Руны на броне

Глава 22

Херр Кауфман подышал носом, приводя нервы в порядок, и сначала позвонил херру Крейцу. Очень того попросил ничего пока не отправлять, случились технические неполадки.

— Хорошо, — понятливо ответил Андрей.

А херр Кауфман пошёл к Дитриху. Он не высадил двери ногой и не засветил по роже Мари, хоть и очень хотелось. Херр спокойно дождался, когда девушка доложит о нём, и прошёл к начальнику группы.

Ровным тоном поприветствовав Дитриха, он уселся в кресле для посетителей и сразу перешёл к делу. Кауфман сказал, что отчёт совершенно не подходит, но обнадёживает.

Он приказал выбросить всю политику и делать выводы лишь из фактов, а вот фактическую сторону следует расширить. Где известные характеристики танков и самолётов? Да, следует привести характеристики всей европейской техники.

Получая ценные указания, Дитрих отрешённо кивал отвратительной своей личностью, словно другой реакции от херра из разведки не ожидал. Кауфман, наконец, покинул кабинет, и, выждав несколько минут, Дитрих прошёл к Мари. Ещё примерно через час та стала по одному вызывать сотрудников к начальнику.

Андрей Пермяков, услышав пожелания от херра Кауфмана, решил, что это очень интересно. Он дождался, когда Мари передаст ему заключительную версию отчёта, и отправил в Москву оба документа, снабдив короткими комментариями.

Андрей полагал, что за два отчёта ему пришлют и двойное жалование. Но пришла обычная тысяча, из чего тот заключил, что в Москве вообще не читают длинные бумаги или там сидят одни куркули.

Получил боярин из Москвы жалование в конце апреля, обругал про себя московских жадин и решил пока с переводами проститься. И вовсе не только в его характере дело.

Он хорошо собирал с Европы за поставки разных товаров из Гардарики, оттуда даже приходили материалы. Но товары из Гардарики идут слишком медленно, формируются партии долго, там такая бюрократия!

Вот чтоб на секретных счетах не накапливалось слишком много средств, в Ростов шли эшелоны уже из Европы, тут бюрократия проще. Какое-то время братец Митяй даже переводил за европейские товары рубли.

Долго смотрел Андрей на это благолепие и в феврале сказал брату по телефону, что больше не нужно тратить рубли, тут хватает пока марок. Два месяца секретные счета сокращались, ведь эшелоны так и шли в Гардарику…

И вот, получив от Москвы жалование, боярин Пермяков решил переходить на нелегальное положение. Пусть потерпевшие обращаются в суды. Скоро война, все споры решатся силой оружия, и он тут разведчик, а не аферист какой-то.

Подал Андрей подручным оговоренные заранее секретные сигналы, покинул свою большую берлинскую квартиру и занялся нелегальной деятельностью. Вернее только нелегальной, он ведь и раньше этим занимался наряду с легальными операциями.

Так не все марки боярин переправлял брату, только те, что оставались от скупки ворованного добра, особенно золота и оружия. И совсем не его вина, что брату пришлось отправить девять десятых средств — у этих немцев просто нет столько криминального имущества.

И вообще он затеял это не ради одного золота, а для налаживания контактов и укрепления доверия в определённых кругах. Так, уже перейдя в нелегалы, Андрей с двумя представителями этих кругов поехал к своему бывшему куратору от немецкой разведки.

Херр Кауфман тоже через эти круги скупал золотишко, с ними он пришёл в дом мага Штанмайера, и эти ребята напоследок развлекались с горячей женой-студенткой прямо на глазах избитого в хлам профессора, пока сам херр с ним общался, где спрятано золото. А потом взорвался газ.

На этого мутного херра давно в кругах положили глаз, но он сука являлся магом. И вот Андре сам вызвался помочь и назвал Кауфмана! Неприметный херр из разведки ничего толком не понял, он даже не представлял себе, что такое «обычный» русский боярин.

Под прикрытием его магии незаметно проникли в дом, зарезали всю семью, а с избитым в хлам бывшим куратором из разведки беседовал Андрей, где эта сука спрятала ценности. Ну и потом взорвался газовый баллон — это уже традиция.

А Дитрих в это время становился всё отрешённее. Трахал ли он свою Мари, читал ли стихи или молча лежал на кровати, он будто всегда о чём-нибудь думал.

Переписали в группе отчёт, но херр Кауфман за ним не приходил. Дитрих поставил новую задачу, чтоб ребята не простаивали. Пока парни думали над разными вариантами развития войны с Гардарикой, выдвигали версии о реакции Британии и Конфедерации, херр Шепард отрешённо трахал Мари, читал ей стихи и ждал Кауфмана.

В кондитерскую не пришёл русский шпион и не принёс конверт с марками. Дитрих понял, что не увидит его никогда, и обо всём рассказал Мари. Девушка плакала, ведь она тоже больше не шпионка, и большой зарплаты не будет.

В начале мая группе выдали получку за апрель, потом парни закончили с озвученной темой, и Дитрих начал раздумывать над следующей, как Мари доложила о приходе официального курьера.

Он расписался, получил два пакета и отпустил мужика. В первом конверте нашёлся приказ службы Охраны особых объектов о том, что группа херра Шепарда распускается, а её сотрудники увольняются. Во втором конверте лежала повестка херру Шепарду, дабы он явился в военный комиссариат в течение двух суток.

С обеими бумагами Дитрих пришёл к Мари. Она прочитала и расплакалась, ей очень не хотелось снова искать работу.

— Вытри слёзы, Мари, — отрешённо сказал страшный Дитрих. — Пойдём лучше в гражданскую канцелярию.

— Зачем? — всхлипывая, спросила она.

— Чтобы зарегистрировали наш брак. С повесткой без очереди, — молвил страшный Дитрих отрешённо. — Я уйду на войну, и тебе назначат какую-нибудь пенсию.

— И я стану фрау Шепард? — робко спросила девушка.

Дитрих торжественно кивнул своей уродливой головой.

— Тогда пошли прямо сейчас! — сказала Мари, порывисто вставая.

Наш календарь от европейского отстаёт на 13 дней, но дни недели одинаковые, чтоб не возникло путаницы. И это, по-моему, редкое свинство нападать в воскресенье. Напала Европа 31-го мая 1942-го года по-европейски или 18-го кресеня 7446-го года по-нашему.

Миланья после завтрака сказала, чтоб не портить аппетит, что напала Европа, как и ожидалось, вероломно и без объявления войны. Она всегда на кухне под радио готовит, вот и узнала первой.

Авдей и Мухаммед сходили в свою комнату, и пришли с сумками через плечо. Они сказали, что на этом их служба у меня закончилась, едут в клан ждать приказа.

Присели на дорожку, потом Мухаммед и Авдей встали, поклонились и попросили прощения, если что не так. Мы тоже им поклонились и попросили прощения, а потом проводили до дверей. Катя стояла со Светкой на руках, а Миланья мужиков вслед крестила и плакала.

Я решительно позвонил в Корпус на КПП и спросил дежурного, что мне делать. Офицер сказал, что я тридцать пятый. Пока выходной отдыхать, а завтра не опаздывать.

Перешли к отдыху. Тема политинформации устарела. Говорили по-немецки под Катиным началом о том, какой видят войну. Немного поспорили. С одной стороны европейцы не дураки, напали внезапно и должны продвинуться вглубь. С другой стороны в Гардарике от них нападения все ждали, и умные европейцы очень глубоко продвинуться не должны.

Все отмечали высокий уровень европейской техники, особенно в авиации, и считали, что теперь-то русские будут Европу догонять серьёзно, а не как раньше. И вообще раньше не считается, надо дождаться первых сводок.

На физкультуре я вполне ощутил отсутствие Авдея и Мухаммеда, мне их будет сильно не хватать! Клава и Надя со всей серьёзностью старались мужиков заменить, а я их привычно уже сильно не бил.

Обедали обычным составом, как всегда, без разговоров. После обеда доктор Павел Фёдорович осмотрел Свету, Катю и даже меня хотел посмотреть. Он сказал, что пока будет нас навещать, но уже сейчас нужно Кате записаться в поликлинику. Доктор ждёт повестку, а в частной клинике сделают госпиталь. Павел Фёдорович на всякий случай простился и ушёл.

Вместе с Катей переговорил с отцом Василием. Пока Совет финансов лишь остановил все банковские операции, кроме запланированной инкассации предприятий. Завтра думы признают войну общей, тогда объявят военное положение, и советы получат чрезвычайные полномочия.

Я могу сделать ручкой всем своим складам с товарами, а предприятия перейдут под прямое управления Совета обороны. Земли пока переходят думе Москвы, и она будет решать с оплатой аренды.

Деньги на счетах заморозят, их уже ни на что толком не потратить. Будут выдавать по письменному заявлению на самое необходимое. Но есть и хорошие новости! С началом большой войны не начисляются проценты по кредитам! Правда, по вкладам тоже проценты остановят.

А ему, отцу Василию, более у меня делать нечего. Будет он ждать повестки из военкомата и благословения от Церкви, но обещает за меня молиться. На этом он встал, осенил себя знамением, попросил прощения и поклонился.

Я и Катя тоже поднялись, поклонились батюшке и попросили прощения, после чего впервые проводили его до двери. Катя снова стояла со Светой на руках, а Миланья плакала и крестилась.

Вернулись в кабинет и занялись уроками, занятия никакая война не отменяет. Разобрали задачу, и в кабинет пришла Миланья. Мой новый водитель просит его выслушать. Я велел приглашать.

Парень застенчиво поздоровался и положил на стол прошение об отставке. Он не хочет ждать повестку и завтра пойдёт добровольцем — сейчас шофёры очень нужны.

Я подписал заявление, встал и прошёл к сейфу…

Парень заявление забрал и смущённо проговорил, что у него ещё сегодняшний день. Но он же всё равно ездит пассажиром. И ему бы побыть дома лишние часы.

Я вынул из сейфа тысячу рублей и протянул ему, сказав:

— Оставь семье. Беги к ним, боец, вернись только с войны.

— И тебе вернуться, — ответил он, принимая деньги. — Прощайте.

Он ушёл, и я вернулся на место. Катя, ласково на меня глядя, спросила добрым голосом:

— Один поедешь на футбол?

Ну, весна ведь уже началась!

— Дальше всё серьёзно, — проворчал я, листая учебник. — Лучше посмотри, как интересно…

В Корпус приехал с Надей. На КПП офицер предупреждал кадетов, чтоб занесли сумки в казарму и строились по курсам на плацу. Там я впервые увидел весь Корпус. Примерно двести пятьдесят пацанов.

К нам с речью обратился старый генерал-лейтенант. Никто никуда не идёт, тем более не бежит на фронт. Все продолжают учёбу, ерунда же осталась. Сдадим экзамены, перейдём на другой курс, и все пойдут на войну.

— А сейчас. По учебным классам! Р-р-разойдись! — скомандовал Григорий Васильевич.

И Кадеты пошли учиться далее. Я, например, направился в класс истории. После обязательных приветствий Пётр Васильевич вдруг сказал:

— Рад?

Я честно смешался. Предвидел всё, ждал, готовился, и всё равно как-то неожиданно и не так…

— Вижу, что рад, — проговорил добродушно учитель. — Ты уже победил…

Я не понимал, чему он грустно улыбается.

— Но победил ты в войне, которую придумал, к которой готовился, — сказал Пётр Васильевич серьёзно. — Ещё не понял?

Я помотал лицом.

— Вот чем раньше поймёшь, тем быстрее победишь в настоящей войне, — молвил историк. — Если тебя не убьют.

Умеет он озадачить! Впрочем, это было прощальное занятие, оторвался дядька на мне напоследок. На следующей неделе экзамены, а потом капитан убывает в распоряжение Совета обороны.

Пётр Васильевич в Корпус перешёл командиром полка, как и большинство наших капитанов. Интересно, а кем тогда станет генерал-лейтенант? Наш дедушка возглавит армию или фронт?

Хотя оно не моего ума дело. Кадеты прощались с учителями, военные давали последние наставления и желали вернуться. Англичанка смотрела на нас широко распахнутыми глазами, словно старалась запомнить каждого. Наказывать перестали, мы просто вместе закопали позиции. С особым чувством ездили на танках, скоро на таких же машинах мы пойдём в бой.

В четверг я читал «Московский еженедельник», привык, наверное. Главная тема вероломное нападение Европейского Союза. Думы княжеств, царства, и парламенты королевств признали войну большой, ввели у себя военное положение и наделили советы полномочиями.

Совет обороны объявил всеобщую мобилизацию. Война будет вестись до полного освобождения всей территории Гардарики и пока все не убедятся, что ни одна падла европейская больше не дёрнется. Я так понял, пока шевелится хоть один европеец.

Начат сбор средств в фонд победы, выпущены облигации займа. Редакция «Московского еженедельника» присоединяется и что-то передаёт. Движение «Отечество» подключилось и предлагает Совету обороны считать его своим подразделением. За поддержку Совета выступили трудовые коллективы…

Блин! Всё время забываю, что здесь не там. Здесь мнение не задаётся партией сверху, в магической Гардарике за мнение не сажают… только бояр на дуэлях убивают, но это другое.

Приводятся слова поддержки дружеских государств. С какого-то перепугу к нам обратились Британия и Конфедерация. А «дружеская» Бизантия высказалась за скорейшее урегулирование «конфликта». С-с-с…

Сводок с фронтов пока почти нет, но враг, конечно, просчитался и везде встречает героический отпор. Ну, скоро всё увидим своими глазами, какой отпор, и кто что не учёл.

На выходной отпустили всех, но кое-кто остался в Корпусе. Одним слишком далеко, у других нет другого дома…

А за мной приехала Клава. По пути рассказала, что Павла Фёдоровича мобилизовали, из клиники обзвонили пациентов перед закрытием. Все частные клиники закрываются и переходят в ведение Совета. И вторую нашу «Волгу» Катя передала в фонд, машину уже забрали.

Дай доктору бог вернуться с войны, а лишним броневик на фронте не станет. И даже если не на фронт забрали, пускай — Катя же так решила. Провёл с ней и Светой выходные. Дочка ещё не понимает, куда делось столько взрослых, и почему вдруг все стали такие душевные…

Потом экзамены, возможно, последние в жизни. И сдавали мы их, как последний раз. Хотелось что-то себе и всем доказать, а если разобраться — одни эмоции.

Разрешили позвонить домой и предупредить, что выходного не будет. После экзаменов на плацу ректор зачитал приказ Совета. Выпускникам присвоить звания младших лейтенантов, пятому и четвёртому курсам сержантов, остальным рядовых.

Решением Совета из-за особых обстоятельств три кадета получают индивидуальные назначения, остальные направлены в дружину боярина Большова.

От себя Григорий Васильевич приказал получить военную форму, переодеться и подходить снова на плац. Нас отвезут на вокзал автобусами, там нас ждёт литерный поезд на войну…

Дед отчего-то взял паузу и странно домашним голосом сказал:

— Идите, ребята.

Я бегом обернулся и сумел сесть в первый автобус. Полтора часа в дороге, и на перроне я сразу их увидел. Катю со Светкой на руках, Миланью, Надю и Клаву. До отхода поезда мы друг другу отчаянно улыбались, что-то говорили и даже смеялись.

Я их всех расцеловал, когда поезд уже тронулся. В этот раз точно не дёрнут стоп-кран. Я догнал последний вагон и рысью запрыгнул на площадку, меня подхватили крепкие руки. И я сразу ушёл в вагон, не оглядываясь. Не хочу видеть, как Миланья меня крестит.

Двое суток даже в плацкарте кадету отдых. Хочешь — спи на отдельной полке, не хочешь — просто валяйся или болтай с другими кадетами. Все вокруг свои.

А захотели размяться, так с нами ехали настоящие военные, наши командиры. Три раза в день назначали, кто побежит на кухню и пойдёт обратно с вёдрами супа, чаю, мешками хлеба или стопками мисок.

Я опасался нападений вражеской авиации, но мы ехали даже днём, и нас никто не трогал. Всё должно быть совсем иначе! Чтоб ехали в товарных вагонах стоя, чтоб кормили на полустанках из полевых кухонь. И чтоб «Воздух!» каждый час.

Но ладно, встали среди дня в каком-то городке, и нам сказали, что приехали. Вышли на привокзальную площадь, построились, и военные нас повели колонной по двое куда-то на окраины.

Привели в пустой военный городок. Отдохнуть с дороги не дали, снова построили на плацу, и к нам вышла группа офицеров. Самый из них старший сказал, что он капитан Лунин наш новый командир, а мы его танковый полк.

Сейчас нас разобьют по экипажам и заодно представят наших взводных и ротных, дальнейшие указания мы получим у них. Стал я наводчиком, командир экипажа Сергей, выпускник, заряжающий малой Паша, а водитель неожиданно пятикурсник Дима.

Всем, конечно, стало интересно, отчего такое умаление, так Димон сказал, что сам любит больше сидеть за рычагами, чем командовать. А командиров у нас — два комбата, шесть ротных и двадцать взводных! И они из основного состава дружины.

А мы все, включая меня, дополнение, и нам танки выделит родной Совет обороны. Вот нынче вечером прибудут тремя поездами. Только поедим, немного отдохнём и пойдём обратно на вокзал. Присутствовать там всему экипажу незачем, Дима и сам справится, только так положено, и ему одному бегать скучно.

Знает всё это Дима потому, что в дороге не дрых, как некоторые, а общался с военными. И сейчас мы все должны не его спрашивать, стоя в очереди к полевой кухне, а поговорить хотя бы со взводным. Кстати, кто его запомнил?

— Ага, чтоб без нас всё вкусное съели! — недовольно вякнул Паша.

Я строго посмотрел на малого и сказал Диме:

— Спасибо за сведения.

У кухонь всем давали именные ложки и манерки, сразу их наполняли наваристым супом. После еды выдали оловянные кружки с солдатским чаем и приказали не терять. Пока ложку в карман, кружку и котелок привязали на ремень тесёмками.

Хотел после еды пройтись, поискать рысей, но Стёпа и Петя сами меня нашли. Успели поговорить о печальном. Трёх тотемных воинов отправили в их кланы, но к близнецам оно не относится — у них боярин воин-рысь. Они в моей дружине и теперь перед кланом за меня отвечают, так как находятся ближе всех.

— Сошлётесь на боярский приказ, если что, — сказал я.

— А какой приказ? — спросил Петя.

— Приказываю в бою думать только о боевой задаче, — проговорил я. — А вне боя я сам всё решу.

— Ты давно в трансе не был? — проявил заботу Стёпа. — Подраться не хочешь?

— Не хочу, — ответил я честно. — Духу рыси интересно со мной, когда я молюсь.

Близнецы озадаченно переглянулись и недоверчиво на меня уставились.

— Так тоже можно, — улыбнулся я. — Попробуйте.

Ответить мне рыжие не успели, приказали строиться. Как и предсказывал Димка, прогулялись снова до вокзала. По пути я улыбался с близнецов. Я же вспоминаю Катю и Светочку. Вряд ли другие тотемные так же будут думать о них, чтобы духу стало интересно.

На вокзале все узнали, кто комбат, кто ротный, и взводных выучили — так делили машины и выясняли, чья очередь. Я боярством не козырял, просто ждал со всеми вместе и слушал.

Наконец, Дима нырнул в люк танка, плавно переехал на высокую железнодорожную платформу и выехал на площадь. Экипаж занял места, и мы поехали в своём взводе.

Ставили машины у деревьев, чтоб с воздуха не заметили, да спать пошли в казарму. Утром команда «подъём» и солдатский день по распорядку. Планов командования я не знал, просто чувствовал, что уже вечером мы поедем воевать.

Потому, как занялись осмотром матчасти, я разведал, где у военных хозяйство, и выпросил немного тёмно-зелёной краски. Замазал на фиг бело-сине-красные круги на башне и рядом на салатовом фоне тёмным нарисовал похожие на иероглифы по две древние руны.

Отошёл немного посмотреть, ничего так вышло…

— А это что такое, боец? — раздался сзади вопрос с офицерскими интонациями.

Оборачиваюсь. Мой ротный лейтенант Егоров подозрительно смотрит на башню.

— Ты забыл добавить «боярин», — сказал я холодно.

— Боярин Большов, — другим тоном сказал лейтенант. — Почему ты закрасил опознавательный символ войск Гардарики, и что значат эти знаки?

— Разрешаю без титулов, — бросил я. — А закрасил я знак ополчения, в дружине имею право. К чему мне мишень на борту?

— Прикажешь закрасить у всех машин дружины? — уточнил Егоров.

— Пусть командиры приказывают, — пожал я плечами.

— Но что значат твои рисунки? — спросил с интересом лейтенант.

— Просто руны «иду к тебе», — сказал я и улыбнулся. — Думаю о жене и дочке.