Руны на броне

Глава 10

Чёрная «Волга» привезла меня в Корпус. Ни Авдей, ни Мухаммед не сказали вести себя хорошо, не пожелали отличных оценок. Авдей проговорил:

— Удачи.

Глядя ровно перед собой, я кивнул и вышел из машины. Закрыл за собой дверцу и ровным шагом прошёл к КПП, не оглядываясь. Кому-то, может, смешно, что я обращаю на это внимание, а мне оно важно.

Маги, вообще, на многое обращают внимание, не-магам это трудно понять. Вот у некоторых вызывают недоумение совместные занятия, там же всем говорится одинаково и требуют со всех в равной степени.

Объясняется это довольно просто. Дальтонизм, только наоборот — им не страдают крохи, исключения. Прикажете дальтоникам не смотреть цветное кино, всё равно же они не видят цвета?

Не-магам тоже многое нужно знать, всем полезно в жизни быть умными. Но не-маги кое-что пропускают мимо ушей, не обращают внимания на то, что важно магам. И некоторые ребята улавливают что-то своё.

Даже в тренировках магов, когда, допустим, Дементий Архипович занимается со мной, не-маг не уловит подвоха. Ну, звенят мужики шпагами, старший молодому иногда скупо делает замечания. И где тут магия?

А её нужно просто чувствовать. Не-маг видит лишь чудесный результат: победу в спарринге, решение задачи, прохождение полосы препятствий без подрывов. Он не понимает причины, старается достичь и превзойти.

И маги охотно помогают. Они ведь изначально всем известны! С ними всё кажется лёгким, маги так понятно объясняют, согревает даже их участие, а в походах эти парни прямо делятся своим теплом. И никогда ничего для себя не просят!

Магам нужно отдавать себя миру, но на первых стадиях они ничего не знают о нём. Поэтому маги неосознанно просто отдают людям. А теперь представим малолетнего мага в классе обычных детей — примерно один и приходится на три-четыре класса по статистике. Он маленький и ничего не знает о магии…

Я долго не мог понять, зачем нас всех собрали в гимназию. Тёмка боярский сынок, но ведь брат Георгий ходил в обычную московскую школу. С уклоном, не всех принимали, но туда ходили дети без магических способностей.

И только в училище я стал понимать, что взрослые отгородили нас до поры, дали время отрастить шкурку цинизма и кое-что узнать. А когда подросли и слегка заматерели, нас подпустили к не-магам.

Корпус считается одним из самых престижных, соотношение двадцать пять процентов. Это очень, очень много! В самых крутых московских институтах всего по десять процентов, а в обычных только пять.

И самое смешное то, что дало толчок таким моим размышлениям. Для меня же всё в жизни было нормально, естественно. И вот попадаю я с ректором в полицию и понимаю, что мощный маг почти за два века ничего о законах не знал! Не сталкивался ранее, все вокруг вели себя прилично!

А со мной угораздило. Генерал принял случившееся за забавный казус, но я-то особый случай. В полиции мне удалось взглянуть на нас глазами не-мага. Маги живут в своём обособленном мире — нам закон не писан. Нам невозможно соврать и за каждое своё слово мы должны быть готовы ответить.

И особое подтверждение моих мыслей — расследование комитета по этике гордумы. В среду после уроков только мы с рыжими близнецами переоделись в спортивную форму, в зал заглянул посыльный ректората.

— Большов опять здесь! Быстро переодевайся и к ректору!

Ну, делать нечего. Сказал парням пока разогреться, а сам переоделся и бегом в кабинет начальства. Секретарь просто указала мне на дверь в кабинет и закивала. Коротко стукнув, вхожу и докладываю о прибытии.

А у стола Григория Васильевича каждый в своём креслице сидят трое и на меня с интересом смотрят. Генерал велел подойти и представил мне мужчин, представителей комитета гордумы по этике. Один из них попросил рассказать, как было дело у Перунова камня с моей стороны.

Стоя по стойке «смирно» чётко рассказываю. Мужики переглянулись, и самый с виду старший сказал:

— Парень верит в это, — и двое других закивали.

— Рассказ твой не противоречит показаниям ректора, боярыни Большовой и охранников, — продолжил средний. — Можно считать его правдивым. Возможно, у тебя есть вопросы к следствию… — сделал он паузу.

Я тут же спросил:

— Как там Катя?

Ну, она почему-то не приехала во вторник.

— Держится, — ответил мне центральный маг из комитета. — Надеемся, что к выходным Клаву выпишут, и они смогут вернуться домой.

Я помотал головой и уточнил:

— А где Катя сейчас?

— Так в госпитале! — воскликнул маг из комитета слева от старшего. — Она и Надя сидят у Клавы по очереди.

— Там мы их и опросили, — заметил маг, что сидел справа.

— Я вижу, что можно рассказать тебе о ситуации в целом, — проговорил маг в центре. — Действия Григория Васильевича, Нади и Клавы признали оправданными и направленными на ликвидацию угрозы. Секундант твоего противника напал на Катю — он лишается всех привилегий и собственности в пользу княжества, наследники ничего не получат. Авдей и Мухаммед расстреляли охранников по инструкции, к ним нет претензий. Твой противник грубо нарушил правила дуэли и тем отказался от боярства. Все его земли отходят к княжеству, дружина распускается. Но ты закончил дуэль достойно, шпагой, не прибегая к нарушениям, тебе засчитывается эта победа. Правда, ещё неясно, действовал твой враг спонтанно или запланировал нарушить правила. Это будет решаться голосованием в думе.

— А что это меняет? — уточнил я с интересом.

— Если решат, что запланировал, всё его имущество конфискуют, — пояснил старый маг и сказал добродушно. — Ещё есть вопросы?

— Никак нет! — откозырял я.

— Тогда свободен, кадет, — разрешил ректор.

В остальном учёба пошла почти без изменений. О ней рассказывать нужно, или очень подробно, или почти не говорить. Слишком это важная штука, а большое видится на расстоянии.

В гимназии говорили, что поймём потом. А теперь у нас вырабатываются чувства, кое-что учимся предвидеть на месяцы вперёд, и нам сейчас без объяснений ясно — рано пока говорить. Вот собственно и вся с гимназией разница.

Скажете, в гимназии столько не бегали, не рыли окопов и не били? Так я отвечу, что эти глупости со временем сливаются с фоном. Человек ко всему привыкает и становится кадетом.

Перейду-ка я к чему-нибудь попроще. Например, к политике и к внешнему миру. В четверг после ужина знакомой уже тропой прошёл я в Красный уголок или в класс политзанятий и взял почитать «Московский еженедельник».

Сначала сделал самостоятельную работу. Лихо у меня стало получаться чертить…

Впрочем, учёбу пока в сторону. Беру я газету и на первой странице читаю, что редакция, снисходя к просьбе и оценив важность, помещает заявление князя. Ну и под текстом редакции само заявление.

Значит, Князь Москвы придерживается прежних позиций, только в чём-то выбрал не совсем верные слова. Он, видите ли, и раньше не блистал художественными талантами.

Однако, увидев и оценив мнение части боярства, дабы не вносить смуту и раздор, признаёт, что погорячился, и призывает бояр княжества к единству. Он всегда был резко против дуэлей между своими, а теперь лишний раз убедился в его необходимости.

Князь Москвы считает боярина Артёма Большого своим, хоть и не вошедшим ещё в полные боярские права. Князь Москвы думает, что Артёму Большову нужно дать возможность выучиться и посмотреть на своё мнение с высоты образования. А всякий, кто ему помешает, будет Князю Москвы врагом.

Под статьёй крупно фотография князя. Я смотрел на простецкое его лицо и думал, как, оказывается, легко стать князю врагом или другом! Он, вообще, придаёт этим словам какое-то значение? Впрочем, я и раньше считал Князя Москвы редким козлом — просто лишнее тому подтверждение. Смотрим далее…

Со второй страницы начиная, обязательные новости Гардарики и десять заявлений московских бояр, где они моего убийцу по-всякому обзывают и предлагают ему вызвать их на поединок.

Ещё и под каждым заявлением от редакции справочка на боярина: за сколько лет, сколько дуэлей, да из них, сколько на пистолетах. Статистически все эти люди предпочитают шпаги. Неудивительно, что газета показалась необычно толстой.

Перевернул я страницу и увидел себя, Григория Васильевича, Перунов камень, тела вокруг, одно уже безголовое, старые головы сверху камня и свеженькая крупно у основания. В фотографиях я легко узнал те, что наснимал убежавший в лес фотограф. Назывался материал «Подлое покушение во время дуэли».

Покушались, конечно, на Катеньку, вот и фото её, Нади и раненой Клавы в постели. В Катю же стреляли, вот и Клава поймала предназначенную ей пулю. А Надя убийце прострелила голову, хотя не очень ясно, отчего тот помер — от Надиной пули или от пробития виска футляром от шпаг, запущенным Григорием Васильевичем.

А я и так дрался на дуэли, проткнул врагу глаз шпагой и потом отрезал голову. Поймали всё-таки опера фотографа и быстро прикинули, кто точно купит фотографии. Раз в дело все эти трупы не пришить. Описание событий уж больно походило на протокол моего допроса.

На другой странице майор Бирюков начал отчитываться за зимнюю компанию. В снежне осталось всего неделя с хвостиком, а потом немного зимобора, и начнётся распутица.

Дружина зимой показала себя с хорошей стороны, хотя они всем штабом рассчитывали на лучшее. Достигнуто главное — ребята полностью осознали, что в зимних окопах можно не то, что долго жить, но и успешно воевать.

Вносятся изменения в амуницию бойцов, меняются схемы снабжения. Потребовало зимнего переосмысления практически всё — горячее питание, тёплая обувь, эвакуация раненых и устройство полевых лазаретов…

Подробно зимние вопросы будут разбираться в специальном листке общественного движения «Отечество», желающие смогут заказать рассылку. Самые животрепещущие темы рассмотрят на страницах газеты по своему вкусу и заявкам читателей.

Пока майор приводит общую статистику. Проведено учений всего столько-то. Личный состав принял участие в таких-то лыжных походах. В таких-то маневрах принимали участие танки и другая техника. Отрабатывались для начала две темы: быстрая, внезапная переброска и занятие обороны.

Случаев обморожения столько-то. Самовольных оставлений части столько-то. И столько бойцов за зиму написали рапорта о добровольном расторжении контрактов. Все не боевые потери в пределах, установленных Советом общей обороны.

Статей Кати не ожидалось, но я посмотрел, что дальше, и немного порадовался. Выступил Костя Гаев. Он попросил читателей не считать его юным психопатом, что-то там заявившем в порыве.

Будет ли война, не его ума дело, просто сама выбранная профессия вынуждает его к войне готовиться. Его боярские средства не позволяют получить в дружину танки, потому он сосредоточился на пехоте. Боярин Гаев пока кадет и может лишь созвониться со своими командирами, так они его поддерживают.

Костя приглашает в свою дружину делегацию движения «Отечество». Лично он и его дружина открыты для конструктивного обмена опытом. Со своей стороны Костя предлагает устроить соревнования для дружин.

Пока придумались только бег с препятствиями и стрельба из всего, что стреляет, по всему, что ещё движется. Но Костя верит в творческий порыв народа, и его ребята примут участие в предложенных состязаниях.

Я задумчиво почесал щёку. Из того, что я узнал о боярских дружинах, крутят командиры Косте мозги, как хотят. Идею соревнований ему, скорей всего, аккуратно подбросили и надеются так его занять.

Бороться с системой не мой профиль, я пытаюсь всё использовать. Что мне лично даёт предложенная схема? Профессиональный спорт. Мне оно не даст ничего, на общий уровень подготовки бойцов он ни капли не повлияет.

А почему профессионального спорта нет в Гардарике? Да только потому, что взрослые маги считают его глупой тратой ресурсов, и только они могут собрать совет по спорту — приказать им некому. К тому же скоро война.

И тут Костя…

Но он же не один! Эти бояре хотят внести лепту, влиять на историю! Тем более такие, как Костя. Я смогу выйти к ним и сказать, что они ничего не понимают, а и понимали бы что-то — их мнение уже ничего не может изменить? Что они просто разделят судьбу дружин, какая уже прописана в планах Совета общей обороны?

Нет, такого я говорить не стану. Мне ещё может пригодиться поддержка Кости и таких, как он. Я скажу Косте, что он полностью прав, я его во всём поддержу. Лучше я, чем другой подлец.

Пусть я понимаю, что это глупая трата ресурсов, и майор Бирюков будет ругаться. По моему приказу он создаст команду и назначит тренеров и офицеров. В Гардарике появится профессиональный спорт, газеты станут его освещать. «Московский еженедельник» раньше всех.

Срубить бабло не позволит война — осталось три мирных месяца. Но поддержка у меня точно будет, и к войне отнесутся серьёзно. Ну, у меня же прав ещё нет, проголосовать сам я не могу, остаётся лишь что-то заявлять.

В общем, правильно я посмотрел газету, особенно Костину статью. Приняв важные решения, я зевнул и пошёл спать. Завтра же суббота, а вызовов, скорей всего, не будет. Да и Катя сидит с Клавой, лучше побуду в Корпусе…

В субботу на чёрной «Волге» я ехал домой и отстранённо думал, это, вообще, когда-нибудь кончится? Если рассуждать статистически, по два придурка в неделю — явно недостаточно, чтобы придурки закончились. Плодятся быстро, и их большинство. Но ведь они должны обладать боярскими правами и очень желать меня прикончить.

По первому пункту мне нужно заниматься ими ежедневно весь ближайший месяц. Или два, считая другие княжества. А по второму пункту… эх. Надежды почти нет. Сам понимаю, что характер у меня уксусный.

И как такого только Катя терпит? Мухаммед сказал, что они уже дома все, а я тут думаю всякую чушь. Клава ведь ещё почти не встаёт. Ну, поймала на службе Катину разрывную пулю. Может она выздоравливать побыстрее? Девушка ведь воин-рысь.

В целом вид я имел мрачный, весьма подходящий обстоятельствам. Скорбно поприветствовал Миланью, чмокнув её в щёку, степенно снял шапку с кокардой и шинель с шевроном и сначала строгий велел проводить меня к Клаве.

Катя встретила меня виноватым взглядом, Надя смотрела просто устало, а бледная Клава старалась выглядеть бодрячком и даже чуть улыбалась. Я поцеловал Катю в щёку, кивнул Наде и спросил Клаву о самочувствии.

Она сказала, что чувствует себя уже лучше, голова лёжа почти не кружится. Потеряла девушка много крови, теперь надо вырабатывать. А после операции врачи больше опасались воспаления, хотя оно у рыси исключается. Вот, как стало возможно, разрешили забрать её домой.

Я торжественно поблагодарил девушек за героизм, пожелал Клаве выздоровления, снова поцеловал Катю и пошёл в кабинет. Можно было прихватить и Катерину, но она так виновато смотрела.

Её отчёта за неделю я, конечно, на столе не нашёл. До приглашения на ужин рисовал, решал задачи по начертательной геометрии. Хорошо развивает фантазию, приучает к спокойствию и вырабатывает твёрдость руки — рисовал я без приборов, эскизами.

Ровно в восемь Миланья позвала ужинать. В столовой сидели со мной только Авдей и Мухаммед. Девочки не желают оставлять Клаву одну. Ей это уже надоело, но Кате и Наде намекать что-то бесполезно, вытащить их за шивороты у парней нет полномочий, а выставить пинками у Клавы мало сил.

У меня хватает сил и полномочий, но все добродетели губит скверный характер. Я лишь кивнул с сочувствием и подумал, что так Клава быстрее выздоровеет. Или озвереет, что для неё почти без разницы.

После ужина опять не пошёл за Катей. Не хочу на неё давить, даже когда хочется… э… многое ей сказать. Сразу направился в молельную. Встал перед иконами на колени, перекрестился и загрустил. Не было у меня сегодня тотемного транса и не будет, скорей всего. Сам по себе, без драки и секса, я духу рыси не нужен…

Вдруг нечто во мне ласково потёрлось щекой прямо об душу. Улеглось на тёплое брюхо, выпустив коготки, уютно заурчало. Боясь его спугнуть, я начал читать молитву. Оно урчало и щурилось, а я бормотал.

Мы вместе простояли перед иконами на коленях целый час. Когда я снова перекрестился, дух рыси прыжком покинул меня, как всегда, не прощаясь. Необычно умиротворённый я направился в спальню.

Встал, как в Корпусе, даже в ушах звенел воображаемый вопль:

— Подъём!

Завтракали опять втроём. Вообще не зашёл к девчатам, им нельзя волноваться. Миланье сказал, что просто дела у меня. Мухаммед и Авдей догадываются, что за дела, вот и достаточно. Спустились в гараж и после проверки машины выехали. Я велел шофёру рулить к Перунову камню.

По пути я смотрел строго перед собой со скучающей гримасой, а сам думал, что опять приходится иметь дело с босяками без высшего образования, не читающими газет, или как под новым углом открываются в магическом мире классические произведения. Интересно, а существуют в этом мире аналоги Ильи Ильфа и Евгения Петрова? Или тут стало совсем не над чем смеяться?

Приехали и, хлопнув дверями, в том же суровом молчании прошли через лес. С непроницаемыми лицами подошли к фигурам у камня. Авдей с Мухаммедом пустыми рысьими глазами «взяли под контроль» моего противника и его секунданта в пальто и дорогих шапках, и двоих охранников в дублёнках и в шапках попроще.

Я демонстративно пожелал доброго утра одному Григорию Васильевичу в генеральской шинели с традиционным футляром под правой подмышкой. Он тоже поздоровался и представил мне моего противника, подвижного господина средней комплекции и его флегматичного и рослого секунданта.

Ректор традиционно предложил моему врагу признать за мной право давать интервью, кому мне захочется, и принести извинения…

— Да, — заговорил боярин, не дав старику толком закончить. — Я пришёл, чтобы признать за московским боярином Артёмом Большовым право давать интервью всем, — он возвысил голос. — Артём, прости меня!

У меня открылся рот и выпучились зенки, я просто не находил слов.

Противник посмотрел на меня и молвил деловым тоном:

— Ну, мы пойдём.

Я смотрел, как они пошли, не отрывая выпученных глаз.

— Эх! — печально проговорил Григорий Васильевич. — А мы только заняли по дуэлям первое место! Долго не продержимся…

Я подобрал челюсть, обернулся к нему и спросил:

— То есть я могу не принимать извинения?

Он с досадой передёрнул плечами и отвернулся. Я быстро повернулся и крикнул вслед уходящему противнику:

— Эй! Мне не нужны твои слова! Иди сюда и дерись!

Эти четверо остановились и нехотя обернулись. Боярин, кто вызвал меня, недобро спросил:

— Ты хочешь, чтобы я вернулся?

— Я тебя вообще не отпускал, — ответил я презрительно. — Хорош тут бегать уже!

— Извинения отвергнуты! — с подъёмом воскликнул ректор, открывая футляр. — Клянусь, что револьверы не заговорены, и Артём с ними не знаком! Вызванный выбирает первый!

Короче, пристрелил я этого боярина, отрезал башку и положил на Перунов камень. Не скажу, что было просто, он тоже в меня стрелял и мог убить. Но я-то изначально ехал убивать, а он извиняться. Оно точно повлияло.

А так и вспомнить о поединке нечего. Не хочу это вспоминать…

И ничего я не виноват. Быть боярином — это отвечать за свои слова. Собственной бестолковкой отвечать. Просто дядечка об этом забыл, а я напомнил.

По пути домой одолевала мыслишка, что и в этом мире чтение газет большинству ничего не даёт. Только она не веселила, я грустил. Опять из-за глупых правил убил человека. И неважно, что он сам принял свою роль и правила, перед смертью всё кажется глупым.

Политинформации, понятно, не было. Беременной жене приказывать неловко, но Надя ведь числится в моей дружине. И мне плевать, что у них своя иерархия, и есть в клане лидер! Просто приказал своей рыси идти за мной, Катя одна пока справится.

Привёл Надю в спортзал и набил ей морду, не дав толком разогреться. Ещё и высказал за плохую физическую форму. Мужики смотрели неодобрительно, значит, следующими стали они. Побил Авдея, а за ним Мухаммеда. Настроение такое было, хотелось, то ли всех поубивать, то ли самому помереть.

— И давно ты так просто входишь в тотемный транс? — угрюмо спросил Авдей.

Я прислушался к себе и вдруг обнаружил, что ещё в трансе. Мдя. Раздраженно подумал про себя:

«А-ну, брысь»!

Убедился, что тотемный дух ушёл, и проговорил миролюбиво:

— Это случайно. Теперь всё, я вышел из транса. Надеваем защиту для фехтования.

Дальше тренировка прошла почти, как обычно. Даже Надю расшевелили общими усилиями — на лицо её вернулся румянец азарта. Под конец занятия я приказал ей находить время для спорта и по возможности принудить к тому Катю. Можно ногами.

После спортзала в душ. Надя отпросилась снова к Клаве. Я её отпустил, а сам с мужиками прошёл в гостиную. Не, доктора и военного мы и так ждали, но там же сидел ещё и священник!

— Отец Василий, — представился русоволосый, добродушный и полноватый дядька лет тридцати с папочкой у ножки кресла. — Епархия предлагает тебе мою кандидатуру на место Сергея Жучирина.

— Ну, раз Епархия предлагает, — развёл я руками. — Сейчас отобедаем и займёмся делом.

Отец Василий важно кивнул, и тут Миланья позвала всех к столу. Мы торжественно прошли в столовую, где чинно отдали должное её талантам. Доктора Миланья повела к девчатам разбираться, кто там больше нуждается в его помощи, а я прихватил для батюшки кресло и отвёл его и воина к себе в кабинет.

Когда все расселись, отец Василий предложил курьеру сначала решать свои вопросы. На этом месте я велел воину записывать. Он открыл папку и с готовностью уставился на меня.

— Приказываю, — заговорил я. — От дружины учредить спортивную команду. Бойцов дружины в неё привлекать запрещаю, их это не касается. Спортсменов и тренеров ловите в Москве и обещайте хорошие зарплаты. Обеспечьте условия. Финансирование от дружины отдельной строкой. Майору Бирюкову назначить ответственного…

— Мирзоева, конечно, — прокомментировал воин. — Больше некого.

— Ну, майор разберётся, — сказал я. — Теперь докладывай.

— В целом майор предлагает специализировать пехотные учебки, — заговорил курьер. — Просто пехоты нам и так хватает, а у ополчения нехватка пулемётчиков, миномётчиков, связистов… ну, много кого ещё. На срочной службе ребят уже делают бойцами, дадим им только вторую воинскую специальность.

— Что это нам даст? — спросил я строго.

— Нам — почти ничего, — пожал плечами воин. — Просто поможем Родине.

— Но хотя бы затраты компенсируют? — чуть повысил я голос.

— По числу бойцов, согласно тарифам Совета обороны, — ответил курьер. — А оборудование сами.

Я задумчиво на него воззрился, он смотрел совершенно серьёзно. Для него это естественно, другое решение не поймут. И они всё-таки правы, война для них уже началась.

— Хорошо, поможем Родине, — решил я. — Давай бумаги.

Военный протягивал мне документы и говорил в чём суть. Я просматривал, подписывал и возвращал.

— На этом у меня всё, — доложил курьер, вставая. — Разреши идти?

— Счастливо, — сказал я.

Военный вышел из кабинета. Бесстрастно молчавший всё время отец Василий заговорил, положив на стол свою папку:

— Ведали мы, что ты о Родине печёшься, но рад был увидеть своими глазами, — он открыл папку и подал первый лист. — Это твоё решение о назначении меня главой фонда.

Я прочитал бумагу и подписал. Отец Василий её отложил в сторону и заговорил далее:

— Катерина пока занята с подругой и попросила её подменить в твоих делах. Должен сказать, что дела твои растут. А Кате расти некогда. Она уже такое нагородила!

Я посмотрел на него с интересом и сказал:

— Катя неидеальна, но она своя, я ей верю. А как я поверю тебе?

— Десять процентов, — кротко улыбнулся отец Василий. — За эту долю Церковь меня благословит заняться твоими делами.

— Церковь? — переспросил я.

— Самому мне от тебя ничего не нужно, — смиренно ответил он.

— М-м-м — промычал я, почесав щёку. Всё равно же понимаю в этом ещё меньше Кати. А тут Церковь всё-таки. — Можно рискнуть. Но о назначении персоналий только через мою подпись!

— Само собой, боярин, — сказал Василий и подал мне документ. — Подпиши тогда.

Я прочитал текст договора. Вроде, без подвоха. Решительно подписал и подал священнику.

— Теперь поговорим о налогах, — сказал тот, отложив бумагу. — Твои предприятия могут развиваться и кредитоваться лишь сами. Если ты захочешь перебросить средства, тебе придётся заплатить налог с личного дохода.

— Да пока не требовалось, — проворчал я. — И Катя говорила, что Православный Фонд против кредитования.

— Это Кате говорили, — без улыбки сказал отец Василий. — Я же предлагаю зарегистрировать из твоих предприятий фирму. Так ты избежишь несправедливых налогов. Однако, это будет уже большая фирма, ей просто нужно выпустить акции… — я скривился и он добавил. — Часть уже готова купить Церковь. Плюс кредиты под имущество предприятий — будет, что вложить в строительство и наполнение разных хранилищ. Ведь это ты поручил Кате в последней её записке?

Совершенно замороченный я потряс головой и сказал:

— Ладно. Давай документы на подпись.

Повторилась та же сцена, что уже была с курьером штаба. Я просматривал и подписывал документы. Нет! Из-за этого я попадал в мир магии⁈

— У меня пока всё, — молвил отец Василий, укладывая документы в папку. — Разреши откланяться?

— Всего хорошего, — вымучил я улыбку.

Он ушёл, а я подумал, что можно обойтись и без всего этого. Где-нибудь под мостом.

Под мост мне, конечно, не хотелось, потому прихватил я Авдея и Мухаммеда и поехал в гордуму. Распорядился половиной сельских земель покойного, производственные он недавно мне отчего-то продал. Так же я подписал документы, что прибираю к лапам его пехотную дружину…

Вот почему меня вызывают на поединки сплошняком приверженцы пехоты, не владеющие ни одним самым устаревшим броневичком? Из-за своего миролюбия? Уже весело.

И мне ещё везёт, что не обращаются из других княжеств. Хотя тут отдельное «спасибо» Князю Москвы — мало в других княжествах желающих быть ему другом.

Врагов там больше, но последнее время вызов меня на дуэль связан с серьёзными осложнениями. С недавних пор нужно в другом княжестве совершенно отморозить мозги, чтобы меня вызвать.

В общем, я, кажется, прав — Князь Москвы немного тормоз. Если бы он сразу обратился к своим врагам, меня б уже закопали. А сейчас поздно дёргаться.

Вот зашёл я после гордумы в церковь и поставил свечки, и за князя, и что он тормоз, и за раба божьего Вову, а так же попросил называть его имя в поминальных службах девять дней. Боярина Вовой звали. И сам постоял перед образами, прошептал «Отче наш»…

Из церкви сразу домой. Всё уже про европейцев знаю, вот и нафиг эти библиотеки с их газетами. Дома зашёл проведать девчат, Катя отдыхала, а Надя дежурила. Размышляя, от чего там надо отдыхать, прошёл в кабинет.

У себя вынул с полочки учебные материалы и решал задачи со звездой, что назрели, и ломал голову об действительно крепкие орешки. Такие пошли дела, что из Корпуса на халяву скоро не выпустят, нужно заранее включаться в гонку.

В двери коротко постучали, вошёл Авдей и сказал:

— Пора.

Я встал из-за стола и прошёл к дверям. Оделись и спустились в гараж. Воины-рыси невозмутимо проверили «Волгу», все сели и поехали к Перунову камню. В пути молчали и смотрели перед собой.

Приехали и так же в молчании вошли в лес. Ровным шагом вышли к камню. У валуна я сказал первые за долгое время слова:

— Доброго дня, Григорий Васильевич.

— И тебе привет, Артём, — молвил высокий дед в генеральской шинели с футляром под подмышкой.

— Странно, — сказал я вторые слова. — Ещё не приходилось приехать раньше соперников.

— И машины их нет, — глубокомысленно сказал дед. — Ждём пятнадцать минут с небольшим запасом.

— А потом? — спросил я с интересом.

— А потом твой противник лишится боярского звания, — проговорил генерал-лейтенант.

— Но если у него справка вдруг! — возразил я.

— Для смерти нет уважительных причин опаздывать, — сказал Григорий Васильевич. — Нужно выходить пораньше.

И опять я не нашёл, что возразить ректору. Мы молча и спокойно смотрели в лес. Через четверть часа среди деревьев показалась одинокая фигура. Она приблизилась, и стало ясно, что это мужчина средних лет, одетый в приличные серое пальто и норковую шапку.

Мужчина подошёл к нам и сказал мягким баритоном:

— Здравствуйте, я московский маг Колесников Олег, секундант боярина Кузнецова Петра. Он приболел и через меня просил передать боярину Артёму Большову извинения.

Ректор сказал, глядя на часы:

— Боярин Кузнецов на поединок не явился и лишается боярства.

— Но извинения! — воскликнул маг, округлив зелёные глаза.

— Я не принимаю извинений, — проговорил я. — Да и кто ты такой?

— Я секундант! — пояснил Олег.

— Точно секундант? — уточнил ректор.

— Точно! — воскликнул маг.

— А ты знаешь, что значит это слово? — спросил ректор вкрадчиво. — Это значит — второй, — он открыл футляр. — Клянусь, что я с клинками незнаком, и они не заговорены, — генерал-лейтенант улыбнулся. — Бери клинок, маг, пора исполнять обязанности.

— Ты хочешь, чтоб я с тобой дрался? — удивился Олег Колесников.

— Да, — кивнул Григорий Васильевич. — Бери шпагу.

Секундант на него скептически посмотрел и спросил насмешливо:

— Может, не надо, дедушка?

— Бери шпагу, внучек, — ласково ответил Григорий Васильевич.

Маг нехотя выбрал клинок. Ректор обернулся ко мне и сказал:

— Помоги-ка.

Я заторможено взял у него футляр, генеральскую шинель и шапку. Олег уложил свои пальто и шапку прямо на снег. Дед один поклонился камню и пообещал Перуну кровь врага. Теперь деда убьют! Ему ведь уже намного больше ста лет! Но как возражать своему ректору?

Секундантом стал я, потому несвоим голосом скомандовал:

— Сходитесь! Начали!

Они обменялись парой атак, высокий, очень прямой дед лишь снисходительно улыбался…

И заколол мага Олега Колесникова на исходе минуты поединка. Я стоял с футляром, шинелью, шапкой, отвисшей челюстью и круглыми глазами. К нему подошёл Авдей с невозмутимой мордой и отстегнул нож. А Григорий Васильевич его взял! Он работал ножом брюзжа:

— Вот чем приходится заниматься на старости лет из-за рейтинга Корпуса. А я всегда был «против» его введения! И врачи уже не советуют фехтовать более минуты за раз…

Он вознёс голову на камень. Немного торжественно постояли, и ректор обернулся к сильно удивлённому мне:

— Ну, давай уже шапку и шинель, а то зябко, — и, просовывая длинные руки в рукава, сокрушался. — Старость не радость…