Русский капкан

26

Холодным дождливым утром прапорщик Насонов на утлом плотике переплыл Онегу напротив Кирилловки. Пока плыл, вымок до нитки. Идти по правому берегу не рискнул. Американцы выставили посты наблюдения, и каждому, кто попадал им в руки, учиняли короткий страстный допрос и тут же расстреливали. Так, по соображениям подполковника Джорджа Стюарта, ликвидировали красных шпионов.

На посты наблюдения выходили, как правило, местные грибники. Американцы плохо понимали по-русски, грибники совсем не понимали по-английски. Лучший вариант – расстрелять пойманного русского. В «Журнале боевых действий» (такие журналы велись в каждом подразделении) расстрелы фиксировались в графе «Ликвидация шпионов».

Русская офицерская военная форма и безукоризненное знание английского (американского) прапорщику Насонову служили пропуском. Нанятый возница, престарелый мужичок из деревни Верховской, везти прапорщика до самой Кирилловки отказался, сославшись на то, что «американы» никому не делают снисхождения – убивают, потому что ловят красных шпионов, а заодно вместе с жизнью отберут и лошадку.

Ни добавленная новенькая «моржовка» к двадцати «чайковкам» не соблазнили престарелого мужичонка доставить офицера в Кирилловку.

– Не могу, господин хороший, – заверял возница. – Раньше я возил всех – и беглых и жандармов, лишь бы платили. Но то все свои, русские. А русскому разве откажешь? Вот и вам не отказал. Вижу, что вы по неотложному делу, а то разве пустился бы в такую непогодь?

– А мне еще надо на тот берег, – говорил Насонов. – Где-то тут переправа.

– Переправа? Это на Пустыньке, верст пятнадцать в южную сторону.

– Вот и довезите меня.

– Не могу. Жизнь – дороже денег.

Так и отказался ехать дальше. Насонов нес на себе тяжелый кожаный саквояж, в котором лежали бумаги, добытые в штабе генерала Миллера. Все они были на английском языке. Главный документ под названием «Животные Архангельской губернии, не подлежащие сокращению (по районам) во второй половине текущего года». Документ изобиловал цифрами и названиями животных.

«В Онежском районе – 900 оленей, 24 лося, 4 марала. В Архангельском районе – 750 оленей, 12 лосей, 3 молодых лося и 1 старый, в Плесецком-Селецком – 2 тысячи лосей, 80 лосят, 24 лося и еще 44, 2 молодых лося, в Шенкурско-Вельском районе – 1350 оленей и еще 260, 27 лосей, 11 молодых и 2 старых, в Северодвинском районе – 2600 оленей и еще 70, 12 лосей, в Пинежском – 800 оленей и 12 лосей, в Печорском – 900 оленей. Кроме того, имеется в загородке – 30 тысяч оленей и 19 лосей, в Печорском – 900 оленей, в загородке – 30 тысяч оленей и еще 410, 154 лося и еще 124, 48 молодых и 11 старых».

Плотик уже унесло течением, когда на левом берегу Онеги Насонов снял с себя офицерскую одежду и на всякий случай зарыл в прошлогодние листья, принялся разводить костер.

Его выдал дым. В урочище, где Насонов намеревался просушиться и передневать, группа вооруженных людей окружила ложбинку, обнаружила обнаженного мужчину, раздувавшего влажную траву.

– Эй, кто такой? – донеслось из-за куста. – Американ?

У Насонова отлегло от сердца, подумал: «Слава Богу, что не янки». Янки учинили бы допрос. В зоне боевых действий обнаженный человек, даже если он признается, что он русский офицер, все равно не поверят: ведь при нем нет никаких документов, хотя документы были в десяти шагах под прелыми листьями. Там был зарыт саквояж, с каким ходят по вызову фельдшеры, врачуют людей и скот. В саквояже был документ-пропуск о том, что военврач Насонов Георгий Савельевич проходит службу в пятом эскадроне Северо-русского кавалерийского полка.

Но признаваться, что ты офицер – нельзя, американцы примут за дезертира, что задержали какого-то человека без документов – тоже не будут возиться. Задержанного проще всего расстрелять. И в штаб Белой армии передавать не станут. Есть приказ командующего экспедиционными войсками генерал-майора Пула: задержанных в зоне боевых действий русских, тем более без пропуска – для порядка допросить и ликвидировать, так как велика вероятность, что это красный лазутчик.

Но пока еще ни одного красного лазутчика американцы не задержали. Для пришельцев все русские – красные, и самое простое решение: очистить Север от аборигенов, как в свое время янки очистили прерии от индейцев, а плодородные земли правительство продало белым выходцам из Европы.

Когда на Русском Севере закончатся боевые действия и коренные жители Архангельской губернии будут загнаны в резервацию, новое русское правительство, куда войдут представители Антанты, начнет колонизировать Русский Север. Лучшие участки территории получат американские и английские лесопромышленники. Это они за свои деньги снаряжали первый, а затем и второй экспедиционные корпуса.

Прапорщику Насонову удалось в штабе первого экспедиционного корпуса заполучить секретную директиву АС-18 за подписью президента Вудро Вильсона. В ней были изложены цели и задачи экспедиции «Полярный медведь».

За этот документ шифровальщик штаба корпуса запросил у русского прапорщика тысячу долларов.

– Тысячу и ни центом меньше, – но, подумав, тут же сумму удвоил.

Он не знал цену этому документу и, боясь продешевить, остановился на двух тысячах.

– О чем директива? – допытывался прапорщик.

Шифровальщик ответил коротко:

– О сокращении России.

– Это, сержант, невозможно.

– Возможно! Еще как возможно. Согласно этой директиве, «Полярный медведь» проглотит Русский Север.

– Бред.

– Вам же любопытно будет узнать, как у вас отберут ваш Север.

Прапорщик Насонов отказывался верить словам сержанта, по отношению к России, своему союзнику, это слишком жестоко.

А сержант в предчувствии, что прапорщик раскошелится, привел, как ему казалось, самый веский аргумент:

– Вы не верили, что Япония отберет у вас Курильские острова и половину Сахалина. А Япония по совету нашего президента немного с вами повоевала, потопила ваш флот, и то, что желали японцы, вы отдали. А знаете почему?

– И почему же?

– Россия воевать не хотела. Не готовилась к войне.

– А сейчас?

– Сейчас – другое дело, – с пафосом говорил сержант-шифровальщик. – Вы защищаете свое, кровное.

Насонов чувствовал, что он имеет дело не с обычным сержантом, а с думающим, и держит сторону не своего президента, а сторону противника. Сержант затеял опасную игру. Таких, рассуждающих вояк, контрразведка выдергивает из экспедиционного корпуса. А военный трибунал этих вояк присуждает к пяти годам каторжных работ. Как за дезертирство.

Подобный приказ издал и командующий белыми войсками Северного фронта генерал-лейтенант Миллер: задержанных в зоне боевых действий русских – на усмотрение командиров полков: отпустить или расстрелять. Если задержан иностранец – передать союзному командованию, среди них могут быть и дезертиры из американского экспедиционного корпуса.

На Георгия Насонова были направлены четыре ствола: два винтовочных и два ружейных. И он догадался: партизаны.

– Робяты, я свой.

– А почему вы голый?

– Реку переплывал.

– Переплыли? А огниво – сухое. Это в воде-то?

– В воде.

– Врешь, злодей.

Четверо вышли из-за кустов, опустили стволы. Насонов зажег спичку, поднял над головой. Под моросящим дождем спичка горела как свеча.

– Робяты, да он же американ!

Вооруженные люди отскочили, направили на обнаженного человека оружие.

– Я – русский, я – военный фельдшер.

– Так мы тебе и поверили. Чем докажешь?

– Вон там, под осинкой, я спрятал свой фельдшерский саквояж. С ним переплывал реку.

Вскоре под прелыми прошлогодними листьями был найден кожаный саквояж. Труда не составило его открыть. Там оказался влагонепроницаемый пакет, в пакете – пачка бумаг. Высокий долговязый солдат в брезентовом плаще, видимо, среди них старший, начал по слогам читать бумаги.

– Так ты и есть Георгий Насонов? Родом из Обозерской?

– Из Обозерской.

– Ну надо же! А я – Кошельков. Может, помнишь? Мой Гринька донашивал сапожки дочки начальника станции. В дом к начальнику станции ты его привел… Когда Гринька провалился…Это было давно, мог и забыть.

Георгий не забыл событие более чем десятилетней давности. Благодаря этому событию он стал бывать у Косовицыных. Ему давали крутить ручку граммофона и слушать русские песни. В одной из них были слова: «Мчится, мчится в чистом поле пароход…» Пароход мог мчаться только по морю или по большой реке, как Северная Двина. А это, оказывается, мчался паровоз…

Как же не помнить то славное время!..

…В конце ноября застыло Об-озеро. Поселковая ребятня высыпала на молодой, еще не окрепший лед. Почти у каждого деревянные коньки, лезвия из проволоки. У семилетнего Гриньки Кошелькова коньки были привязаны к лаптям. И надо же было такому случиться, Гриня подъехал к камышам, где тонкий лед, и по шею оказался в воде. Мороз хоть и не сильный, но когда мальчишка выбрался на лед, коньки с лаптенками остались в озере, шубенка оледенела. Малыши подняли крик. Подскочил Георгий, схватил Гриньку на руки. Ближайшим оказалось станционное здание, квартира начальника станции.

Полверсты Георгий нес босого мальчишку, пока тот не очутился у теплого камина.

Фрося была дома одна. Жора помог девочке переодеть мальчишку. В серванте с посудой девочка нашла графинчик со спиртом, и Жора, приняв из рук Фроси влажное полотенце, принялся мальчишке растирать спину. И пока сушилась шубенка, Фрося поила мальчика чаем с малиной.

Вечером, вернувшись с работы и узнав о случае на озере, в квартиру к начальнику станции поспешил Гришин отец. Там он и познакомился с Насоновым-младшим.

А Фрося, довольная, что мальчишке удалось избежать воспаления легких, и желая еще что-то сделать приятное, подала Грине красные меховые сапожки.

– Надевай! – приказал отец. – Не босиком же по снегу? – и к Фросе: – Я сегодня же верну.

– Не беспокойтесь. Я в них уже два сезона топтала снег, а третий – пусть топчет Гриня…

Кошельков горячо поблагодарил юную хозяйку, а Георгию крепко пожал руку…

Спустя годы они увиделись снова и как бы поменялись ролями. Обнаженного Насонова не пришлось растирать спиртом, так как спирта не было. Но одеждой бойцы поделились. Один снял с себя бушлат, другой – шаровары. От ботинок с обмотками пришлось отказаться.

– Одежда у меня есть. – Насонов как бы оправдывался. – Маленько отогреюсь… А одежка моя немного подсохнет. Она у меня недалеко. На березе.

Георгий сушил свою одежду, как в подобной ситуации сушат сибирские охотники. Бойцы присмотрелись и увидели на дереве офицерские сапоги и китель с погонами прапорщика.

– Эт по-нашему, – восхищался пожилой боец. Как потом оказалось, он тоже был из Обозерской. – Я знаю твоего отца, – говорил он Георгию. – Твой отец мне давал работу. До войны я у него был на сплаве. Заготовлял лес. А теперь мы вот – лесной патруль. Вылавливаем подозрительных. Моя фамилия Евдошенко.

И тут же он обратился к самому молодому, который с неохотой расставался со своим бушлатом:

– Черногоров, не жилься.

– А я и не жилюсь. Но как отдавать? Это мой первый трофей, Я мамане передал, что у нее будет теплый подарок, какой носят американы.

Патрульные развели большой костер, сняли с березы обмундирование, просушили. Кошельков уложил документы обратно в саквояж, вывели Насонова на дорогу. Дорога вела на Змиево. Там размещался штаб прифронтовой зоны.

– Оттуда до Плесецкой рукой подать. – Кошельков показал на восток. – Счастье ваше, что мы на вас наскочили, дым заметили. Имейте в виду, на соседнем участке работает питерский патруль. Моряки, они не больно разбираются, кто к ним попался. Нет пропуска – к елке затылком. Таких, как вы, шлепают не спрашивая, кто и откуда. Моряки страшно не любят офицеров и вообще белых. В первый день патрулирования питерские шли по тайге, как по Невскому проспекту. Идут, переговариваются, веточками мошкару отгоняют. А белые по ним залпом из винтовок – пятерых сразу наповал. Наши подоспели, но – поздно. Заметили только, что так метко стреляют только люди Миллера. Исчезли – как растворились. Тайга для них, как и для нас, – своя. К тому же у них винтовочки – автоматические.

– Откуда?

– За спиртное добывают в Самоедах… Прямо на путях… американы хоть и союзники белым, но оружие не раздаривают, чаще обменивают на спирт.

Рассказ Кошелькова навел прапорщика на мысль: в Самоедах сделать налет на пульмановские вагоны, стоявшие в тупике. Вагоны доставлены с пирсов. С американского транспорта перегружали ящики с оружием. В них могли быть и автоматические винтовки. И охраны почти никакой. Сами железнодорожники удивлялись: еще месяц назад к эшелонам не подойти – стреляли в каждого, кто приближался… Потом на охрану поставили итальянцев. Они так были напуганы партизанами, а партизаны им – борматуху… Обмен пошел, как в Соломбале на толкучке.

Уже в середине августа весь левый берег от Рикасихи до Холмогор был занят белыми войсками. Белое командование взяло на себя охрану и выгрузку иностранных судов. С борматухой к ним не подступись.

Генерал-лейтенант Миллер заверил командующего экспедиционными войсками:

– Ни один красный диверсант к судам не подойдет.

Генерал Пул верил русскому командующему, но до первого случая. Стоявший у причала на Бакарице английский сухогруз «Виктория» среди ночи, ближе к рассвету, был охвачен пламенем. Полыхала вся верхняя палуба. Даже с Троицкого проспекта, где размещался штаб союзных войск, сквозь пелену дождя просматривалось огневое полотнище.

Дежурный по штабу капрал Солчак, наблюдавший пожар, с ужасом воскликнул:

– Боже, спаси нас от русских!

Находившийся рядом с ним солдат с усмешкой произнес:

– Тогда, капрал, не нужно нам было покидать Америку.

– Ты не патриот, Портер. Здесь наши ценности.

– Не вижу, капрал.

– Посмотри на причал. А лучше – за причал. Там, где мхи, склады боеприпасов. Мы не допустим, чтоб наши ценности попали в руки большевиков.

– Эти ценности мы увезем обратно.

– Идиот! Боеприпасы везут только в одном направлении.

– А зачем же тогда ты просишь спасти нас от русских? На гибель мы сами напрашиваемся…

Этот разговор почти слово в слово капрал записал в своем дневнике. Через много лет он его обнародовал. Американские историки обвинили бывшего капрала в непатриотизме. А надо было в мемуары вставить: Америка – великая держава, и солдат великой державы идет в бой и побеждает врага с великими мыслями о своем превосходстве.

В первой декаде сентября 1918 года американцы были сосредоточены в лесу на топких берегах реки Тегра в двадцати километрах южнее станции Обозерская. Здесь готовился удар по Шестой Красной армии Северного фронта. В свою очередь, эта армия имела задачу в начале сентября перейти в наступление – очистить Северную Двину от интервентов.

Шестая Красная армия под командованием генерала Самойло нуждалась в новейших сведениях о состоянии войск противника, об их ближайших планах и перспективах на будущее, а будущее – назови хотя бы участок фронта, откуда будут наносить удар.

Некоторые сведения нес в кожаном портфеле прапорщик Насонов. Данные, примитивно зашифрованные под количество животных в лесах Северного края, нужны были сейчас в штабе армии и фронта. Агента не пошлешь, хотя в резерве есть товарищи, которые могли бы доставить документы, но к ним нужен человек, который мог бы грамотно и четко дать пояснения, высказанные устно офицерами Белого штаба. Вот и послал Насонов сам себя, рискуя не добраться до штаба Шестой Красной армии. Он понимал – время торопило.

– Как же быть? Войск нет, а патрули повсюду? – Сергей задавал вопрос не столько старшему патруля, сколько себе.

– Да потому и патрули, что в нашей армии с людьми туговато, – отвечал Карманов, получивший задание довести Насонова до самого переднего края и передать с рук на руки чекистам.

Кошельков много не сказал, да и говорить не следовало. Знал Насонов, что Шестая Красная армия по количеству личного состава не больше пехотной дивизии, сплошной линии фронта нет, оборона носит очаговый характер. Войска интервентов сосредоточены на двух направлениях: на железнодорожном и северодвинском.

По каком из них Антанта поведет наступление? В штабе белых царила полная апатия. Решающее слово было за союзниками – за генералом Пулом.

Штаб советского Северного фронта непрерывно анализировал обстановку. Сведения, поступавшие от агентов, свидетельствовали, что генерал Пул в предвидении осенней непогоды избрал железнодорожное направление: Плесецк – Вологда – Москва. Факты свидетельствовали, что это направление будет главным. Янки уже не скрывали своих замыслов. Наблюдая за подходившими транспортами в большинстве своем из Америки и Англии, они, словно возбужденные наркотиком, сдержанно ликовали:

– Когда там Деникин подойдет к Москве с юга, а мы уже будем в Москве!

В штабе американского экспедиционного корпуса, что разместился в купеческом доме на Троицком проспекте, сдвинув канцелярские столы, принесенные из гимназии, штабные офицеры, расстелив новейшие крупномасштабные карты России, стояли, как загипнотизированные, сокрушенно качали головами:

– Такие просторы! Да их и за десять лет пешком не пройдешь.

Считали, прикидывали, по каким дорогам вести наступление. Если продвигаться как туристы, делая привалы и питаясь горячими блюдами, то до первого снега не дойти и до Котласа. Ландшафт диктовал продвижение вдоль старых наезженных дорог. Охотничьи тропы даже в летнее время для техники не проходимы. Нужно будет выждать – дождаться устойчивой зимы, трескучих морозов: тогда реки покроются льдом, но болота, к несчастью, для тяжелой военной техники станут еще опасней.

И все же главная трудность была в другом. О ней на совете командования экспедиционного корпуса открыто высказался подполковник Джордж Стюарт – на него президент Вудро Вильсон возложил персональную ответственность за личный состав американских войск.

На этом совете он привел слова президента как напутствие:

– Выполните задачу, сохраните людей, – не обойду наградами.

Тогда же, пожимая руку пожилому рослому офицеру со шрамом на левом виске, он в присутствии своих подчиненных пообещал вручить ему полковничьи погоны.

Пока же Джордж Стюарт оставался подполковником. Как старый вояка он уже чувствовал, что в этих непролазных елово-сосновых джунглях затаились не крокодилы, а кровожадные гризли – бурые медведи, на которых насмелится идти далеко не каждый охотник. Уже несколько отважных янки побывали в могучих лапах лохматых хищников.

На совете командования подполковник Стюарт высказал мысль, которая уже созревала в голове генерала Пула; но высказать ее он не решался, зная, что если он ее озвучит даже в узком кругу, завтра она будет известна в Лондоне, а Лондон уже прислал в Архангельск генерала Уильяма Эдмунда Айронсайда, умеющего победно проводить наступательные операции.

Подполковник сказал:

– Если бы эти таежные дебри населял цивилизованный народ, скажем, как испанцы или португальцы, потомки первых колонизаторов, а то – какие-то низкорослые русские, чуть ли не эскимосы. Но если кто их сравнивает с эскимосами, обитателями Гренландии, тот дико ошибается. Русские имеют привычку сопротивляться, особенно тем, кто у них что-либо конфискует. Господь Бог несправедлив: одних народов наделил несметными богатствами – лесами, золотом, рыбой, других – в силу их неудачного географического положения, – оставил ни с чем. А кто может исправить промашку Господа Бога? Цивилизованная нация.

Подполковник Стюарт говорил вдохновенно, что даже принимавший участие на совете посланник Италии Де ла Торетто невольно прослезился: его страна древней цивилизации, где всегда чего-то не хватает, вынуждена отнимать у слабого. Господь Бог ей не подарил необъятных сибирских лесов и несметных залежей полезных руд. Ошибку Бога можно исправить силой.

На совете русскую армию (подчинявшуюся генералу Миллеру, также принявшего пост Главного начальника Северного края) представлял генерал-майор Марушевский, поляк по крови, патриот Польши, у которой Россия будет вечным должником (и к Польше, по мнению этого генерал-майора, Господь Бог оказался несправедлив).

Вот и приходится великим державам тратиться на вооружение. Оплатит ли Россия расходы? В кредитоспособности России мало кто сомневался. Конечно, оплатит! Но как скоро?

Причалы Бакарицы, принимавшие транспорты из-за океана, были завалены техникой. Это паровозы, платформы для установки орудий, пульмановские вагоны для перевозки людей и боеприпасов.

Все это относительно легко ставилось на железнодорожные рельсы, благо ширина русской колеи соответствовала американской. Выгружались и рельсы для восстановления пути. На всякий случай. Артиллерийский снаряд или авиабомба может угодить на рельс. Без запасных частей не восстановишь.

На транспортах не было только железнодорожных шпал, считалось, что в России леса предостаточно. Была в России и своя колея, предложенная изобретателем-самородком Ползуновым, но по настоянию заокеанских советников император утвердил колею перспективную – американскую.

В дневнике последнего императора сохранилась любопытная запись. При подготовке дневника для публикации эта запись и ряд других редактор по каким-то соображениям убрал. Оказывается, факт, какую принять колею для русской железной дороги – европейскую или американскую, – обсуждался на семейном совете, и царствующий двор высказал предположение: в будущем Россия и Америка станет одно целое, два гигантских материка свяжет железнодорожное сообщение – через Берингов пролив.

На Аляске, которая традиционно была составной частью Российской империи, уже начинались изыскательные работы. Русско-Американская компания зафрахтовала корабли для перевозки из России «строительных рабочих и прочих грузов» (так значилось в некоторых таможенных декларациях).

Неожиданно грандиозные планы колонизации Русского Севера пришлось отложить на неопределенный срок. Россия после Крымской войны не смогла удержать Аляску якобы по причине отдаленности ее от метрополии, да и казна была скудная. Восстанавливать русский военный флот – нужны будут годы и годы. Советники императора Александра Второго, а затем и Третьего обратили внимание монархов на Колыму. Как вскоре выяснилось, эти же советники – петербургские чиновники – хорошо нагрели себе руки на военных программах реформирования армии и флота. Оказалось, золото – самый надежный двигатель реформ.

Тогда Александр Второй – уже после Русско-турецкой войны – спросил своих советников:

– Кто будет рыть золото?

Ответ был единодушным:

– Каторжане. Не вешать и не расстреливать, не согласных с вашей политикой, а гнать на Колыму.

На укрепление своего могущества империя требовала золото. Много золота. Для этого требовала и много каторжан. Даже в годы мировой войны их поток не уменьшился.

А тем временем…

Тем временем Северные Соединенные Штаты перешли к политике «откусывания территории от России» мирным и немирным путем, исходя из складывающейся обстановки. Конечная цель – поглощение России.

Летом 1918 года наступил момент, когда (как выразился на заседании военной комиссии конгресса Вудро Вильсон «яблоко созрело») Русский Европейский Север уже лежал у ног американского экспедиционного корпуса.

Все, что предназначалось для Западного фронта в Европе, направлялось на Европейский Север.

Теперь на востоке Европы уже требовался не двойник генерала Миллера, а сам генерал.