Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 13. Василия терзают сомнения

Хоть и не быстро, но работа продвигалась.

Грабы, те самые парни с копытами, подновляли дома. Кровли решено было делать не тесовыми, как раньше, а земляными. Мряка, тот, что бродил по ночам, поливая дороги водой, тоже помог: на новых крышах быстро росла трава.

— Эх, красиво, зелено! — радовался Василий, оценивая прогресс.

Грабы ворчали и ленились. Добряк стоял у них над душой с утра до вечера, не то бы они только трепали языками и работали спустя рукава. Только и было слышно, как он их костерит своим тонким голосом. Из Добряка вышел отличный прораб.

Расчистили место для гостиного дома, убрали две избы-развалюхи. Какие-то брёвна накололи на дрова, какие-то оставили для будущего строительства и пока так и бросили. Рук не хватало.

Дорогу на холм выложили деревом, сделали подобие ступеней. Раньше склон был крутоват, вон и бабка Ярогнева никогда сюда не поднималась, и кое-кто из местных не спускался, а теперь ничего, сами ходили на родничок за водой. И Ярогнева наведалась раз или два, всё осмотрела, но ничего не сказала.

Долго возились с дорогой. Сперва её всё же вымели, Василий устроил субботник. Проследил, чтобы каждый работал.

— Так это и действует, — объяснял он Марьяше и Хохлику. — Если люди вкладывают во что-то свой труд, то они потом это ценят. Чем больше вкладывают, тем больше ценят.

— Умный ты, Вася, — говорила Марьяша. Хохлик молчал, шевелил губами. Запоминал.

На другой день, не успели ещё привезти грунт, дорога стала почти такой же грязной, как и всегда. Набросали огрызков, ореховой и яичной скорлупы, выплеснули какие-то помои с рыбьими хребтами и очистками неясного происхождения. Куры и гуси пришли поживиться и внесли свою лепту.

Василий негодовал.

— Нужно вложить больше труда! — заявил он и устроил ещё один субботник. Но в этот раз на него явился только он один.

Василий написал на щите на площади: «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят», и послал Хохлика разносить эту мысль. Тот унёсся. Вскоре Василию стали попадаться задумчивые деревенские, а потом он услышал голос Хохлика:

— Чисто не там, где умирают, а там, где ссоры!

Хохлик очень старался. Василий ещё минут пятнадцать его догонял, чтобы остановить и заткнуть.

— Ты, блин, дубовая башка, — отчитал он его. — Ты хоть думаешь, что несёшь? Ну где тут логика?

— Что такое логика? — тут же поинтересовался Хохлик, почесав лоб.

— Это значит, мысль должна быть разумной, и из неё должен следовать правильный вывод. Всё понял?

— Понял, — кивнул Хохлик.

Василий ещё раз повторил ему слова и отпустил. Пошёл колоть дрова, потом за водой, а потом заметил, что деревенские опять какие-то не такие. Очень уж довольные.

Он разыскал Хохлика.

— Чисто не там, где убирают, а потому убирать и вовсе не надобно, — рассуждал тот, стоя на пне и разводя руками. — Логика!

За такую логику он получил подзатыльник, обиделся и отказался совершать рассылки.

— Да что ты будешь делать! — воскликнул Василий и отправился сперва к плотнику, а потом на поиски Любима. Найдя его на лавке у ворот в обнимку с кикиморами, Нежданой и Незваной, заявил:

— Есть дело для дизайнера.

Любим, усмехнувшись, поднялся, перед тем чмокнув в щёку каждую из девиц. Те посмотрели с обожанием: как же, дизайнер!

Василий объяснил техзадание, и Любим нарисовал на деревянной табличке череп со скрещёнными костями. Эту табличку воткнули у самого грязного двора.

— Написать бы «позор», да не поймут, блин, — сокрушался Василий. — Ничего, сделаем таких ещё десяток…

— Нешто, думаешь, проймёт? — флегматично спросил Любим, пожёвывая соломинку.

— Да уж надеюсь…

Оттуда они пошли к плотнику, и не успел тот сделать и двух табличек, как послышались крики и ругань. Если бы чисто было там, где ссоры, Перловка бы вообще занимала первенство по чистоте. Василий с Любимом понадеялись, что это табличка дала эффект, и пошли смотреть. На всякий случай не спешили.

Там уже собрались едва ли не все, орали, размахивая руками. Табличку выдернули из земли. Её тянул к себе косматый старичок, а Неждана и Незвана, растрёпанные, со сбившимися платками, отнимали.

— Вона, вона дизайнер и рекламщик-то наши! — раздался вопль из бани.

Все, как один, обернулись — мокрые, всклокоченные, красные, глаза горят, кулаки сжаты.

— Надо же, проняло. Ну, Вася, бежим, — сказал Любим, выплёвывая соломинку.

Но сзади подоспели ещё деревенские, и уйти не дали. Осталось только встать спиной к спине, тоже поднять кулаки…

— Вы чё эт в Баламутовом дворе поставили? — закричал старичок со свиным рылом, хватая Василия за рукав.

— За что ж ты нас так-то обидел, Любимушка? — запричитали кикиморы. — Нам ты этакой красы не дарил!

— Да, а Баламут-то чем заслужил!..

— А нас почто обделили?

Василий быстро сориентировался.

— А это награда, — сказал он, — за самый чистый двор и дорогу. Наведёте порядок, и вам такие таблички поставим.

Опять поднялся вой до небес — мол, какая же это чистота? Подметили каждую соринку, каждый след, припомнили даже то, что Баламут третьего дня вышел из дома, да и плюнул на землю.

Это продолжалось, наверное, минут десять, а там подоспел и сам Баламут, один из тех грабов, что чинили кровли. Видно, пока услышал, что творится, пока добежал… Прискакал, весь красный, рыжие волосы дыбом, повязку потерял, и закричал, ещё не разобравшись толком:

— Лжа это всё, поклёп! Да я и вовсе дорогу не мёл!

Следом за ним цокотал копытцами Хохлик. Лицо его было довольным, как будто сметаны наелся, кошачьи усы топорщились.

— А-а, не мёл! — обрадовался народ. — Тогда ничего и не заслужил!

Оказалось, Хохлик опять не так понял. Сперва крутился рядом с Василием и услышал, что тот задумал какое-то наказание, потом услышал про чистый двор, да и решил, что за это самое и наказывают.

Табличку пока унесли к Тихомиру. Во дворах закипела работа, все взялись за мётлы. Хохлик получил подзатыльников и, шмыгая носом, наводил порядок у Баламутова дома. Плотник делал таблички, Любим под руководством Василия малевал черепа: для кикимор — с рожками и в платках, для полевика — с бородой из колосьев, для грабов — с повязками на волосах, для разной мелкой нечисти — со свиными пятаками.

— И как только у тебя выдумки хватает? — удивлялся Любим.

— Насмотренность, — гордо отвечал Василий.

В общем, Любим оказался не совсем плохим. Ну, глазки девицам строит, натура такая, так Василий и не претендует на этих девиц. А Марьяша к Любиму равнодушна… хотя она, может, и к Василию равнодушна, попробуй её пойми. И вообще, чего это он о ней думает?

Выбросив эти мысли из головы, Василий проследил, чтобы работа была окончена, и чуть погодя обошёл деревушку. Почти все заслужили таблички, но получили и предупреждение о том, что нужно поддерживать порядок.

На следующий день дорогу засыпали, а уже к вечеру ямы и канавы были на прежнем месте.

— Так порядок же, — объяснили деревенские. — Ты ж сам сказал-то. Завсегда у нас был такой порядок.

Василий взялся за голову. Потом, подобрав слова, разъяснил насчёт порядка. В середине его речи подошёл Добряк, уважительно крякнул, хлопнул по плечу и даже ничего добавлять не стал.

Дорогу засыпали опять, и больше её вроде никто не трогал. По старой привычке ещё сорили, конечно, но при этом так активно ябедничали друг на друга и так злорадствовали над теми, у кого забирали таблички, что скоро Перловка засияла чистотой. Ну, насколько может сиять чистотой деревня, где то куры пройдут, то гуси, то коров прогонят, а то и змей проползёт. И каждый второй житель с копытами, а кто-то вообще без штанов и стыда.

Волк поладил с козлом Добряка, и они почти каждый день носились друг за другом между домов. Иногда на них катались шешки.

Дело, кажется, шло на лад, но Василий не чувствовал особой радости. Ему всё вспоминались ведьмин круг и ночная тень, всё снились плохие сны. Днём его мысли занимала работа — здесь поговоришь, там кого-то подгонишь, тут подумаешь, что делать дальше, а вот к вечеру и ночью…

Слишком многое тревожило. А если людям не будет интересен заповедник? Они же вроде не возражали, когда Казимир погнал нечисть. Это там, где живёт Василий, кикиморы и домовые считались бы экзотикой, а тут они — обычное явление. Ну, в последние два года их не видели, так, может, ещё и не соскучились? Досадно, что никак не проведёшь анализ аудитории, сидя в этом захолустье без возможности выбраться!

И потом, ведь мало, мало одного косметического ремонта, надо ещё и придумать каждому дело. Ну ведь правда, люди же придут не на деревню смотреть. На деревню они и у себя дома посмотрят. Что местные могут им предложить? Какие уникальные товары, услуги?..

И даже если всё получится, где гарантия, что колдун вернёт его домой? Василий рассчитывал на то, что царь останется доволен и предложит ему что угодно в награду, но чем дальше, тем больше ему казалось, что это какой-то наивный расчёт. Вот, допустим, он царь. Что, сильно большую выгоду принесёт Перловка в рамках государства? Или только головную боль, как бы там чего не случилось, как бы не пострадали люди?

Царь вообще сюда сына родного сослал. Ну, или подменыша, но другого-то сына у него нет. Будет он рад, если сюда повалит народ? А ведь если к Мудрику приглядеться, то вполне можно понять, что хоть он и того, немного с приветом, но царством-то управлять способен. История, вон, знала всяких правителей. Советники в помощь, опять же, ещё кто-то. И, может, людям свой человек на престоле покажется лучше, чем какой-то заезжий колдун.

Эх, жаль, опять-таки, что они здесь так изолированы — ни интернета, ни газет, ни радио. Может, люди в царстве всем довольны, а может, бунтуют, только не узнать.

Может, Казимир вообще по-тихому захочет всё это остановить. Скорее всего, и царь Борис не будет против. Он-то, Василий, всё это затеял, когда считал, что видит бред, или что тут логика как в компьютерной игре: выполнил квест, прошёл дальше. А тут, видимо, логика как в реальной жизни: высунулся, и тебя убили. И всё. И тех, кто с тобой заодно, тоже убили, потому что нечего выступать и мешать планам тех, кто сильнее.

Даже эта тень, которая приходила душить по ночам, даже она говорила, что он накличет беду на других. Тень могла убить его сразу, но не стала, потому что хотела только остановить. Почему, правда, было не поговорить нормально… Наверное, потому, что по-другому бы он не послушал.

Он и так не послушал.

В Перловке всё вроде как налаживается, местные даже его почти уважают, но это только пока у них есть общая цель и мечта. Если хоть что-то пойдёт не так, пусть даже не случится самое плохое, а просто прикажут сидеть тут тихо и ничего не организовывать, он же, Василий, первым и станет у них виноват. Все быстро опять деградируют, всё развалят, всё испортят… Зачем он вообще это всё начал, почему не подумал как следует?

Василий терзался сомнениями и плохо спал. Он всё время носил с собой нож, даже ночью не расставался, клал в изголовье. Нож был из дома бабки, Мудрик одолжил его ещё тогда, как они ходили за берестой, а забрать забыл. Василий сначала думал отдать, но то одни дела, то другие, да и Мудрик не напоминал, а нож был хороший, удобный. Василий к нему привык. Решил, спросят, так отдаст, а не спрашивают, значит, у них этот нож не последний, даже пропажи не заметили.

Обычно Василий ночевал в собственном доме, но если уж совсем донимала бессонница, набивался к Добряку или к Тихомиру. За разговорами легче засыпалось и лучше спалось.

Да и если Марьяша рядом, как-то… веселее, что ли. Сидит, что-то шьёт при свете лучины, иногда кинет взгляд, улыбнётся, и сразу думаешь не о всяких бедах, а о другом. Почему это, например, она улыбается? Может, ей тоже радостно, а может, эта дурацкая борода, которая уже начала отрастать, убого выглядит?..

Василий скрёб подбородок и жалел, что во всей Перловке нет ни безопасной бритвы, ни зеркала.

Скоро с крышами закончили и приступили к строительству гостиного дома. Как Василий ни бился, он не мог узнать, сколько времени займёт работа.

— Да как пойдёт, — отвечал Добряк, оглаживая бороду. — Парни-то наши, ух, лоботрясы, без пригляду оставишь, они уж храпят в холодке, а то и уйдут. Языками ток работать горазды, морока мне с бездельниками этими!

— А мы-то чего? — возмущались парни. — Вона, плотник нужон, ждём-поджидаем, без его указа нешто можно начать? Мы-то прежде домов не возводили, да ещё таких, с теремами да горницами, с резными перилами! Нешто хочешь, чтобы мы чего напортили?

— Так дал же вам Деян указания, растолковал, что делать! Вы чё в глаза мне брешете, злыдни? — сердился Добряк.

— А дерево где, нешто оно от одних указаний появится? Лучше б ты, дядька, этим занялся, чем браниться!

— Ишь, паскудники, на всё отговорки имеются! Языки-то бы вам поукорачивать!

Василий слушал это день за днём и потихоньку закипал.

— Да блин! — пожаловался он Марьяше, когда они гуляли вечером. — Тут аудиторию, может, уже пора прогревать, информировать клиентов, а эти сроков не знают!

— Так и прогревай, Вася, — дала она совет. — Первые гости-то, может, ночевать и не останутся, а и останутся — у тяти разместим, у тебя да у дядьки Молчана. Нам бы токмо лавки поставить, столы под навесами, да поразмыслить, чем поить-кормить, что показывать.

Василий задумался.

— Окей, — кивнул он. — Вообще ты права. Но вот что показывать, я никак не могу придумать. Всю голову уже сломал. У народа спрашиваю, так половина вообще не хочет, чтобы их видели, а другая половина ничего особенного и не умеет, хоть самому, блин, лысым чёртом обряжайся…

— Ты об том не тревожься, Васенька, — улыбнулась Марьяша. — С водяным я уж потолковала, и ежели ему поднесут чёрного петуха, так он сети заговорит, улов щедрым будет. И с банником условилась: за хлеб да соль он веник даст, попаришься — силушки прибавит, хворого исцелит. А ежели кто из девок на ночь останется, так может и погадать, гребень в баню отнести да поутру поглядеть, какие волоса на нём. Ежели русые, то жених будет добрый, хороший.

Василий пригладил кудри и спросил:

— А волосы-то откуда возьмутся?

— А грабов вычёсывать будем, — хитро сказала Марьяша. — У них все спины в волосьях.

— Хм, — сказал Василий. — Хм… Хорошо, но мало.

— Гребни деревянные сами делать станем, тут же и продавать. А ещё у Мрака мокруха…

— Это что за болезнь?

— Ох, Вася, дослушал бы! Мокруха шерсть прядёт, Сияной её зовут. Мрак ночами бродит, воду проливает, а она всё ждёт его у окна с прялкой, им подаренной. Хороша работница, за ночь столько работы сделает, что и десятеро против неё не управятся. Ежели хозяюшки шерсть принесут да её о помощи попросят, Сияна не откажет, и плату невеликую возьмёт.

— А вот это не надо, — сказал Василий. — Я имею в виду, недооценивать себя не надо. Ну, скидку сделаем, чтобы привлечь клиентов, но себе в убыток работать не станем. А что, идея неплохая…

Они дошли до родничка и сели на камень под ивой. Зелёные ветви спускались шатром, негромко журчала вода. В канаве лениво квакали две лягушки.

Беседку и лавки ещё не поставили, но старый полевик со своими детьми расстарался, и берег порос цветами. Качались сиреневые щётки мышиного горошка, белели шарики клевера, желтела сурепка. Днём тут вились бы пчёлы, а сейчас только звенели комары.

— И кикиморы наши, Неждана и Незвана, тоже любят вышивать да прясть, — продолжила Марьяша, расправив юбку. — Токмо ежели на работу Сияны любо-дорого глядеть, у кикимор выходит неладно — всё изорвут, запутают…

— Окей, — непонимающе сказал Василий, хмурясь, и почесал лоб. — А что нам тогда за польза? Если они возьмут заказ и испортят, нам спасибо не скажут.

— А вот что за польза, — объяснила Марьяша. — Поставим прялки под навесом, шитьё разложим. Ежели какая девица или мужняя жена захочет показать, какова она хозяюшка, то с кикиморой за работу и сядет. Супротив того, что Неждана да Незвана творят, её работа царским шитьём покажется. А кикиморам токмо в радость потрудиться, они это любят.

Василий подумал ещё и понял, что ему нравится.

— Умная ты, Марьяша, — похвалил он. — Прямо как эта, Марья-красавица из сказок, мне когда-то бабушка читала. Она тоже всякие сложные задачи решала на раз-два.

Марьяша, улыбнувшись, опустила голову ему на плечо. Василий неловко обнял её и продолжил:

— Да, надо же, я с ними пробовал говорить, но так мы ни до чего и не договорились, а ты молодец, нашла выход. Даже банника уломала, а я думал, с ним в принципе нельзя нормально общаться, какой-то он конфликтный… А веники он сам будет делать?

— Ежели спрос на них будет большой, так мы поможем… Тебе, Вася, вправду хочется потолковать об вениках?

Он посмотрел в её глаза, в которых теперь, в наступающей темноте, тлел зелёный огонь, и сознался:

— Да вообще-то нет.

И рассказал ей почти обо всём, что его беспокоило. О том, что они ссыльные, и ссылка эта какая-то подозрительная, если подумать. И как бы не вышло беды. И тень эта предупреждала… И как ему быть, если всё кончится не хорошо и весело, а очень-очень плохо?

Марьяша кивала, крепко держа его ладонь своей маленькой сильной рукой.

— Верно говоришь, — сказала она. — Здесь что-то неладно, токмо верю я, затея твоя к добру. Наши-то допрежь и счастливы не были, а теперь, гляди-ка, всем дело сыскалось, и о ссорах позабыли. Ведь и я боялась того же, что и ты, а после подумала: ежели зло какое к нам сунется, может, всем миром мы его и поборем!

Василий согласился, хотя не особенно верил.

— А ещё, Вася, ежели ничего не выйдет, — добавила Марьяша сурово, и глаза её вспыхнули, — ежели Казимир нас смерти лютой предаст, и то будет лучше, чем до старости ждать да бояться, не придёт ли он по наши души, да жить вот так, будто не живём, а доживаем.

— Ладно, — сказал он. — Ну, это, спасибо, что выслушала. Мне вроде даже полегче стало. Ну, пока ты про лютую смерть не сказала.

И он проводил её домой, потому что донимали комары и темнело, скоро нужно было запирать ворота, а потом, ворочаясь ночью без сна, вспоминал, как она на него смотрела, и как придвигалась ближе, и как сказала, что не хочет говорить о вениках.

— Блин, — бормотал он с досадой. — Вот же дурак, а! Ну что за тупой осёл…

Он всегда плохо понимал намёки.