Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 23. Василий находит помощника

Нового гостя звали Завидом, и он был женихом Умилы.

— Ну, как жених — её матери да отцу я не по нраву, да мне не с ними жить, — пояснил он Василию, когда они шли по вечерней улице.

Горыню, неприятно поражённого тем, что у Умилы уже есть жених, оставили самого заботиться о лошади и телеге.

— Одним днём собрались да уехали, соседям сказали, к родичам в Каменные Маковки, да нет у них там родни, — продолжил Завид свой рассказ. — За Умилой следили, чтобы знака мне не подала. Да я уж знал, что дядька Добряк здесь, в Перловке, а поутру у реки бересту нашли — мол, ко дню Купалы заходите в гости. Ясно, что-то затевается. Собрался я, да и пошёл.

Пока Завид говорил, он всё бросал по сторонам оценивающий взгляд.

— Смотри-ка, — указал он, — для подсолнухов рано ещё, а они вызрели. Кто за это в ответе?

— Да откуда я знаю, — пожал плечами Василий. — Подсолнухи тут вообще не переводятся.

— Надобно узнать. Насадить их поле, да и семечки продавать, а то и масло гнать. Что ж дядька Добряк ещё не распорядился?

— У него и спроси, — посоветовал Василий. — Ну, тут вообще всё было плохо по части организации, да и он не мог за границы выйти, как продавать бы стал?

— Ко мне бы обратился, не переломился, — сказал Завид. — С женой он в лесочке, бывало, виделся, она бы передала. Ещё слыхал я, будто пряха тут имеется, и коровёнок, вижу, пасёте, а что ж овечек-то не завели? Шерсть бы пряли…

Василий пожал плечами.

— Это не ко мне вопрос. Я в таком вообще не разбираюсь.

Завид посмотрел на него, хитро прищурившись.

— И верно, сказывали, ты из других земель. Какая у вас там жизнь-то?

Василий рассказал о высоких домах и дорогах, о машинах.

— Смастерить такую сумеешь? — тут же поинтересовался Завид.

— Ну, такое говоришь! Это сложно, там целая команда работает. И потом, деревянные колёса, как у телеги, там не покатят, нужны шины, а из чего их тут сделать? Да и топлива нет.

— Экая досада. Что ж, а какие ещё дива имеются?

Тем временем они пришли к дому. Стоять у дверей было неловко, и как-то само собой получилось, что Завид вошёл, расположился за столом и даже когда-то успел взять с полки миску лесных орехов — последнюю еду, которая оставалась, — и теперь сидел, грыз и слушал, задавая вопросы каждый раз, как Василий решал перевести дух.

Василий рассказал про интернет. Завид деловито расспросил, что от него за прок, и согласился, что вещь полезная, но какому же колдуну не жаль на такое силы тратить?

Василий кинул грустный взгляд на быстро исчезающие орехи, сказал, что это не колдовство, и тоже взял один.

— Так ты, может, сделать этакое сумеешь? — поинтересовался гость.

Василий объяснил про спутники, но едва поднёс ко рту орех, как Завид спросил, что у них там ещё летает. Ответ он выслушал с большим интересом, а потом засомневался, что это возможно.

Василий с жаром взялся доказывать, что не врёт, и вообще, эта тема нашла отражение в творчестве, чем не доказательство? Такое он бы просто не успел выдумать сходу. Так что он исполнил все песни о самолётах, которые пришли на ум, и о космодроме, и на закуску спел про дельтаплан.

— Вот как оно бывает, — сказал Завид, явно впечатлённый, и взял из пальцев Василия последний орех, так и не съеденный. Забросив его в рот, спросил: — Что ж, а этакую машину летучую смастеришь?

Василий выразил сожаление, что не сумеет. Он пожалел и об орехах, пускай и молча, но, видимо, достаточно красноречиво, потому что Завид тут же поднялся и сказал со смехом:

— Экий ты! В ваших-то землях, может, ещё и принято, чтобы гости хозяев угощали? Ну, разводи в печи огонь и жди меня.

Довольно скоро он вернулся, насвистывая, с завёрнутым в тряпицу куском сала и щедрым ломтем хлеба. В край рубахи у него был бережно увязан десяток яиц. Ещё чуть погодя они ели яичницу под неторопливые объяснения Завида, что Умила, так уж у них заведено, порой оставляет ему что-нибудь за домом, и тут не забыла.

— Попадёт ей ещё из-за тебя, — сказал Василий, не отрываясь от еды. — Добряк же кур не держит, он точно заметит, что целый лоток исчез.

— А это я и не у него взял, — хитро улыбнулся Завид.

— А где?

— Здесь, там… Я уж днём обошёл Перловку. Ну, что скажу — у кого глаза да руки имеются, тот с голоду не пропадёт.

— Если что, я такие методы не одобряю, — строго сказал Василий, не отрываясь от яичницы. — Сегодня, так уж и быть, сделаем исключение, но только один раз!

Из-под холма донёсся далёкий звон молота по наковальне, и Завид тут же взялся расспрашивать о кузнеце. Мол, правда ли он из дивьих людей и откуда берёт руду?

— Да я как-то и не думал, — пожал плечами Василий. — Он вроде и не выходит из землянки. Я ему просто говорю, он делает… Может, у него руда волшебным образом не кончается?

— Славно, коли так, — Завид блеснул глазами. — И, сказывали, ты один к нему ходишь, другие боятся, и мастерит для тебя кузнец всё, что велено? Дивлюсь я, как при всём при этом ты, Василий, впроголодь живёшь.

— Ой, а сам-то! — возмутился Василий. — Умный такой, знает тысячу способов, как заработать, а сюда пешком явился, и чтобы поужинать, вон, побирается и ворует. Я тоже, знаешь, дивлюсь.

Гость усмехнулся, показав крепкие белые зубы, и вместо того, чтобы оправдываться, сказал:

— А вот я у вашего озера водяные косы видел. Поутру возьмём одну и поедем к Рыбьему холму.

— Зачем?.. И кстати, чего ты вообще меня искал? Переночевать больше негде, что ли?

— Да помочь вам, — объяснил Завид, серьёзнея. — Я уж знаю, что колдун Добряка прижал да грозит семью его извести. Нешто я могу в стороне оставаться, ежели Умиле беда грозит? Давай, Василий, рассказывай мне всё, что придумал…

Василий и рассказал, в глубине души надеясь, что Завид окажется хоть немного полезнее в рекламном деле, чем Горыня.

Утром Василий проснулся рано. Удивительно, что он вообще сумел хоть немного поспать, потому что гость хотя и принёс охапку соломы, чтобы устроиться на ночь, но забрал одеяло и вдобавок так храпел, что хотелось его придушить. Так и вышло, что Василий, едва рассвело, был на ногах.

Не найдя другого дела, он пошёл к роднику за водой, широко зевая. Стояла сонная тишина, даже шешки ещё не показались. Только одинокая утренняя муха прожужжала мимо.

Из дома старосты не доносилось ни звука. Наверное, и там ещё спали. Василию захотелось, чтобы Марьяша вышла, хоть увидеть её, но потом он вспомнил, что так и не поговорил с ней нормально, не попросил прощения, а главное, вообще не представлял, как это сделать.

Ворота уже были открыты, Богдан выгнал коров, и теперь стадо лениво брело в сторону леса. Трава, посеребрённая росой, напоминала приглаженный бархат с кое-где проложенными против ворса дорожками, и на листьях смородины поблёскивали крупные капли. Стояло недолгое время утренней зябкой свежести, на смену которому быстро приходит зной.

Марьяша набирала воду из родника. Василий не заметил её сразу за плакучими ивами. Любуясь тихой безмятежностью утра, он прошёл уже половину пути с холма, так что сворачивать было глупо.

Она обернулась. На лице её без труда читалось, что и она никого не рассчитывала встретить и, может быть, даже нарочно пришла сюда так рано. Марьяша опустила ведро на землю и застыла, не сводя глаз с Василия — маленькая белая фигурка, неподвижная, только ветер чуть шевелит лёгкие пряди у лица и пальцы теребят кисточку пояса.

Он подошёл к ней и предложил неловко, указывая на камень:

— Сядем?

Она согласилась, не говоря ни слова. Когда они сели, Василий прокашлялся — это заняло удивительно много времени — и сказал всё равно нетвёрдо и хрипло:

— Прости.

Камень, как всё этим утром, тоже был сырым, он ещё не согрелся, и Василий обругал себя, что не догадался об этом. Теперь он предложил бы встать, но это вышел бы совсем короткий и нелепый разговор.

— Я… — начал он, отводя глаза, и сглотнул. — Я не хотел, чтобы так получилось. Просто… У нас там совсем другая жизнь, понимаешь? За водой не нужно ходить, она прямо в доме, откроешь кран, и течёт. И дрова рубить не нужно, на плите рычажок повернёшь, и вот тебе огонь. Одежду самому шить не нужно, её шьют на фабриках, ты только покупаешь в магазине. Пахать и сеять тоже не нужно, это всё машины делают, и любая еда тоже есть в магазине. Вот так, как вы тут живёте, мы жили лет четыреста назад, а то и больше.

— Тяжко тебе тут, — согласилась Марьяша. — И жизнь не такая, и люди не такие…

Василий осмелился на неё взглянуть и увидел, что в глазах её заблестели слёзы. Она смотрела не на него, а в поле, где коровы, мотая хвостами, щипали траву. Вот корове, попади она в другой мир, было бы всё равно, нашлась бы только трава.

— Да я не то хотел сказать, — исправился Василий. — Дело не в том, что мне лень работать или что люди плохие, а просто — жизнь вообще другая, понимаешь? А все на меня так смотрят, как будто это я не такой. И ладно бы я сам выбирал сюда попасть, но я же не выбирал. Я там всё бросил, никого не предупредил — ни семью, ни друзей, просто исчез…

— Что же ты мне не сказал? — грустно спросила Марьяша. — Нешто я бы не уразумела? Ведь я и сама об том думала, да после решила, ты уж выбрал, где жить…

— Да если бы ты знала, как тяжело выбрать! — вырвалось у Василия. — Ты понимаешь, что если бы я не сомневался, я бы прямо сказал и надежды тебе не давал? Понимаешь?

— Да уж понимаю, что я не так хороша, чтобы со мною остаться!

Она вскочила с места, утирая слёзы, и торопливо пошла прочь, забыв своё ведро.

— Марьяша! — закричал он, поднимаясь. — Подожди!

Но она побежала, и не было никакой надежды её догнать.

Василий постоял, глядя ей вслед, потом огорчённо махнул рукой и понёс на холм оба ведра. Левая рука ещё не зажила, так что нёс по очереди, возвращаясь то за одним, то за другим, пока не добрался до дома старосты. Там немного подождал — нет, никто не вышел, — оставил одно ведро и пошёл к себе.

Завид, едва проснувшись, отыскал Горыню и отправил за лошадью и телегой, а сам испарился, сказал, по пути нагонит. Хмурый Добряк проводил за ворота с напутствием, что ежели им попадётся один лоботряс, чтоб его на телегу не брали, да чтобы и вовсе гнали его восвояси, злыдня такого.

Злыдень и лоботряс поджидал у озера с донной косой на плече.

— Ну, спускайся, — сказал он Горыне. — Вместо тебя поеду, а ты нужнее здесь.

Горыня, само собой, не согласился. Он упирал на то, что лошадь с телегой доверили ему, а Завида велели к ним не подпускать, и лгать Добряку он не станет.

— В целости верну, — пообещал Завид. — Сам посуди, не глупо ли в такое время цепляться за мелкие обиды, ежели это делу мешает? Да и ты здесь надобен, богатырь, приглядеть за царевичем. Люди-то рядом с ним вроде и есть, да что они смогут, ежели колдун раньше срока явится? Это дело по тебе, а народ зазывать — по мне.

Горыня неприязненно посмотрел сверху вниз.

Завид улыбнулся, и на худых его щеках обозначились складки. Против богатыря, большого и крепкого, он был как тощий кот против холёного быка. В тёмных спутанных волосах, неаккуратно заправленных под обруч, торчала соломина.

— А ты вот что, богатырь, — сказал он вкрадчиво, — сходи к Добряку и спроси, могу ли я занять твоё место. Тебя он, я верю, послушает. А ежели нет — что ж, так тому и быть.

Горыня согласился, хотя и неохотно. Завид, облокотясь на борт, смотрел ему вслед и негромко насвистывал. Когда богатырь дошёл до холма и свернул к воротам, Завид прыгнул на телегу, взялся за вожжи и сказал с улыбкой:

— Ну, поехали.

Что сказал Добряк вообще и конкретно по этому поводу, они не узнали, и, наверное, к лучшему.

Рыбий холм лежал за мостом. Там имелся пруд, в котором, по слухам, жила золотая рыба, но пруд зарос, и местные не знали, как его расчистить. На Завида с донной косой они смотрели как на чудо.

— Вещица непростая, — приговаривал тот, — из Перловки добыта, зачарована. Другой-то такой не сыскать!

Василий точно знал, что ещё две таких косы остались дома, но молчал по понятным причинам.

— Может, уступишь нам? — робко спросил один из местных.

— Вам уступи, а ежели мне самому понадобится? Ох, даже и не знаю… И жаль вас, и с вещицей-то этой расставаться неохота.

Завид крепко задумался, а потом просиял.

— Вот что, дам я вам совет: идите в Перловку да наймитесь на работу. Местная нечисть день Купалы будет праздновать, гостей зазывать, им корчму возводить надобно да печи сложить. Пожалуй, что и гончар лишним не будет, не то посуды на всех не хватит, пригодятся и хозяюшки, угощенье готовить. А за работу можно получить всякие диковины: и сети, водяным на щедрый улов зачарованные, и веники банные, хвори отгоняющие, да и много другого — сами идите да поглядите.

Народ заинтересовался. Взялись расспрашивать, сперва с опаской: мол, кого же это нечисть ждёт на праздник? Может, лихих людей, ведьм да колдунов?

— Да что вы! — удивлённо сказал Завид. — Там и нечисть-то мелкая, всё больше домовая да полевая. Ну, ясно, по людям истосковались, а выйти-то не могут, вот и ждут, что люди сами к ним пойдут.

Он ещё немного поработал, попутно отвечая на вопросы. Дал людям наглядеться на косу, даже разрешил самим попробовать, а потом сказал, что пора ехать дальше.

Дорога привела их обратно за мост, в Косые Стежки.

По пути встречался народ: возвращались домой рыбаки с уловом, от леса шли девушки с корзинами ягод. В полях обедали или лежали в холодке работники, хотя кое-кто упорный рвал сорняки даже в этот полуденный душный час.

— Куда ты, друг любезный, пойдёшь на день Купалы? — спрашивал Василий по уже отработанной схеме, когда рядом оказывались чьи-то уши.

— В Перловку! — громко и чётко отвечал Завид. — Там костры самые яркие, там кладовик в поле огни зажигает, шапкой успеешь накрыть, и клад твоим будет. Там лютый змей, как пёс, к людям ластится, на телеге для забавы катает, а водяному чёрного петуха поднесёшь — он сети заговорит, улов щедрый подарит.

— Да неужто! — притворно удивлялся Василий.

На этом моменте его обычно разбирал смех. Он получал локоть под рёбра, но становилось только смешнее. Зато Завид так вживался в роль, что ему бы в театре играть.

— Ты вот в Перловку на Купалу пойдёшь, а возьмёшь ли хозяйку свою? — подавал он очередную реплику при женщинах.

Те, идя со стираным бельём или с полными земляники корзинами, затихали, прислушивались.

— Да она говорит, работы много, — вздыхал Василий.

— Не беда! — восклицал Завид рекламным голосом. — В Перловке мокруха живёт, за малую плату наткёт-напрядёт. Пусть хозяюшка твоя поспешит, покуда и другие не прознали. А у домового веточку-то можно выпросить, воткнёшь её в стену хлева, так куры нестись будут соседям на зависть, свинки щедрый приплод дадут, от коров да коз молока не будешь знать, куда и девать!

В первый раз, когда такое услышал, Василий удивился и спросил чуть погодя:

— А что, про веточку правда? Я о таком на бересте не писал.

— Правду, ежели хочешь, можно во всём отыскать, — легкомысленно ответил Завид. — Народ в такое верит, и местный домовой может дать какую-то веточку, отчего бы и нет? Нам с тобою всё сгодится, что делу поможет.

Тем не менее, говорить о водяницах он отказался наотрез, хотя в этом не было ни слова лжи.

— Это, Вася, иное, — сказал он с усмешкой, не затронувшей глаза. — У меня Умила имеется, и других девок я нахваливать не стану, даже и водяниц, даже и не всерьёз. Этого от меня никто не услышит.

Что ж, у каждого свои принципы.

В Косых Стежках, как оказалось, выгорел луг, где местные косили траву, так что они не знали, где запасти сено. Хороших участков поблизости не было, а какие были, принадлежали другим сёлам.

Мужики с угрюмыми лицами срезали траву у лесной опушки. Завид пояснил Василию, что этого им будет мало, да ещё и не всякая трава годится, и направил телегу туда.

— Вот вам будто делать нечего! — сказал он весело. — Нешто сено так заготовите?

— Насмехаешься? — мрачно спросил один из мужиков.

— Не слыхал, что ли, какая у нас беда-то! — воскликнул второй, распрямляя спину.

— Нешто это беда? Я место знаю, где трава никому не нужна.

— Небось чахлая? — с подозрением спросил первый косарь.

— Может, и чахлая, — ответил ему Завид, — да только вымахала, что стадо коровёнок в неё зашло, и их не видно было.

— Пускай и высокая, да только мало её небось?

— Мало не мало, а целое поле.

— Так поле-то, должно быть, с платок?

— Может, и с платок, да только ежели такой платок растянуть, он ваши-то Косые Стежки накроет, и ещё краешек останется, а в краешек тот Рыбий холм завернуть можно.

— Так местным-то и самим трава надобна. Кому ж не надобна в такую-то пору?

— Да они рады будут, ежели кто траву у них скосит! Еще и поблагодарят.

— Да что ты брешешь-то, — не выдержал косарь. — Где такое видано? Небось поле-то это твоё за тридевять земель!

— Что ты! — возразил Завид. — Близенько оно, в Перловке.

Мужики притихли, а потом засыпали вопросами. Завид с охотой рассказал, что стадо в Перловке небольшое, траву девать некуда, а девать куда-то нужно, потому как на Купалу на этом лугу хотят развести костры, и кладовик разожжёт огни, а ежели трава высокая, то клады как сыщешь?

— Так вы пришли бы да покосили, — сказал Завид. — Перловским сено поможете заготовить, они вам за то часть отдадут, вам хватит. Всем хорошо будет.

— Да-а, — засомневался один из мужиков, — заест нас ишшо нечисть лютая…

— Да кто там заест-то вас — полевик, что ли? — насмешливо спросил Василий, пряча левую руку за спину (из-под рукава торчала повязка). — Ну, как знаете, наше дело предложить. У Рыбьего холма народ посмелее живёт, они собираются работать в Перловке. Ну, покосят траву да вам же втридорога и продадут. Вам-то куда деваться? Купите…

— Рыбьехолмские небось и клады искать собираются? — засопев, предположил косарь.

— А то! — подтвердил Завид. — И мы пойдём. Да ежели б вы видели то поле! Кладов на всех достанет.

— Ну, подумать надобно, — сказал второй косарь.

— Потолковать, — кивнул первый.

— Что ж, и подумайте, — согласился Завид. — Да не шибко долго, ко дню Купалы уж поздно будет!

Распрощавшись с косарями, они повернули обратно. Перевалило уже за полдень, и Василий, который ещё не завтракал, надеялся, что Завид свернёт к Перловке, но тот проехал поворот. Сказал, позарез надобно в Нижние Пеструшки, там их и покормят.

Нижние Пеструшки раскинулись широко, не сразу охватишь взглядом. Серые тростниковые крыши, прошитые вдоль коньков стежками прутьев, тонули в садах. С одной стороны разливалась река, отражая небо, с другой подступал лес.

Кто-то один жил особняком при дороге, и жил, как видно, неплохо: дом большой, с виду крепкий, разве что крыша имела такой вид, как будто неловкий великан примял её пальцами. Двор окружали сараи, был и навес с коновязью, и колодец-журавль.

— Корчма, — пояснил Завид. — Вот как строить надобно, а то вы конюшни у озера ставите, а постоялый двор на холме, кто ж так делает-то?

— Ну, я консультировался с местными, — возмущённо сказал Василий, — и никто и слова не сказал.

— Что ж, дело поправимое, — утешил его Завид. — Вот что: войдём, ни слова не говори, откуда ты. Люди бывают разные, смекаешь?

Василий смекнул.

В корчме в этот час были только двое. Крепкий мужик, уже немолодой, застыл с метлой, повернувшись к двери, и неласково сказал:

— Заперто ещё!

Второй, рыжий, встрёпанный — жидкие волосы лежали на голове, как посаженные на клей куриные перья — сидел за кружкой, навалившись грудью на стол, а теперь оживился.

— Да это ж, гляди-кось, Косматый, — расплылся он в щербатой улыбке.

Василий невольно пригладил кудри, но оказалось, имели в виду не его. Завид подсел к столу, потянул за собой. Тут же возникли и миски с похлёбкой, и хлеб, и раз уж Василия просили не болтать, то он и не болтал, а ел. Завид всё равно успевал говорить за двоих.

— Слышь-ко, просьба есть, — сказал он корчмарю негромко. — Надобно мне, чтобы кто в Белополье отправился. Первое — Казимира любыми путями задержать, хоть что удумайте, для чего колдун надобен, займите делом. Второе — на Купалу царь да царица должны прибыть в Перловку…

Он быстро пересказал в общих чертах, что случилось с царевичем. Василий засомневался, можно ли доверять этим людям, тем более что они, торопливо и тихо переговариваясь, хотели слать в Белополье какого-то Косого, Жбана и ещё одного по прозвищу Рыло. Вообще здесь всех звали непривычно, но эти имена были совсем уж подозрительными.

— А этот-то надёжный? — кивнул на Василия корчмарь.

Василий ощутил возмущение и подавился.

— Это же Рекламщик, — со значением сказал Завид. — Нешто не слыхал? Ну так ещё услышишь. Он в Перловке всем заправляет, а я так, сбоку припёка. Ты его запомни.

На Василия посмотрели с интересом и уважением, а он сдерживал кашель и думал только о том, не пошёл бы суп носом. Потом он всё-таки вышел за дверь, чтобы откашляться, и договаривал Завид уже без него.

В Перловку они вернулись ближе к темноте. Василий лежал на телеге, на охапке соломы, заложив руки за голову, и смотрел в выцветающее небо, где проступали точки первых бледных звёзд. Веяло прохладой, шуршала трава, задевая колёса, и в ней распевались сверчки. Лошадка шла, постукивая копытами и порой фыркая, и приятно пахло деревом и свежим сеном.

Даже на разговоры не осталось сил. Василий, правда, спрашивал Завида, что это за люди и что у них за дела, но тот отшутился. Василий лезть не стал.

Сил на болтовню не осталось и у Завида. Он лениво правил и то и дело, слышно было, зевал.

В Перловке их ждал горячий приём. Добряк решил, что своей телеги уже не увидит, так что весь день вопил, что его обокрали. Ясное дело, досталось Горыне. Добряк, видно, так его допёк, что богатырь вышел за границы и встретил телегу на дороге.

— Чести у вас нет! — гудел он. — И как не совестно? Я же вам, как людям, поверил…

— Это хорошо, что ты нас встретил, — сказал Завид, когда сумел вставить слово.

— Это ещё почему? — насторожился Горыня.

— Телегу да лошадь хозяину вернёшь. Идём, Вася, пройдёмся.

— Сам верни да в глаза ему погляди! — раскричался богатырь. — Сам прощения испроси да выслушай, что он тебе скажет! А ну, стой, лиходей проклятый!..

Но они так и бросили его на дороге, сделали крюк, обошли холм с другой стороны. Издалека видели Добряка у озера, тот махал руками у телеги. Удачно с ним разминувшись, они вернулись домой и поставили стол у двери.

Добряк пытался заглянуть, немного пошумел, но было уже поздно. На него самого пошумели соседи, и он исчез.

Дом казался таким родным, а солома — мягкой. Как ни ляг, удобно.

— Это, — сказал Василий сонно, обращаясь к Завиду. — Вообще круто, что ты пришёл.

Потом он уснул, и больше ничего в эту ночь не смогло его потревожить.