С Антарктидой — только на "Вы": Записки летчика Полярной авиации

«Грязное» топливо

Но вернемся в «Мирный», к плановым полетам. Петр Павлович, как всегда, находимся там, где объем летной работы больше всего. На этот раз — на шельфовом леднике Эймери, где научные исследования разворачивались широким фронтом. Мы с Заварзиным летали на «Восток». Дела шли хорошо, и это убаюкивающее благополучие все больше стало меня настораживать. Каким-то непостижимым образом, в нем имеют привычку зарождаться неприятности, которых, как правило, перестаешь ждать.

Экипаж в этой экспедиции у меня совершенно новый, хотя, лучше ли, хуже ли, но с каждым я уже был знаком. Второй пилот — Толя Дуксин, года на два старше меня, вполне состоявшийся летчик. Он служил до того, как попал в «Полярку», в истребительной авиации, летал на Су-17Б, стал летчиком-инструктором. Но, волею судеб, с ВВС ему пришлось распрощаться. Ко времени ухода в 18-ю САЭ Дуксин успел полетать в Арктике, приобрести определенный опыт, а вот мне работать с ним в Союзе не довелось. Единственный из нас он имел два высших образования — техническое и гуманитарное, отлично знал английский язык.

Штурман — Слава Дарчук, помоложе меня, но для своих лет опытный и надежный специалист, успевший полетать и в разных регионах страны, и в высоких широтах.

Бортмеханик Николай Нилович Чураков — самый старший из нас, по моим меркам — «старик», поскольку ему уже было за пятьдесят лет, он отлично летал не только в Арктике, но и работал в Антарктиде до того, как я в нее попал. Он меня подкупал каким-то душевно-добрым отношением к Ил-14, иногда мне казалось, что Нилыч ухаживает за ним, как за живым существом, и тот отвечает ему взаимностью. В труднейшем полете на «Новолазаревскую» машина вела себя безукоризненно, словно понимая, что малейший сбой в ответ на наши с Дуксиным движения штурвалом и педалями может привести к беде и тем самым она подведет Чуракова.

Единственный, с кем мне уже довелось раньше работать в одном экипаже в Арктике, — радист Борис Сырокваша. С ним мы горели в Тикси... Его основной чертой характера была надежность.

В одном из полетов на «Восток», когда после разгрузки мы уже собрались возвращаться домой, получаем радиограмму: «По прогнозу погода в «Мирном» ухудшится...» Решили лететь, предварительно заправившись дополнительно топливом из тех запасов, которые завезли нам сюда для полета к Южному полюсу. Если все-таки погода «прижмет», уйдем на Эймери, где она, как правило, лучше, чем в других районах Антарктиды.

— Боря, как связь?

— Устойчивая, командир, — успокоил нас Сырокваша.

— Помехи?

— Практически, нет.

— Ну, тогда поехали.

Мы вылетели первыми, Заварзин на тридцать минут позже. При подходе к «Комсомольской» бортмеханик переключил питание двигателей на топливный бак, который мы заправили на «Востоке» из запасов.

— Николай Нилыч, — я сразу уловил неладное, — видишь, давление топлива в правом двигателе падает?

— Вижу. Или насос барахлит, или фильтры забивает. Скорее всего, фильтры — давление падает медленно.

Прошло еще несколько минут и давление упало ниже всех допустимых пределов. Неприятно засосало под ложечкой. Казалось бы, что переживать? Но мы шли мы на высоте трех с половиной тысяч метров, а ледник под нами был всего в шестидесяти-семидесяти метрах. На одном двигателе машина на такой высоте не пойдет — в этом случае теоретически потолок у нее две тысячи метров, а практически — еще метров на триста меньше. Полет возможен только с потерей высоты, но снижаться некуда — под нами лед. Связался с Заварзиным:

— Володя, бак с топливом с «Востока» не включай, похоже, оно некондиционное. У нас, кажется, забились фильтры, такого раньше не было. Что будешь делать?

Заварзин думал недолго:

— Пойду на «Эймери». А ты?

— Пройдешь «Комсомольскую», «привяжешься» к ней и иди к Москаленко. А я пойду в «Мирный». На маршруте к «Эймери» высота ледника растет, а если движок совсем «сдохнет», придется идти на вынужденную. Санно-гусеничные поезда в эти районы не ходили: как нас искать будут? Поэтому пойду строго по дороге, где, в случае чего, и сяду.

— БЦН включил?

— Да, — мы включили дополнительные насосы, падение давления на какое-то время приостановилось, затем оно снова поползло вниз, — но это плохо помогает. Видимо, все-таки шелковый фильтр забило...

Мы разошлись.

— Боря, — попросил я бортрадиста, — свяжись с «Мирным». Скажи, что идем к ним, пусть готовятся к приему нашего Ил-14. Постараемся дотянуть на одном двигателе.

Но «Мирный» хорошо слышал наши переговоры с Заварзиным, и реакция руководителя полетов оттуда была очень оперативной:

— Прилет в «Мирный» категорически запрещаю. Погода ухудшается. Идите на «Эймери».

Меня это неприятно удивило. Анатолий Федорович Головачев находился в «Молодежной», а здесь его напарником работал бывший командир эскадрильи военно-транспортных самолетов из Тикси, и уж от него-то я меньше всего ожидал столь категорического «нет».

— Жилка-то у парня потоньше, чем у Головачева, — хмуро бросил Дуксин.

— Не нам его судить, — оборвал я Анатолия, — он в Антарктиде впервые и, похоже, не понимает, что на одном двигателе мы до «Эймери» не дойдем, а найти нас потом будет непросто.

— А что же инженер молчит?

Я лишь пожал плечами. С ним тоже не повезло. Он не был эсплуатационником, в «Мирный» попал с командной работы — пробился через друзей в УГАЦ, считая, что здесь и денег подзаработать можно, и мир посмотреть. Ил-14 он знал плохо, но это до поры, до времени нивелировалось работой отличных авиатехников.

Инженер тоже поддержал руководителя полетов, запрещая нам посадку в «Мирном».

— Боря, передай еще раз: иду в «Мирный», и никаких гвоздей. И запиши эту команду в свой журнал! Отбей телеграмму Москаленко о нашем решении.

Петр Павлович нас отлично понял и дал «добро» на полет в «Мирный», хотя я понимал, как тяжело он на это шел: погода в районе аэродрома резко ухудшилась.

«Вот и все, — подумал я, — теперь только вперед». Взглянул на Дуксина, оглянулся назад. Лица у ребят спокойные, единственное, что отличает этот полет от других, — отсутствие шуток и добродушного «подкалывания», которыми мы обычно обменивались в рейсах.

Время тянется медленно, сизая дымка затягивает горизонт. Ил-14 идет с небольшим снижением, но и ледник ползет под уклон.

— Командир, — в голосе обычно невозмутимого Сырокваши прорывается плохо скрываемая злость, — опять «Мирный» блажит, требуют, чтобы мы шли на «Эймери».

— Кажется, это уже в шестой раз? — мне совсем не хочется, чтобы экипаж задергали совершенно бессмысленными приказаниями задолго до посадки, когда всем нам придется работать без права на малейшую ошибку. Черт подери, эти люди, сидя в тепле и покое, дрожат за свою карьеру больше, чем того допускают приличия! Ведь, если с нами что случится, они и так уже подстраховались добрый десяток раз.

— Ты, вот что, Борис, — я обернулся к Сырокваше, — погоду прослушивай, а отвечать — не отвечай. Или, если выйдешь на связь, то только с одним: «Дай погоду». Взял ее и уходи со связи...

— Это нарушение всех правил, командир, — улыбнулся Дуксин.

— Хочешь, сиди слушай, — повторил я бортрадисту, — а не хочешь, выключи свое радио на фиг... Идем только в «Мирный».

Серая ниточка дороги то проявляется, как на плохой фотобумаге, то исчезает. Все ее повороты мне знакомы наизусть и нет необходимости спрашивать штурмана, сколько еще осталось лететь. Второй двигатель работает на пониженном режиме, но хоть какая-то тяга в нашем распоряжении есть. Дуксин и Чураков поглядывают на приборы, но ничего предпринимать нельзя, чтобы не ухудшить положение. Все наше внимание занято тем, как удержать высоту и скорость при несимметричной работе двигателей. А еще приходится постоянно присматривать подходящие посадочные площадки на тот случай, если оба они выйдут из строя. Сейчас мы делаем то, чем наши «старики» в начале развития авиации занимались постоянно, — моторы были очень ненадежными... Несладко же им приходилось.

«Если придется садиться, — думаю я, — хорошо бы не подломились лыжи. Передувы-то высокие... Но уходить от дороги нельзя. Здесь нам и самолет что-то может сбросить, и санно-гусеничный поезд подвезет все необходимое...»

— Командир, прошли «Восток-1», — докладывает штурман.

— Вижу.

«Значит, до «Мирного» осталось 660 километров. Высота сейчас — 3300 метров. К «Пионерской» она снизилась до 2700, — мозг услужливо подсказывает нужную информацию, — там уклон ледника увеличивается и поэтому можно будет уменьшить режим исправно работающего движка».

Когда снизились до высоты две тысячи метров, на душе у всех немного отлегло — теперь можно идти и на одном двигателе. Бледность с наших лиц ушла, в кабине стало побольше кислороду, ведь мы спускались к морю.

«Движкам тоже стало полегче, — подумал я. — Глядишь и выпутаемся».

— Боря, как погода в «Мирном»?

— Пурга. Сильный ветер. На пределе погода.

— Толя, — я окликнул Дуксина, который пилотировал Ил-14, давая мне возможность передохнуть перед заходом на ВПП, — кружить не будем. Садимся с ходу.

— Понял, командир.

— Зайдем не с левым разворотом, как обычно, а с правым...

— Хорошо.

— Командир, БЦН выключить?

— Ни в коем случае...

Зашли. Сели. Снежный заряд ударил в машину, когда мы заруливали на стоянку. Ил-14 заскрипел, задрожал. Было такое ощущение, что Антарктида сделала это со злости, из-за того, что мы все-таки проскользнули в «Мирный». Заглушили двигатели, оделись, вышли из самолета.

К нам подлетел инженер:

— Ну вы, ребята, даете! — в его голосе слышалось наигранное восхищение. — Дотопали! Сейчас запустим, погоняем движки, посмотрим, что с ними...

Мы молчали. Я почувствовал, как в душе закипает злоба. Самая натуральная злоба. Повернулся к нему:

— Ничего не трогать. Никаких запусков! Начинается пурга. Машину зачехлить! Фильтры на обоих двигателях опломбировать! — это уже инженеру по ГСМ Гарику Загарову. — И никому к машине не подходить!

— Евгений Дмитриевич... — растерялся инженер по эксплуатации, — мы же...

— Все! Кончится пурга, придем все вместе и будем смотреть, в чем причина.

— Нет, Евгений Дмитриевич...

— Петрович! Что вы беситесь? — я еле сдержал гнев. — Вас кто-то обвиняет, что вы плохо подготовили Ил-14 к полету, что по вашей вине произошел отказ? Нет... Мы же в воздухе не можем определить, почему движок барахлить начал. Может, производственный дефект, может топливо дрянное, которое на «Востоке» залили... Откуда мы знаем?! На первый взгляд оно было чистое, нормальное. Бортмеханик у нас с богатейшим опытом, слава Богу, из бочек не одну сотню раз заправлялись... К тому же топливо готовили для полета к Южному полюсу. В общем, надо смотреть...

— Все это так, но я бы погонял двигатель... — инженер тупо стоял на своем.

— Так, — я вдруг почувствовал, как ко мне пришло какое-то ледяное спокойствие. Какой смысл жечь свои душевные силы, которых и так почти не осталось после полета, на этот дурацкий спор, — что вы мне сейчас его газами будете пробовать? Ну, «пробьете» пробку на шелковом фильтре. Но здесь, на земле, давление совсем не то, что в воздухе, на «Востоке». И причина отказа останется неизвестной. А нам надо знать причину.

Нет, никаких фокусов не будет! И если вы сейчас не отойдете от самолета, я возьму ракетницу...

— Командир, мы же хотим только...

— Вон от самолета! Зачехлить и не трогать! — я повернулся к бортмеханику. — Нилыч, швартуйте машину к трактору, видишь, ветерок разыгрывается.

— Будет сделано, командир!

— Как дела у Заварзина? — спросил я. Вокруг нас уже сгрудились все, кто был на аэродроме.

— Сел на «Эймери». Все в порядке.

— Ну и хорошо. Поехали домой.

Весь день мела пурга. К утру ветер стих. Успокоились и мы. В экипаж пришел инженер по ГСМ:

— Командир, я хотел бы заглянуть в движок...

— Гарик, я тебя знаю не первый день и полностью доверяю, — мне и самому не терпелось узнать, насколько серьезен дефект, — время-то не ждет, полеты надо продолжать. — Бери инженера и бортмеханика и начинайте смотреть. А я — следом за вами.

Когда я подъехал, двигатель был уже открыт. Загаров показал мне лист бумаги, на котором лежала добрая пригорошня чего-то, похожего на липкий песок.

— Фильтр промыли?

— Нет, только выскребли эту гадость.

— Инженер видел?

— Видел.

— Промойте фильтр, поставьте, отгоняйте двигатель. Если не будет при этом никаких неприятных нюансов, будем считать, что весь инцидент исчерпан. Но теперь-то нам причина ясна. Согласен?

Загаров улыбнулся:

— Конечно, согласен.

— Ну, пробили бы вы бешеным давлением эту пробку на земле, а что дальше? Мы ведь так и не знали бы, отчего да почему движок барахлил, А нам с ним на «Восток» ходить...

Как попало «грязное» топливо на полюс холода, мне так до конца и не удалось выяснить, хотя усилий и времени потратил на это немало. Обычно бочки перед тем, как в них заливают бензин, тащат на ДЭС, где их пропаривают, чтобы они были стерильно чистыми. Скорее же всего, в тех бочках, из которых мы закачали топливо на «Востоке», раньше хранилось масло селективной очистки. Такой вывод мы с Загаровым сделали по характеру примеси в фильтре — она напоминала глинозем, с помощью которого и очищают авиационное масло. Потом кто-то сказал, что бензин из одних бочек переливали в другие — какая-то нужда заставила... В общем, концов этой истории так и не удалось найти, но Судьба нам явно улыбнулась, дав возможность дойти в «Мирный».