Русский капкан

34

Вашингтон и Лондон требовали от своих войск безостановочного наступления. В штабах уже называли дату, когда батальоны экспедиционного корпуса захватят Вологду. Потом командование союзных войск будет решать, в каком направлении наносить главный удар – на Москву или Петроград. Судя по европейской прессе, предпочтение отдавалось Москве: уже больше года там работало правительство Советской России – оно руководило борьбой по отражению интервентов.

На севере война шла главным образом на железнодорожных магистралях, связывающих Беломорье с Центром России. На карте железнодорожная магистраль была обозначена тонкой черной линией с названием станций и полустанков. Все населенные пункты соседствуют с болотами. Чем дальше на юг, болота все обширнее. По их топким берегам наступление вели главным образом батальоны белой армии. Солдаты брели, подвязав полы тяжелых от влаги шинелей, проваливаясь в наполненные водой илистые ямы.

Вода, вязкая, ледяная, сковывала движения. Для обогрева почерневшие от холода пехотинцы требовали поить их водкой, часто они отказывались удаляться от железнодорожной насыпи дальше, чем на сотню метров.

На открытых железнодорожных платформах вслед за наступающими ротами дымили полевые кухни. Были здесь и крытые вагоны, в них хранились продукты и сухие дрова.

В один из слякотных дней по переднему краю разнесся слух, что интенданты американского экспедиционного корпуса негласно продают своим офицерам русскую водку.

Вскоре поползли новые слухи, водка якобы по договоренности с командованием корпуса предназначалась русским пластунам, но пластуны, наступая по гиблым болотистым местам, забыли даже ее запах.

После ночного заморозка, приготовившись атаковать станцию Няндома, солдаты второй роты Четвертого Северорусского полка вместо того чтобы выстроиться в цепь, отправились брать приступом интендантский поезд. С криками «Даешь спирт!» ворвались в пульмановский вагон, где по предположению хранилась водка. Между интендантами и пластунами завязалась драка, перешедшая в перестрелку. Несколько русских солдат прикладами были сброшены с подножки вагона.

Положение спас польский волонтер, служивший поваром в англо-британском легионе. Он выбросил из вагона канистру со спиртом.

– Водка – вся! Нема больше.

Канистру открыли, стали разливать по котелкам. Пили как воду. Брать штурмом вагон не стали. Воспользовавшись паузой, поляк вызвал полевую полицию, уже окопавшуюся за передовыми цепями Северорусского полка. Пьяную роту вернули в исходное положение. Командование полка пообещало подвезти водку, как только красных выбьют из Няндомы.

Красные не выдержали яростной атаки. Станцию пришлось оставить с боем. Наступление приостановилось. Русские ждали обещанной водки. Офицеры предусмотрительно удалились в санитарный поезд.

Солдаты роты «джи» 339-го пехотного полка, наступавшие вслед за русскими пластунами, заняли станционное здание. После сытного ужина, приготовленного волонтерами-галицийцами, расположились на отдых. Американцы ночью не воевали.

Лондон и Вашингтон требовали от своих войск непрерывного продвижения на юг.

Обходы и охваты наступающие применяли все реже, а потом и совсем отказались, когда земля уже не пружинила, а податливо уходила из-под ног.

На откосах насыпей – окопы. Красноармейцы все чаще встречали интервентов штыками и гранатами.

Наспех подготовленные опорные пункты красных интервенты подавляли интенсивным огнем пушечной артиллерии.

Насонов и Тырин еще издали услышали стрельбу русских трехлинеек и короткие очереди американских автоматических винтовок.

– На путях – бой, – коротко объяснил Насонов.

– Значит, янки наступают, – сказал Тырин, поспешая за прапорщиком. – По стрельбе слышно.

Постояли, прислушиваясь. То, что какой-то опорный пункт атакуют американцы, сомнений не вызывало. Они создавали такую плотность ружейно-пулеметного огня, что можно было подниматься в полный рост и шагать прямо на окоп: после такого огня там мало кто уцелел.

Американцы не жалели боеприпасов – получали их с избытком, чего нельзя было сказать о бойцах Шестой Красной армии: каждая «цинка» патронов выдавалась командирам взводов чуть ли не под расписку, во взводах отпускали патроны поштучно.

Привилегией пользовались снайперы. На взвод, а то и на роту была одна снайперская винтовка. Лучшие стрелки проявили себя на стрельбище. Самым метким вручали снайперские винтовки. Гранаты выдавали только тем, кто умеет далеко и точно метать.

Несмотря на скудность снабжения оружием и огнеприпасами, Красная армия Северного фронта успешно сражалась с войсками Антанты.

На всех участках фронта бои шли с переменным успехом. Антанта по-прежнему давила техникой. И когда приходилось отступать, не однажды переходили в рукопашную.

Бойцы это вынужденное движение воспринимали как пружину, которая в нужный момент сжимается. Но когда та же Шестая Красная армия получала пополнение – несколько вагонов патронов и снарядов, картина менялась. Даже голодные бойцы шли в атаку, чувствуя, что родная трехлинейка или пулемет «Максим» может разить врага на расстоянии, а сзади огнем подбадривают свои орудия, поднималось настроение, усиливался наступательный порыв.

Впереди светила победа, и Белое море было таким желанным, что каждый красноармеец уже мысленно представлял дымы уходящих на запад кораблей Антанты.

– Георгий Савельевич, – говорил Тырин, пробираясь по мелколесью, – с нашими в данный момент лучше не встречаться.

– Потому что на нас белогвардейская форма?

– Встречают по одежке. А одежка у нас с иголочки.

– Это на тебе. Так распорядился начальник штаба. Негоже, сказал он, что какой-то мужичок сопровождает прапорщика Белой гвардии. По документам ты солдат 8-й роты 4-го Северорусского полка, кавалер Георгиевского креста. Где твой крест?

Тырин гордо распахивал новую солдатскую шинель с погонами 4-го Северорусского полка. Шинель подбирали и подгоняли на армейском вещевом складе. Особую гордость вызывали у Тырина ботинки с зимними обмотками. Ботинки, конечно, уступали американским, но были на крепкой кожаной подошве, а сама подошва, как и каблук, подбиты медными гвоздями. Такие гвозди не ржавеют, а значит, и держат подметку, пока не износится. Вместо просторной и теплой шапки на лисьем меху боец-кладовщик выдал ему серую зимнюю папаху.

Пока шли, выбирая места где посуше, Насонов учил Тырина, как русскому солдату держаться перед иностранцами.

– А если будут делать замечания? – уточнял Тырин.

– Делай глупый вид и посылай всех подальше. Про себя, конечно.

– Могу и не про себя.

– Нельзя. Они – союзники.

– Но не нам же!

– Но сейчас ты солдат 8-й роты 4-го Северорусского полка. Кстати, полк твой ведет бои на Онежском направлении.

В октябре темнеет рано. Нужно было торопиться, чтобы засветло выйти на сторожевое охранение.

Шли по мокрой лесной дороге, громко переговариваясь, чтобы их услышали на постах сторожевого охранения. Но их так никто и не задержал.

У железнодорожного разъезда наткнулись на колонну грузовиков. Под брезентом – бочки с надписью «Петролиум». В кабине с распахнутой дверцей сидел капрал, на коленях раскрытая консервная банка. Плоским армейским штыком ковырялся в мясных консервах.

Насонов к капралу обратился по-английски, не скрывая американского акцента:

– Дружище, это 310-й инженерный полк?

– А вы кто? Русские? – Капрал рассмотрел форму белогвардейского офицера.

– Угадал, дружище. Мы связные штаба Северорусского полка.

Какого именно полка Насонов уточнять не стал.

Капрал, так и не ответив, какому полку принадлежит автоколонна, лениво жевал консервы.

– Кто вам нужен?

– Майор Этертон, командир батальона.

Капрал рассмеялся, обнажая крупные, как у лошади, зубы, глазами показал на небо. Присвистнул:

– Этертон, ребята, тю-тю.

– Вернулся в Штаты?

– Проглотил русскую пулю.

– А майор Фурс?

– Этот жив. Пока. Вы его спрашивайте в штабе.

– А где штаб 339-го?

– Вперед и направо. Там вырубили просеку…Найдете. Рядом с пунктом питания.

– Питание – это здорово! Мы так, дружище, проголодались…

В каких-то метрах Насонов стоял около кабины грузовика. Капрал потчевал себя консервами. Запах тушенки нагонял волчий аппетит. Капрал заметил, что прапорщик сглотнул слюни.

– Держите, – протянул консервы. Неторопливо всем корпусом повернулся, просунул руку за спинку кожаного сиденья, выудил нераскрытую банку.

– Держи, солдат, – кинул под ноги Тырину.

Тот недоуменно взглянул на капрала, потом на прапорщика: как понимать – как помощь союзника или как милостыня?

– Бери, Иван, чего уж… – без тени раздражения сказал ему Насонов. – Союзники щедрые. Таким добром да еще в тайге не разбрасываются.

– А что нам стоит…Не побрезгуем…

Поднял. Банка была увесистая – ровно килограмм. Солдат экспедиционного корпуса съедает банку тушенки за один присест. В Красной армии похлебкой с такими консервами, да плюс две-три горсти ржаной крупы, – завтрак на целое отделение.

Сытно кормили американцев. За плохую кормежку американский солдат воевать не станет. Владельцы газет не жалели бумаги для освещения трудностей, которые встретили экспедиционные войска «при освобождении Русского Севера от власти большевиков». Американских солдат в печати называли героями. А героям полагается многое.

Ближе к зиме транспорты, направлявшиеся в Россию, грузили зимним обмундированием, продовольствием, боеприпасами.

Наконец-то Насонов и Тырин наткнулись на пост полевой полиции. Увидев русского офицера, американский полицейский по-русски, но с явно польским акцентом, воскликнул:

– Пан прапорщик, что в этом крае вы забыли?

Знакомый голос. Никак Зденек из 339-го полка?

– А вы что, пан Зелинский? – Насонов ему встречный вопрос.

Сержант Зденек Зелинский с белой повязкой полевой полиции весело отшутился:

– У русских, пан прапорщик, отвоевываем Россию.

Поляк издали узнал Насонова. Тот, в свою очередь, узнал сержанта. Весной они вместе плыли на «Олимпии», и Зелинский в летней парадной форме при входе в Кольский залив играл на трубе, представляя, что это не белая пустыня, а торжественно убранный костел, оставленный швабам на милой сердцу родине. И если бы семья не горела желанием разбогатеть, не уехала бы за океан. А чтоб разбогатеть, оказывается, надо было опять вернуться в Россию и уже с долларами начинать бизнес.

– Как твоя труба? – спросил Георгий.

– До трубы ли теперь, пан прапорщик? Помните Трончика? Ну, того, который вас постоянно обыгрывал в карты?

– Как же… Помню.

– Он больше не играет ни на трубе, ни в карты.

– Что так?

– Утонул в болоте.

– Он же здорово плавал?

– Так-так, пан Насонов. Океан переплыл, а в дрегве нашел себе могилу.

– Жаль хлопца.

– Я не жалею. А вы, русские, готовы всех пожалеть, даже тех, кто завтра вас будет убивать. И Трончик Россию не любил.

– А поляки – любят?

– Через одного. У Трончика был недобрый смех. Говорил: вот придет зима, Яцек, будет тебе труба… Войну, пан прапорщик, надо кончать до снега…Как вы думаете, до снега большевики подпишут капитуляцию?

– Надо их заставить.

– Золотые слова, пан прапорщик. Только кто заставит? Умеют воевать поляки. В нашем полку их больше половины, остальные – не вояки.

– А галицийцы? Вы о них так добре отзывались…

– Галицийцы – совсем не вояки. – И презрительно выругался: – Пся крев.

Вспомнил Насонов, как на крейсере яростно спорили новые американцы – поляки и галицийцы…Кто из них преданней служит Америке? Получалось, что поляки. Полякам на новой родине уютней. Их государственность никто не делит. Потому что ее нет. И любят поляки торговать, а не воевать. А если и воюют, то не они, а кто-то другой должен первым подниматься в атаку. Обычно это большая держава, Англия или Франция, с некоторых пор – Соединенные Штаты. Вот они пусть и воюют.

Сейчас об этом вспоминать не хотелось…

– Где сейчас штаб нашего 339-го полка? – спросил по-английски Насонов.

– На станции. Но майора Фурса там уже нет. Его батальон перебрасывают в Шенкурск, – откровенничал поляк-сержант. И уже как давнему приятелю, по секрету сообщил: – 339-й ждет подкрепление, тогда весь полк бросят на Шестую Красную армию. У красных кончаются патроны. И снарядов нет. Последний они бросили вчера.

Насонов изобразил изумление:

– Откуда известно?

– Перебежчик сообщил. Бывший офицер, подпоручик. У красных он ротой командовал.

Перебежчик не врал. Кто был ближе к артиллеристам, тот слышал их возмущение. В батареях крупного калибра оставалось по два-три снаряда на орудие. Их берегли для стрельбы по бронепоездам.

По распоряжению командарма-6 в лесу около разъезда Шожма в засаду были поставлены две гаубицы. Когда американцы возобновили наступление, сопровождавший пехоту бронепоезд уже в первые минуты боя был подбит этими гаубицами, и атака захлебнулась.

Пока ремонтировали паровоз, убирали с пути развороченную снарядом железнодорожную платформу, заменяли шпалы, о продолжении наступления уже не было и речи. Без поддержки бронепоезда пехота даже не поднимала голову.

Две гаубицы задержали интервентов на железнодорожном направлении больше, чем на сутки. В штабе фронта ни на минуту не прекращались переговоры с Петроградом и Вологдой. Не бездействовала и Москва.

По арсеналам искали боезаряды любого калибра. Что находили, под охраной отправляли на фронт.

В эти ненастные октябрьские дни помогли туляки. Рабочие складов боеприпасов собрали вагон снарядов среднего и крупного калибра и сто тысяч патронов к трехлинейным винтовкам системы Мосина и к станковым пулеметам системы «Максим». На окружных складах два двухосных вагона загрузили зимним обмундированием. И все это добро под усиленной охраной московских чекистов отправили на Северный фронт.

Конечно, это была капля в море, но именно она, эта капля, в конце ноября помогла остановить интервентов на железнодорожном направлении.

Помогли! Но остановили бойцы 156-го стрелкового полка, сформированного из рабочих Северной железной дороги и солдат, вернувшихся на родину с разных фронтов мировой войны.

Как пригодилось оружие, вовремя вывезенное с военных складов города Архангельска!

Петроград передал Северному фронту после ремонта 12 полевых орудий и к ним 12 орудийных лафетов. Командование Петроградского района обороны заверило реввоенсовет Северного фронта, что в ближайшее время после капитального ремонта на фронт поступит 12 гусеничных тягачей к полевым орудиям.