Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 8. Василий не сдаётся

У дядьки Добряка жила не коза, а козёл. Сторожевой. Василий это выяснил, обходя дом.

Он пришёл, собираясь ещё поругаться. Как раз и настроение было подходящее. Но Добряк решил, что всё уже сказал, заперся изнутри и только посоветовал, куда идти.

Ни в одном из этих направлений, однако же, не кормили, а потому Василий никуда и не пошёл.

— Открывай! — упрямо потребовал он, стуча в дверь. — Есть разговор. Открой, блин!

Но Добряк совсем затих, как будто его не было дома.

— Ну как бы уже поздно притворяться! — крикнул Василий. — Я знаю, что ты там!

Потом ему пришло в голову, что у Добряка, может быть, есть запасной выход. Уйдёт, и где его потом искать? И вот тогда-то, обойдя дом, Василий встретился с козлом.

Козёл был большой, белый, грязный, с выгнутыми в стороны рогами. Он задумчиво пожевал губами, кося жёлтым глазом.

Потом шагнул вперёд, наклоняя голову.

Василий заметил на шее козла верёвку, а потому просто отступил на шаг, надеясь, что привязь удержит. И ещё на шаг, потому что козёл всё шёл…

Верёвка оказалась оборвана.

Василий бежал вокруг дома. Козёл дышал в спину, топоча копытами. Волк трусливо лаял издалека, но не вмешивался.

В дом Василий попал эффектно, через окно, кувырком, прямо как в фильмах. Козёл ещё немного придал ускорения, а потом победно бекнул. Слышно было, как он сопел, ожидая, не выйдет ли Василий обратно. Василий понадеялся, что не выйдет, но на всякий случай посмотрел на хозяина. Тот стоял над ним, упирая ручищи в бока, но выбрасывать на улицу вроде не собирался.

— Что ж ты привязался, окаянный? — нерадостно спросил тонким голосом.

— Мне что, думаешь, больше делать нечего… — сердито начал Василий. — Короче, да. Мне реально больше не к кому пойти.

Он поднялся, поморщившись, потому что упал не особенно удачно. Если подумать, с тех пор, как сюда попал, травма за травмой. На лугу пропахал землю подбородком, потом спиной об лавку, потом с полатей, потом эта граница, чтоб её… А началось вообще с того, что дракон пожевал.

— Такое дело, — сказал Василий. — Я в этой ссылке оказался не по своей воле, и я не смирюсь…

— Дак иди и не смиряйся в другом месте, — посоветовал Добряк. — Бестолочь, возьми тя короста!

— А вот этого вот мне желать не надо, — погрозил Василий пальцем. — Я к вашему кузнецу недавно заглядывал, так что как бы ты не накаркал.

— К кузнецу? Блажной ты, что ль? Напомни, звать тебя как?

— Василием.

— Ага, — сказал хозяин, пожевал губами и указал на дверь: — Ну, иди восвояси! Козла я свово Тишкой кликал, а теперя Васькой назову.

— Как только я найду выход, так сразу и уйду, ты уж поверь. Так вот…

— А чё искать? Дверь-то вон она. Али тебе, можа, окно по нраву?

Василий вдохнул, медленно выдохнул и досчитал до трёх. На большее терпения не хватило.

— Я жил своей привычной жизнью, — сказал он упрямо и тоже упёр руки в бока. — Может, это была не прям суперская жизнь, но меня она устраивала, а потом — раз! — и я тут. Да все вы сюда так попали, только сидите и не рыпаетесь, а я собираюсь приложить усилия, чтобы вернуться домой, ясно?

Он посмотрел на хозяина, сдвинув брови, и продолжил:

— Вот ты, хоть и бермуд, всё-таки на человека похож, и дом у тебя ничего такой, если сравнивать с другими. Значит, и раньше не в лесу жил, а в каком-нибудь селе. И что, после этого тебя вот такая жизнь устраивает?

— Да нешто тебе ведомо, злыдню, чё у меня за жизнь была! — рассердился Добряк. — Сам ты бермуд окаянный, изыди!

— Окей, дай угадаю. Всех шугаешь — значит, и раньше привык так жить, чтобы тебя стороной обходили. Натуру свою, видно, скрывал. Ну, а тебя всё равно раскусили и сослали куда подальше, к уродам всяким. Казалось бы, теперь чего напрягаться? Хоть голым по улице бегай, хоть в медведя превращайся, кто тут запретит. Но нет, живёшь ты вроде нормально, по-человечески…

— Ничё ты не знаешь, — сердито сказал Добряк, но вроде призадумался. Смотрел всё ещё недобро, но указал рукой на лавку под окном, а потом и сам сел рядом, почесал широкую грудь в вырезе рубахи.

— Так, веришь ты, сможем мы тута возвесть место заповедное, и люд окрестный к нам повалит? — спросил он, сузив и без того небольшие глаза.

— Если все возьмёмся за дело, то ещё и как сможем, — уверенно ответил Василий и добавил на всякий случай: — Только людей не жрать!

Хозяин оскорбился.

— Ты за кого меня держишь? Я те чё, ырка, людей жрать?

— Да я откуда знаю? — пожал плечами Василий. — Я тут второй день всего.

— А, и откуда ж ты взялся такой?

Василий подумал, с чего начать, да и рассказал дядьке Добряку всё как есть. И про Южный, где спокойно жил, и про старый парк, и про городскую легенду.

— Это чё, ты знал и всё одно полез в трубу? — уточнил хозяин.

— Ну, типа, да.

— Во бестолочь, а.

— Да кто бы в это поверил? — оскорбился теперь уже Василий. — Такого не бывает вообще. Мало ли ерунды рассказывают!

Добряк внимательно посмотрел на него своими медвежьими глазками.

— Недаром сказки сказываются, разуметь то надобно.

Видно было, что-то его гнетёт, что-то ещё он хочет добавить. Но всё-таки Добряк смолчал, поднялся, накрыл на стол: выставил миску с домашним творогом, лесные орехи и мёд, разлил по деревянным кружкам кислое молоко из глиняного горшка. Взяв с полки ложки, тоже деревянные, жестом пригласил Василия к столу.

Тот отказываться не стал. И так из-за голода почти ни о чём думать не получалось, да и этот хозяин вряд ли станет звать дважды. Так что подсел, самую малость посомневался — есть предлагалось из одной миски, — отбросил сомнения и набил полный рот. Жевал творог, тянулся к орехам и смотрел на молоко, свежескисшее, с жёлтой плёнкой жира.

Есть деревянной ложкой было непривычно. Некрашеная, шершавая, она как будто прилипала к языку. Но Василия это не останавливало: он хорошо помнил, как отвлёкся за завтраком, и ему досталось всего два блина. Он даже не заметил, что придвигает миску всё ближе к себе и что хозяин давно махнул рукой на творог и только задумчиво смотрит, прихлёбывая молоко.

По скатерти, льняной, желтоватой, забрались шешки и выстроились в ряд у края, сложив лапки на груди и помахивая ими — выпрашивали съестное, как собачки. У одного огромный лоб нависал над глазами-щёлками, у второго нос-пятачок так раздулся, что было неясно, видит ли он за ним хоть что-то. У третьего опухла щека.

Шешки нетерпеливо переступали копытцами и поскуливали, но ждали, в миски не лезли.

— Какие страшные они у тебя, — сказал Василий и положил перед каждым по ореху, но чертенята не взяли, посмотрели на хозяина. — Ты их что, выдрессировал?

— Да берите уж! — позволил дядька Добряк. — Выдрал, как без того, да токмо ежели не гляжу — вона, за мёдом лезут, паскуды. Убьются однова…

Он вытряхнул в рот последние капли из кружки, поднялся, нашёл на полке тарелку и дал шешкам ложку мёда. Те засуетились, полезли, отпихивая друг друга и вереща. Недоеденные орехи выпадали из ртов. Шешки тут же подхватывали их и совали обратно, не особо заботясь, где чей.

— Во, прям как ты, — сказал хозяин и выразительно посмотрел на миску с творогом. — Ну, ежели ты брюхо уж набил, так давай об деле потолкуем…

Опершись на стол и подавшись вперёд, он внимательно слушал, а Василий повторял то, что пытался сказать при первой встрече. Описал, какой заповедник хотел бы устроить — с гостиным домом, с двором, где людей кормят и поят, с красивыми улицами, с навесом и лавками у родничка, с расчищенным озером. Может, и со смотровой площадкой у кладбища, откуда люди ночью смогут наблюдать всякую нечисть. И с зелёным лугом, где Гришка катал бы детей на телеге.

— Только я плохо подумал, — сказал он под конец и закусил губу. — Короче, по ходу, я лопухнулся. Решил, людям понравится на всякое такое смотреть — не, им-то понравится, конечно. А вот что ваши деревенские будут чувствовать, я не подумал. Я тут, это… вроде как хорошего человека обидел. Может, и не только его одного. А сейчас представил, что меня бы вот так напоказ выставили, и как-то, ну… не очень.

— А чё, — согласился Добряк. — Можно и выставить. Вона как ты лопочешь не по-нашенски, через два слова на третье понятно. Людей потешишь.

— Надо менять план, — хлопнул ладонью по столу Василий.

Шешки аж подскочили, оглянулись испуганно. Тот, что опомнился первым, потянул к себе ложку и хлебнул столько мёда, что аж окосел от сладости, заморгал глазами и потёр пятачок.

— Короче, — продолжил Василий, — надо придумать, как сделать, чтобы и людям нравилось, и никому не обидно было. Людей зазывать — это моё дело, это я смогу. А вот порядок тут навести и придумать, кто чем займётся — это бы я делегировал… поручил опытному человеку.

Хозяин блеснул на него глазами, прищурился, почесал короткую бороду.

— А чё не у Тишки-то помощи просишь? — спросил он.

— У козла твоего, что ли?

— У старосты нашего, — с презрением пояснил Добряк. — Чем он тебе негож?

— Так он меня к тебе и послал. Сказал, тебя тут уважают…

— Брешешь, — не поверил хозяин.

— Да зачем мне врать? — возразил Василий. — Тихомир так и сказал: к дядьке Добряку, мол, прислушиваются, если он согласится помочь, считай, дело сделано…

И добавил, подумав:

— А сам Тихомир с досками поможет, чтобы избы подновить, и, может, что-то ещё построить. Сказал, он с лешим дружбу водит…

Видимо, это он сказал напрасно, потому что хозяин тут же изменился в лице и тонко закричал, хлопнув по столу:

— А, лиходей, п-паскуда!

От удара его пудовой ладони стол жалобно заскрипел, посуда вся подпрыгнула. Шешки дружно завопили: «Ой!», заметались, столкнулись лбами и разлетелись кто куда, исчезли под столом и под лавками. Только дочиста вылизанная ложка загремела на тарелке, брошенная.

Добряк верещал, брызжа слюной. Из его воплей Василий понял, что леших было два (что-то такое он уже слышал), и Тихомир водил дружбу с пришлым. С тем, кого исконный хозяин леса так и не признал.

— Нешто приблуда те дозволение даст дерева рубить? — разорялся Добряк. — Нет у него права такого! Дикий мёд ещё крадут, злыдни, ульи мои разоряют — нашёл ты, кого слушать, бестолочь! Ток медовуху свою варить и может, колдырь, а боле ни на что не гож!

Василий уже почти привык к этим крикам, потому просто ждал, время от времени утирая с лица брызги слюны.

Услышав пёсий лай, вспомнил о Волке. Раньше у Волка не было такой свободы, и тревожило, не убежит ли, не потеряется — но вроде пёс не терялся, да и лаял сейчас не злобно, а радостно, как будто увидел кого-то знакомого. А вот завизжал, тоже радостно. Может, Марьяша вернулась?

Но от этих мыслей Василия отвлёк хозяин.

— Ладно уж, — сказал он, притихая, и опять хлопнул по столу, в этот раз не сильно. — Теперя вот чего, парень…

И, придвинувшись ближе, почти прошептал:

— Ты смекаешь, что дело здеся неладное? Темнит Казимир. Почто очищать земли выдумал, то нам неведомо. А боюсь я, парень, ежели мы голову поднимем, шибко ему то не по нраву окажется. Разуметь бы хоть, что он замыслил, не то как бы мы не сглупили да себе хуже не сделали.

— Ну а как узнать? — почесал в затылке Василий. — Надеяться только, что всё обойдётся. Мы, короче, если успеем по-тихому тут блеск навести и рекламу дать, привлечём клиентов, а тогда у Казимира уже не выйдет ничего с нами сделать. Слишком много свидетелей, ну и люди поймут, что вы все нормальные и никакого вреда не несёте… ну, разве что кроме ырки. Кстати, а чего вы его не замочили?

— Чё? — не понял Добряк. — И чё ему от воды сделается?

— Ну, не убили чего?

— А! — хозяин усмехнулся. — Это колдун так над Тихомиром потешился. Вот тебе, сказал, деревня, вот народ, так и заботься, мол, о народе, никого не обидь, а то спросим с тебя. Ну, нам-то чё, ырка слабый. Его, почитай, никто и не боится, да и ночью мы в поля не ходим. Пущай живёт, не жалко. Ты вот чё скажи, парень…

Он опять придвинулся и понизил голос:

— Ты, ежели что, не отступишься, не забоишься? Слово дай.

— Я домой хочу, — сказал Василий. — Всё для этого сделаю. Мне, в общем, тут так фигово, что хуже и быть не может. Короче, нечего терять.

— Слово даёшь?

— Даю. Даже если забоюсь, всё равно не отступлюсь. Лишь бы только колдуна этого как-то прижать, чтобы он меня домой вернул.

— Ну гляди, — сказал Добряк, отстраняясь. — Ты, как козёл, упёртый — вот хоть ко мне всё лез да лез. Можа, и сладится у нас чего, коли не испужаешься. Ну, поразмыслю я, с чего начать, а ты иди пока, да вот чё ещё: бабки Ярогневы стерегись.

— Это ещё почему? — уточнил Василий.

— Не по нраву мне она. Как царского сына подменили, так вскоре и явилась, при нём осталась. И сюда потащилась, хотя няньки ему давно уж не надобны. От юбки его, почитай, не отпускает, оселилась на отшибе, да там его и держит, а сама в лес шастает, да такими тропками, что сам лесной хозяин след её теряет и не ведает, что она творит. Смекаешь?

— Вроде того, — кивнул Василий.

— И здеся, на холме, ты её не встренешь, — прошептал Добряк, косясь на окно, как будто всё-таки опасался увидеть там бабку. — Не приходит, а всё ж обо всём ведает. Стерегись, уразумел?

Василий пообещал. А потом, поднявшись, спросил ещё, нет ли у хозяина садовых ножниц, или чем они тут срезают траву.

Добряк долго выспрашивал, зачем это нужно и почему бы не выдрать руками. Услышав, что травы много, достал наконец с полки два серпа, обмотанных тряпицами, и опять принялся дотошно расспрашивать, умеет ли Василий ими орудовать.

— Конечно, — сказал Василий, абсолютно уверенный в том, что это несложно. Что тут орудовать? Вот лезвие, берёшь и режешь.

Тогда дядька Добряк принялся рассуждать, какой из серпов ему не жалко отдать такому чурбану, который небось и зубцы затупит, и нож погнёт. То выбирал один, то другой, присматривался, щуря глаза, проводил по кромке пальцем. Потом ещё спросил, где же эта трава, которой так много, что без серпа не обойтись.

Василий решил, что хозяин нарочно его доводит, потому что ещё немного, и он, действительно, всю траву голыми руками и вырвет, чтобы спустить пар. Но всё же сказал, куда собирается.

— К о-озеру? — ахнул Добряк и взялся заматывать серпы. — Не дам! Да ты мне их изломаешь.

— Ой, да и ладно, — рассердился Василий. — Хоть спи в обнимку со своими серпами, а я пошёл расчищать озеро. Может, через сто лет расчищу.

Всё же Добряк дал ему серп — видно, тот, который меньше всего жалко. Но так вздыхал и провожал таким жадным взглядом, как будто был уверен, что Василий нарочно затупит его сокровище.

Выйдя за дверь, Василий огляделся — ни Волка, ни козла. Пустовала и лавка напротив. Парней с копытами там сейчас не было.

— Кий-я! — воскликнул Василий, перехватывая деревянную рукоять, и взмахнул серпом, рубя невидимого врага. — Ха!

Он сделал выпад, разворот и столкнулся взглядом с Добряком, торчащим в окне. И поспешно ушёл, а вслед ему неслось что-то о бестолочи и лоботрясе, который и косить не умеет, и серпа в руках не удержит, и точно голову кому-нибудь снесёт.

День уже заметно перевалил за середину, но после прохладного дома мир казался душным, как остывающая печь. Воздух застыл, ни ветерка, и пахло травами, а ещё какой-то гнилью, побросанной в канавы вдоль дороги.

За воротами квохтал рыжий петух, подзывая кур. Что-то нашёл, хотел поделиться, но куры купались в земле и ленились идти. Тянули шеи, спрашивая глупыми голосами: что-о?

Одна курица, белая, всё же подошла. Петух тут же склевал свою находку и сделал вид, что никого не звал. Потом, увидев Василия, встряхнулся, захлопал крыльями и закричал.

Василий показал ему серп и, утвердившись таким образом, спустился с холма.

Стадо паслось совсем близко — может, коров гоняли к озеру. Они щипали траву, обмахиваясь хвостами, шевелили ушами. Помаргивая, косились на Василия. Тут же бродил и пастух, наигрывал на дудочке — рыжий парень, волосы подвязаны ремешком, белая рубаха. Всем хорош, если бы не копыта.

Василий с опаской посмотрел на коров и ускорил шаг. Слишком большие, слишком близко, отчётливо пахнут хлевом… Вроде бы на людей бросаются только быки, а здесь, кажется, нет быка, но вдруг попадётся драчливая корова? Они такие здоровенные, что никакой серп не спасёт.

Мудрика он нашёл на берегу. Тот обрывал траву у ивняка, нарвал уже целую кучу, а с виду ничего и не изменилось.

— Я, это, вот… Помогать пришёл, — неловко сказал Василий.

Но раньше, чем он придумал, как извиниться, из воды вылез старик с зелёными волосами и бородой.

— Помога-ать пришёл! — обрадовался он. — Ну-кось, подь сюды!

Следующие три часа Василий работал под его присмотром, сердито сжимая губы и то и дело утирая пот со лба. Поясницу ломило. Серп оказался тупым, и Василий натёр мозоли.

— Вона какой славный помощничек! — радовался старик, стоя в воде по пояс. — И вон там ишшо прихвати… Я ить не болотник, а запустили тут всё — чистое болото сделалося. Ну, подсоби, подсоби, добрый молодец. И тута, тута, бережком… Славно-то как! Допрежь и не видывал ничё из-за чепыжника энтого, а нонче-то — вона, лужок, коровёнки пасутся. Славно!

Василий думал, дед от него вовек не отцепится. Вроде и уйти было неловко, и работать он уже не мог. Перчаток ему не выдали, трава исколола руки, и проклятый берег выглядел на редкость убого, весь как ощипанный, хотя Василий пытался срезать траву на одном уровне. Лучше бы он вообще её не трогал.

Лозники прыгали в ивняке, смотрели под руку, и это раздражало, а самое обидное, Мудрик незаметно ушёл. Даже поговорить не вышло.

Когда солнце ушло за лес и потянуло прохладой, а над водой поднялся лёгкий, едва заметный туман и вдобавок ко всем несчастьям закусали комары, на берег пришла Марьяша.

— Вася! — всплеснула она руками. — Всё трудишься! Ещё когда, сказывали, на берег пошёл… Идём уж домой, вечереет.

Так что уйти получилось с достоинством.

Печально осматривая мозоли, Василий решил, что траву он тоже кому-нибудь делегирует и больше вообще не появится у озера. И ведь старался, а Марьяша так посмотрела на его работу, как будто он этот берег на тракторе перепахал. И от комаров этих всё чешется. Завтра он точно будет, как те шешки, причём как все трое одновременно.

— Что, Вася, поверил теперь, что всё взаправду, а не во сне? — с лукавой насмешкой спросила Марьяша, когда они поднимались по тропке к воротам.

— Неа, — упрямо сказал Василий. — Если есть справедливость на свете, я завтра проснусь у себя дома. А сейчас первым делом вымоюсь, и пусть только ваш банник сунется, я ему и остаток бороды выдерну… Вы, кстати, тут вообще чистите зубы? Мне щётка хотя бы нужна.

— Веточку я тебе дам дубовую. Да хоть пырей бы пожевал — экий ты, Вася, будто и жизни не знаешь! Нешто в ваших краях люди вовсе не так живут?

— В наших краях… — проворчал Василий, решая, есть ли смысл рассказывать. Он всё-таки страшно устал.

Они прошли уже в ворота, когда из-под холма донёсся звук, будто металл бил по металлу с коротким эхом. Удары звучали размеренно.

— Кузнец, — выдохнула Марьяша, округляя глаза. — Кузнец за работу принялся!