Русский капкан

28

Шсстая Красная армия с трудом сдерживала нарастающий натиск интервентов. Командарм Самойло запрашивал штаб фронта, как скоро прибудет обещанный дивизион полевой артиллерии.

– Петроград пообещал, значит, будет, – отвечали по телеграфу со штаба фронта. – А пока – держитесь.

Армия держалась, несла потери в личном составе. Вместо трехбатарейного дивизиона по железной дороге была доставлена батарея тяжелых пушек-гаубиц из Кронштата и вагон боеприпасов.

Это уже весомая поддержка. Теперь, казалось, Северная Двина южнее устья Ваги была под защитой. Но быстроходные катера интервентов прорвались к Шенкурску и высадили крупный десант.

А дожди все усиливались, переходя в снег…

Шестой Красной армии в некоторой мере помогала дождливая осень. Но дожди, хоть и считались нейтральными для воюющих сторон, в равной степени досаждали всем, особенно тем, кто был плохо обмундирован и не накормлен.

С ночи на лесной массив крупными хлопьями падал мокрый снег. Слева от железной дороги до самой Ваги стояла хрупкая тишина. Под соснами, едва притрушенными снегом, чавкала вода.

Двое – невысокого роста прапорщик в брезентовом плаще и проводник из лесного патруля, двигались напрямик, звериным чутьем угадывая, что идут строго на юг.

О дороге не могло быть и речи, так как ее никогда тут и не было. Это вечная глухомань – укромное место для беглых каторжан. Даже охотники на лося и медведя эту глухомань обходили стороной. Она пользовалась дурной славой. Разве что в крещенские морозы рисковали смельчаки достать из берлоги косолапого, и то не всегда у них получалось. Летом, ближе к осени, грибники натыкались на клочья полушубков, находили куски катанок. А кому все это принадлежало, оставалось тайной.

Проводник, Иван Тырин, в прошлом работник пилорамы, принадлежавшей отцу прапорщика, в эти дебри никогда не забирался, но в довоенные годы лес рубил поблизости устья Ваги. От старожилов он слышал, что на юге Архангельской губернии, невдалеке от Шенкурска, есть такое место, которое называют гиблым. То ли болота там такие, которые в мгновение ока засасывают, то ли обитает медведь, который питается человечиной. Словом, место и в самом деле – гиблое.

Но если от железной дороги двигаться сначала строго на восток, а потом, не доходя сорок верст до Ваги, повернуть строго на юг, как в глухом лесу ходят по азимуту, можно выйти на песчаные массивы Шенкурска. За песчаными перелесками в сухую погоду виден город. По сути, это большая лесная деревня с каменными домами в центре. Украшением города была церковь, служившая для охотников и грибников надежным ориентиром. С нее, даже в дымке, хорошо просматривается почти до самого устья полноводная Вага.

Иван Тырин в глухом непроходимом лесу вывел Георгия на заимку, где в былые годы перед тем, как бежать за границу, каторжане под честное слово нанимали проводников из числа старообрядцев, и те по тайным тропам вели беглецов через Карелию и Финляндию до Ботнического залива; если пролив не был скованный льдами, на лодках местных рыбаков, обычно в ненастные ночи, переправляли в Швецию, там уже – Европа, для русских каторжан какая-никакая, а – свобода.

Когда подходили к заимке, уловили дым костра. Под моросящим дождем сосновый дым стлался по ельнику, царапал горло.

– Никак охотники? – шепотом спросил Насонов.

– Вряд ли, – так же шепотом ответил Тырин. На всякий случай заслал патрон в патронник, сделал шаг короче, а ступню мягче.

Пока никто их не заметил, можно было осмотреться.

– Подойду поближе. Послушаю, – шепнул Насонов. От заимки доносились удары топора: рубили сушняк. Вскоре послышались голоса, кто-то кого-то окликал. Английские слова. Беззлобная солдатская ругань.

– Янки.

– Далеко забрались, – шепотом отозвался проводник. – Не иначе, как с проводником из местных самоедов.

Остановились. В сумраке снег падал крупными хлопьями. Насонов из рюкзака достал офицерскую куртку с погонами прапорщика и зимнюю офицерскую шапку. Застегнул портупею, наган спрятал за пазуху. В барабане все семь патронов были на месте.

– Стрельбу не открывай. Только в крайнем случае, – наказал Тырину. – Жди меня в ельнике.

– А если вас долго не будет? – спросил проводник, – Что мне делать: возвращаться в отряд или пробираться в Шенкурск?

– Если я через час не вернусь, направляйся в город. Разыщи командарма Самойло. Передай портфель. Доложишь, что мы наткнулись на янки. Их несколько человек. Видимо, это диверсанты. Мне надо будет уточнить, куда они направляются.

– Чего проще! – обрадовался проводник. – Я вам приведу пленного.

– Не получится, Иван, – засомневался Насонов. – Янки – крепкие вояки. Мы вдвоем даже одного вряд ли одолеем.

– А тут и сила не потребуется, – сказал проводник. – Я умею по-старинному лечить зубы.

И опять со стороны прапорщика последовало уточнение: «А это как?»

Иван Тырин владел приемом, которым зубные лекари в древности пользовались на Руси. Если человеку требовалось удалить больной зуб, неожиданно для больного, его сзади били по темени скалкой, обмотанной мешковиной, и пока человек не очнулся, у него щипцами выдергивали наболевший зуб.

– А когда пленный придет в себя, вы его допросите? Вы же умеете по-ихнему.

При Тырине Георгий читал и тут же переводил найденную в лесу листовку. Листовка предназначалась для иностранных солдат, заблудившихся в тайге.

Пришлось на американце, справлявшем естественную надобность, испытать метод древней лечебной практики.

Не имея такого рода опыта «лечения» зубов, проводник перестарался: солдата оттащили в глубь леса, подальше от избы, где находились диверсанты, и в густом ельнике стали приводить его в чувство.

Очнулся солдат, когда с него сняли теплые ботинки и ноги подержали на холоде. Американец открыл глаза, с трудом шевеля языком, спросил:

– Это ты, Джери? Где моя винтовка?

– В городе, – ответил по-английски прапорщик.

– Шенкурск взяли?

– Взяли.

– А корабли так и не подошли?

– Подойдут.

– А что со мной? Я ранен? Голова раскалывается… Знобит. Кто снял с меня ботинки? Где они, Джери? Почему я тебя не узнаю?

– Ботинки вернем, если скажешь, куда вы направляетесь.

Не сразу, но солдат признался, что это диверсионный отряд второго экспедиционного корпуса. Перед отрядом поставлена задача до подхода кораблей внезапной атакой захватить городскую пристань и обеспечить высадку десанта.

Американец оказался покладистым. Убедившись, что имеет дело с красными, охотно отвечал на вопросы русского прапорщика. Не убирая руку от темени, постанывая от боли, ждал удара от русского, заросшего до самых глаз черным лохматым волосом. Этот русский стоял сбоку и держал в руке короткое полено с намотанной на нее какой-то серой тряпицей.

Солдат уже догадывался, что его ударил по голове именно этот русский, поэтому – он уже убедился – лучше всего отвечать правдиво, иначе отсюда живым не выбраться.

– Я пойду с вами, только меня не убивайте, – говорил пленный, заглядывая в глаза шагавшему сзади прапорщику.

– Что он хочет? – подал голос молчавший до сих пор Тырин.

– Просит, чтоб мы его не убивали… Может, мы его отпустим?

– А они наших бойцов отпускали? Вся Мудьюга завалена трупами красноармейцев и подпольщиков… Пленный, он, видать, хитрый, сразу согласился идти с нами. Вдруг по дороге будет возможность убежать? Они хитрые, эти янки. Как они с нашим лесом мухлюют!..

И все же без всяких неожиданностей удалось довести его до переправы. Стали, махая шапками, вызывать лодку.

И вдруг, у самого берега, как из-под земли появились люди. Потрясая винтовками, загалдели повелительными голосами:

– Кто такие? Бросай оружие!

По бушлатам и шинелям без погон первым узнал Иван Тырин, что это матросы и красноармейцы.

– Чего орете? Мы – свои.

– Свои, это которые?

Вооруженные люди подошли поближе, кто-то включил фонарь. На тужурке Насонова блеснул офицерский погон. И тут уже чуть ли не перепуганный крик:

– Ребята! Беляки! Окружайте!

Тырин успел из-за пазухи выхватить гранату, поднял над головой.

– Не подходи! Взорву!

Было не так темно, чтоб не разглядеть, что у бородача в руках.

– Мы – свои! – кричал Тырин. – Ведем в штаб пленного американца.

Кое-как разобрались. Убедившись, что это красноармейский патруль, Насонов назвал фамилию командарма, сказал, что командарм его ждет из-за линии фронта.

В сопровождении красноармейцев группу задержанных привели в кирпичное двухэтажное здание лесотехнической школы. Здесь размещался штаб Шестой Красной армии.

По случаю военного времени школа не работала. Учащиеся третий год были на каникулах, а мастера-преподаватели – в отпуске. Сам заведующий, известный в Северном крае лесовод Артемьев, уже больше года в Шенкурске не показывался, пропадал где-то на речке Уксоре, на своей летней даче. Летом – рыбачил, зимой – охотился на медведя. Обе его замужние дочери с малолетними внуками проживали в Архангельске, он их поддерживал рыбой и мясом, передавал через своих людей.

Когда Артемьев узнал, что иноземные войска захватили город и в Обозерской расстреляли архангельский губернский совет, неожиданно вернулся в Шенкурск, случайно на улице встретил Насонова. Тот шел с группой вооруженных людей, но не под конвоем. И Артемьев был не один, а с зятем. Они Насонова узнали сразу. Постояли, поговорили. И вдруг при Насонове Артемьев стал упрекать зятя:

– Не заболей ты, Михаил, чехоткой, и тебя б уложили в яму. Я тебе говорил: занимайся лесом, а не политикой. Ты лесничий от Бога. На кой черт полез во власть?

– В Совет меня люди избрали. Как бывшего каторжанина, – словно оправдывался зять.

– И что теперь намереваешься делать? Поговори вот с прапорщиком, – показал на Георгия. – Это свой человек. Он тоже не стал заниматься политикой, сбежал из армии и правильно сделал.

– Я в Красной армии, – уточнил Георгий.

Заведующий тут же нашелся:

– В Красной – это не политика, это служение народу. Так я понимаю?

Заведующий лесотехнической школой оказался человеком разговорчивым, еле отпустил Насонова. Прапорщика ждали в штабе.

На следующий день Артемьев разыскал Насонова, и разговор продолжили уже в доме у зятя. Зять собрался отправиться в Архангельск. Вдвоем с Насоновым сейчас они отговаривали его от поездки.

– Ты же болен. Куда тебе… – соглашаясь с Артемьевым, убеждал Георгий своего нового друга. – Окрепнешь – вместе пойдем. На наш век интервентов хватит. Мы еще повоюем.

А тесть – как подзуживал:

– Интервенты на Архангельске не остановятся. Они и к нам пожалуют, в нашу глухомань. Если высадились – будут грабить. Лес вырубят, пустыню оставят.

– Оставят, если будем на печи отлеживаться, прятаться по заимках… – отвечал зять. – Вот я подлечусь маленько, попью медвежьего жира. Да что я… Все вместе отстоим свою власть.

– Чем? – с укоризной говорил Артемьев. – У них корабли, аэропланы…Они же нас техникой задавят.

– А мы их – людьми.

– Ну, дай-то Бог…

– На бога надейся… – намекнул зять.

– Безбожник…Молитва тоже силу имеет, – напомнил тесть. – Добрая молитва силу крепит.

– Тут я с тобой, батя, согласен.

– Вот и ладно, – сказал тесть и осенил себя перстом по-старинному. – Если нужна будет помощь, вся тайга поднимется. Да что тайга – вся Россия. Как в старину. Били поляков, били французов…Били германцев. А теперь вот этих – из-за океана. Народ не потерпит… Откуда б не явились.

Зять Артемьева, Иван Антонович Березин, не долечившись, вернулся в Архангельск, но город уже был оккупирован. Жену с тремя малолетками новые хозяева поместили в конюшню.

В их доме поселились две американки – Беатрис Гослинз и Альма Форстер. В госпитале они работали сестрами милосердия.

Иван Антонович с ними познакомился, признался им, что у него закрытая форма туберкулеза. Они привели к нему врача-негра. Тот долго его расспрашивал, где он достал такую болезнь. И когда врач узнал, что зять Артемьева заболел на каторге, выразил сочувствие.

– А чем лечились? – спросил.

Каторжанин ответил, не таясь:

– Жиром медведя.

– Продолжайте лечение этим же лекарством. Вы на стадии полного выздоровления, – обнадежил негр.