Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 7. Василий предлагает офферы

Солнце грело. Даже, можно сказать, припекало. От дороги сильно пахло сорной травой, жёсткой, высушенной жаром, а от дома — сыростью. У стены и на нижних брёвнах зеленел мох.

Загудела пчела, лениво пролетая мимо. Где-то недалеко загоготали гуси. Волк поднял ухо, прислушался, но решил никуда не идти, опять зажмурился. Он лежал на земле, на солнце, подставив лучам пыльный бок.

Василий сидел на перевёрнутом треснувшем корыте, наклонившись вперёд. Марьяша стояла рядом, выбирая из его волос цепкий травяной сор, набросанный шешками. Мудрик тоже был тут, наблюдал через окно, что творится в доме.

— Понимаете, это новая для меня ниша, — объяснял им Василий, разводя руками. — Обычно у рекламщиков есть база, есть стратегия продвижения, а тут…

Он вздохнул, стараясь не шевелиться.

— Умный ты, Вася, — убеждённо сказала Марьяша и отбросила в сторону вытащенный колосок. — Нешто ты к ним подход не найдёшь?

В доме громыхнуло.

— Нужно подумать, — сказал Василий. — Ай, не тяни… Подумать, какие я могу предложить им офферы.

— Дары принесть? — уточнил Мудрик.

— Найти, в чём выгода для них. Вот этот подход с точки зрения рекламы, понимаете, его же много где применить можно. Первым делом определяешь потребности, потом думаешь, как их удовлетворить…

В доме опять что-то загрохотало, а следом раздался испуганный вскрик.

— Лютуеть, — сказал Мудрик, заглядывая в окно. — Ох, лютуеть шибко. Осердився.

И ловко увернулся, а из окна вылетела деревянная миска, просвистела над Василием, с грохотом упала на дорогу и, прокатившись немного, остановилась.

Василий опять вздохнул.

Это они ещё пошли не к дядьке Добряку, не к тому, кто в медведя превращается, а к домовому Молчану. Полурослик — Хохлик, он представился по дороге, — упросил заглянуть сюда. Вот, сказал, дядька обрадуется, если дом ему пообещать, да с гостями…

Но Василий кое-что понимал в радости и готов был спорить, что это не она.

Дверь отворилась, и Хохлик выскочил наружу, весь встрёпанный, шерсть дыбом. Оглядевшись, заметил миску и поскакал к ней — бочком, бочком.

— Н-да… — сказал Василий. — Фиговая стратегия. Эх, жаль, что я вообще по другому профилю… Так, я однажды читал, как ввести клиента в покупательский транс, вспомнить бы…

— Колдунство? — с уважением и страхом спросил Хохлик и пошевелил кошачьими усами, прижимая миску к груди.

— Коммерция! Погоди, не сбивай. Итак, значит… Блин, записать не на чем. Короче, проводим анализ целевой аудитории. Изучаем её потребности и проблемы, так? Выделяем боли покупателя…

— У дядьки давеча поясницу ломило, — сообщил Хохлик. — Ух как ломило!

— А у вас, Вася, в южных краях на блинах пишут? — осторожно спросила Марьяша. — Не на бересте?

Василий вздохнул.

— Вот и как тут работать? — спросил он. — Так, с головой у меня там всё в порядке, нормально выгляжу? Сам пойду с дядькой твоим говорить.

Он отнял миску у Хохлика и вошёл в дом.

Дядька Молчан показался ему не сразу. Кряхтел за печью, хлопал тяжёлой крышкой старого ларя, скрипел на полатях, сыпал с балок труху.

В доме было неуютно. Полки покосились, под ними лежали глиняные черепки, одна только деревянная посуда и уцелела, но валялась где попало. Стол без одной ноги притулился к стене и имел такой вид, будто вот-вот упадёт. Не было тут, конечно, ни скатерти, ни перин, ни дорожек на лавках, да и самих лавок не было тоже. Крыша просела, но не успел ещё Василий оценить, собирается она рухнуть или нет, как хозяин натряс ему в глаза какого-то сора.

— Да-а, — сказал Василий, зажмурившись, и утёр лицо. — Трудно тут живётся. А всё Казимир, этот… змей чёрный. Злыдень проклятый! Вот ведь раньше жизнь была, а? Всё у народа отняли!

Молчан не вышел, но труха сыпаться перестала.

— Где ж тут справедливость? — спросил Василий печальным голосом. — Вот как тут, к примеру, жить честному домовому? Разве же он такого дома заслуживает, да и что за дом без хозяев?

Он развёл руками и повернулся вокруг, а потом с недоумением покачал головой.

— Но Казимиру, этому…

Бросив случайный взгляд на окно, он заметил, что трое смотрят на него с восторженными лицами, кивают даже. Хохлик, что ли, на бочку встал. Тьфу, сбили с мысли.

— Этому паскудине усатому, — продолжил Василий, — хребет бы переломить. Мало ему того, что он тут всех унизил, мало того, что дураками и гадами выставил, так он же ещё и убить нас тут всех собирается!

Вот тут-то Молчан и свалился с балки, бородатый, нечёсаный и до того грязный, как будто его засосали в мешок пылесоса, а теперь вытряхнули.

— Кто-о говорит? — ахнул он, округлив глаза.

— Да все говорят. Ты вот на площадь не вышел, а все собрались. И Тихомир так думает, и дочь его. Банник тоже слова против не сказал, да и остальные согласны. Казимир же вас не просто так сюда сослал. Вот ты, дядька Молчан, как считаешь?

Домовой почесал в затылке длинными пальцами, чёрными, когтистыми.

— Да выслужиться перед Борисом хотел, что ж ещё, — сказал он. — Надоть какую пользу принесть, вот он это и придумал, земли вродь как очистил.

— А что, люди на вас жаловались? Просили они у Казимира, чтобы он вас погнал?

— Да кто ж бы удумал жалиться, коли спокон веков так жили! Оне обхождение знали, а коли с нами по-доброму, так и мы по-доброму… Ну, можа, нечисть навроде вештиц не умаслишь, так с ними обхожденье иное, тож разуметь надо. Никто не жалился!

— Вот, — кивнул Василий. — Видишь, и ты, дядька Молчан, тоже думаешь, что подозрительно это всё. Неправду Казимир людям сказал, ты согласен?

— А то ж! Знамо, неправду.

— А если люди начнут сомневаться в его словах? Ты вот небось хорошим помощником был, заботился о доме. Хозяева по тебе заскучают, станут жалеть, что ты ушёл.

— А то ж, — согласился Молчан. — Как без того? Добрый я был суседко.

— Подумают, да и вернуть тебя захотят. Может, и до царя дойдут. Тогда, может, и царь ваш подумает, типа, не ошибся ли я. Ну, а если здесь никого не останется, тогда уже никак не проверить, ошибка вышла или нет. Казимир ещё соврёт, что мы друг друга перебили, да и всё.

— Вона как, — задумчиво произнёс домовой и вдруг прищурился с подозрением. — Погодь, добрый молодец, а не ты ли это задумал в Перловку народ зазывать, чтоб оне на нас глазья таращили?

— Так это разве я один решил? Всех на площади спросили, все и согласились, вот прям все, кто был. А ты как думаешь, дядька Молчан? Разве плохо будет, если мы тут дом для гостей построим, большой, уютный, чтобы, значит, люди семьями приезжали, и с детьми тоже?

Домовой молчал, почёсывая бороду. Глаза его превратились совсем в щёлочки.

— Ведь так мы людям и докажем, что нас нечего бояться, разве нет? — нашёл Василий ещё аргумент. — А за гостевым домом кто лучше всех присмотрит, кроме тебя? Вроде все говорят, ты хозяин что надо. Может, конечно, тебе и не по плечу это дело окажется, дом-то будет большой, а ты немолодой уже… Кого тогда посоветуешь звать взамен тебя?

— А и соглашусь, — всё с тем же подозрением неторопливо сказал Молчан. — Токмо показываться никому не стану, уразумел? Ну, дом возведёте, зови, а ныне спать я пойду.

Он полез в ларь и захлопнулся там, а Василий ещё постоял в раздумьях. Вроде всё по учебнику делал, даже убедил деда, а толку? Строить-то кто будет? Если так и дальше пойдёт, он себе ни одного помощника не раздобудет кроме тех, что уже есть. И много они так настроят? Даже дорогу месяц мостить будут. Местные её быстрее засвинячат…

Василий вздохнул, понял, что всё ещё вертит в руках деревянную миску, попробовал её примостить на косую полку — миска съехала. Подхватил, ещё попробовал, плюнул, поставил её у стены, да и вышел.

Марьяша с сияющими глазами кинулась к нему.

— Как ты складно говорить умеешь, Васенька! — зашептала она, видно, чтобы не разбудить домового. — Мы заслушались даже. Дядьку Молчана-то обычно не переспоришь, а у тебя вышло!

Василий слегка приободрился.

— Кое-что могу, — согласился он, пока Марьяша отряхивала его от сора и опять что-то выбирала из волос. — Ну что, идём к медведю этому вашему, я готов.

Дядька Добряк жил хорошо. Изба крепкая, даже можно почти и не подновлять, крышу только заменить. И двор не сильно зарос. Правда, усеян был козьими шариками, и сама коза блеяла где-то за домом. В просохшей луже отпечатался медвежий след. Василий поставил ногу сверху, и след оказался больше кроссовка сорок третьего размера.

Василий ощутил, как его уверенность тает. По счастью, он был не один.

Тут дверь распахнулась, и хозяин возник на пороге. Бросив тревожный быстрый взгляд через плечо, Василий заметил, что все попрятались ему за спину, даже Волк, вильнув хвостом, отступил. А у Василия вообще-то была не такая широкая спина, чтобы за ней могли спрятаться четверо, даже если двое из них — полурослик и пёс.

Зато за дядькой Добряком уместилась бы целая толпа. Но, конечно, только если бы они пригнулись, потому что Добряк, несмотря на ширину плеч, оказался почти на голову ниже Василия.

— Чё колобродите? — спросил он неожиданно тонким голосом.

Глазки, маленькие на широком лице, тёмные, недобро смотрели из-под густых бровей. Бурая грива волос походила на медвежью шерсть, и такая же шерсть виднелась в вырезе рубахи.

— Дело есть, — начал Василий. — Важное…

Дальше он минут пять не мог вставить ни слова, только выслушивал о бездельниках и дармоедах, которые добрых людей в покое оставить не могут. Под конец получил совет, что ежели у него важное дело, так отхожее место вона в той стороне.

Василий вдохнул, выдохнул и попробовал опять.

Едва он успел сказать о заповеднике, как Добряка опять прорвало. Размахивая руками — каждая ладонь с лопату, — он проклинал тех стервецов, которые это придумали. Что же, выходит, остолопы всякие шататься будут мимо его двора? И так ни сна, ни покоя, никакого спасу, то сюда кого несёт, то туда, и трещат, и верещат, то стадо к лесу гонят, то обратно, то за водой, то по воду, а то и просто встренутся, языками зацепятся, и хочь куда девайся!

Пока Добряк орал, брызжа слюной, Василий лихорадочно думал, что бы ещё сказать…

— Чё ты глаза-то свои бесстыжие отводишь? — напустился на него хозяин.

— Да вот, вижу, у тебя ульи, — вставил Василий. — А пчёлы — это, значит, мёд. А мёд — это…

Он хотел перевести разговор на медовуху, ведь её можно варить для гостей, а у такого умелого хозяина, который держит пчёл, должно быть, и медовуха выходит отличная. Такая, что на все окрестные сёла бы славилась…

Но он просчитался и надавил на больное место. У Добряка как раз вышла ссора с Тихомиром, вроде как из-за того, что староста без спроса позаимствовал немного мёда — это Василию уже на бегу объясняла Марьяша. Мудрик хромал следом, Хохлик, подскакивая и огибая рытвины, нёсся впереди, а Волка вообще след простыл. За спиной разорялся Добряк. Далеко за ними гнаться не стал и в медведя не превратился, и то хорошо.

— Ничего, Вася, — решительно сведя брови, сказала Марьяша, когда они остановились за воротами. — Другие и вовсе с дядькой Добряком говорить не могут, дом его стороной обходят, а ты вон сколько продержался!

Она утёрла ему лицо платочком (Добряк при беседе плевался будь здоров), и они ещё подумали, к кому бы пойти. Как раз наступило время обеда, жаркий час, и Василий собрался спросить, нельзя ли завернуть к кому-то, кто их накормит. Да и посидеть хотелось бы в холодке, а не бродить туда-сюда по пыльной дороге.

— Може, озеро расчистим? — тихо предложил Мудрик, глядя в сторону.

— Озеро, — вздохнула Марьяша. — Так это ж серп надобен, траву да камыш косить. Без кузнеца-то не справимся…

— А кузнеца здесь нет? — огорчился Василий.

Если кузнеца нет, так вообще многое не получится. Наверное, можно договориться с кем-то из окрестных сёл, да пока с ними выйдешь на связь, пока уговоришь сотрудничать, пока придумаешь, чем платить…

— Кузнец-то у нас есть, — ответили ему.

Но радости в их лицах не наблюдалось, а это значило, что где-то здесь подвох.

— Выкладывайте, — потребовал Василий. — Он людоед? Или родной брат вот этого, к кому мы только что заглянули? Или просто криворукий? Что?

— Из дивьих людей он, Васенька, — невесело сказала Марьяша.

Понятнее не стало.

Тогда она объяснила, что у дивьих людей один глаз во лбу, одна рука и одна нога. Пока объясняла, Хохлик показывал: глаз зажмурил, руку завёл за спину и давай покачиваться на одном копытце.

— Он, типа, падает всё время, пока куёт? — спросил Василий. — Держать его надо, да?

— Кто же знает, — пожала плечами Марьяша. — Нешто мы близко подходим? Боязно, Вася. Недобрые они, дивьи-то люди, хоть и не по своей воле. От дыма их кузниц мор по земле ползёт, лихоманка. Оселился он за холмом, к нам не выходит, да и мы к нему не ходим.

— Бе-е-е, — добавил Хохлик.

— Круто, — сказал Василий, поднял брови и почесал лоб. — Окей, за холмом — это в какую сторону?

И пояснил на их немой вопрос:

— Ну так без кузнеца же никак. Кто-то же должен пойти, попросить у него грабли там, лопату, серп, гвозди, что ещё… Вот я и пойду.

— Ох, лишенько! Не боишься, Васенька?

— Да я, — пожал он плечами, — я как-то всё не могу поверить, что это по-настоящему. Так что — неа, не боюсь. И потом, у меня прививки сделаны. Может, мор этот ваш меня и не возьмёт.

Холм он обходил, однако же, с опаской. Долго шёл — сперва по правую руку тянулись поля, заросшие теперь сорной травой и дикими цветами. Там будто бы бродил кто-то в белом, плохо различимый в жарком мареве. Василий вспомнил о полуденницах из одной известной ему игры и на всякий случай ускорился. И ещё подумал, не выпросить ли у кузнеца серебряный меч — ну, мало ли.

Волк увязался за ним и наверняка пожалел. Солнце палило нещадно. Пёс бежал, вывалив язык, и то и дело норовил усесться и взглянуть на хозяина: отдохнём, мол?

Василий здесь отдыхать не хотел.

Они миновали небольшой сад, тоже давно заброшенный, где какие-то деревья засохли и стояли голые, тёмные, а вишни пустили густую поросль, так что и дорожек не осталось. Опять вышли на широкий луг и, пройдя по нему, наконец обогнули холм и вернулись к воротам. Марьяша, Хохлик и Мудрик сидели тут же, на камнях у родничка, в ивовой тени. Волк немедленно потрусил туда, к воде.

— Ну что, Вася? — с тревогой спросила Марьяша. — Шибко страшный он?

— Да я откуда знаю, — пожал плечами Василий. — Нет там дома никакого. Он точно в той стороне живёт?

— А у него не дом, а землянка, землянка, — сказал Хохлик. — Я видывал.

Он почти сразу о том и пожалел, потому что общим решением его отрядили показывать дорогу. Шёл, втягивая голову в плечи и боязливо переступая копытцами, и мягкая его шерсть то и дело вставала гребнем вдоль хребта.

Василий шагал следом и жалел, что Волк в этот раз его не сопровождает. С Волком он чувствовал себя увереннее, самую малость.

— Да вон, вон, в холме чернеется! — указал пальцем Хохлик, оборачиваясь. — Туда тебе надобно.

И заскакал прочь, поднимая пыль. Так нёсся, что наверняка поставил рекорд. Василий даже присвистнул.

Он и землянку-то эту не сразу разглядел, прошёл мимо раза три, пока не сообразил, что смотрит на стену, обросшую землёй и травой, где вместо двери — провал, обрамлённый жердями. Длинные стебли, клонясь в стороны, почти закрывали его.

Василий постоял немного, набираясь решимости. Потом машинально протянул руку, чтобы постучать, и понял, что стучать-то особо и не во что.

— Эй, хозяин! — позвал он.

Долго ждать не пришлось. Кто-то завозился внутри, зашлёпал, а подойдя ближе, уставился из темноты.

Длинные волосы, похожие на сухую траву, свисали слипшимися прядями и закрывали половину лица, худого и землистого. Был виден один глаз под седой косматой бровью, но он, по крайней мере, находился на правильном месте, а не во лбу. И рука была одна. Ею человек опирался на землю, согнувшись.

Василий представился, но не дождался ответа. Рассказал о заповеднике, но не услышал ни радости, ни возражений. Попросил о помощи, и опять ничего не услышал.

— Нам бы хоть пару серпов или, не знаю, садовые ножницы, — сказал он. — Ещё озеро расчищать, тут бы экскаватор с ковшом, да откуда его взять… Ну, ты же кузнец, может, что-то предложишь? Опыт же у тебя какой-то есть!

Но одноглазый промолчал.

— Окей, — сказал Василий. — Начнём с другого. Может, тебе тут чего-то не хватает? Кузницу построить нужно? Молот добыть, наковальню, что-то ещё? Руду железную?.. Да ты глухой, что ли?

И опять не получил ни ответа, ни знака, что его слышат.

Василий ещё немного покричал. Потом попробовал объяснить жестами, что ему нужно. Потом, найдя прутик, нарисовал на земле серп и грабли, как умел. Одноглазый смотрел, молчал и не двигался.

— Тьфу! — сдался Василий. — Ясно. Можно считать, что кузнеца здесь нет.

Обратно он возвращался мрачный. День едва перевалил за середину, а уже столько всего случилось, и надежда то загоралась, то пропадала.

Другой это мир или бред, ясно одно: отсюда нужно выбираться, а то можно кончить тем, что тронешься умом, выроешь землянку на склоне холма, да так и просидишь остаток дней своих. Этого Василий точно не хотел.

Это вон местным больше ничего и не нужно. Есть крыша над головой, и плевать, что дырявая. Привозят какую-то гуманитарную помощь раз в месяц, и ладненько. Он такую идею придумал, и хоть бы кто оценил! Конечно, проще сидеть на месте ровно. Небось даже если он каким-то чудом отгрохает заповедник и облагородит территорию, они и тут стараться не станут. А ведь нужно ещё убирать, еду готовить, за порядком следить. Гиды нужны. И кто-то должен работать экспонатом, а то на что смотреть, если все попрячутся? Тьфу…

Когда он дошёл до родничка, его настроение окончательно упало. Хохлик уже куда-то делся, остались только Мудрик и Марьяша, а толку от них… Ещё и ждут, надеются, что он договорился с кузнецом, а как тут договоришься, если он как глухая стена? Ладно бы возражал, с возражениями можно работать, а чем прошибить молчание, Василий не знал.

— Всё, нужен другой план, — сказал он им мрачно, подобрал с земли камешек и забросил куда подальше. — Кстати, на площади вроде говорили, что и царского сына сюда сослали — ну, того, жирного, кривого и косого. А где этого урода держат, тоже закрывают? Вот честно, хоть его одного в клетку посади, да и пусть люди за деньги смотрят, а потом на эти деньги наймём бригаду работников. Как его там, Велидур?

Мудрик поднялся и похромал прочь, не сказав ни слова. И Марьяша тоже вскочила, посмотрела с осуждением.

— Нешто ты, Вася, не понял? — укоризненно спросила она, указывая на Мудрика. — А даже пусть и не понял, всё одно, как можно живую душу в клетку сажать? Он уж у царя насиделся, да и никто из нас не заслужил такого. Коли так, пусть уж лучше Казимир жизни наши отнимет, нежели насмешки терпеть!

И она его оставила. Заспешила за Мудриком, догнала, обняла за плечи, и они пошли прочь.

Василий уселся на камень, посмотрел на Волка и сказал:

— Вот блин. Чего я вечно влипаю в тупые ситуации? Ну вот как я мог догадаться, а? Сперва, значит, говорят, что он толстый, как бочка, и весь кривой, и вообще… А-а-а, боже, я домой хочу!

Он вцепился в волосы и ещё немного посидел. Ни одна идея не выгорела, ещё и со всеми рассорился, да и есть хотелось — что он там с утра съел, хорошо если два блина. Марьяша теперь точно не накормит.

— Всё, короче, — сказал Василий, поднимаясь. — Я задолбался, а терять мне нечего. Волк, подъём!

И, хлопнув себя по бедру, он направился вверх по холму, к воротам.