Руны на броне

Глава 9

Дома сначала просмотрел Катин отчёт за неделю. Состояние моё растёт, и Катерине уже поступают предложения взять кредиты под мои предприятия или выпустить их акции и под них всё равно взять кредиты. Православный Фонд ей пока не советует. Я тоже в сомнении…

Потом пришла она сама, и мы собрались в гостиной. Домашние все прочитали «Московский еженедельник» и строили предположения. Миланья крестилась и повторяла, что бог всё равно не попустит. Клава и Надя считали, как и я, что бояре тупо не читают газет. Катя всех уверяла, что они всё читают и хотят извиниться.

Авдей же с Мухаммедом тоже не исключали извинений, но когда меня убьют. Или, другими словами, не верили они заявлениям бояр, кто за меня заступился. Ведь если меня не станет, то и говорить будет не о чем. Другое дело, что вызывать меня после публикаций должны реже, но тех, что уже заняли очередь, какие-то статейки точно не смутят.

Задумчивый я слушал их в гостиной. Задумчиво слопал ужин в столовой. И задумчиво шёл за Катей в спальню…

Ну, там задумчивость меня покинула. А после завтрака Катя твёрдо сказала, что поедет со мной, она всё должна сама увидеть. Я хмуро ей разрешил и подумал про себя, что и раньше не мог больно-то запретить. Её удерживало лишь моё отношение. Ещё немножко порабощение, но я ведь Катю люблю.

Шли мы через лес, держась за руки. У камня учтиво поздоровались с одним ректором. Противник, средней комплекции господин, меня откровенно разглядывал. Запомнился вдумчивый взгляд его зелёных глаз. И ботинки с шипами. Только тот ещё к ним не привык, ходит напряжённо.

Предложение извиниться отвергнуто. Кате отдаю шинель и шапку, мы взяли пистолеты. Я один поклонился камню и пошёл на позицию. По сигналу оборачиваюсь и снимаю револьвер с предохранителя.

Враг осторожно приближается, так же боится упасть на снегу. Медленно поднимает револьвер и с пятидесяти метров стреляет:

— Бах!

Я почувствовал его злость и вовремя ушёл от прицеливания. Он делает ещё три шага вперёд, и новая вспышка злобы.

— Бах!

Отпрыгиваю в сторону и думаю немного удивленно, что он вот с этим пришёл убивать меня⁈ И противник вдруг ускоряется, шарахнуло всплеском злобы. Его безумные от жажды убийства глаза, пистолет смотрит прямо на меня…

А я смутился. Выстрелов почему-то нет. Злоба есть и не проходит, а выстрелов нет. Живой человек не может так сбрендить, чтобы подставляться под пули. И злость какая-то ненастоящая. Я видел глаза горностая в бешенстве, я точно знаю.

Вот вижу, как он бежит ко мне, наведя ствол, чувствую злость, но не верю…

Ба! Да он же совсем не боится упасть! Он просто должен так злиться и бежать! Должен!

И что должен делать я, если поверил? Да палить и не попадать в фантом! Ладно, первые секунды сойдут за оторопь, потом секунда на сомнения — всё это время я тут думаю, а фантом бежит. Но скоро я должен открыть огонь по призраку.

А его хозяин осторожно ко мне приближается и напряжённо на меня смотрит. Чтоб не съехал. Ну, будь пока по-твоему…

— Бах! Бах! Бах! — стреляю с колена с секундным интервалом.

А он ведь только внушает, за внушением меня не чувствует…

— Бах! Бах! Бах! — продолжаю огонь с той же позиции, как дурак.

У меня всего два патрона, но до призрака осталось двадцать метров. Я уже отчётливо чувствую, что человека там нет. До его хозяина метров тридцать, но не больше сорока. Тот маг напряженно на меня смотрит и внушает. Но когда я смогу его почувствовать, он отбросит морок и сам откроет беглый огонь по сидящему на колене мне. Я, конечно, что-то почую, сильно буду удивляться и не понимать…

А вот хрен тебе, сука! Рывком прыгаю вправо и сразу в перекат. Сам рассредоточил взгляд, качусь и ищу эту скотину.

— Бах! Бах! — взметают пули султаны снега, где я стоял на колене.

Теперь всплеск настоящей злости. Легко его нахожу, он тоже сидит на колене. До него доходит, что где-то его план дал осечку. Злоба гаснет, сменяется удивлением. Я подскакиваю и бегу к нему…

— Бах! Бах! — палит он.

Я вовремя резко прыгаю в сторону. И снова иду к нему. Я не стреляю, и он вдруг понимает, что его сидящая фигура — просто неподвижная мишень. Судорожно подскакивает, но нервы у господина явно ни к чёрту — подвернул ногу и падает. А я уже близко. Смотрю в полные ужаса зелёные его глаза и поднимаю револьвер. С десяти метров. Он вскидывает руку с пистолетом…

— Бах! — заканчиваю дуэль попаданием в переносицу.

Пистолет выпал из его руки…

Вы, наверное, будете смеяться, но у дохлого боярина перед отрезанием его головы нашёлся на шее амулет. Точёная кость в виде черепа и колдовские символы на нём. Катя считает, что делали его европейские маги — символы точно не славянские руны. И не скандинавские. Такое на камнях пишут в Европе те, кто поклоняется тёмному началу. Их подозревают в кровавых жертвах! Даже в человеческих!

На этом месте я старался не улыбаться и согласился с Катериной, что амулет следует показать ведающим многие тайны монахам Православной Церкви. Может, нормальному человеку к амулету нельзя даже прикасаться, не то что хранить.

Тотемные воины-рыси вообще к амулетам отнеслись мрачно, особенно Авдей с Мухаммедом. Они все такие продвинутые и опытные раньше про амулеты только слышали. А я, ещё не достигнув совершеннолетия, снимаю второй. С убитого мною врага. И что будет дальше, они себе не представляют.

Я им спокойно сказал, что дальше ничего страшного не случится. Коли политинформацию опять профилонили, приступаем к физкультуре. Все заулыбались и прошли в спортзал.

В разгар тренировки я будто невзначай посетовал, что рысь пошла нынче не та. Какой-то малолетний маг выстаивает против них в трансе по пять минут, профессиональный раунд на секундочку, а иногда за воображаемые канаты выносят даже рысей.

Рыси мою шутку смешной не нашли, особенно озлобились Клава и Надя. Мухаммед же посоветовал прошвырнуться по рынку — авось, кого получше найду. Авдей развил его идею:

— Не смотри на горностая. У них в трансе бонус к собственной силе и скорости, когда реальная драка насмерть. Упоение или бешенство. Если нападают, усиливаются почти на две трети, а если что-то своё защищают, то на треть.

— У воинов-росомах наоборот, — ворчливо добавил Мухаммед. — Только горностаи и росомахи искренне должны считать это что-то своим.

— Потому для них так важно воспитание патриотизма, — задрав палец, молвил Авдей и буднично договорил. — А в учебных схватках нет никого сильнее рысей.

— Короче, сам виноват, — серьёзно сказала Катя.

Она занималась с тренажёрами и с Надей или Клавой. Другим к драгоценной Катеньке подходить не рекомендовалось, девочки зверели. Потому я с покаянным видом со всеми согласился и продолжил занятия.

После физкультуры душ, и в кадетской повседневке вышел в гостиную. Там со всеми вместе учтиво поздоровался с курьером штаба и с Павлом Фёдоровичем. С доктором я успел поговорить до обеда, сказал просто, что не жалуюсь пока на самочувствие. Он на меня посмотрел добрыми глазами и поверил. А вот к военному у меня появились вопросы.

За столом, понятно, ничего не обсуждали. После обеда Павел Фёдорович увёл Катю на осмотр, а я военного в свой кабинет. Усадил его в кресло для посетителей, сам разместился на боярском своём троне и душевно проговорил:

— Старик, вот как сам думаешь. Почему я должен вас каждую неделю запоминать, точно зная, что это ни к чему — через неделю нового пришлют?

— Так эта, — смешался воин. — Ну, сам смотри. Пакет нам дают вечером в субботу. Быть обратно с докладом мы должны в понедельник, как начальник приходит. У тебя, бывает, до двух часов, да в дороге двенадцать…

— Тяжко, — покивал я.

— Да не! — воскликнул воин. — Остальное ведь культурная программа!

Я скептически на него посмотрел. Какая ему программа?

— Ну, в Москве! После Семёновска! А служба идёт! — попробовал военный донести до меня полноту идеи. Судя по роже, я ничего не понял, и курьер со вздохом сказал просто. — Короче, поощряют нас так по очереди.

— А! — изобразил я догадку и перешёл к делам. — Тогда давай, чего там у вас.

Воин открыл папку и, вынимая первый документ, забубнил. Я его слушал, просматривал бумаги, подписывал и возвращал. Через двадцать минут в кабинет вошла Катя со своим стулом. Уселась тихонько и стала слушать, но военный покраснел и заговорил медленнее. Потому я не вдавался, просто прочитал, подписал и отпустил бедолагу.

Как только он ушёл, все вместе собрались в гордуму. Там я уже спокойно узнал, что покойный боярин продал мне все производственные земли незадолго до нашего поединка. В конце-то концов, за всё платит Православный Фонд британскими деньгами, это практически не моё дело.

С Катей отобрали сельские участки, да я подписал бумаги, что принимаю на баланс пехотную дружину. Клерки попросили ещё подписать платёжные бумаги за налог и оформление да простились с нами на неделю.

Без малейшего сопротивления пошёл за Катериной в церковь. Мне многое нужно сказать богу. Пусть эти бояре сами меня вызвали, считай, напали. И пусть прекратил я путь убийц — они бы перешагнули через мой труп и продолжили убивать всех, кто встанет на пути.

Я не должен радоваться таким победам, не имею права гордиться ими даже в душе. Он не просто так сказал «не убий», они всё равно были люди. Тем более капитан… впрочем, это лишь моё и бога дело.

Сходили мы, значит, в храм и, помолясь, пришли в библиотеку гордумы. Добрые тётки-библиотекари положили на мой стол подшивку той же газеты, выдали мою тетрадь с повешенным и тезисами по-немецки. А Катя назвала имя нового журналиста.

Специально не стану вспоминать это имя. Ну, просто же сволочь! Пусть скотина будет мне просто врагом, без имени. Для меня, если честно, все эти Курты и Францы слились в некоего безымянного, но, тем не менее, омерзительного немецкого журналиста.

Я сказал Кате, когда мы после библиотеки ехали к камню, что перестал их различать. Судя по фото, просто люди, на них словно воздействуют какой-то русофобской магией.

— Ты не далёк от истины, — ответила Катя. — Эта магия называется «повесточка». Она действует медленно и неуклонно, и русофобский яд проникает в массы. Люди почти не виноваты, они просто отравлены. Я хотела, чтобы ты понял.

— Ну, понял я, — проворчал я сварливо. — Делать-то что?

— Ничего с «повесточкой» обычными средствами не поделать, — сказала она. — Противоядия нет, слова бесполезны. Возможно, поможет очень большой страх. Ужас. Но это неточно.

— Зачем же мне это понимать? — воскликнул я.

— Просто ты прав, но ты даже не знал, насколько, — ласково молвила Катя. — Теперь знаешь. Ты уже их страх. И ты растёшь.

Очень мило! Ну, правда, только ради этого я попадал в магическую реальность! Хотя чего тут дёргаться? Катя у меня, а кем и кто меня считает — да вообще наплевать!

Вот на этой доброй ноте и шли мы через лес. Держались за руки. У Перунова камня пожелали доброго вечера только ректору. Я угадал противника, он почему-то прячет глаза. Секундант тоже нервничает.

Впрочем, охранники невозмутимы, держат рожи кирпичом — просто два шкафа в дублёнках. Григорий Васильевич предлагает принести извинения, предложение отвергнуто. Катя принимает у меня шинель и шапку, мы взяли шпаги. Перуну кланяюсь я один, встаём в позицию.

Враг яростно атакует. В его синих глазах решимость и отчаяние. Я легко парирую его выпад и отхожу на шаг, но держу всё под контролем — у этой скотины точно какая-то подлянка…

Со стороны его секунданта доносится пистолетный выстрел, там кто-то прыгнул, а я даже не замер, всё внимание на противника. Ещё несколько выстрелов со стороны охраны, и эта мразь, мой враг, даже превзошёл ожидания. Бросает шпагу и из-за ворота выхватывает пистолет. Наводит на меня…

— Погоди! — воскликнет пытливый читатель. — Тёму же должен был убить ещё прошлый раз горностай!

— Должен был, — соглашусь я и скажу. — Но не убил.

— Но телеграмма Тани! — скажет мне пытливый читатель. — Зачем она написала про фикус⁈

— А фиг её знает, у неё уже не спросишь, — отвечу я. — Вышла девушка из почты и встала под светофором, чтобы перейти дорогу. И вдруг отчего-то шагнула прямо под автобус. Водитель пытался затормозить, но разве с такой махиной совладаешь!

— Ага, — задумчиво проговорит пытливый читатель. — Ну, давай дальше.

И раз уж вспомнили о Танечке, мир её праху, вспомним и Серёжу. Значит, всё стало меркнуть в его глазах. Но тут до него донёсся странный шум, и его подхватили сильные руки. Кто-то вытащил тряпку из его рта и он судорожно вздохнул. Картинка прояснилась.

Два каких-то дюжих британца сучили ножками на полу с пулевыми ранениями в туловищах. Судя по всему, кузен и дядя репортёра, а сам репортёр имел бледный вид и пытался вмазаться в стенку мотеля под дулом револьвера, что держал мужчина в пальто и вязанной шапке, лицо его закрывал платок.

Спасители Серёжи ослабили петлю и отвязали от гардины мамин шарфик, после чего поставили господина Жучирина на ноги. Надо ли говорить, что лица спасителей тоже закрывали платки?

Один из них несколько раз обернул вокруг шеи Сергея мамин шарф и толкнул к вешалке, сказав:

— Одевайся.

Хоть и был у Серёжи под пиджаком свой пистолет, он решил этих ребят не бесить лишний раз. Шустро накинул пальто и нахлобучил шапку.

— Пошли! — велел парень с револьвером, мотнув стволом на двери.

Репортёр и Серёжа охотно покинули комнату и под несколькими стволами…

Спасители Сергея тоже вынули из карманов револьверы.

Вот под стволами репортёр и Серёжа спустились на первый этаж. Там да сям лежали убитые британцы: портье, ленивая официантка с рожей издохшей лошади, служащие мотеля или случайные посетители. А некто с платком на лице, глухо ругаясь, монтировкой курочил кассу.

Репортёра и Сергея вытолкали на улицу. Оба успели заметить, как парень с платком на лице, часто окуная кисточку в ведро с краской, любовно подправляет надпись на кирпичной стене мотеля:

«Армия освобождения Уэллса».

Их попросили залезть в фургон грузовичка и сразу закрыли двери. Машина поехала, и Сергей упал на пол, подумав:

«И что там поправлять? По-моему, красиво получилось».

Больше мыслей ни о чём не возникло. Угон самолёта, повешение и спасение — о чём тут после всего ещё и думать? Он просто дышал и пока считал это достаточным в полной темноте фургона.

Через какое-то время фургон остановился, и из темноты зарокотал низкий голос:

— Сергей, живой?

— Да, — сказал он.

— Ты убедился в том, что готов сделать с тобой твой британский друг?

— Да, — хрипло ответил Серёжа.

— Спасти тебя в Англии можем лишь мы, — продолжил голос. — Ты это понимаешь?

— Да! — воскликнул Сергей.

— Вам обоим задание, чтобы деньги Сити пошли за земли западнее Смоленска. Можете отдать свои, если хватит. Это ясно?

— Ясно, — сказал господин Жучирин.

— Понял, — проговорил британец.

— Тогда, репортёр, на выход из фургона, — молвил голос. — И не забудь прикрыть двери.

— А я? — возмутился Серёжа.

— Тебя мы высадим в другом месте, — сказал голос. — Чтоб мистер не знал.

Выхватил он пистолет и стреляет. В голове кто-то радостно зарычал, я ухожу левее. Выстрел, свистит у шкуры пуля, а мне весело! Враг рывком берёт меня на мушку и стреляет, но я уже в перекате. Противник опускает ствол и палит. А я уже в прыжке, пуля уходит в землю. Он поднимает ствол…

И моя шпага пробивает его глазницу. Кровь и слизь фонтаном, он роняет пистолет. Приземляюсь сбоку от него на четыре точки и поворачиваю морду к Кате. Но там уже всё закончилось…

Враг падает на спину с моей шпагой в глазнице. Его пистолет упал вместе с ним. А я поднимаюсь на ноги и сосредотачиваюсь на выходе из рысьего транса.

Да, это было тотемное состояние, если кто не понял. Быть рысью весело, но человеческая жизнь штука грустная. Плавно возвращаюсь и схватываю картину. Секундант выхватил пистолет и стрелял в Катю. Прыгала Клава, она поймала её пулю в плечо. Лежит теперь на другом боку, над раной колдует Надя. И Катя смотрит застывшая сверху с моими шинелью и шапкой.

Сволочь падал на бок, но второй раз выстрелить не успел. Ректор запустил футляр ему в голову, вон он возле окровавленной башки супостата, и рядом с рукой пистолет.

А слитные выстрелы — это Авдей и Мухаммед пристрелили вражеских охранников. Просто на всякий случай.

— Её нужно в больницу! — говорит Надя. — Ребята, помогите!

Авдей подходит ко мне, на ходу отстёгивая ножны. Протягивает, говоря:

— В этот раз сам.

— В этот раз Перун обойдётся шпагой, — возразил я.

— Ну, постой здесь, подожди следствие, — добродушно сказал Мухаммед. — Дело ведь серьёзное — нападение на дуэли.

— Это даже хуже нападения на похоронах, — важно изрёк Григорий Васильевич.

Я молча кивнул и взял у Авдея ножик…

Авдей с Мухаммедом осторожно взяли Клаву на руки и понесли. Надя пошла рядом. Катя отмерла, аккуратно сложила шинель и шапку на снег и, виновато посмотрев на меня, поспешила за ними.

Я смотрел им вслед, пока их фигуры не скрылись за деревьями. Солнце почти пропало за кронами и, пользуясь его последними лучами, я решительно подошёл и надел свою шапку. Уже прилично похолодало.

Ну, а потом голова…

Вот отделил я её от остального, принёс к камню, и ректор важно сказал:

— У основания положи. Не дело огрызку предателя красоваться рядом с головами честных врагов.

Я положил голову у камня лицом к зрителю, отошёл на два шага и торжественно воззрился на натюрморт. Помолчали.

Григорий Васильевич вздохнул и печально проговорил:

— Скоро весна. Как потеплеет, всю красоту уберут, — он горько добавил. — Для санитарии.

Ещё немного торжественно постояли и добрый дедушка проворчал:

— Надевай уже шинель. Чай не май месяц.

Мы отошли от камня. Я надел холодную шинельку, а ректор в ожидании органов спросил, к какой я склоняюсь специализации — к общевойсковой или танковой. На третьем курсе кадеты выбирают новые специальные занятия взамен старых.

Вернее, их выбирают, но некоторых спрашивают. Так из-за меня деканы скоро подерутся. Учитывая, что начало моего третьего курса приходится на осень 1941-го года, я сказал, что выбираю свою дружину.

— Значит, танковое направление, — сказал ректор. — Возглавить свою дружину тебе не светит, а без стимула нет развития.

Я на него удивлённо взглянул и спросил:

— Ты ещё не понял, что скоро война?

Он раздражённо ответил:

— Это ты ещё не понял, что война навсегда, — и добавил нравоучительно. — И учиться нужно постоянно.

С этим я спорить не собирался. Слишком для меня сложная тема — нет опыта, нет и мнения. Мы глубокомысленно замолчали, бесстрастно глядя в лес. Чисто два индейца, старый и молодой.

Вначале мне это даже нравилось. Говорить не о чем, два солдата просто смотрят в лес и ждут…

Ну, я тоже почти солдат или скоро буду. В любом случае, мне всё-таки надоело смотреть и молчать, и я уверен, что Григорий Васильевич тоже думал, когда это кончится уже. Я повернул к нему голову и начал вопрос:

— Э…

Он обернулся ко мне, и я вдруг понял, что вопроса у меня нет. К моему счастью среди деревьев показались фигуры.

— Кто эти люди? — спросил я тут же, но всё-таки ровным тоном.

— Наверное, следствие, — важно ответствовал ректор.

Мы отвернулись к приближающимся людям и снова замолчали. Немного можно и постоять молча…

Всего подошли к нам трое мужчин около тридцати лет. Один сразу стал фотографировать меня, ректора, трупы и камень с головой. Снимал с разного удаления и ракурсов, щёлкал, как из пулемёта.

Второй насел на Григория Васильевича, а третий расспрашивал меня, кто, где стоял и куда стрелял, и скорописью чиркал в блокнотике. Вдруг фотограф горестно сказал:

— Ну вот, начинается, — и бегом рванул в лес.

С другой же стороны из-за деревьев показалась довольно большая группа людей. Они тоже бежали, а один из них крикнул:

— Фотограф удрал! За ним, парни, не дайте ему уйти!

Между тем мужчины, что расспрашивали меня и ректора, убрали блокнотики в карманы и сделали вид, что просто проходили мимо. Новые мужчины выбежали на полянку, часть скрылась в лесу, а один, кто орал, подошёл ко мне и сказал, показав корочки:

— Старший оперуполномоченный Дмитрий Быстров, — и обратился к моему собеседнику. — Ты хоть представился?

Дмитрий Быстров был резким и молодым по сравнению со своим оппонентом, и тот, глядя в сторону, проворчал:

— Я не должен представляться всем подряд. Ты же не представляешься, когда спрашиваешь дорогу.

— Угу, — согласился Дима ласково. — Я просто задерживаю на сутки всех подозрительных.

Мой собеседник вздохнул и проговорил недовольно:

— Ну, репортёр Евгений Квасцов, газета «Московский гудок». Второй мой коллега Семён Савёлов.

— А кто в лес убежал? — спросил Дмитрий.

— Кто-то убежал в лес? — поразился Женя. — Тогда что ты тут стоишь?

Старший оперуполномоченный на это холодно ему сказал:

— Пошли вон. У вас пять минут покинуть зону происшествия, потом пеняйте на себя.

Женя и Семён быстрым шагом удалились. Дмитрий снова заговорил со мной:

— Извини. Давай всё забудем и начнём сначала. Кто, где стоял, в кого стрелял…

Снова оперы спрашивали меня и ректора. Во время разговора выяснилось два обстоятельства. Оказалось, что у мёртвого господина с головой, кроме пробития левой височной доли тяжёлым тупым предметом, лоб ещё и пробила чья-то пуля. Сразу не видно, так его лицо заляпано кровищей.

Трупы, включая отрезанную голову, унесли на носилках, и мой опер выяснил, что мне нет ещё восемнадцати. Он сказал, что разговор пока предварительный, и попросил меня и Григория Васильевича идти за ним.

Уже в темноте мы прошли через лес, Дима светил фонариком. Машины, что доставили наших неприятелей, и мои «Волги» разъехались, из старых стоял только «Ильмень» ректора. Зато прибавилось автомобилей розыска.

Григорию Васильевичу разрешили сказать своему шофёру ехать за «Москвичом», а нас усадили на заднее сиденье. Зажатые операми мы довольно долго ехали в отделение. Меня забавляли только мигание нашего проблескового маячка и завывание сирен.

В отделении милая женщина в полицейской форме провела меня в отдельный кабинет, предложила стул, а сама уселась за стол. Вынув из ящика папку, открыла её и сказала:

— Следователь по делам несовершеннолетних Тамара Сапко. Итак, начнём. Как тебя зовут?

— Артём Большов.

— Полных лет? — сказала она.

— Семнадцать.

— Учишься или работаешь? — спросила Тамара.

— Кадет Московского Корпуса, второй курс.

— Ты маг? — продолжила следователь.

— Да.

Она, ничего не записывая, уточнила:

— А что ты делал на месте происшествия?

— Меня вызвали на дуэль, — ответил я.

— Так это всё была дуэль? — тихо проговорила женщина.

— Ну, не всё, — улыбнулся я. — Началось как дуэль, а дальше нарушили правила.

Милая женщина проартикулировала несколько грязных ругательств и сняла с телефона трубку. Набрала короткий номер и ласково заговорила:

— Слушаешь? Тогда держись за стульчик, Димочка. Ты притащил в отделение магов с дуэли… Ну и что с того, что огнестрельные трупы и голова! Они всем там головы режут! И пацан тоже… Сейчас его спрошу.

Она отстранила трубку ото рта и обратилась ко мне:

— Может, ты ещё и боярин?

Я равнодушно кивнул. Тома поднесла трубку ко рту и сказала:

— Боярин, Димочка… А я знаю, почему вызвали полицию⁈ Это ты, сука, сразу не выяснил! Тебе и извиняться! Сию секунду!

Она с треском вернула трубку на место и официально мне улыбнулась.

— Произошла досадная ошибка. Твоим делом займётся отдел думы по этике. А сейчас наш сотрудник…

В дверь кабинета стукнули, и вошёл смущённый Дима. Я поднялся со стула и сказал:

— Не надо извинений, я же и сам не знал. Ректора отпустили?

— Да-да! — молвил опер.

— Тогда попрошу его отвезти домой, — решил я. — Бывайте.

— Дима проводит, — душевно проговорила Тамара.

Григория Васильевича я встретил в коридоре. Старший оперуполномоченный проводил нас из здания и даже довёл до «Ильменя» ректора. Мы уселись на заднее сиденье, и шофёр сразу поехал.

В молчании довезли меня до дому. Григорий Васильевич строго сказал не опаздывать на учёбу. Я ответил:

— Хорошо, — и вылез из салона.

Хлопнул дверцей, и ректор поехал в Корпус. Ничего не слышал о его семье…

Впрочем, о нём, вообще, мало известно. Чертёжник говорит, что ему намного больше ста лет. Столько люди не живут, какая тут семья. Позвонил к себе в меланхолии. Открыла Миланья.

Выяснилось, что Мухаммед и Авдей уже дома. Авдей и звонил в полицию, куда ж ещё. А Катя и Надя остались в госпитале. Клаву свозили на рентген и готовят к операции. Кость почти не задета, но у секунданта врага были разрывные пули. Сам, похоже, сука пилил.

Меня они так скоро не ждали, потому поужинали уже. Я мрачно поел в одиночестве и прошёл в молельную комнату. Опустился на колени и, перекрестившись на образа, настроился на транс.

Вселился тотемный дух рыси, огляделся и, уяснив, что не будет драки или секса, выпрыгнул из меня. Скотина. И вот эту бесчувственную свинью я должен научиться уважать! Эх, никто меня тут не пожалеет.

Разве что бог. Всё равно ведь уже на коленях перед иконами, даже перекрестился. Я начал молиться и… мне это, похоже, было очень нужно. Медленные слёзы потекли из глаз…