Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 16. Василий стоит на развилке

Какими должны быть колдуны?

Василий всегда считал, что они старые, костлявые, нечёсаные, обязательно с неприятными лицами. Глаза бегают, нос длинный, хрящеватый, и бородавка на видном месте. Наряжаются в какие-нибудь балахоны и таскают сумки с гримуарами, зельями, травами, жабьими глазами, заячьим помётом и прочей дрянью. И, наверное, ходят с посохом.

Но Казимир был совсем не старым, с виду лет тридцати, самое большее сорока. Конечно, в сумерках не слишком хорошо видно, но волосы тёмные, без седины (гладкие, до плеч, расчёсаны на прямой пробор), брови широкие, густые, а усы и борода аккуратно подстрижены — может, в столице у них всё-таки есть барбершоп…

И одет хорошо. Деревенские носили порты из грубой ткани, похожей на мешковину, и светлые рубахи, а у этого рубаха синяя, видно, что расшитая, и длинная, ниже колена. Прямо как платье. И сверху пальто без рукавов, похожее на женский халат, тёмное, тоже всё расшитое узорами. Ну чисто актёр или модель, но уж никак не колдун. Если бы Василий своими глазами не видел, что он прилетел сюда совой, то ничего бы и не заподозрил.

— Значит, Василий, ты меня искал? — спросил Казимир хорошо поставленным голосом. — Я слышал, задумал ты сотворить из Перловки место заповедное, да работа не идёт?

— С чего это я должен перед тобой отчитываться? — спросил Василий, прищурившись. — Добряк ещё не отчитался?

Жаль, что Добряк уже ушёл. Помялся, как пёс, который и не хочет, но всё-таки слушает хозяина. Казимиру не пришлось повторять дважды. Он только бросил взгляд, когда Добряк замешкался, и тот заторопился прочь, спотыкаясь.

Василий, хоть и остался наедине с колдуном, не чувствовал страха. А вот в глаза бы Добряку посмотрел. В маленькие лживые глазки.

Казимир усмехнулся — не зло, не насмешливо, а так по-доброму, как будто они хорошие знакомые.

— Вижу, обо мне уже наговорили всякого, — весело сказал он. И попросил:

— Выслушаешь? Разговор не длинный. После сам решишь, как быть.

— Окей, — согласился Василий, всё ещё глядя на колдуна с недоверием. — Давай свою версию.

Они отошли чуть в сторону, чтобы не торчать перед воротами, и Казимир рассказал то, что и так уже было известно: как он явился ко двору царя Бориса и как царь попросил его взглянуть на сына, на Велимудра. Надеялся, что колдун чем-то поможет.

— Вошёл я в терем и увидал подменыша, — сказал Казимир.

— Таки он подменыш? — уточнил Василий. — А с виду всё вроде не так плохо.

— Подменыш, дитя водяных. Неужто не замечал ты, что он от воды почитай не отходит, с водяницами да с водяными дружбу водит?

— Ну, знаешь, — сказал Василий, не спеша доверять колдуну, — если посмотреть на всех остальных, кто тут живёт, то водяницы ещё не самая плохая компания. Так и что же ты его не расколдовал, если ты прям такой весь из себя колдун?

— Позволь досказать. Я открою тебе тайну и прошу её сберечь. Тайна не моя, чужая, владеть ею для тебя опасно…

— Тогда и знать не хочу.

— Ежели не услышишь, верного решения не примешь.

— Что ж… Ладно, — согласился Василий. — Выкладывай.

Всё же, надо сознаться, он был немного заинтригован.

— Когда царский сын появился на свет, — начал Казимир свой рассказ, — был он хорош и пригож: белый, крепкий, с громким голосом. Видели то мать и отец, видела повитуха, и мамки, и няньки. Ночь прошла, а поутру в зыбке лежал подменыш с курьим пухом на большой голове, с туловом кривым да с косыми глазами. Ни няньки, ни мамки, ни стража в саду — никто не видал, кто подменил дитя. Окно растворено, а боле ни следа.

Он рассказал, как горевали несчастные мать и отец. Долго ждали детей, уже почти отчаялись, а тут сын. Пировать хотели, но радость недолгой была, явилась беда чёрная.

Рассказал Казимир и о том, как наказали и погнали мамок и нянек, как звали к царю всех, кто обещал помочь, как пробовали всякое, но никто не справился. Не явилась нечисть, не отдала дитя и не забрала подменыша.

— Это я уже от Тихомира слышал, — сказал Василий. — Это и есть твоя тайна? Небось всё царство в курсе.

— А тайна такова… — ответил ему Казимир.

И рассказал, что царица, Всеслава, больше не надеясь на мудрых людей, ведунов и советчиков, вышла ночью на перепутье дорог и обратилась к нечистой силе. Явился к ней чёрный человек. Наказать своих собратьев и вернуть украденное он не мог, но не имел права и оставить царицу без помощи, однако помощь нечистой силы обычно приводит к тому, что люди горько о ней жалеют.

Дал он ей особый нож, зачарованный, и велел беречь пуще всего. Если хоть одна зазубрина, сказал он, на лезвии появится, царский сын лютую боль испытает, а если нож изломается или потеряется, вовеки Всеславе сына живым не видать. Да, усмехаясь гадко, приказал заботиться о подменыше.

Василий кивнул и поёжился. Холодало, высокие травы шумели, и было самую малость тревожно, не подкрался бы ырка. Вдали закричала и умолкла какая-то ночная птица. Над далёким лесом встали чёрные облака, лишь чуть приоткрывая светлую полосу неба.

— Только это и дал, — сказал Казимир. — Одну надежду, одну ниточку. Зря Всеслава молила его, плакала и на колени вставала — рассмеялся нечистый, да и сгинул. Не сказал, как сына вернуть, как хоть раз повидать. Пришла Всеслава домой, от горя едва живая, спрятала нож, стала его беречь. Лишь это для сына сделать и могла.

И добавил ещё, что царь готов был смириться и растить подменыша как родного, но царица настояла, чтобы его заперли в тереме. Не хотела видеть его, нашла няньку. А нож берегла, спрятала и о тайне своей молчала, никому не сказала, даже царю Борису. Так тот человек ей велел.

— Да, как-то не очень вышло, — согласился Василий. — Родителей жалко, но ведь и Мудрик ни в чём не виноват, как я понимаю. Он вроде ничего такой, хороший.

— Хороший? — хмыкнул Казимир. — Да ты приглядись к нему. Неужто не разберёшь, что не человек он вовсе? Чувств у него нет, ни печали, ни радости, одна оболочка. Такому не у честных людей жить, горе им причинять!..

Голос его взлетел и оборвался. Видно, сообразив, что поднимает лишний шум, Казимир оглянулся, прислушался к вечерним звукам — ничего, только ветер, журчание родничка и тихий шелест листвы, — и продолжил уже тише:

— На счастье, доверилась мне царица, про нож поведала, и понял я, что делать. Когда Всеслава о помощи молила, нечисть ей в руки всё дала, да, ясное дело, не растолковали ей ничего. Ждали, что сроки она упустит и сына навек потеряет, потом бы явились над нею глумиться.

Колдун явно собой гордился. Отчасти чтобы польстить ему, отчасти потому, что и правда заинтересовался, Василий спросил:

— И что же надо сделать?

— То, Василий, дело не твоё, — осадил его Казимир. — Я лишь открою, что нечисть в Перловку сгонял для вида. Первым делом царице помочь хотел, а для того подменыша требовалось из царского терема подале спровадить. И не всю тайну я поведал тебе, а половину, правда же такова…

Голос его посерьёзнел, как будто к самой важной части истории он приступал только теперь.

— Была у Всеславы подруга любимая, Рада, сестра названая. Вместе росли, и в горе, и в радости не оставляли друг друга. Ни той, ни другой боги долго детей не давали, Всеслава первой то счастье изведала, да ещё и сына родила, наследника. Обуяла Раду зависть лютая, да и помогла она водяным дитя подменить.

Понизив голос, Казимир сказал, что царица ни в жизнь бы не догадалась. Как беда случилась, сестра её названая рядом была, утешала, сама убивалась, пыталась помочь, а на перепутье ходить отговаривала, и недаром: чёрный человек её и выдал.

— Так он наврал, может, — предположил Василий. — Ты вон сам сказал, что нечистой силе нельзя верить.

— Кто-то окно в ту ночь отворил, — сурово сказал Казимир. — Ни стражи, ни мамки, ни няньки чужих не видали. Опросили и девок сенных, и всех царских работников да прислужников — не чужой человек, выходит, нечистой силе помог.

— Мало ли какой человек, если там целая толпа!

— У Рады, Василий, мать водяницей была. Оставила её и в воду ушла, да и отец вскорости помер, от горя али от чего. Дальние родичи вырастили, как собственную дочь, с Всеславою вместе, а Рада вот так отплатила за доброту. Поговаривали, Рада с нечистой силой знается, а Всеслава всегда болтунам рты затыкала, за подружку вступалась, и вот чем оно обернулось.

Василий согласился, что история занятная, но попросил ближе к делу. Становилось всё темнее, уже почти не виден был путь наверх, к деревне, и время от времени что-то подозрительно трещало в кустах за родничком, и вообще, как бы не заперли ворота. Казимир-то упорхает, а Василий останется наедине с ыркой, и куда бежать, к кузнецу, что ли?

Вместо того чтобы поторопиться, Казимир принялся рассказывать, что царица обвинила подругу, но вроде как муж этой Рады подтвердил, что она была дома, и её бы на суд вести, но дело замяли, разве что дружба с тех пор распалась…

— Ты для чего мне это всё рассказываешь? — не выдержав, перебил его Василий. — К чему ведёшь?

Вот тут Казимир наконец и сказал, что после того, как Мудрика сюда отправили, нож пропал. Царица за долгие годы привыкла смотреть, на месте ли он, цел ли, только так и могла узнать, что жив-здоров её сыночек, хотела вынуть нож из-под спуда…

— Откуда? — переспросил Василий.

Казимир смерил его долгим взглядом и пояснил:

— Из потайного места. Да опустело оно, а о ноже Всеслава даже мужу не обмолвилась. Окромя меня, одной только душе и сказала — Ярогневе, няньке верной, что долгие годы за подменышем приглядывала. По всему выходило, что Ярогнева нож и выкрала, увезла. Порывалась Всеслава ехать сюда, силой отнять, да я отговорил — время ещё имелось, а о няньке этой стоило бы узнать, кто такова да отчего нечистой силе служит.

Что-то зашумело вдали — может, ырка ломился через кусты, а может, ёж. Казимир замолчал, прислушался, но звук скоро затих.

— Границы я такие поставил, — сказал он, — что никакая другая нечисть сюда не войдёт, одни лишь люди могут ходить свободно. И это хорошо, потому как открыли мы, что Ярогнева — ведьма да Раде прислуживает, подружке заклятой. Видно, по её наущению в няньки и пошла. А Рада, Василий, два лета назад ушла в воду, отказалась от человечьей сути, водяницей стала. Не иначе готовилась помешать Всеславе. Но теперь она явиться сюда не сможет.

— Круто, — сказал Василий. — Это и вся тайна? Мне тут как-то не по себе. Я так понимаю, тебе от меня что-то нужно, а сам я хотел вернуться домой, так, может, перейдём уже к сути?

Казимир ещё раз осмотрелся. Кинул взгляд наверх, на частокол, за которым спала Перловка, потом уставился на тёмные поля, где бродил ветер. Глаза его на миг вспыхнули жёлтым.

Он шагнул к Василию, нарушая всякие личные границы, вытянул шею и сказал на ухо шёпотом:

— Нож. Надобно, чтобы ты его раздобыл до дня Купалы.

И, отстранившись, прибавил:

— Силою нож отнимать нельзя, не отдаст она или так спрячет, что вовеки не отыскать. Тут хитростью действовать нужно. Добряк уж пытался, осматривал дом, да ничего не сыскал. А ты, Василий, человек особый, и видится мне, что самой Ярогневе ты нужен. Не просто так ты здесь оказался, поспособствовали. Тебе, может, она что и откроет, да сам не торопись ей доверять. Дело тёмное.

Колдун рассказал, как выглядит нож, чтобы Василий сразу узнал его, если увидит, и пообещал:

— Помогу я тебе. Домой верну, как ты и хотел, но и ты мне помоги, к сроку добудь этот нож. Да вот ещё что: работу свою останови. Зря ты нечистой силе поверил, зря им потворствуешь. Хитры они, изворотливы, обманывают тебя.

— Это в чём же обманывают? — с недоверием спросил Василий, а сам подумал, не тот ли самый это нож, который лежит сейчас в его доме под сеном. Уж больно похож по описанию.

— Разве не говорили они, что будут людей пугать да мучить?

— Ну, шутили пару раз, да…

— Великой бедой те шутки обернутся. С тёмной силой шутковать нельзя, — строго сказал Казимир. — Ты ещё и час такой выбрал — ту самую ночь, когда нечисть сильна, когда она играючи погубить может! Отступись! Отступись, не то выйдет беда великая. Люди прогневаются, вернутся с огнём, с топорами да вилами. На кого, ты думаешь, гнев их падёт? Кикиморы да водяницы попрячутся, а вот Тихомира да дочь его ждёт смерть лютая. И ты не уйдёшь от ярости людской. Отступись! Всё одно ты хотел лишь вернуться домой, а этому я и так поспособствую.

— Да, кстати, а почему это Тихомир здесь? — спросил Василий. — Он говорил, это ты ему так подгадил, а я что-то теперь не вижу логики…

В темноте он уже почти не видел лица Казимира, но почувствовал, что тот пристально всматривается, как будто хочет что-то понять.

— Неужто ты не знаешь, — спросил Казимир неторопливо и осторожно, — что Рада — его жена? Потому, может, и сам он во всём замешан, а раз так, разумнее держать его под надзором. Добряк за ним приглядывал.

— Э, — сказал Василий. — Жена? Так жена у него умерла вроде.

— Это он так сказал?

Василий попробовал вспомнить. Тихомир говорил, кажется, что жена его покинула, но кто же знал, что это означало!

Да и не это главное сейчас. Наверное, можно было вернуться домой прямо сегодня. Всего-то и дела — сказать, что нож уже у него… но Василий не любил спешить. Время ещё было, и он решил подумать.

— Может, я понял не так, — сказал он. — Хорошо, а я вот что-то не соображу, в чём твоя выгода?

Тут Казимир рассмеялся. У него был хороший, добрый смех, даже захотелось улыбнуться за компанию.

— Какая же тут выгода? — спросил он. — Борис уж царство хочет мне оставить, так на руку ли мне возвращение истинного наследника, коль я выгоды ищу? Меня, Василий, тронуло материнское горе. Если сумею помочь, будет чем гордиться. Царь, должно быть, наградит щедро — лгать не стану, от награды не откажусь, а боле мне ничего не надобно.

Звучало убедительно. Василий страстно хотел к чему-то придраться, искал, за что зацепиться, и не находил.

— Вот ещё что, — сказал Казимир. — Со дня на день придёт к вам гость, богатырь Горыня. Давняя меж нами вражда, винит он меня в смерти отца своего, и надо же статься такому, что теперь меня разыскал, хоть я и подался в чужие земли.

— А что, справедливо винит? — поинтересовался Василий.

— То, Василий, дело не твоё, — мгновенно заледеневшим голосом ответил Казимир. И прибавил уже теплее: — Знаешь, каково приходится колдунам? Поможешь кому, говорят, то боги помогли. Не сумеешь помочь, сразу ты злодей, и гонят, и проклинают. А порой и мстят, жизни лишить пытаются. Уж наведался Горыня в мои покои в царском доме, всё там сокрушил, изломал, меня дожидаясь. Стража его скрутила, только милостью моей царь его отпустил. Жаль мне стало дурака молодого. Так непременно он сюда явится, а ты вот что: работу вашу испорти, да на него и свали. Пусть гонят его восвояси, да заодно от себя подозрения отведёшь.

Потом вздохнул, головой покачал и сказал:

— Ох, Василий, Василий, и надо же, чтобы ровнёхонько в этот час вас всех сюда несло! Видно, нечистая сила мешает, отпускать царевича не хочет. Что ж, обо всём я тебе поведал честь по чести, дале сам решай, да вот тебе три совиных пёрышка. Захочешь со мною потолковать, сожги одно и жди к вечеру, а коли дело важное, все три сожги.

На том они с Казимиром и распрощались.

Василий даже не стал смотреть, как тот улетит, и торопливо зашагал к воротам, ёжась и растирая плечи. Закоченел, пока стояли, а вдобавок боялся, что ворота закрыты — прямо шёл и чувствовал, что сейчас как толкнёт, а они не откроются — но нет, повезло.

Он шёл по тёмной улице, мимоходом отмечая, что дорога теперь почти ровная, чистая, можно идти и не бояться, что споткнёшься или вступишь во что-нибудь. Ну, немного уже истоптали, там и сям после дождя стоят лужи, но неглубокие, и попадаются редко, не то что раньше.

А ещё он думал обо всей этой ситуации, и чем больше размышлял, тем больше запутывался и сердился. Все говорили разное, и даже если лгали, это была ложь такого типа, которая содержит и правду. Самая паршивая ложь. Попробуй понять, к чему подкопаться!

Добравшись домой, Василий разжёг лучину и взялся искать бересту, потому что в голове всё путалось, и нужно было записать факты, чтобы найти нестыковки. Как назло, береста вся была исчёркана заметками вроде «приходите, окрестные сёла, на гулянье весёлое» и прочими попытками составить завлекающий текст.

— Да блин! — пробормотал Василий. — Так, ладно, кто против кого? Бабка против колдуна. Колдун против заповедника, потому что нечисть нападёт на людей. Тогда почему бабка тоже против заповедника? Ладно, какая разница…

Порывшись под соломой, из которой была устроена его постель, он достал нож и вспомнил, как его описывал Казимир: старый, истёртый, рукоять треснула и обмотана бечёвкой, а лезвие не блестит. Тот самый нож, один в один.

— Если бабка заодно с подменышем, — продолжил рассуждать Василий, — то что он, про нож не знает разве? Почему так спокойно отдал? Да блин, ничего не сходится!

Он подумал ещё немного, и в голову его закрались подозрения, что ему подсунули поддельный нож. Казимир мог бы точно сказать, но его пока спрашивать не хотелось.

Василий вернул нож в ножны и опять спрятал в изголовье. Спрятал там же и пёрышки, завернув их в тряпицу, в которой Марьяша приносила ему хлеб.

Плюнув на всё, он попробовал лечь и уснуть, но сон не шёл. Колдун ещё повторял, мол, отступись… не он ли посылал эту тень, душить и шептать на ухо? Надо было спросить. Жаль, раньше в голову не пришло.

Тихомир вроде простой мужик, да и Марьяша на притворщицу не похожа. Как же у них может быть такая мать-интриганка? Хотя кто их знает, этих женщин. Царица вон тоже, получается, двадцать лет строила планы, как вернуть сына, и с царём не делилась. Зато приезжему колдуну сразу всё и выложила. Ну, конечно, бывает, чужому человеку о чём-то легче рассказать, чем родному…

Василий перевернулся на другой бок и опять прикинул, что имеется. Колдун говорил (если не врал), что царский сын при рождении выглядел иначе. Тихомир был другом царя, а значит, мог видеть царевича до и после. Ну, теоретически. Вот Тихомир точно уверен, что Мудрик — подменыш. И Хохлик уверен. Хохлик слишком глупый, чтобы врать.

Василий вздохнул. В детстве он любил такие игры: в жёлтом доме живёт не поэт; тот, у кого попугай, живёт между красным и белым домом, и так далее. У кого канарейка?

Кто врёт?

И в чём врёт?

Марьяша дружит с Мудриком. Опекает его. Она, выходит, не верит, что он подменыш? Или верит и именно потому и дружит, что они родственники по дедушке-водяному? Или по бабушке… Тьфу.

Василий сердито перевернулся на другой бок. Он вдруг понял с тоской, что с большим удовольствием бы думал над рекламными текстами. «На Купалу к нам придите, в поле клады поищите! Все рады искать клады». «Щедрый улов по цене петуха, сети раскинул — вот и уха». «Приобретайте, Мани и Вани, веник целебный для бани…»

Так себе, конечно, можно и лучше. И он вообще-то старался бы, он бы всё сделал по красоте. Он уже представлял, как тут всё будет, он только загорелся этой работой, и что? Всё остановить, испортить, как посоветовал Казимир?

Неужели правда случится беда? Неужели все эти существа оголодали, истосковались по людям и теперь притворяются, используют Василия, чтобы он им помог? Может, в лицо улыбаются, а за спиной плетут заговоры? Добряк вон вполне успешно сотрудничал с колдуном и виду не подавал, в Перловке никто и не знал.

Кому верить?

С такими мыслями Василий и заснул. Спал тревожно. По очереди к нему являлись Мудрик и бабка, и сова, и Тихомир, и все душили его и требовали переделать креативы.

Потом приснился день открытия. Василий как наяву увидел толпы гостей — вот они идут, сперва несмело, удивляются, смотрят по сторонам. Вот смеются, оживляются, вот полевик дарит им венки… Вот лозники вцепляются в одежду, запутывают в кусты, тащат в воду. Оттуда водяницы тянут когтистые руки, скалят щучьи зубы. Гришка бежит, топчет людей, а сзади, подгоняя его, смеясь, улюлюкая, несутся грабы и кикиморы.

Люди, испуганные, ищут спасения на холме, мечутся среди домов. Банник выплёскивает на них чан кипятка, хихикают, подступая, кикиморы, ползёт одноглазый кузнец с клещами в руке. Бурый медведь ревёт, встаёт на дыбы, бьёт наотмашь когтистой тяжёлой лапой…

Крики, плач, стоны. Люди бегут, люди ползут, молят о помощи…

Те, кто сумел убежать, вернутся с огнём и железом. Теперь будут охотиться уже они.

Перловка затихнет. Останутся только чёрные остовы домов, запах гари и смерти, дурная слава… И это будет смерть невинных. Может, и его собственная смерть.

Василий остро чувствовал, что он на развилке. Перед ним лежат пути: один верный, другой приведёт к беде. Но каким будет итог, можно узнать, только пройдя до конца, и никакой подсказки, никакого камня с надписями или волшебного клубочка — ничего, и даже совета не у кого спросить. Нужно решать самому. И винить, если что, некого, кроме себя.

И времени страшно мало. Времени, можно сказать, и нет совсем.