Русский капкан

48

В освобожденном от интервентов Шенкурске был задержан седобородый старичок, по виду старообрядец. Комендантский патруль на него не обратил бы внимание, если б на нем была одежка, какую носят пожилые люди его возраста.

Бросался в глаза потрепанный железнодорожный мундир явно с чужого плеча, с обвислыми краями форменная фуражка с надломленным козырьком, но зато на нем были добротные почти новые ботинки на толстой кожаной подошве. За плечами – видавший виды солдатский вещмешок.

Патрульных смутил мундир. В Шенкурске железнодорожников нет, как нет и железной дороги.

Задержали старика. Потребовали документы. Никаких документов при нем не оказалось.

– Вы откуда, папаша?

– Из Обозерской.

– Что забыли в Шенкурске?

– Ищу одного человечка.

– Как звать его?

– Насонов. Георгий Савельевич. Прапорщик.

Один из патрульных весело присвистнул. Нашел где искать прапорщика? Патрульные прикинули: «Лазутчик – не лазутчик? Да и какой лазутчик открыто будет искать прапорщика?» На лазутчика он не был похож. Принялись ему объяснять, что в Шенкурске белых давно уже нет.

– Ищите своего прапорщика где-нибудь в Архангельске, – втолковывали ему, дескать, что из старика возьмешь.

Пусть идет своей дорогой, может, когда-нибудь и до Архангельска дойдет: с давних времен по Руси кто только не бродит! Как вороны летают, так и люди ищут себе пропитание, и если нет голодомора, люди находят себе и пищу и одежку.

Старик – глаза молодые и шаг вроде не старческий – настаивал:

– Он служит в штабе армии у красных. А штаб армии, как мне известно, в этом селении.

Старика привели в комендатуру. Дежурный комендант, щеголеватый матрос из флотского экипажа, учинил допрос, но сначала создал соответствующую обстановку: из-под ремня достал маузер, положил перед собой – это чтоб задержанный чувствовал страх, строго посмотрел старику в глаза.

– Кто сюда вас прислал? – спросил без околичностей и выбритым подбородком показал на стол: – Вот сюда правду и только правду.

Врать старику не было смысла. Признался:

– Начальник нашей станции.

– Точнее.

– Косовицын Егор Захарович. Он мне и свою одежку дал, чтоб я в дороге не простудился. Ночи холодные, и снежок вместо дождика…

– Вы шли с какой целью? – спрашивал комендант, двигая по столу маузер.

Старик на оружие – ноль внимания: таиться было нечего, говорил как на духу:

– Егор Захарович, начальник нашей станции, велел разыскать прапорщика Насонова. Передать ему, что Фрося арестована.

– Фрося – она кто?

– Дочка Егора Захаровича.

– Кто ее арестовал?

– Белые. И в тот же день передали черным.

– Неграм, что ли?

– Неграм. Вчетвером за ней пришли. Увели в расположение своей воинской части.

– А что за часть?

– Американская.

– Ну и что Егор Захарович?

– Просил, чтоб Георгий Савельевич поторопился. Если Фросю заметут на Мудьюгу… оттуда не возвращаются…

Дежурный комендант вернул маузер за пояс – оружие для признания больше не потребовалось. Матрос принялся куда-то звонить, то и дело крутил ручку телефона, называл свою должность и фамилию. Фамилия у него была длинная и не русская. Но как дежурному что-то отвечали. Наконец комендант попал на знакомого товарища.

Слушая телефонный разговор, старик догадался, что в Мурманском крае моряк человек новый, прибыл с экипажем канонерки, но лодку потопили – расстреляли с аэроплана. Уцелевшие матросы, пока их не распределили по частям, постоянно дежурят по комендатуре.

И еще из этого телефонного разговора старик понял, что штаб армии уже за двести километров отсюда, где-то на подступах к станции Плесецкая.

Комендант доложил, что в центре города Шенкурск комендантский патруль задержал старик. Тот шел на связь с прапорщиком Насоновым.

– Если такового нет, – докладывал он кому-то, – задержанного как вероятного шпиона, пустим в расход.

Ему советовали не спешить.

– Имейте в виду, его надо будет кормить, – не говорил, а кричал комендант в телефонную трубку. И к задержанному:

– Дедушка, а харчишки у вас имеются?

– Тебе показать? – отвечал старик, не предполагая, что сейчас решалась его судьба.

– Мы вас подержим, пока не отыщем вашего прапорщика.

В штабе армии, куда звонил моряк, содержание разговора передали начальнику особого отдела армии матросу Лузанину (о задержанных в прифронтовой полосе обычно сразу докладывали ему). К счастью, тот знал Георгия Насонова, знал, что Насонов за линией фронта выполнял задание командования.

Пришлось коменданту непосредственно обращаться к командарму.

– У меня минута. Заходите.

Командарм был не один. За столом сидел молодой военный в легкой кожанке с орденом Боевого Красного Знамени, перед ним лежала знакомая штабным работникам папка с донесениями.

– Слушаю. – Командарм взглянул на Лузанина, давая понять, что тот оторвал их от важного дела.

Лузанин коротко изложил суть разговора с дежурным по комендатуре города Шенкурск.

– Фрося – это невеста товарища Насонова. – Командарм повернулся к молодому человеку в легкой кожанке.

Тот оторвался от чтения бумаг, переключил внимание на матроса. Лузанин отметил про себя: «Где-то раньше я его видел. А где?». Напряг память. Помнится, тогда был без ордена. Значит, вручили недавно. Светлая борода, типично русская, короткая челочка на правую сторону, слегка прищурены карие глаза.

Вспомнил! Этого светлобородого он видел всего лишь несколько минут в Шенкурске на причале. Тогда он, Лузанин, прилетал из Вологды на гидросамолете, а этот человек этим же гидросамолетом улетал обратно в Вологду. На пристани его провожали командарм и начальник штаба, измученный бессонницей товарищ Ветошкин. Все трое были одеты по-летнему, без плащей, хотя с утра моросил мелкий дождь.

– Кто это? – Лузанин шепотом спросил бойца из комендатуры, кивком головы показал на человека, который садился в кабину рядом с пилотом.

– Комиссар Кедров, – шепнул боец. – Член Реввоенсовета.

Как же он не узнал Михаила Сергеевича? Несколько раз они встречались по работе! «Как он изменился за год! – с горечью подумал о нем Лузанин. – Постарел, словно вылинял».

На Севере ходили разговоры, что товарищ Кедров в Москве председатель Особого отдела ВЧК. Это такая должность, где стареют не по дням, а по часам.

Матвей тогда еще не знал, что для Кедрова один только 1917 год вместил события на целую жизнь, а к этому времени он уже прожил добрый десяток подобных жизней.

В 1916 году Кедров вернулся из северного Ирана, где на Кавказском фронте служил военным врачом. В мае 1917 года он в Петрограде член Военной организации при ЦК РСДРП большевиков и одновременно член Всероссийского бюро большевистских военных организаций, редактор газеты «Солдатская правда», организатор газеты «Рабочий и солдат». С ноября того же года – член коллегии Наркомата по военным делам, комиссар по демобилизации старой армии. А когда в 1918 году американцы и англичане высадились десантом в Мурманском крае, он командует войсками Северо-Восточного участка Западной завесы, затем член Военно-революционного совета 6-й армии.

С этих пор, куда его жизнь ни кидает, в трудные для Республики моменты он – на Северном фронте, чаще всего в Архангельской губернии, и командарм 6-й всегда чувствует его надежное товарищеское плечо.

Михаил Сергеевич Кедров и Александр Александрович Самойло познакомились в Петрограде при необычных обстоятельствах – в самый разгар демобилизации старой армии. Комиссия уточняла списки генералов, которых следовало оставить для продолжения службы в новой, демократической армии. Речь зашла о генерал-лейтенанте Миллере – предлагать ему службу в Генштабе или не предлагать? Служба в Генштабе зависела от его желания служить народу демократической России.

– По разговорам, генерал Миллер толковый генштабист, – сказал Кедров. – Скоро он вернется в Россию, и мы ему предложим высокий пост. Новой армии нужны толковые профессионалы.

– А как будете ему платить?

– Как другим генералам – не больше и не меньше.

– Тогда он не согласится.

– Почему? Ведь он же русский человек!

– Насчет его русскости сомневаюсь, а вот то, что он страстно любит деньги – это уж точно. Кто больше даст, тому и послужит. По природе это расчетливый торгаш.

– Да ну? Генералы не бросаются на деньги. Для них, прежде всего, – честь.

– Не скажите, – возразил Александр Александрович. – Могу привести пример. Евгений Карлович перескакивал с должности на должность. Нигде долго не задерживался.

– Он ценный работник?

– Ничуть. Когда-то любил шиковать, быть на виду у высокого начальства. Помню, какие душевные муки он испытывал, когда его из Петербурга перевели служить начальником строевого отдела штаба Карской крепости. Он не прослужил там и половины года, подал рапорт о переводе в запас. И в запасе на окраине России едва не покончил с собой. Жена извела его приказаниями: служи дальше. Три года подряд он подавал рапорт за рапортом: желаю преданно служить царю и отечеству. Нашлась сердобольная рука – восстановила его в армии, перевела в распоряжение начальника Главного штаба. Всюду он козырял, что он женат на родственнице Александра Сергеевича Пушкина, а Пушкин как-никак великий поэт России, и негоже его родственнику прозябать за Кавказскими горами, ему подавай Европу. Он так и говорил: «Я рожден для Европы».

– Вы с ним, Александр Александрович, лично знакомы? – спросил Кедров.

– Учились в Николаевской академии Генштаба. Но выпускался он несколькими годами раньше, а вот квартировали по соседству, можно сказать, дружили семьями.

– Хорошо, с Миллером повременим, – согласился с генералом Самойло Михаил Сергеевич Кедров. – В новой, демократической армии торгашей не будет. И армию, по предложению некоторых товарищей, назовем вооруженными силами народной обороны. Кадры – это русские патриоты, беззаветно преданные своему Отечеству.

Кто-то из членов комиссии вслух произнес:

– Дай-то Бог…

И сейчас Михаил Сергеевич, оторвавшись от чтения какого-то документа, пытался уловить смыл разговора начальника особого отдела с командармом. Потом и сам принял в нем участие.

– Как я понял, девушка Фрося, – отозвался он, – это невеста прапорщика Насонова?

– Да, он у Миллера числится агентом и переводчиком в американском 336-м пехотном полку.

Кедров поправил:

– Числился, – и уточнил: – В большинстве случаев не сбылись надежды генерала Миллера на молодых русских офицеров, посланных в Америку на переподготовку. Новой России потребовалась новая молодежь, и она отозвалась, как писал наш незабвенный Михаил Юрьевич, заявила о себе странною любовью к Отчизне: и к дымку спаленной жнивы и к чете белеющих берез. Да и ко многому, что мы еще не осознаем, что предстоит нам защищать.

– И строить, – задумчиво произнес командарм и по-особому взглянул на свидетеля разговора двух умудренных жизнью людей.

Матвею Лузанину шел только двадцать третий год, а он уже вникал в судьбы людей наряду с опытными товарищами. Все они понимали: какое б ни было нашествие, русским нельзя терять Россию. В каждом русском живет Россия.

Сегодня речь шла о спасении девушки Фроси Косовицыной. Ей и таким, как она, продолжать Россию. Одному Георгию Насонову вряд ли защитить ее от заморских мерзавцев.

Если Фрося еще в Обозерской, то было бы целесообразно направить туда диверсионную группу захвата. Но тогда будут жертвы. Жалко терять своих бойцов. Пехотный полк, даже если он не в полном составе, против группы захвата – серьезная сила.

Кедров спросил:

– Американцы до сих пор в Обозерской?

– Тыл полка на месте, – ответил командарм, – а боевые подразделения разбросаны по западному флангу Северного фронта.

– Это хорошо, что мы имеем дело с американцами, а не с немцами, – говорил Кедров. – Люди бизнеса все перекладывают на деньги. С ними надо будет договариваться.

– Все это верно, Михаил Сергеевич. Но беда наша – нет у нас денег.

– А пленные?

– Пленные – не валюта.

– Как сказать…И есть подходящие кандидатуры для обмена?

– Такой товар мы найдем. Вот, к примеру, лейтенант Портер, сын очень богатого предпринимателя. По признанию лейтенанта, его отец стоит десять миллионов долларов.

– Лейтенант Портер, кто он по армейской должности?

– Артиллерист. Командир огневого взвода.

– Жаль, что артиллерист, к тому же командир. Такого офицера, пока идут боевые действия, обменивать не желательно. Он, весьма вероятно, даст честное слово не противодействовать Красной армии, но кто поручится, что этот кадровый специалист не наденет погоны и не встанет у орудия?… На этой мякине нас уже не проведешь. Некоторые доверчивые командиры поплатились расстрелом.

Командарм назвал еще одну кандидатуру.

– В прошлом месяце наши разведчики захватили английского репортера. Он на легковом автомобиле возвращался из Катунино в Архангельск. За рулем был штабс-капитан четвертого Северорусского полка. Штабс-капитана ликвидировали сразу же, а британского решили взять живьем. Британец отстреливался. Тяжело ранил двух наших товарищей…

– Вот его и пытайтесь предложить для обмена.

– Боюсь, Михаил Сергеевич, разведчики не согласятся. Дорого дался этот пленный. Он оказался журналистом. При нем была газета с его репортажем. Газеты мы передали в иностранный отдел. Оказалось, этот пленный репортер отъявленный расист. В своих репортажах настаивает русских истреблять, как медведей… Обменивать русскую девушку на какого-то мерзавца – душа протестует… Да и штаб фронта не даст согласия.

– А мы постараемся на дипломатическом уровне. Журналисты – народ корпоративный. Своего коллегу постараются выручить. Для желтой прессы это удар по их самолюбию: известного британского репортера командование экспедиционного корпуса обменивает на какую-то северянку… Для мировой прессы – сенсация. Это я вам утверждаю, как старый газетчик.

Сослуживцы лейтенанта отправили его родителям телеграмму. Портер-старший под нажимом жены – матери плененного сына – на деньги не поскупился. Он только уточнил: сколько и куда высылать доллары.

Фросю Косовицыну вывезти из Обозерской не успели. Начальник гарнизона, когда узнал, что ее выкупят, не стал препровождать в Архангельск. Он ждал выкупа.

Сын миллионера передал коменданту записку, в которой прозрачно намекал, чтоб арестованную никому не передавали, в ближайшее время она будет освобождена, а коменданта миллионер отблагодарит.

Михаил Сергеевич Кедров через своих друзей-медиков по телеграфу связался с Портером-старшим. Деньги возымели действие.

Девушка была выпущена на свободу. Но две недели в карцере гарнизона ей пришлось довольствоваться пайком арестанта. Хотя сам паек не вызывал протеста.