Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 2. Василий идёт в баню

В Южном, когда Василий вышел на прогулку, стояла осень. Ещё тёплые, сухие дни, пропахшие жёлтыми листьями, и прохладные ночи. Убирай, не убирай, под ноги скакали каштаны, и глянцевитые жёлуди хрустели под подошвами.

В этом месте, где он теперь оказался, наступила уже весна, а может, даже и лето, только не жаркое. Трава на лугу, по которому они с Марьяшей шли, росла смешными пучками, прилизанными в стороны, и скользила под ногами. На луну то и дело наползали облака, но всё равно впереди, на холме, ясно проступали очертания невысоких домов на фоне более светлого неба. Там не горело ни одного огня.

Волк то убегал вперёд и к чему-то принюхивался, то возвращался и посматривал на хозяина, будто спрашивал: «Не пора ли уже отдохнуть?»

— А сковорода-то тебе в лесу зачем? — спросил Василий, чтобы поддержать вежливую беседу.

— Сковорода? Так я Гришке несла яишенку, — пояснила Марьяша. — Забыла её с утра на крыше оставить, он и осердился. Я-то сперва думала, ничего, обойдётся, а как коров с выпаса гнали, так одной и недосчитались, а у опушки, говорят, Гришку видели. Я и пошла.

— А, яишенку, — кивнул Василий. — Как это мне сразу в голову не пришло.

— Ты про него никому не говори, — попросила Марьяша, прижавшись грудью к его руке и глядя снизу вверх своими зелёными глазами. — Не скажешь? Он добрый. Я так думаю, он и корову не крал — забрела, должно быть, на кладбище за сочной травой, а там её и… Но с тех же не спросишь, потому чуть что, так и Гришка виноват! Ты уж молчи, что он с тобою играл, и так на него уже вилы точат.

— А что у вас на кладбище? — спросил Василий.

— Сразу видно, ненашенский! Ясно что: костомахи бродят, да с зимы воет там кто-то. А может, и ещё кто поселился, токмо мы туда без надобности не ходим.

— Понятно, понятно. А глаза у тебя почему светятся?

Марьяша даже остановилась, так и уставилась на него удивлённо.

— Да ты откуда? — настороженно спросила она. — Такого не знать!

— Да ладно, не такой я и тёмный. Линзы?

— Какие такие лимзы? Русалья кровь!

— Окей, — сказал Василий, которому, в общем, было без разницы.

Он перевёл взгляд на дорогу и, поскольку Марьяша всё ещё смотрела на него, первым заметил тёмную фигуру с длинными, до земли руками, тонкими ногами и горящими, как фонари, круглыми глазами.

— У вас тут у всех русалья кровь? — спросил он, указывая рукой.

Марьяша вцепилась в него и пробормотала:

— Ох, лишенько, ырка! Забыла я про него, думала, обратно-то с Гришкой пойдём…

Волк, отставший, теперь нагнал их и зарычал. Опустив голову к земле, он со злобным ворчанием начал подбираться к тому, кто стоял на пути. Тот, сгорбленный, безволосый, вскинул когтистую руку неуклюжим движением.

Облака разошлись, и луна осветила серое лицо с короткими тонкими губами и провалившимся носом. Ырка был мертвецом — раздутый живот, впалая грудь, обтянутые тонкой сморщенной кожей кости рук и ног и жёлтый оскал.

Он резко склонил голову к плечу — кажется, даже позвонки хрустнули — и опять застыл.

— Это чего, зомби? — спросил Василий.

Зомби — это уже понятнее. Может, прилетит и космический корабль… А может, у него и суперспособности имеются?

— Хья! — воскликнул Василий, выбрасывая руку вперёд. Он сделал ещё несколько движений, но паутина так и не полетела. Тогда он сжал кулаки.

— Вшух!

Но и когти не появились. Усилием воли он попробовал вызвать лазеры из глаз, но не вышло и это.

Марьяша тяжело дышала у него за плечом. Она боялась, а у него, как назло, ни палки, ничего. Только Волк, но справится ли Волк с…

— Ах ты ж нечисть поганая! — завопила Марьяша, бросаясь вперёд, и огрела ырку по голове сковородой, аж звон пошёл. Ырка пошатнулся, отступил на шаг и издал то ли рёв, то ли стон.

— Бежим, чего стоишь! — крикнула Марьяша и первой, не дожидаясь, припустила по тропе. Василий, не раздумывая, побежал за ней.

— Волк! — крикнул он на бегу. — Ко мне!

Марьяша, даром что в платье до земли, неслась так, будто бежала стометровку. Её сковорода со свистом рассекала воздух. Волк догнал хозяина и перегнал, и Василий оказался в хвосте.

У него закололо в боку. Он задыхался, проклинал сидячую работу и жалел, что так и не начал бегать по утрам с понедельника. Быстро обернувшись, краем глаза Василий увидел за плечом тёмную тень и горящие глаза: ырка не отставал.

— Подождите! — выкрикнул он из последних сил. — Подождите меня-а!

Но его не стал ждать даже Волк.

С холма кто-то бежал навстречу: человек с огнём. Или не человек. Раньше, чем Василий успел решить, нужно ли сворачивать в поля, Марьяша закричала:

— Тятя! Тятенька-а!

Василий, ощутив облегчение, сделал последний рывок, запнулся ногой о невидимую в темноте канаву и полетел на землю.

Чьи-то ноги в сапогах пронеслись мимо. За спиной раздался крик, а потом шипение. Залаял Волк — впрочем, Волк оставался по эту сторону канавы и в бой вступать не спешил.

— Да что ж ты за увалень такой! — с досадой воскликнула Марьяша и потянула Василия вверх. — Сказывала же, родничок у нас туточки! Ну, вставай, чего разлёгся!

Он поднялся и тут же оглянулся. Мужик, прибежавший на помощь, гнал ырку прочь, в поля, грозя ему факелом. Ырка шипел, щёлкал, тянул когтистые лапы, но огня, видно было, боялся страшно.

— Ну, чего зенки пялите? — крикнул мужик. — Дуйте за ограду, да живо!

Дважды ему повторять не пришлось. Василий захромал вверх по холму, к частоколу, торопясь изо всех сил. Ворота он миновал третьим, следом вбежал мужик, притворил створку и запер перекладиной.

Пока Василий пытался отдышаться, мужик поднял крик, размахивая руками — и свободной, и той, что с факелом. Лицо у него было красное, безбровое, усы русые, борода совсем седая, а волосы до плеч, перехваченные ремешком, серединка наполовинку, русые с сединой. Здоровый, крепкий, в вышитой подпоясанной рубахе навыпуск, он возвышался над Марьяшей, как гора.

А у неё — теперь стало видно — волосы были рыжими.

Мужик кричал, что у всех дочери как дочери, а у него вертихвостка, и всё-то у ей в одном месте свербит, распоясалась — отходить бы её батогами. И сколько ей ни талдычь, всё одно улизнёт, и змей-то ей этот дороже родного тятьки, и голова-то её дубовая, ворота притворить запамятовала…

Марьяша тоже огрызалась и размахивала руками. Василий даже подумал раз или два, не задела бы она отца-то сковородой.

Наконец Волк не выдержал. Он не любил, когда люди ругаются, а потому, залаяв, бросился между ними. Мужик поглядел на него и мгновенно умолк, как будто его выключили.

— О, — с удивлением и как будто с уважением сказал он чуть погодя. — Ярчук, не иначе!

Марьяша тоже присмотрелась.

— Да не, какая-то помесь таксы, — сказал Василий. — Даже не знаю, с кем. Линяет страшно.

Теперь мужик уставился уже на него и осмотрел всего, от кроссовок до волос. У Василия даже руки невольно потянулись, чтобы их пригладить. А, бесполезно, после такого бега торчат во все стороны!

— Ты откель, человече? — спросил мужик, щуря светлые глаза. — Какого роду-племени, как зовут-величают?

— Из Южного я, город такой. Слышали?

— Из южных краёв он, тятя, — пояснила Марьяша. — Совсем они там дикие.

— Василий, — представился Василий и протянул мужику ладонь, но тот её не пожал и не назвал своего имени. Ещё и уставился так, будто перед ним штаны стянули.

— Вот уж верно, дикий, — сказал он наконец. — Староста я здеся, Тихомиром кличут. И за что ж сослали тя?

— Да никто меня не ссылал. Я с горки съехал, ну и… в вашем лесу и очутился… как-то, — объяснил Василий, разведя руками.

Дочь и отец заспорили, не обращая на него внимания.

— С горки? Это он с Рыбьего холма, никак, сверзился?

— Да с какого Рыбьего? Холм-то вона где, а этого бедолашного Гришка… На опушке я его нашла, близенько.

— Где ж там горка-то?

— Ты его больше слушай! Видишь же сам, какой он — на ровном месте падает, горемыка. С телеги небось свалили…

Дверь ближайшего дома отворилась с громким и неприятным скрипом, и кто-то, плохо различимый во тьме, вышел на крыльцо.

— И чё расшумелисси, окаянные? — сиплым со сна, тонким голосом напустился он на спорщиков. — Никакого спасу от вас нетути, ноги б вам повыдергать да задом наперёд приставить…

— Не серчай, дядя Добряк, — ответила ему Марьяша. Она хотела сказать что-то ещё, да где там! Ей и слова вставить не дали.

— Да-а, вона как оно, жить у околицы! Колобродят, бестолочи, верещат денно и нощно, ни сна, ни покоя! Ах вы, стервецы, лоботрясы, бездельники!..

Староста пожевал губами и сказал задумчиво и негромко:

— Идёмте уж, что ли. Ежели ему вступило, так и до света блажить будет! Дома и договорим.

Он махнул рукой и пошёл.

Василий, недолго раздумывая, свистнул Волку и направился следом. Пёс неохотно поднялся с земли. Прогулки он любил, но эта вышла уж слишком долгой.

Дорога никуда не годилась: сплошные рытвины да колдобины, а грязи сколько… Тут тебе и тыквенные корки, и ореховая скорлупа, и яблочные огрызки, и хвостики репы, и подсохшая ботва — не дорога, а свалка. Там и сям поблёскивают лужицы. Тут же и коровьи лепёшки, и козьи шарики — и, конечно, следы копыт. Какие-то и совсем маленькие, будто у той козы ноги не толще пальца.

Может, правда, и показалось: света-то, кроме факела, никакого, и староста на месте не стоит. Идёт, прихрамывая. По этим-то колдобинам попробуй не хромать.

Василий смотрел только на дорогу, чтобы не вступить куда ненароком и не споткнуться, а потому больше ничего вокруг и не заметил. Да он и не интересовался, голова была занята другим.

Он всё вспоминал, как съехал с горки и очутился в драконьей пасти — и хоть убей, не мог уловить того мгновения, когда всё пошло не так. Что же с ним случилось? Вот он забрался на горку… Ну нет же, никого не было рядом, да и Волк бы учуял. Значит, версия, что ему дали по голове, отпадает.

Тогда что, с сердцем плохо стало? С таким-то режимом всё возможно, но до чего же обидно… А перед тем он вспомнил старую городскую легенду, услышанную в детстве от Пашки, и вот ему мерещится другой мир.

А мерещится ли? Взять хоть ырку — да Василий и слова такого раньше не слышал!

Эта мысль настолько его поразила, что он даже остановился, замотал головой и сказал:

— Да ну нет, блин!

— Чево это с ним? — вполголоса поинтересовался староста у дочери.

— Сказывала же, блажной, — так же тихо ответила она. — И голодный, должно. Вишь, блины ему всё мерещатся. Завтра надо бы напечь, я уж слово дала.

Но Василий их не слушал. Он уже думал о том, что мозг, наверное, способен запоминать всякое, а потом извлекать. Может, про ырку он знает из детских сказок. Или когда-то читал статью в интернете, или вообще сам придумал. Ырка-дырка! А всё-таки интересная история складывается, даже не лишённая логики. Он-то раньше пробовал писать только креативы, а у него, может, и книги бы хорошо пошли.

Тем временем они добрались до двора старосты. Как Марьяша и говорила, третий дом, идти всего ничего. Натуральная изба, тёмная от времени. Прямо музейная экспозиция «Славянский быт».

— Ну, заходи, гостем будешь, — пригласил Тихомир.

Внутри оказалось ещё темнее. Староста разжёг какой-то тонкий прутик, вставленный в стенную щель, и погасил факел. Василий сперва закашлялся — в избе было дымно, — утёр слезящиеся глаза и разглядел длинные полки с горшками, а потом и тёмную громаду печи в углу, и лавки, укрытые полосатыми дорожками. Где-то, невидимый, тяжело дышал Волк.

— Зверя-то кто в дом пустил? — спохватился староста. — В доме ему не место! А ну, пшёл во двор…

— Он домашний, — вступился за пса Василий. — Да у вас и без того грязно, вон, весь пол в трухе какой-то. Не метёте, что ли?

Марьяша блеснула глазами. Видно, обиделась. Тут Василию пришло в голову, что за уборку в этом доме отвечает она. И ещё он подумал, что в гостях, пожалуй, лучше таких вещей не говорить — но когда он там в последний раз был у кого-то в гостях? Да вот, пожалуй, когда заглядывал к Пашке-Шпроту ещё летом. Пашке можно было сказать без обиняков: «Ну у тебя и свинарник!», а тот ответил бы только: «Гы-гы» и сгрёб с кресла побросанные как попало вещи, чтобы освободить гостю местечко. Пашка бы не обиделся.

А Тихомир уже распахнул дверь и прикрикнул на Волка:

— А ну, пшёл отсюда!

Волк поднялся на ноги, встряхнулся и посмотрел на хозяина с вопросом.

Василию стало обидно.

— Если вам для собаки места жалко, так и я тогда пойду. Он у меня домашний, я его на улице никогда не бросал, а у вас тут и вообще чёрт знает что творится. Ещё сожрёт его упырь какой-нибудь!

— Да кто его там сожрёт…

— Да кто угодно, вот хоть ваш дракон!

Марьяша даже в лице переменилась. Взгляд бросила — мол, ты же обещал не выдавать!

— Не успел я сюда попасть… — упрямо продолжил Василий и потянул себя за рукав, ещё мокрый от слюны.

— Тятенька! — перебила его Марьяша и встала перед старостой. — А и правда, нешто на одну ночь не оставим? Потом-то мы им другой дом подыщем, а нынче они с дороги устали…

Говоря так, она дотянулась до дверной ручки и тоже взялась за неё.

— Гость-то наш, — пропыхтела она сквозь зубы, дёргая дверь к себе, — на новом месте пока не обвыкся, нерадостно ему, тяжко на сердце, а с верным зверем полегче будет!

— Да что ты, доченька, — с натугой возразил староста, толкая дверь наружу, — будешь теперь за меня решать, кого в дом звать, будто я в избе не хозяин?

— Так на одну-то ночку! — заупрямилась Марьяша, взявшись теперь за скобу уже двумя руками, и потянула изо всех сил, даже ногами упёрлась.

— А потом чего? — повысил голос её отец и навалился на дверь плечом. — Сёдня пёс, завтра Гришку свово пустишь? А ну, не спорь!

Василий подумал, не оторвали бы они ручку.

Тут Марьяша отпустила дверь, и староста, не удержавшись, выкатился за порог. Дверь за ним тут же затворилась.

— Ты гостю баньку истопи, — ласково сказала Марьяша и проворно задвинула засов.

— Ах ты!.. — раздался рёв снаружи.

— Воють и воють, — запричитал кто-то вдалеке. — Проклену!

— Ах ты бесова девка, — шёпотом докончил староста. Видно, боялся проклятий. — Истоплю я баньку, н-но с тобой у нас другой разговор выйдет. Припомню я тебе и Гришку, и что ночами шастаешь, всё припомню.

Шаги вроде направились прочь от двери. Марьяша застыла с рукой у горла, тяжело дыша. Потом беспомощно посмотрела на Василия.

— Не хватало ещё, чтоб вы из-за меня ссорились, — сказал он. — Давай, открывай дверь, поговорю я с ним.

— Ой, да ты не знаешь его, Вася! Нрав у него крутой, рука тяжёлая…

— У меня, думаешь, мало проблемных клиентов было? Открывай, порешаю.

И Василий постарался изобразить уверенное лицо — с прищуром, с нагловатой улыбкой. Уверенность, как говорят, уже половина дела.

Вот чего он не ждал, так того, что Марьяша вдруг от него отшатнётся, потянется к гвоздю — и в её занесённой руке возникнет сковорода.

— Ирод ты окаянный! — вскричала она. — Ах ты, злодей, душегуб!

Первый удар пришёлся в плечо. Василий закрылся руками и отступил.

— Ты чего? — спросил он. — Ай!

Рука у Марьяши тоже была тяжёлая. Да и нрав, видно, не лучше. Даже Волк испугался, заскулил и метнулся под стол. Василий одним прыжком оказался там же.

— Подожди, — предложил он, обходя стол по кругу и внимательно следя, чтобы девушка не подобралась слишком близко. — Давай поговорим! Ты чего на меня набросилась?

Марьяша сделала ложный выпад влево, потом шагнула вправо.

— Не о чем нам с тобою говорить, злодей! Не знала я, что убивца приветила!

— Кого-о? Ты чего?

Тут Марьяша бросилась вперёд, прямо через стол, и её сковорода оказалась совсем близко. Василий отступил на шаг, наткнулся на скамью, потерял равновесие и с грохотом свалился вниз. По пути приложился копчиком и ободрал спину.

В этот самый момент дверь сорвалась с петель и упала, загромыхав. Порыв ветра поколебал и без того слабый огонёк. Могучая фигура старосты возникла на пороге.

— Эт-то чё здесь творится? — прорычал он.

— Не серчай, тятенька, — взмолилась Марьяша, оглянувшись, — а только не знала я, что гость наш — лихой человек. Сказал, порешит тебя…

— Это он-то? — с сомнением спросил Тихомир.

— Я сказал, поговорю, — прокряхтел с пола Василий. — Сами вы тут кого угодно порешите… Всё, блин, я отсюда сваливаю.

— Блин, говорит, на пол свалился? — пробормотал староста, почесал в затылке и добавил торопливо: — С пола-то не ешь! Оставь, Гришке отдадим, или вон псу своему брось.

И опять пробормотал тихонько:

— И верно, убогий, а ты ещё сковородой-то его… Ты вот что, рубаху чистую ему найди, портки, а я его в баню заберу. От тебя-то подальше. А то нрав у тебя крутой, рука тяжёлая да быстрая, а ума кот наплакал. Прям как у Гришки, то-то вы с ним сошлись!

Марьяша фыркнула.

Её отец, подойдя, выдернул Василия из-под стола и повёл на свежий воздух. Волк серой тенью шмыгнул за ними.

К бане ещё пришлось пройтись. Она стояла чуть в стороне — может, не хозяйская, а общая.

— Хто у вас убился-то? — с радостным предвкушением спросил тонкий голос из темноты. Василий не разглядел, кто это был.

— Никто! Отстань, а, — отмахнулся староста.

Только у бани он наконец отпустил Василия, и тот потёр занывший локоть и огляделся. Волка рядом не увидел. Позвал, походил вокруг, но пёс не откликнулся.

Василий заглянул в баню, где Тихомир уже разводил огонь в низкой печи. Дымохода у неё не было, на плоской верхушке лежали камни с голову размером. Пламя, разгораясь, освещало чёрные стены с висящими на них кудрявыми зелёными вениками.

— А забор у вас, — начал Василий, споткнулся о бадью с водой и охнул.

— Да сядь ты уже, убогий, пока совсем не искалечился! Что, говоришь, забор?

— Сплошной? — прошипел Василий, шевеля пальцами ноги и пытаясь понять, сломал или нет. — У меня собака убежала…

— Пёс убежал? Нашёл за кого бояться! Сам кого хошь напужает, ярчук-то!

— Почему ярчук? Дворняга обыкновенная. Что-то от таксы есть, точно…

— Ох, убогий, — покачал головой староста и разъяснил терпеливо: — Если псица впервые ощенится и первою приведёт тоже псицу, а та в своё время тоже ощенится, и тоже первою псицей, то от этой-то псицы и родится ярчук. На бровях у него белые пятна, только и не пятна то вовсе, а глаза, коими он всю нечистую силу видит, даже и незримую, от людского ока сокрытую. Клыки у него волчьи, а под шкурой две гадюки. Он ведьму загрызть может…

— Ага-а, — протянул Василий, прислонившись к стене, и сложил руки на груди. Бред, как есть бред, только не затянулся ли он?

— И к стене не прислоняйся, в саже она.

Василий поспешно отстранился. Хотя чего уже там, после драконьей-то слюны.

Он хотел расспросить старосту об этой деревне — просто так, забавы ради, — но в бане уже нечем было дышать. Весь дым шёл внутрь. Василий приоткрыл дверь, чтобы дым хоть немного вышел, и, подумав, вышел сам.

Прибежала Марьяша, сунула ему в руки одежду и так же быстро исчезла. Видно, ей всё ещё было стыдно за сковороду.

— Ну, готова твоя банька! — сказал Тихомир, выйдя наружу. — Сам-то попаришься, али подсобить?

— Что я, дурак, что ли? — ответил Василий. — Не дурак, справлюсь.

И решительно направился в баню.