям в руки эту пакость неча совать!

Василий хотел сказать что-то язвительное. А ещё думал спросить, какие нужны инструменты, чтобы передать кузнецу заказ, но тут ему пришло на ум, что Добряк, чего доброго, нагрузит работой, стоит только задержаться. И лучше воспользоваться предлогом, чтобы уйти.

— Ага, подержу, — кивнул он, принимая задумчивый и слегка рассеянный вид, как у человека, который по горло в делах, и зашагал дальше.

Тихомир, который утром куда-то отлучался, теперь тоже что-то копал позади дома деревянной лопатой.

— Вы тут все сокровище, что ли, ищете? — поинтересовался Василий, подойдя. — В каждом дворе копаете.

— Так ямы для сора, — пояснил староста. — Вот ты…

Василий ощутил, что пахнет нежелательными делами, и поспешно сказал:

— А кто у вас с деревом работает? Ну, лопату кто сделал? Мне ручка для серпа нужна, ну и так, по мелочи. Лестница, например.

— Так ты нашу возьми, — посоветовал Тихомир. — Вон она, туточки стоит. Идём, покажу.

Видно, Марьяша ещё не делилась с ним новостями.

— Не-не, мне не срочно, — замотал головой Василий. — А вот ручку приделать — срочно.

— А, изломал? Добряк те голову открутит…

Объяснив старосте, что это новый серп, и получив и от него совет насчёт огня, Василий узнал, где живёт плотник. Ещё он спросил насчёт бересты, и Тихомир пообещал её раздобыть, когда в следующий раз пойдёт в лес, а пока посоветовал заглянуть к Молчану. Сказал, у домового есть и береста, и писало.

Василий заглянул в окно — просто так, на всякий случай, — понял, что обед ещё не готов, и пошёл к Молчану. По пути думал над тем, как расчистить озеро. Если, к примеру, дать водяницам грабли, они расчистят дно? Руки-то у них есть…

Дойдя до знакомого дома, Василий услышал чьё-то страшное пыхтение, и, раздвинув густые заросли у торца, обнаружил Хохлика, висящего на лопате. Как-то он её воткнул в землю, а на то, чтобы копать, сил не хватало.

— Вася! Вася! — обрадовался Хохлик, затанцевал копытцами и опять повис на ручке. — Подсоби, а?

Василий подумал, не поздно ли отпустить стебли бурьяна и сделать вид, что никого не заметил. Понял, что поздно, тяжело вздохнул и взялся за лопату. Эта тоже была деревянной.

— На вот, — протянул он серп. — Хоть траву выкоси. А вообще я по делу шёл, мне береста нужна, или на чём вы тут пишете.

— У дядьки имеется… — сказал Хохлик без особой радости, даже кошачьи усы поникли, но тут же опять оживился. — Ты опосля сам у него спроси!

Василий ощутил, что здесь какой-то подвох, но что было делать?

Он выкопал яму, пока Хохлик командовал (шире, глубже, и стенки ровнее, чтобы потом досками выложить). Коротышка под конец совсем обнаглел, взялся критиковать и то, как Василий держит лопату, и скорость работы, и качество. У Василия зачесались руки взять да пришибить его этой лопатой.

— Ты траву-то коси, блин, — недобро сказал он, и Хохлик почувствовал, что перегнул палку. Заработал серпом, и это у него выходило на удивление ловко. Василий даже присмотрелся, запомнил движение: значит, нужно вести рукой по кругу, а не просто давить на стебли лезвием.

Он решил, что в следующий раз, может быть, попробует сам. Интересно, это и правда так легко, как кажется? Или этот серп лучше наточен, чем прошлый…

Яму он вырыл, даже самому понравилась. Такая, что можно трёх коротышек уложить и закопать. Думая об этом, Василий посмотрел на Хохлика и улыбнулся, и тот что-то почуял, отступил на пару шагов и нервно почесал бок.

Прислонив лопату к стене, Василий пошёл в дом.

Молчан опять долго не хотел показываться. Вздыхал в ларе, переворачивался с боку на бок, невнятно бормотал о том, что «оне ходють и ходють, покоя нетути».

— Мне срочно нужна береста, — сказал Василий. — И хотя бы карандаш.

— Чаво? — спросил домовой, приподняв крышку и блеснув глазами из ларя. — На что те береста надобна?

— Чертежи сделать.

— Чёрт-те что сделать? Тогда не дам!

И Молчан хлопнул крышкой.

— Для кузнеца, рисунок, грабли, — ещё раз попробовал объяснить Василий. — Земля, рисовать, плохо. Кузнец не понять.

— А-а, вона чё, — протянул домовой, выглядывая опять и почёсывая в затылке. — Можа, и отыщется…

Он вылез из ларя совсем и перегнулся в поисках чего-то на дне, зашуршал.

— Вона, — сказал он затем, вынимая прямоугольник тонкой коры, испещрённый закорючками. — Внимай.

И начал читать нараспев, задравши нос и прикрыв глаза — видно, знал наизусть:

— А и ладно жил Молчанушка да в подполье, да за печкою,

По ночам поил лошадушек да за прялкою хозяйничал.

Отчего б не похозяйничать — в доме жили люди добрые,

Угощали караваями да солёными горбушками…

Тут он притих и, выпятив тощую грудь, блеснул глазами.

— Сам написал? — поинтересовался Василий. — Ничего так, симпатично. Может, я тебя к креативам привлеку…

И, видя непонимание на лице домового, пояснил:

— Ну, когда зазывать народ будем, я тебе объясню, что нужно сказать, и ты ясными для них словами всё и изложишь. У меня, типа, сложности с коммуникацией. Говорю не по-вашенски.

— А! — просветлел Молчан. — Уразумел. Отчего бы и не помочь добру молодцу? Ежели надоть помочь, это я могу…

Воодушевившись, он достал ещё кусок бересты и продекламировал:

— Как намедни у прогалины, где чепыжник расшеперился,

Я портки-то рассупонивал…

Василию пришлось выслушать ещё несколько сочинений и восхититься ими.

Он узнал чуть больше, чем хотел, о том, как Молчан проводит утро. Потом, прислонившись к стене и задумчиво кивая, изо всех сил старался не уснуть, пока домовой читал на удивление длинную и унылую историю о старом изношенном лапте.

Сдавшись, Василий опустился на пол (лавок всё равно не было). Молчан, грозя кулаком, уже проклинал Казимира, змея лютого, и жалел царя Борисушку. Горка берестяных листов у его ног всё росла.

Слова домового слились в один невнятный гул. Веки опускались сами собой, голова клонилась…

— Никак ты спишь, Вася? — обиженно спросил Молчан.

— Да я киваю просто, — сказал Василий. — А глаза закрываю, ну, чтобы лучше всё представить.

И широко зевнул.

— Ладно, мне как бы пора. Ты бересту мне дашь?

— Так чистой нетути, — развёл руками домовой. — Вона, всю исписал. Ты ежели добудешь, и мне тож принесть не позабудь. Мне ить надоть.

— Ага, — сказал Василий, не особенно успешно скрывая раздражение. — Ну, тогда рад был послушать. Пойду, мне ещё к плотнику зайти.

Но сперва ему пришлось разобраться с Хохликом. Тот уже куда-то задевал серп, прибрал к рукам и делал вид, что никакого серпа и не было. Зато не успел убрать лопату, и Василий сказал, что заберёт её, раз так.

Хохлик верещал, аж соседи начали собираться. Болтался на ручке лопаты, обхватив её руками и ногами, и клялся, что никакого серпа и не видал.

— Я к кузнецу вашему вчера ходил, — использовал Василий последний аргумент. — Вот он этот серп и сделал. Мне его посоветовали в огне прокалить, чтобы заразу всякую вытравить, но я ещё не успел.

Хохлика как ветром сдуло, а ещё через мгновение серп лежал на земле.

— На, забери! Что ж ты совал мне этот серп поганый! — завизжал коротышка. — Помру теперя, ох, помру!

Василий дослушивать не стал.

Он нашёл плотника, широкоплечего парня с копытами. Тот, жуя соломинку и задумчиво глядя из-под густых тёмных бровей, очень внимательно выслушал всё, что сказал Василий: и про лестницу, и про рукоять серпа, и про то, что половину изб нужно подновить, а ещё построить гостиный двор в два, нет, лучше в три этажа, и ставни чтобы с узорами, и двери резные. И забор поставить там, где луг, вдоль дороги, чтобы без билета никто не прошёл. И лестницу не забыть, она, может, завтра понадобится. И вообще все ставни и двери можно заменить, а у родничка поставить лавки со спинками, или нет, даже беседку. И обязательно нужна лестница, прямо в первую очередь.

Плотник кивал, перебрасывая соломинку из одного угла рта в другой, а дослушав, сказал только одно:

— Я не плотник.

Василий даже опешил.

— А раньше ты, блин, сказать не мог? — спросил он.

— Я древодел.

— Тьфу, так бы и сразу… Но ты, в общем, сделать-то всё это можешь?

Парень отрицательно помотал головой.

— Окей, — сказал Василий. — Поищу другого плотника.

И когда он уже развернулся и почти ушёл, парень сказал ему в спину:

— Никак не сделать. Дерева нет.

— Да у вас этого дерева! — возмутился Василий. — Целый лес!

— Ну, ежели с лешим договоришься да привезёшь мне дерево, так о чём и спорить, — пожал плечами парень. — Всё сделаю.

— Да я и с чёртом лысым договорюсь!..

— С чёртом незачем, лес — не его владения, — меланхолично заметил плотник.

Недоделанный серп Василий оставил ему, на том они и распрощались.

Василий решил, что день прошёл плодотворно, и было бы неплохо пообедать и вздремнуть на полатях до ужина. Но после обеда пришлось таскать воду — Марьяша затеяла стирку, потом топила баню. Банник ругался из-под лавки и грозил ошпарить.

Потом вместе с Тихомиром они искали лестницу. Василий очень старался.

— Упёрли, паскуды, — огорчился староста и наконец сдался, махнул рукой.

— Ты что ему не сказала? — прошептал Василий.

— Он и так Гришку не любит, — тихо ответила Марьяша. — Не выдавай, Васенька!

Он пообещал.

А когда этот долгий день кончился, погас, утих, когда в доме все уже легли и староста принялся похрапывать, когда засопел в своём углу и Волк, Василий ощутил сквозь дремоту, как длинные холодные пальцы сжимают горло, и кто-то хрипло зашептал на ухо:

— Отступись, отступись, отступись!