Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 12. Василий собирает команду

— Сидеть! — скомандовал Василий, высовываясь из окна. — А ну, сидеть!

Гришка засопел, переступая задними лапами, взмахнул хвостом, сшибая соседские подсолнухи, и сел.

— Хороший мальчик! — похвалил его Василий и протянул яичницу на лопате.

Рядом взвизгнул Волк. Он тоже выполнил команду и ждал, что его наградят. В углу стояла миска каши, лежала варёная куриная голова, но Волк был уверен, что заслуживает ещё чего-нибудь.

С того дня, как Василий помирился с Марьяшей, всё пошло на лад. И тень больше не совалась, и местные охотнее работали и меньше ворчали…

Ну, может, и не меньше, но у Василия теперь было энтузиазма — хоть отбавляй.

Он попросил Гришку в помощь и узнал, что змей неучёный. Может, если крикнуть «яишенка!», ещё придёт, а дотащить бревно куда нужно — это нет. Даже когда местные ставили ограду, они стволы для частокола носили вручную.

Василий взял бересту и писало, изготовленное для него кузнецом. Водил острым концом, кое-как разглаживал плоским, опять водил и разглаживал, а потом, сияя, показал Тихомиру. Устройство «Яишенка 1.0» состояло из ремней или верёвок, чтобы привязать бревно, и длинной удочки, на конце которой висела бы эта самая яишенка в узелке или в корзине.

Староста почесал в затылке, внёс кое-какие правки касательно упряжи, и они понесли рисунок дядьке Добряку.

— От лоботрясы, — резюмировал тот. — Дурни.

Тихомир сказал, что если Добряк умный такой, то пущай медведем оборачивается да сам эти брёвна и таскает. Добряк возразил, что тот, кому нужно, пущай и таскает, и вообще, что за польза Перловке от старосты? Слово одно, а прока никакого.

Тихомир на это ответил, размахивая берестой у Добряка перед лицом, что он об общем благе радеет, а кое-кто и такого выдумать не может. А Добряк, поймав его руку и тыча пальцем в бересту, спросил, и где они такого дурня найдут, чтобы лез на Гришку и держал удочку.

Тут оба посмотрели на Василия.

— Я не думаю, что это сложно, — ответил тот, ещё не понимая, к чему они клонят. — По-моему, Гришка спокойный. Вот у нас люди ездят на слонах — у вас тут есть слоны? Животные такие, почти как Гришка, только у него шея длинная, а у них шеи совсем нет, зато носы до земли. И уши вот такие…

Он приставил к лицу ладони.

— А, вот как у рыб ваших? — спросил Тихомир.

— Тьфу, страховидлы какие, — сплюнул Добряк.

И тут же оба пришли к выводу, что если у Василия опыт, то ему и ехать. Его затея, ему и честь. И хотя он пытался возразить, что есть более подходящие люди — к примеру, тот сосед, который любит сидеть на яблоне (сразу видно, человек ловкий и не боится высоты), но никто не послушал. Удивительно быстро собрали гору верёвок и ремней, где-то нашли хомут, и дугу, и всё, что полагается. Гришку заманили в ворота, нацепили на него упряжь. Он терпел и чинно ел репу.

Приставили лестницу (тот сосед с яблоней и приставил, ехидно улыбаясь), Василий забрался, кое-как примостился, и Гришка пошёл. Василий боялся, что будет скользко, но с этим вообще не возникло проблем. Проблема была в другом: под чешуйчатой шкурой ходуном ходили мышцы, и всадника клонило то влево, то вправо. Впрочем, он приноровился.

Полюбоваться зрелищем собралась вся Перловка. Василий мог поклясться, они ожидали чего-то другого и теперь огорчились, разочарованно загудели. Кто-то попробовал пугнуть Гришку и тут же получил по затылку от Добряка.

Гордясь собой, Василий доехал до леса. Деревенские тащились следом, негромко переговариваясь, грызли яблоки и лузгали семечки. Гришка шёл медленно, как будто всё понимал. У опушки подождал, пока привяжут бревно, пока всего одно, на пробу.

Подошла Марьяша, подала Василию длинный прут с корзиной. Он только и успел его взять, как Гришка завертелся, учуяв яишенку, и чуть не затоптал всех вокруг. Бревно потащилось за ним и сбило кого-то с ног. Василий не успел увидеть, кого, даже понять ничего не успел — Гришка встал на дыбы, уронив его, с хрустом сожрал яишенку вместе с корзиной и унёсся с бревном в поля, одурев то ли от шума, то ли от радости.

Все, кто ждал зрелища, теперь порадовались (кроме тех, кого приложило бревном). Кто-то уже советовал поддать Гришке вилами.

— Мы людей-то, людей созовём на змее кататься, в телегу его запряжём, да и подсунем яишенку! — визгливо предложила девица с козьими рогами, кикимора. — Он по полю-то всех и разметает!

Её поддержали, засмеялись, развеселились. Марьяша заламывала руки, не зная, бросаться к Гришке или к Василию.

Василий поднялся, подумав, что только ей одной здесь и жалко Гришку. Да и его самого, если на то пошло.

— Так, всё, — сказал он. — Никто никого не разметает, это ясно? Я лично берусь за дрессировку по заморскому методу. Скоро вы вашего Гришку вообще не узнаете!

Это был прекрасный во всех отношениях план. Только Марьяшу пришлось убедить, что яишенку не обязательно класть на крышу, а можно и на лопате подать. Почему-то она из-за этого переживала, говорила, мол, традиция такая. Вроде как если кормить по традиции, змей принесёт удачу…

Но Марьяша уже засомневалась, а тут ещё и Тихомир прошёлся насчёт такой удачи, и она поддалась на уговоры.

Лестница стала не нужна. Теперь Василий с особенным удовольствием встречал соседа и смотрел на него с победной улыбкой. Тот кисло улыбался в ответ.

А ещё Василий решил привести себя в форму. Не то чтобы хотел перед кем-то покрасоваться, а так, для здоровья. Ведь кому помешает зарядка? У бани как раз было удобное место, пустое, в стороне от домов, чтобы никто не пялился, туда Василий и начал ходить по утрам, но просчитался в одном: пялились, ещё и как. И решили, что раз он делает у бани что-то непонятное, то, значит, колдун. А кто ещё? Честные люди просто так у бани не трутся и никаких ритуалов не проводят.

— Он колдун иноземный, иным богам молится! — рассказывал Хохлик. — Главный-то у него бог Окей, он своим оком всё видит, всё примечает. А ещё Пофиг — у того личина двойная, может лень такую наслать, что о важных делах позабудешь, а может силушки прибавить, что любые преграды одолеешь. В дар им надобно блины приносить…

Василий несколько раз заставал Хохлика за такими разговорами, сердился, просил прекратить, а потом махнул рукой.

Гришка отлично поддавался дрессировке, и это местные тоже списали на колдовство. И, конечно, приходили смотреть. Василий после зарядки ополаскивался в бане, возвращался к дому старосты, а там его уже ждали: Гришка сидел на дороге, повиливая хвостом, и местные стояли тут же. Кто-то даже и лавки выносил.

Василий быстро почуял выгоду и потребовал, чтобы зрители тоже несли яйца, и они несли, ещё и как. Кикимора, Незвана, даже гадание выдумала: чью яишенку Гришка слижет одним махом, у того хороший день будет, а чью уронит с лопаты и по земле изваляет, того беды ждут. Марьяша возилась у печи, Василий объявлял в окно, чья очередь, и народ шумно радовался. Ну, или все смеялись над каким-то неудачником, а тот ругался, что у Василия руки кривые и он нарочно лопату клонил.

Иногда ругались из-за яиц, потому что кур и гусей держали немногие, а яйца теперь почему-то были у всех, даже у тех, кто их не выменивал. Каждый, конечно, страшно обижался на подозрения.

Но хотя Гришка и показывал прогресс, брёвна всё же пока носили по старинке, вручную. Василию помогли с починкой крыши, но кто сделал дыру, он так и не узнал. Как будто никто ничего не видел и не слышал, и, конечно, никто туда не лез — кому это вообще нужно?

Василий согласно кивал, но на всякий случай подозревал всех. Особенно тех, у кого есть лестницы.

Народ повыдергал сорняки, но о чистоте дороги никто не заботился, так и бросали туда что ни попадя. На возмущения отвечали, мол, а что, руками собирать? Вот кабы дали метлу…

Василий отправился к плотнику и заказал щит. Поставил на площади, вывел охрой и сажей: «Мы любим чистую Перловку». У домового Молчана попросил написать на бересте понятными для местных буквами и скопировал.

— Психология, — объяснял он Марьяше и Хохлику, которые пришли ему помогать. — Точно сработает. Мы продвигаем мнение, и если раз за разом повторять, люди привыкнут так думать.

Они кивали.

На следующий день надпись оказалась наполовину стёрта. На щите красовались чёрные отпечатки ладоней разного размера.

Василий рассердился, ударил в котёл, собрал народ и высказал всё, что думал по этому поводу.

— Мы для кого стараемся? — спрашивал он, расхаживая перед толпой. — Мы стараемся для себя! Мы все хотим жить чисто и хорошо, и только какие-то трое решили нагадить…

Он указал на щит.

— Нешто достали? — спросил старичок с бородой из колосьев. — Несподручно-то как… Ну, знамо дело, эт шешки: гадют и гадют.

— Какие шешки, если вот, видишь, не их отпечатки ладоней? — перебил его Василий. — Мы, значит, хотим ходить по чистым, нормальным дорогам, а эти трое против!

— Ах, паскудники! — погрозил кулаком старичок и в это же время задвинул ногой в траву зелёный яблочный огрызок, который сам и бросил минуту назад. — Найти их, да выпороть!

— Окей, — кивнул Василий и задумался. — Вот, значит, как поступим. Каждый убирает дорогу перед своим двором, а кто не уберёт, тот и есть паскудник. И если кто захочет его выпороть, ладно, я не против. Вечером проверю.

Вечером он проверил. Никто не убрал. Вообще никто.

— Я не понимаю, — жаловался он Марьяше. — Им просто пофиг! Вот как на них повлиять?

— Ты, Вася, сказывал, — задумчиво начала она, — что реклама эта твоя — сила великая. Будто с её помощью можно людей заставить делать то, чего они и не хотели…

— Ну, может, совершать покупки, — вздохнул Василий и вцепился в волосы. — Ну вот что, что тут сделаешь?

— Нешто ты не придумаешь, Васенька?

В голосе Марьяши звучала такая вера, что Василий приободрился, собрался и придумал. Ранним утром вымыл щит и написал: «После обеда! Соревнование! Плетём мётлы. Номинации: «Самая быстрая метла», «Самая красивая метла». Призы: пирог с рыбой, пирог с яблоками».

Довольный собой, он отошёл на два шага, оценил работу, вернулся и дописал внизу: «можно приходить со своими материалами».

Но всё-таки он подготовился, зная местных. Набрал прутьев в заброшенном саду, нашёл прочные и длинные ветки, которые бы годились на черенки, сходил к озеру за тонкой лозой.

Мудрик косил траву на берегу.

— Поможешь? — тихо спросил он. — Утомився я один.

— Ты не спеши, — сказал ему Василий. — Мы здесь в последнюю очередь всё расчистим, чтобы люди не заметили раньше времени. Тогда будут у тебя помощники.

— Расчистить надо бы, — кивнул Мудрик и опять вернулся к работе, как будто не услышал.

После обеда Василий сидел на площади, страшно гордый собой. Притащил скамьи, красиво разложил прутья. Марьяша, он знал, как раз печёт пироги, чтобы успеть к выбору победителя и угостить горячим. Он и сам собирался участвовать, чтобы мотивировать народ, и переживал только по двум поводам: что его метла окажется самой красивой и его обвинят в подтасовке результатов, или что она окажется самой страшной или вообще развалится.

Как оказалось, он переживал не о том.

Никто не пожелал участвовать в соревновании. Деревенские как будто вымерли, только иногда кто-то прошмыгивал задами, стороной обходя площадь. Василий негодовал.

— Я не понимаю, — жаловался он Марьяше позднее. — Может, они пироги с рыбой не любят?

Они сидели в его доме. Был уже вечер, потрескивала лучина, а больше ни звука. Все затаились с обеда — ни голосов, ничего. Обычно хоть сплетничают, или ругаются, или огрызки бросают, кто дальше, шумят и смеются, или шешков гоняют, а тут совсем притихли.

— Как не любить? — возмутилась Марьяша. — Мои-то пироги всем по нраву!

— Может, я осиновые ветки прихватил нечаянно?

— Так нет осины в том садочке.

— Тогда, может, они не знают, что такое номинация?..

— А ты, Вася, созови их поутру да спроси, — посоветовала Марьяша. — Всё лучше, чем гадать.

Так он и решил поступить.

Его утешило только одно: пироги почти целиком достались ему.

— Нет, я правда не понимаю, — сказал он, прожевав кусок. — За эти пироги можно сделать что угодно. Блин, реально классные пироги!

— Что ты, Вася, — довольно сказала Марьяша, — нет там ни кваса, ни блинов. Яйца, да молоко, да мучица… Ты ешь на здоровье!

На следующий день Василий ударил в котёл на площади. Бить пришлось долго, народ сходился неохотно. Вытягивая шеи, они присматривались издалека и вообще не торопились.

— Значит, так, — громко сказал Василий. — Я в вас разочарован. Мы вас вчера ждали, ждали… В чём дело, вы что, пироги не любите?

— Каки таки пироги? — спросил один из парней с копытами.

— Свои-то заботы у кажного, — ворчливо сказала старушка с утиным лицом. — Туточки и без плетня всё ладно, нешто он надобен? А ежели свербит в одном месте, сам тот плетень и ставь!

— Какой такой плетень? — опешил Василий. — Я вас звал мётлы вязать. За лучшую метлу награда — рыбный пирог, а за быструю работу — яблочный…

Местные едва его не разорвали. Повскакали с мест, обступили, завопили на все голоса:

— Да что ж ты не сказал, нелюдь! Когда это ты нас звал, не бреши! Сам, сам небось пироги и стрескал! Где пироги, где, остались ещё?

— Эй, тихо! — закричал Василий, отступая, и ударил по котлу. — Тихо! В смысле не сказал? Вот же я написал.

Все примолкли.

— Ты чё, убогий, наплёл, что здеся огорожу ставить будут? — рассердился старичок с бородой из колосьев и дал Хохлику по затылку. — Ишь, учёный выискался! Ишь, умник!

Опять поднялся шум.

Тут и выяснилось, что местная нечисть не умеет читать. Грамоту знал только Молчан, а поскольку Хохлик жил с ним, все и понадеялись, что он перенял дядькину мудрость. Хохлик с готовностью истолковал, что написано на доске, и ходил гордый, и только теперь оказалось, что он не понял ни слова, а просто всё сочинил, увидев прутья. Думал, что угадал, а теперь и сам огорчился. Пироги-то упустили.

— А ты чего не сказала, что они неграмотные? — развернулся Василий к Марьяше. — Я, значит, голову ломаю, а ты!..

— Да нешто я ведала, что ты им и словом не обмолвился! — парировала она, упирая руки в бока. — Пироги пекла, мучицу извела мало не последнюю, и чего ради? Здесь-то, может, токмо тятя мой и уразумеет, что ты написал, да дядька Добряк, да дядька Молчан, и я ещё, да токмо и написано-то не по-нашенски. Я ж думала, ты с ними потолковал!

Василий закатил глаза к небу и вздохнул. Вообще, конечно, он должен был догадаться. Но признавать свою ошибку не хотелось.

Он быстро перевёл разговор на другое. Решили, что соревнование переносится на этот вечер. Нашли желающих отправиться за рыбой, кто-то пообещал яблоки. Уломали Марьяшу (муку она берегла, здесь её неоткуда было взять, кроме как если пришлют с обозом от царя Бориса, а до следующего обоза долго ждать).

Тут же, пока народ не разошёлся, Василий сделал объявление.

— Короче, организую рекламное агентство… Помощников себе ищу, а то всего не успеть. Кто у вас тут рисовать умеет?

Рисовать умел тот самый ненавистный копытный сосед. Василий ещё немного подождал, но больше никто не вызвался, пришлось соглашаться.

— Ладно, как тебя звать? — кисло спросил он.

Тот усмехнулся, пригладил тёмные волосы и назвался Любимом.

— Будешь дизайнером, — сказал Василий. — Придумывать креативы я тебе не доверю, но рисовать по техзаданию — вполне. Дядька Молчан у нас копирайтер, а Хохлик отвечает за рассылки. Ты понял, Хохлик?

— Да, — ошалело кивнул тот лохматой головой и тут же прибавил, почесав лоб между рожками: — Нет.

— Ну, спамить будешь. Бегать туда-сюда по деревне и доносить людям информацию. Ты её и так доносишь, только не ту, что надо, а мы тебе дадим проверенную. Понял?

— А, сплетни! — просветлел тот.

— Не сплетни, а важные новости, — поправил его Василий.

Уж в этот раз, казалось, нет причин, чтобы что-то пошло не так. К вечеру расставили лавки, деревенские расселись, разделили прутья и лозу поровну. От Марьяшиного дома прискакал Хохлик, закричал радостно, запыхавшись:

— Пекутся пироги-то! У-ух, какой дух от них!

— Готовы? — спросил Василий, оглядывая народ. — На старт, внимание…

Он поднял колотушку и ударил по котлу.

Все заторопились, сгребая прутья в охапку, прилаживая черенки и обматывая лозой. Каждый ревниво смотрел на успехи соседей. Вот один наступил на чужие прутья, другого толкнули локтем, вот куриная лапа протянулась, ухватила конец лозы, да и дёрнула.

Поднялся визг и крик. Старичка с пшеничной бородой пнули копытом — только ноги мелькнули, когда он летел с лавки. Его неизменные спутники, полурослики в зелёных одеждах, вцепились обидчику в волосы. Кикимора, наклонив рогатую голову, пырнула соседку, и кто-то ползал под лавками, с хрустом перегрызая прутья.

— Стоять! — заорал Василий, стуча по котлу. — Вы, блин, что творите? А ну, сели по местам!

Волк лаял. Шешки на навесе так смеялись, что один упал. Банник выглянул, любопытствуя, и теперь смотрел, поглаживая бороду, и довольно кивал. На крыше бани сидела ворона и тоже наблюдала, склонив голову.

— Сделай что-нибудь! — потребовал Василий у Тихомира.

— Да я ещё пожить хочу, — развёл руками староста.

— Во-во, — подключился дядька Добряк. — Сам кашу заварил, сам и расхлёбывай!

Василий решительно вздохнул, взял колотушку наперевес и пошёл разнимать народ.

Кое-как он их растащил, Тихомир всё же помог, да и Добряк угостил кулаком особо рьяных. Тут как раз пришла и Марьяша, ахнула, увидев, что творится, и едва не уронила пирог.

— Порядок, — сказал ей Василий, утирая нос — на тыльной стороне ладони осталась кровь, — и повернулся к деревенским, поправляя разорванный ворот рубахи.

— Значит, так, — сказал он. — Правила меняются. Пироги делим на всех, а то за них вы друг друга вообще убьёте. Но! Каждый сейчас сядет и сделает метлу. Кто не сделает, не получит ни куска. Кто будет мешать другим, тоже ничего не получит. Это ясно?

Они, засопев, согласились. С кряхтением и стонами, почёсывая намятые бока, кое-как связали мётлы. Даже немного помогли друг другу после того как Василий сказал, что пироги разрежут, только когда все закончат работу.

Притихшие, они подошли к столу — справа те, кто хотел кусок пирога с рыбой, слева те, кто любил с яблоком, а посередине те, кому всё равно, что достанется. Так же тихо принялись за еду или понесли угощение домой.

— Мётлы не забываем, не забываем! — командовал Василий. — Завтра дорогу мести будем.

— От навязался на нашу голову, колдун хитрый, — тонко запричитал кто-то в толпе. — Задурил пирогами! Как ведала я, не к добру энто всё, охохонюшки…

— Обманул-то нас, нелюдь поганый, — согласились с ней. В лицо Василию, впрочем, никто ничего не сказал, не осмелились. Взяли свои мётлы и разбрелись уныло.

Остались только Марьяша, Тихомир и Добряк, да ещё тот шешок, который свалился с навеса и теперь скулил, размазывая слёзы кулачками и косясь на стол. Василий, вздохнув, отдал ему свою долю пирога. Шешок вцепился в пирог и исчез, как будто его и не было.

— Что эта ворона всё прилетает… — начал Василий, указывая на крышу бани, и осёкся. Вороны там уже не было.

Добряк с Тихомиром немного поспорили. Один говорил, что тоже всё время видит ворону — недобрая птица, дурной знак. Второй сказал, что ничего не видел, а даже если и так, нешто птице кто указ? Крылья есть, вот и летает.

Они унесли столы и лавки. Марьяша привязалась — и рубаху смени, и лицо дай утру, и где болит, Васенька, и на что ты разнимать-то их лез, горемычный. Василий отмахивался, но забота, чего скрывать, была ему приятна.

Потом они ещё пошли прогуляться — недалеко, к родничку, а то уже темнело, — и встретили Мудрика. Марьяша ему рассказала, что он многое пропустил, и выставила Василия таким героем, что прямо дальше некуда. Мол, он всё придумал, и народ сам разнял, и всех помирил…

— Я бы пришёв, да меня никто не звав, — тихо сказал Мудрик, утирая под носом.

Василию стало стыдно. И правда, даже сказать не подумал.

— Я там писал на доске, вроде как для всех, — неловко оправдался он, понимая при этом, что Мудрик почти никогда не заходит на холм и прочитать, конечно, ничего не мог. Не говоря уж о том, что о сегодняшнем соревновании они с местными условились только на словах.

И ещё Василий подумал, что ведь и за рыбой кто-то ходил к озеру, тоже могли сказать Мудрику, но не стали.

— Хочешь ко мне в команду? — предложил он. — Помогать с рекламой.

Он, правда, даже не знал, что за дело может поручить Мудрику, решил, что придумает позже. Но тот отказался — мол, озеро расчищает, на прочее нет времени.

Они ещё немного посидели, отмахиваясь от назойливых мошек.

— По дому, небось, соскучився? — спросил Мудрик. — Кто у тебя там остався?

— Кто? — задумчиво ответил Василий. — Да мать с отцом, только им давно на меня пофиг. Наверное, даже и не заметили, что со мной что-то случилось.

— Как же так, Васенька? — всплеснула руками Марьяша.

— Да вот так. Они разошлись, у каждого теперь другая семья. Отец нашёл женщину с детьми, вкладывается в них. Учёбу оплатить — пожалуйста, на курорты возить — пожалуйста… Мать за границей живёт, брата и сестру мне родила, а я их даже никогда и не видел, только на фото. Я, в общем, со старших классов с дедом жил, но его уже на свете нет. Волк — вот и вся моя семья.

— А невеста? — спросил Мудрик.

Марьяша подтолкнула его локтем. Василий догадался, что Мудрик ради неё и взялся выспрашивать, сама-то она эту тему обходила стороной.

— Какая там невеста? — махнул он рукой. — Работать надо, чтобы жить, и кому я нужен? Квартира и та на мать оформлена.

— И всё ж ты собрався до дому? — не унимался Мудрик.

— Да не знаю, — пожал плечами Василий.

Он впервые засомневался. С одной стороны, здесь жизнь куда проще: пришёл, вот тебе и дом. С другой, никаких удобств, а подхватишь какое-нибудь воспаление лёгких — всё, ты труп. К сорока можно распрощаться с зубами, это если ещё доживёшь. И как вообще жить? Допустим, с заповедником выгорит, и что, так до старости и торчать в Перловке, шешкам хвосты крутить и пить медовуху со старостой, пока Марьяша не видит?

— Не знаю, — повторил он опять, видя, что Марьяша заметно огорчилась. — Там видно будет. Может, и не уйду.

Он, в общем, не врал. Может, и не уйдёт, если колдун ему не поможет. А если поможет…

Он к другой жизни привык, что же тут поделаешь. Чем дальше, тем больше его начнёт всё бесить, станет на всех срываться, вот как Добряк. А Марьяша хорошая, только они совсем разные. И она, кстати, вообще не говорила, что он ей нравится.

Да, кстати, она вообще этого не говорила. Ей, может, от него только помощь с заповедником и нужна.

Они ещё немного посидели, думая каждый о своём, и разошлись. С утра, хочешь не хочешь, ждали дела. И дела эти Василий с удовольствием поручил бы другим людям, но, увы, заменить его никто не мог.