Русский капкан

41

Операция «Капкан» началась при тридцатисемиградусном морозе.

Бодрило то, что установилась тихая безветренная погода. Таежный городок тонул в белесой дымке. Избы, превращенные в опорные пункты, мирно покоились под толщей сыпучего снега.

В избах не спали: кое-где пробивались огоньки. Дежурные расчеты, чтоб показать, что бодрствуют, пускали ракеты, и тогда на снегу оживали придавленные снегом сосны, появлялись тени. Они кружились, удлинялись. Гасла ракета – и тени исчезали, сумерки сгущались.

На снегу вроде – ни души. В белых маскхалатах замерли цепи красноармейцев.

И вот с опушки леса – вспышка, одна, вторая, третья…и – грохот.

После короткой, но мощной артподготовки по разведданным целям батальоны Шестой Красной армии 25 января 1919 года задолго до рассвета перешли в наступление.

Несколько дней назад вьюга успокоилась, мороз усилился. В минуты относительного затишья было слышно, как стреляют на морозе сосны и на реке, по которой непрерывно мела сухая поземка, постреливал лед.

Сейчас – все тонуло в грохоте. Сугробы ожили, задвигались, подали голос:

– Ура-а!

Это поднялись лыжники в белых маскхалатах. По высоким сугробам, над колючей проволокой они не бежали – они летели. А из заснеженных изб на мороз выбегали, спотыкаясь от испуга, полураздетые солдаты, открывали беспорядочную стрельбу из автоматических винтовок. Как сурки в нору, убегали обратно в избы, заранее поднимая руки.

Сохранились воспоминания орденоносца Степана Рындина, красноармейца 156-го стрелкового полка.

Он приводит один из эпизодов взятия Шенкурска в январе 1919 года.

…Из каменного приземистого домика, что стоял у самой пристани, засыпанной снегом, из-под фундамента вдруг застрочил пулемет «Люис». Но по наступающим бил он недолго. Бойцы первой роты, в их числе мы с Василием Синюковым, сбросили с валенок лыжи, ворвались в траншею, расчищенную от снега, по ходу сообщения проникли в дот. Это был подвал, приспособленный для стрельбы из амбразуры. В приоткрытую дверь я бросил гранату.

Пулемет замолк, но не надолго. Как только снаружи раздались торжествующие голоса, пулемет заговорил снова. Тогда гранату бросил Синюков. И сразу же после взрыва мы бросились на пулеметчика.

– Пан русский, сдаюсь! – послышался крик.

По акценту – поляк. Сколько их тут – неизвестно. Темно и дым – не продохнуть. Больше гранат у нас не было. Нам выдали только по одной. На первый случай. И в первые минуты боя этот первый случай настал. Теперь у нас были только винтовки. В магазине – пять патронов. Командир роты товарищ Пекарский нас предупредил:

– Патронов – мало. А интервентов – много. Попусту жечь – запрещаю.

Слова ротного мы хорошо запомнили и патроны попусту не жгли. В этом полуподвале работали прикладами и штыками.

В кромешной тьме кричу:

– Кто тут сдается?

На крик отзывается все тот же голос с польским акцентом:

– То я, пан русский вояк.

Солдат стоял впереди. Можно было его пырнуть штыком и побежать дальше. Пожалел. Ведь он не сопротивлялся. Хотя перед этим «люисом» двух наших прекрасных товарищей лишил жизни.

Синюков, прокашлявшись, мне кричит:

– А нам комиссар твердил: будем выкуривать американцев.

Я товарищу популярно объяснил, как на политбеседе:

– В Америке, говорю, всякий сброд…

В тот день мы с товарищем Синюковым взяли в плен одного поляка, одного негра и одного канадца, бывшего украинца…