Русский капкан

32

В глубь тайги с величайшей осторожностью интервенты продвигались по трем направлениям.

Главным было железнодорожное. На это указывали внешние признаки: на юг до самого Плесецка тянулись эшелоны с людьми и техникой. В тихие осенние дни от Исакогорки до Емцы над тайгою клубились белесые дымы паровозов. В топки кочегары бросали березовые и сосновые чурки, заранее заготовленные и высушенные в просторных цехах лесопильных заводов Конедворья и Корабельного – прибрежных поселков в гирле Северной Двины.

Конная городская жандармерия только тем и занималась, что собирала машинистов и кочегаров, оставшихся после ухода красных с левобережных поселков – Исакогорка и Катунино. Там в хибарах ютился железнодорожный люд, не собиравшийся никуда эвакуироваться. Люди рассуждали просто: будет работать железная дорога – будет работа и у железнодорожников.

После смены властей и безвластия в Архангельске в пригородах мало осталось путейцев подвижного состава. Одни ушли на юг губернии, где временно закрепилась советская власть, другие пополнили местные партизанские отряды, в частности, Северодвинский, третьи удалились в тайгу, где еще сохранялись старообрядческие скиты, надежно запрятали казенное обмундирование, переоделись в шубейки и лапти, изображали из себя истовых старообрядцев.

Многих, конечно, находили, задабривали американской свиной тушенкой, черепашьим яичным порошком, прозрачным, как осколки битого стекла, горьковатым тростниковым сахаром, кокосовым маслом.

Никогда еще северяне не видели такого разнообразия экзотических продуктов! Но чтоб эти продукты регулярно отведывать, нужно было усердно сотрудничать с интервентами – помогать им в грабеже Русского Севера. При отказе, например, выполнять ремонтные работы подвижного состава – концлагерь Мудьюга, за порчу паровозов – расстрел. Обычно расстрелы осуществляла русская военная контрразведка. Она подчинялась непосредственно генерал-губернатору Северного края.

Далеко не всегда русские каратели справлялись со своими обязанностями, и тогда им на помощь приходили союзники. Они устраивали облавы на партизан.

Миссию палачей нередко исполняли солдаты 339-го пехотного полка и волонтеры славяно-британского легиона. Легион регулярно пополнялся поляками, поселившимися после подавления русскими войсками варшавского восстания 1831 года. Американцам и легионерам за каждого расстрелянного партизана военное ведомство США выплачивало гонорар. Несмотря на террор, сопротивление интервентам усиливалось. Уже в ходе наступления союзников на железнодорожном перегоне между разъездами Пукса и Ивакша был пущен под откос эшелон с боевой техникой. Более трех суток к вагонам нельзя было подойти: в пламени взрывались снаряды, жарким пламенем пылала тайга.

В ночное время, опасаясь диверсий, командование союзников запрещало давать эшелонам зеленый свет. Семафоры были закрыты до утра. Эшелоны стояли на запасных путях.

…В тот раз паровоз обслуживала бригада в составе двух человек: машиниста и кочегара – отца и сына Ряузовых. Конвоиром был приставлен высокий кряжистый негр с перебитым носом, какие бывают у боксеров или у дебоширов.

Негр по-хозяйски уселся за спиной машиниста, на колени положил автоматическую винтовку. Это был кавалерийский карабин системы Кольт. Когда отец-кочегар открывал топку, чтобы подбросить чурок, зыбкое пламя освещало конвоира, и он казался глыбой перегоревшей головешки. Так по крайней мере свидетельствовал живой участник тех событий Михаил Иванович Ряузов, работавший в те годы кочегаром.

Сын-машинист восседал на железном стульчике, смотрел на стоявший под парами порожняк.

В октябре темнеет рано. Эшелон с боевой техникой к условленному месту запаздывал. Там ему плесецкие партизаны приготовили фугас.

– Батя, нас сегодня ждут, – напомнил сын и уточнил: – А семафор закрыт. Это уже до рассвета.

– Беги, переводи стрелку, – тихо сказал он сыну и занял место машиниста.

Но конвоир, зорко следивший за паровозной бригадой, машинисту сойти с паровоза не дал.

– Назад! – крикнул негр по-русски.

Машинист поднял над головой масленку. Сказал:

– Букса горит!

– Назад! – негр повторил команду.

Машинист, не выпуская масленки, с высоты кабины пригнул на землю. Ему вдогонку выстрелил конвоир.

Отец видел, как сын упал, выпустив из рук масленку, с трудом поднялся, похромал к стрелке и все-таки перевел стрелку, дал поезду дорогу на магистраль.

Негр бросился переводить реверс на «стоп». Но его опередил машинист; тяжелым гаечным ключом нанес удар по голове. За долю секунды до удара конвоир нажал спусковой крючок. Пуля угодила машинисту в грудь.

Поезд набирал скорость. Два десятка вагонов грохотали, стучали чугунными колесами на стыках рельс, торопливо приближались к заложенному фугасу.

Вечер перешел в ночь. За болотом, прозванным в народе Великий Мох, еще тлела вечерняя заря, вдруг на многие версты осветилось таежное пространство. Пламя взрыва рыбаки видели на реке Онега.

Вслед за паровозом полетели под откос платформы с закрепленными на них орудиями.

Домой Ряузовы не вернулись. Молодого Ряузова интервенты повесили на станционной водокачке, старого, чудом уцелевшего, родня отыскала в Котласе, в военном госпитале Северного фронта.

В связи с этой диверсией генерал-майор Пул вызвал в штаб экспедиционных войск генерал-лейтенанта Миллера и сделал ему очередное предупреждение: приказал очистить железную дорогу от диверсантов.

– Это невозможно, – сказал генерал-губернатор. – Белая армия не располагает достаточным количеством войск, чтоб надежно обеспечить охрану коммуникаций. Что же касается конкретного случая, русская контрразведка уже ведет дознание. Есть некоторые результаты.

И Миллер доложил командующему, что вскоре стало известно на всей дистанции пути. Жертвы были минимальные: один солдат из числа железнодорожной охраны погиб.

– Это был конвоир, – доложил Миллер. – Но его гибель не связана со взрывом на железной дороге. Убит он до подрыва поезда. Конвоир, по всей вероятности, уснул…

Английский генерал располагал другими сведениями, более точными. В эшелоне были офицеры, которые поспешили к паровозу, взрывной волной отброшенному под откос.

В будке машиниста нашли обгоревший труп.

– Конвоир успел сделать два или три выстрела, – возразил русскому генералу генерал Пул. – Он убил машиниста. Только непонятно, почему машинист, а не кочегар пытался сбежать с паровоза. Почему-то кочегар оказался на месте машиниста… Здесь много неясного.

Генерал злобно выругался, но в раздражении, к чему обычно прибегал, на рычаг трубку не бросил, сжимал ее в руке, как рукоятку нагана. Экспедиционные войска только начали осеннее наступление, и вот – первые неприятности. О них нужно будет докладывать в Лондон. Крушение поезда с боевой техникой – это был первый серьезный прокол молодого генерала в ранге командующего всеми экспедиционными войсками. Теперь – как на это происшествие посмотрит британский премьер-министр и американский президент.

Реакция высших руководителей союзных держав, главных организаторов военного похода на Россию, была молниеносна: почему генерал Пул до сих пор не передал должность полковнику Айронсайду? Чем он был занят целый месяц?

До ноября работала следственная комиссия. Она установила, что генерал-майор Пул занимался делом, несовместимым с воинской службой. Под его наблюдением английские саперы заготовляли для него строительный лес и на транспортных судах отправляли в Соединенные Штаты.

Конечно, за такие провинности генералов не привлекают к уголовной ответственности. За гибель солдат и офицеров могли наказать в дисциплинарном порядке. Не наказали.

Повезло артиллеристам, сопровождавшим боевую технику: из двадцати вагонов восемь остались на рельсах, уцелели все орудия.

В штабе союзных войск было принято решение: впредь к машинисту и кочегару воинского эшелона приставлять двух конвоиров.

Принявший командование полковник Айронсайд вменил в обязанность русским контрразведчикам брать в заложники семью машиниста паровоза на период его нахождения в пути.

Вскоре прибывший на место происшествия корреспондент газеты «Геральд» задал полковнику несерьезный вопрос:

– А если машинист сбежит к партизанам?

Ответ был серьезным:

– Расстреляем семью. Для русских это – наука.

Жестокость интервентов порождала жестокость коренных северян. Участились случаи отравления солдат и сержантов экспедиционного корпуса техническим спиртом. В контрразведку наугад забирали стариков и женщин, выбивали из них признания, что именно они виновны в гибели военнослужащих союзных войск, отведавших крепких спиртных напитков.

Наученные горьким опытом, заморские гости заставляли первую рюмку отведать хозяйке, и если в спиртном не было яда, пили сами.

При таком угощении русских женщин почему-то Бог миловал. Видимо, они обладали секретом, как избежать яда: пили почти наравне с гостями – гости попадали в госпиталь или сразу на кладбище, женщины (так по крайней мере утверждали иноземные врачи) жаждали похмелья. Объяснение было одно: видимо, сказывалась привычка. Хотя от северянок мало что зависело.

Капитан британского крейсера «Сальватор» Б.Б. Биерер в штаб союзных войск докладывал:

«Четыре матроса, сошедшие на берег, были приглашены русскими женщинами на именины. Матросов угощали спиртным напитком местного производства. Матросы были отравлены. Двоих спасти не удалось.

По моему приказанию в дом, где матросов угощали, я выслал патруль. Но там никого не оказалось».