Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 21. Василий действует по новому плану

Поздним вечером Василий прохаживался у родника, нервно поглядывая в поля. Было зябко. Над травами стелился лёгкий туман, как дым, и в этом тумане вполне мог прятаться ырка.

Днём Василий сжёг перья и теперь напряжённо ждал.

— Звал меня? — раздался голос за спиной.

— А-а, блин! — испуганно воскликнул Василий и обернулся. — Звал, да.

Ещё не совсем стемнело, так что он ясно видел лицо колдуна. Странное лицо, вроде и гладкое, почти без морщин, и седины в волосах всего пара ниточек, но всё равно кажется, что Казимиру под сотню лет. Может быть, из-за глаз. Они запали до того, что чётко обрисовались края глазниц, и взгляд был тяжёлый, мутный, неживой. Неприятный взгляд.

А ведь был бы даже ничего с виду, если бы не глаза. Лицо холёное, тонкий нос с горбинкой, усы с бородой волосок к волоску, одежда золотой нитью вышита, на пальцах перстни. Ему бы тёмные очки и золотую цепь, и прямо звезда получится. Хоть сейчас в клипе снимай.

— Сделал я, как ты говорил, — сказал Василий, разглаживая низ рубахи, заскорузлой от крови, и огляделся с тревожным видом. — Всё, что можно, поджёг. Они сами на Горыню подумали, даже почти и помогать не пришлось. Он в лес ушёл, но без коня, и, в общем, не знаю, жив ли останется. Крови столько было! Наверное, долго не протянет.

Казимир молча смотрел. Ничего не говорил, не кивал, и Василию стало не по себе.

— Нож я достал, — сказал он, нервно сглотнув. — Но видишь, что Добряк этот проклятый сделал? Посмотри!

И Василий указал на рваную рубаху, пропитанную кровью, выставил перед собой перевязанную руку.

— Вот, видишь? Узнал, что нож у меня, и силой забрал!

Уголок рта Казимира дёрнулся вверх.

— Вот, значит, как. А мне Добряк о таком не докладывал.

— Так а мне что делать теперь? — жалобно спросил Василий. — Мы же договорились, что я нож тебе дам, а ты меня вернёшь домой. Я старался, а теперь что получается? Я здесь оставаться не хочу! Что мне сделать, какую ещё работу? Всё, что угодно, только вытащи меня из этой дыры! Я на всё согласен.

Больше всего Василий боялся, что теперь он Казимиру не нужен. Чего доброго, окажется, что колдун и правда может вернуть его домой. И вернёт, вот прямо сейчас.

Или, некстати и только теперь пришла в голову мысль, уберёт другим способом. Зачем ему человек, который знает лишнее?..

По счастью, Казимир от предложения не отказался.

— Я велел тебе остановить работу… — начал он.

— А я уже! — перебив его, торопливо проговорил Василий. — Сказал им, что в таком виде я не работник и что вообще никому теперь не доверяю, раз уж Добряк со мной так… Да они и сами все перессорились, а пока выясняли отношения, всё испортили назло друг другу. Ты, может, видел, крыши все чёрные, и на дорогу хлама набросали, не пройти. Ну куда тут людей звать, и правда? Да ещё…

Он понизил голос и смущённо сознался:

— Я ж не особо и понимаю, как тут людей зазывать. Там, откуда я родом, всё по-другому устроено, а здесь что? Думал стоять у дороги, ждать, пока кто-то мимо пройдёт, и кричать, мол, заходите к нам. Так люди, наверное, и не пришли бы. Чем их тут завлекать, я вообще не знаю. У меня бы и так ничего не вышло.

— Ничего, это к добру, — утешил его Казимир. — Вот что: в ночь Купалы я подменыша прогоню и царевича верну. Надобно мне, чтобы ты Ярогневу чем-то отвлёк, не то помешает она.

— Понял, — кивнул Василий. — Доброму делу как не помочь? А я даже знаю, чем отвлеку. Она меня вроде как лечит, так я притворюсь, что мне хуже стало, и пошлю за ней кого-нибудь. Она пока от своего дома сюда доковыляет, пока обратно… Ну и задержать постараюсь, потяну время.

Казимир согласился, дал ему на всякий случай три новых пера взамен израсходованных и улетел, сделав круг над Перловкой. Василий дождался, пока колдун совсем растворится в тёмном небе, и вошёл в ворота.

Из дома Добряка тут же повалил народ, обступили, загомонили:

— Ну, как оно, сказывай?

— Поверил те колдун-то?

— Чё выведал?

Василий, поморщившись — его хлопнули по больному плечу, — рассказал, что колдун хочет застать Мудрика одного, а значит, нужно глаз с него не спускать. Может, и вообще где-то спрятать.

— А в остальном, — подвёл он итог, — Казимир вроде поверил, что никакого заповедника не выйдет. Лишь бы позже не прилетел посмотреть. Надеюсь, у него есть дела поважнее, чем туда-сюда летать.

— Ну, добро, — обрадовались деревенские. — Кликните Мрака, пущай сажу-то с крыш смывает, да спервоначалу с дороги приберём.

На дорогу они вынесли всё, что нашлось в домах: миски, лохани, мётлы, наколотые дрова. Посчитали, что Казимир в сумерках не разберёт, что там за хлам набросан. Теперь взялись собирать и ругаться: каждому казалось, что у него под шумок что-то спёрли.

— Этак-то и выйдет, как Казимиру надобно, — в сердцах сказал Добряк. — Перегрызёмся и никакого общего дела не справим. Ты ить чё верещишь, Неждана, какие твои полешки, ежели ты печь-то не топишь?

И тут же заругался тонким голосом:

— Любим, паскуда, корыто моё куды волокёшь? Нешто думал, я его не признаю!

Всё же как-то разобрались, хотя и не без споров, а на другой же день принялись за работу. Взяли Гришку, привезли брёвен и начали строить конюшню у озера, мостить двор, чтобы гостям было где поставить коней и телеги. Гришка всё же не особенно слушал Горыню, и ходить с ним до леса и обратно пришлось Василию. Это грело душу.

Горыню отправили по другому делу: раз он мог выезжать за границы Перловки, то и поехал в Нижние Пеструшки за семьёй Добряка. Решили, что им тут, может, и безопаснее, да и лишние руки не помешают.

Оказалось, ещё в тот день, как нашли Василия, староста распорядился огородить кладбище. Давно пора, сказал он, да и если купальскую ночь на этом лугу справлять, ырка бед наделает. Только брёвен для частокола пока не подвезли, да и леший начал ворчать, что они у него всё вырубить, что ли, хотят, и Деян уже прямо заявил, что не разорвётся, колья им ещё обтёсывать, потому как если работа с деревом, то сразу его зовут. Даже если работа до того простая, что и любой справится.

Скоро они его звать начнут, чтобы дров наколоть, в сердцах сказал Деян. А что, тоже с деревом работа, как же тут без древодела.

Долго возмущался. Он вообще обычно так много не говорил, а тут, видно, и правда допекли.

— Так, всё, — сказал Василий. — Поставим забор из металла. Дайте мне бересту, набросаю эскизы…

Он сделал три наброска, показал их местным и пожалел, потому что всем понравилось разное, прямо до споров, до крика, а кое-кто ещё и хотел внести свою лепту.

— Вот это, что круглеется, пущай будут черепа, — сказала Неждана. — Рогатые! Вона, у тебя тут пики поверху, а будут рога.

— Не-е, — вклинился старик-полевик. — Вона, гляди-кось, будто стебли, а тута пущай листья переплетаются, а поверху цветы. Ты по-моему делай, не по её, она-то на поле почитай и не бывает, а я кажный день хожу. Ей всё одно, какова там огорожа!

Они грызлись, пока не позвали старосту и не попросили рассудить, кто прав.

— А чё тут судить? — сказал Тихомир. — Ясно, черепа сделаем, потому как там костомахи бродят, да и напишем: «Ырка зверь лютый» и «Костомахи в сём месте обретаются». Пущай народ знает.

— Черепа хоть рогатые? — с подозрением спросила Неждана.

— Ить чё это рогатые? Нешто костомахи у нас рогатые? Безрогие…

Ссора вспыхнула опять, теперь ещё громче, потому что присоединился и Тихомир. Пока они спорили, Василий молча выбрал рисунок попроще и пошёл к кузнецу.

Там он задержался: рассказал последние новости, и про Казимира, и про ырку. Кузнец смотрел из темноты землянки и молчал. Что думал, неясно.

Василий вспомнил ещё, что нужны топоры. Уж на что у них было мало рабочих рук, но топоров ещё меньше. Заказал и лопаты: местные работали деревянными, а они казались неудобными.

Когда он собирался идти, кузнец ушёл в темноту своей норы и вынес донные косы. Василий уже о них и забыл. Он поблагодарил, конечно, а потом проклял всё на свете, пока их тащил: на больное плечо не повесишь, в руке не удержишь, прямо хоть цепляй ногой и волоки по земле. Василий делал остановки каждые два шага и орал на всю Перловку:

— И где хоть кто-то, когда человеку помощь нужна?

Перловка молчала, как будто вымерла.

Уже на подходе к воротам он догадался кричать: «Пироги!», и на этот зов тут же прискакал Баламут — рыжие волосы торчком, взгляд жадный, горит, как бы первым успеть. Видно, щёлкал семечки на лавке. Василий тут же сказал, что кричал: «Помоги!», и отправил Баламута за верёвками. Тот скис и ушёл.

Василий отдохнул на камне у родника, прикидывая, увидит ли ещё Баламута сегодня. Тот всё же вернулся с мотком верёвок, недовольный, и стал ещё более недовольным, когда узнал, что ему придётся тащить косы к озеру.

Это он ещё не знал, что расчищать дно тоже придётся ему.

Коса сразу за что-то зацепилась и намертво застряла. Баламут, красный от стыда и натуги, тянул. Водяницы смотрели из воды и смеялись, прикрывая рты ладонями.

— Да коса эта дрянная! — воскликнул Баламут, бросая верёвку. — Кто сказал, что ею дно расчистить можно?

Тут смутился уже Василий. Он рисовал косу по памяти и до сих пор не думал, что ошибся в расчётах, но теперь подумал.

По счастью, на помощь пришёл Мудрик, а там присоединился и водяной, дядька Мокроус. Он толкал из воды, Мудрик с Баламутом тянули, да и вытянули много всякой дряни: небольшой подгнивший ствол, позеленевшие ветки, склизкие полосы жёсткой водяной травы.

— Ну, неужто управились! — возмущённо сказал Баламут, топнул копытом и собирался уйти, но дядька Мокроус его остановил:

— Управилися? Не-е, паря, мы токмо начали!

У Баламута сделалось несчастное лицо, но водяницы его утешили. Сказали, чем озеро чище, тем они красивее. Конечно, не удержались, вышли, показали себя, и стало видно, что спины у них теперь очень даже приятные на вид, белые, гладкие, внизу ямочки. Платья-то на них остались старые, одни лоскуты, а не платья. Баламут пока любовался, и сам не заметил, как расчистил целую полосу у берега. Ради красоты-то чего бы не постараться.

Хорошо ещё, Горыни тут не было. Его б от такой срамоты кондратий хватил.

Василий сидел на траве, наблюдал и размышлял, и как это он поверил, что местные могут задумать какое-то зло. Теперь ему было стыдно. Они и его в беде не бросили, и Добряку сказали сразу, мол, веди сюда жену и дочь, защитим, укроем. И правда стараются — не для вида, не так, чтобы на один раз людей заманить и повеселиться, а свой дом приводят в порядок.

Колдун и про Мудрика говорил, что тот ничего не чувствует, а тот первым догадался, что водяницам плохо в этом грязном озере. Один тут бился, бился…

Василий подосадовал, что сам теперь не работник. Правда, бабка, когда перевязывала его утром, сказала, что скоро и следа не останется, но раны на руке (он осмелился посмотреть) были глубокие, рваные. Ему даже наложили пару стежков, видно, когда он лежал без сознания. Рука вроде не гноилась, но покраснела и опухла, и лишний раз ею шевелить вообще не хотелось. Она болела даже и просто так, без движения. Последнюю ночь он провёл уже у себя дома и спал отвратительно.

Может, конечно, не спалось ещё и потому, что накануне он встретился с колдуном, а потом думал о Марьяше. Он-то ждал, она будет плакать, или ругать его, или вообще упрашивать, чтобы ещё подумал и остался, а она ничего. Сосредоточилась на деле, поставила это выше обид, а про всё остальное ни слова. Как будто не видела, что там обсуждать. Вроде и лучший вариант, а на душе не легче.

И Волка опять взяла к себе. Василий заикнулся было, что сам его станет кормить, а она сказала, ей несложно, а Василий, чем время тратить, пусть лучше подумает, как в Перловку людей зазвать. Ну и вроде взялась только кормить, чего бы Волку просто к ней не наведываться пару раз в день, так нет же, ходит хвостом, как пришитый…

Василий сидел, пока его не закусали комары, потом немного прошёлся туда-сюда. Вдалеке, ближе к другому берегу, строили конюшню или что-то вроде того. За один день, конечно, особо ничего и не построили — расчистили место, начали сколачивать навес. Гришка, свернувшись клубком, спал у брёвен. Ветер порой доносил то стук топоров, то невнятные крики.

Бабка Ярогнева позвала на ужин, опять накормила ухой. А когда Василий шёл домой, заметил суету у дома Добряка: видно, Горыня уже вернулся, привёз его жену и дочь. Любопытствующие набежали, как без того. Из дома слышалось, как старая кикимора ехидно говорит, мол, по такому-то мужу да отцу небось никто и не скучал, злой он, неприветливый.

Василий решил, что гостей у Добряка и без него хватит. Сам он устал, да и в баню давно не ходил, так что знакомство лучше отложить до завтра. Хочется же произвести хорошее впечатление.

Он задержался всего на минуту, даже меньше. С улицы ещё внесли не все вещи, и шешки умудрились открыть сундук, тянули наружу расшитое полотенце. Вот Василий их и пугнул, а полотенце взял за край, чтобы спрятать обратно.

Тут крики в доме стали громче, дверь распахнулась от могучего толчка, старая кикимора вылетела, споткнувшись о порог, и с причитаниями похромала мимо Василия. Дородная женщина в белом платке — видно, жена Добряка — встала в проёме, потрясая ухватом.

Кикимора начала было скулить о том, что ежели кто гонит гостя со двора, тому не видывать добра, но её быстро перекричали. Мол, каждый гнус да злыдень себя ещё гостем будет мнить, незваным в дом являться да над хозяевами насмехаться? Да таких гостей надобно гнать поганой метлой!

— Зря, ох, зря я така сердобольная! — проскрипела кикимора. — Оба вы хороши, что Добряк твой, что ты сама, хабалка! Вона как…

— Ступай восвояси, не то язык тебе дверью прищемлю да кости пересчитаю! — сурово ответила ей хозяйка.

Тут её взгляд упал на Василия, который всё ещё стоял у раскрытого сундука. Произошла немая сцена, после которой Василий поспешил бросить полотенце и уйти. Вслед ему неслись крики о том, что ж это за место такое дикое, добрых людей нет, одни голодранцы шастают, им лишь бы что упереть…

Добравшись домой, Василий зажёг лучину, сел за стол и придвинул к себе бересту. Раз уж они решили не отступать от плана, стоило придумать, как зазывать людей, и в голове уже были идеи. Осталось их расписать, чтобы ничего не забыть. Может, по ходу дела и что-то новое придумается.

Как раз тогда, когда он уже увлёкся, дверь заскрипела, впуская кого-то. Света лучины не хватало, чтобы сразу узнать гостя. Василий поморгал, прогоняя черноту и вспышки перед глазами, и сразу подумал, что это пришла Марьяша. Сердце забилось.

— Вот, ужин те принёс… — раздался безрадостный голос Тихомира.

— Да я уже поужинал, — растерянно сказал Василий.

— Ужинал, не ужинал, дело твоё, — не глядя на него, хмуро ответил староста, — а потолковать бы надобно… Горшок али миску давай, и так уж Марьяша перетаскала к те почитай всю посуду!

Он выставил горшок из корзины и забрал вместо него пустой. Творог, прикинув, пересыпал в другую миску, поскольку та, которую он принёс, была глубже. Выложил на стол пяток яиц, поймал ладонью, чтобы не разбегались, огородил берестой, и всё это время сопел и не смотрел на Василия. И разговор начинать не спешил.

Управившись с делом, Тихомир опустил корзину на пол, сел на лавку и неохотно сказал, глядя в сторону:

— Смерти я тебе не желал, и вообще никакого зла. Ты, Вася, мне и вовсе по душе пришёлся, но, сам понимаешь, токмо покуда не начал я подмечать, как вы с Марьяшей друг на друга глядите. Вы-то с ней несхожи совсем, да и ты из иных земель, где всё не по-нашенски — кто ж ведает, к каким девкам привык да что у вас там за нравы! Оно-то ясно, дело молодое, спервоначалу кровь играет, боле ничего и не надобно, а дале-то как жить будете? Да и не верил я, что ты останешься, даже ежели что и обещал.

Он посмотрел исподлобья.

— Негоже так-то, Василий, голову девке дурить. Одна она у меня осталась-то, одна отрада, счастья я ей хочу, а с тобою не вижу, что ей за счастье. Если бы я хоть понимал, что ты её не оставишь, не обидишь, я бы уж, может, и в чужие земли ей отбыть позволил…

Тихомир уронил голову на руки и запустил пальцы в волосы.

Василий был бы и рад что-то сказать, но что? Так и сидел, ковыряя столешницу. Там с одной стороны торчала щепка.

— Ежели выйдет с Борисом потолковать да Казимира на чистую воду вывести, — сказал Тихомир, поднимая лицо, — увезу её подале отсюда. Не хочу, чтоб как с матерью её вышло…

— А как вышло с матерью? — спросил Василий.

— Да как!..

Староста искривил губы. В голосе его звучали досада и застарелая боль.

— Слыхал, может, из водяниц она, а они-то, в ком русалья кровь, в воду могут уйти, ежели захотят. Ежели, может, обида какая али жизнь не мила… Мы-то с Радою ладно жили. Ну, спорили, не без того, токмо от иных споров огонь жарче горит. Из-за одного-то лишь, из-за подменыша этого проклятого да из-за Всеславы иные ссоры у нас выходили, холодные да липкие, как тина морская!

Он хлопнул по столу ладонью.

— Всеслава ей смерти желала, чьим-то наветам поверила, да по её бы и вышло, ежели Борис бы не вмешался. И после такого-то Рада её жалела, убивалась! А я и слышать об том не мог, ежели она хоть слово… Ну, как-то мы повздорили, и она всё ходила сама не своя, а я в тот раз, чурбан, первым на примирение не пошёл. Ушла она из дому-то, да и не вернулась. После уж на берегу башмачки её нашли, платок — от людей, значит, отреклась, да и от мужа такого…

— Это же странно, — осторожно сказал Василий. — Ну, чтобы из-за одной ссоры вот так всё перечеркнуть. Вы же долго были вместе, и из-за Мудрика тоже ссорились не в первый раз, так с чего бы ей именно тогда уходить в воду?

Он-то знал больше, но сомневался, что об этом нужно говорить. Тихомир и на бабку рассердится, и на Всеславу набросится, если та с царём сюда явится. В тот день будут нужны холодные головы и большая удача, а Тихомир наверняка всё испортит…

Василий всё тянул, тянул отставшую щепку и не мог решиться: говорить или нет?

Староста смерил его немигающим тяжёлым взглядом.

— Да кто же их, баб-то, знает, — ответил он. — Почитай два десятка лет терпеть будет, а потом вступит ей что, да и уйдёт. Так вот чего, Василий: ежели Марьяша не вынесет да материну судьбу повторит, я тебя своими руками удушу.

Он протянул к Василию ладони, а потом тяжело опёрся на стол и поднялся.

Щепка с треском отломилась.

— И сам жить не стану, и тебе не дам, — докончил Тихомир, поднимая свою корзину. — Так лучше б тебе в Перловке не задерживаться, как мы закончим дело. Ну, уяснил?

И, не дождавшись ответа, ушёл.

После такой беседы Василий ещё долго сидел, глядя в пустоту. Никакие рекламные тексты не шли в голову. Он ещё некстати вспомнил, что Тихомир в прошлом бил степняков. Раньше-то это не воспринималось всерьёз, а если подумать, он же людей убивал вот этими руками…

Да и не это главное. Василий до сих пор думал только, как сам будет жить без Марьяши, станет ли страдать или быстро её забудет. А вот как она это всё переживёт, он что-то пока и не думал.

Представил её водяницей с щучьими зубами, и стало вообще не по себе. В грязном озере с почти стоячей водой, где всё заросло осокой, затянуло ряской, где одиноко и где, может быть, вообще не легче. Кто сказал, что водяницы ни о чём не помнят и ничего не чувствуют?

И можно ли, интересно, из водяницы обратно стать человеком? Как-то же Марьяшина бабка родила дочку, не в воде же она её растила? Может, Ярогнева знает…

И Василий, придвинув к себе ящик с берестяными листочками, которыми его щедро обеспечили на зависть Молчану, принялся за работу при свете лучины.

Перед рассветом он торопливо поел, не отрываясь от дела. Почти закончил, но ложиться не стал — будильников тут нет, кроме петухов, а его таким не поднимешь… Вышел во двор, умылся холодной водой, сложил бересту в корзину, опять умылся. Соломенная постель так и тянула прилечь.

Василий решил не поддаваться. Он пожалел, что из-за руки не может делать зарядку, так что просто сделал три круга вокруг дома, посчитал, что уже достаточно светло, взял корзину и пошёл к Ярогневе.

По счастью, та уже встала. Пока она его перевязывала, Василий небрежно спросил:

— А кстати, как выйти к реке? Я с Радой поговорить хочу.

— Это ещё зачем? — недоверчиво прищурившись, спросила бабка.

— Ну как? Во-первых, спасибо сказать. Она же, я помню, со мной оставалась, когда ты за помощью пошла. Во-вторых, познакомиться. Я тогда был не в лучшем виде…

И, видя, что Ярогнева готова его оборвать, Василий торопливо добавил:

— И дело есть. Раз она по реке плавать может, то вот, пусть рекламные листовки разнесёт.

И он указал на корзину с берестой.

— «В Перловку приходите, в поле клады поищите», во. И дата: в день Купалы. Пусть оставляет где-нибудь на причалах, или там у берега, куда народ за водой ходит или рыбу ловить. Помощь нам будет просто неоценимая. Мы ещё с Горыней поездим, с людьми поговорим, но это другой формат, и тут лучше бить по всем направлениям…

Бабка Ярогнева смерила его долгим взглядом.

— Ты лишнего-то ей токмо не болтай, — строго сказала она и поднялась, согласилась. — Ладно уж, путь тебе покажу — не ошибёшься.

— Точно не ошибусь? А что это будет, волшебный клубочек? — заинтересовался Василий.

— Клубочек ему ещё! — прикрикнула бабка. — Увидишь.

Она привела его к лесной дороге. Когда-то по ней, видно, ездили телеги, и хотя с тех пор колеи поросли травой, а по сторонам разрослись кусты, протянули ветви, но дорога ещё была достаточно широка.

— Ежели и тут заблудишься, — проворчала Ярогнева, — тогда совсем ты дурак. Ну, иди, да помни: лишнего не болтай, ей и без того тяжко. Да она тебе, может, и не покажется.

Она кивнула, прощаясь, и Василий пошёл.