Сан-Феличе. Книга вторая

CXC. ПАТРУЛЬ

Едва прозвучал двенадцатый удар, как новый тюремщик, которого до сих пор можно было принять за статую Ожидания, вдруг ожил и, словно движимый внезапным решением, не спеша, но и не задерживаясь, взошел вверх по лестнице. Если бы кто-нибудь услышал его шаги, если бы его заметили, если бы ему стали задавать вопросы, он мог бы ответить: «Пока здесь нет моего отца, мне велено сторожить тюрьму, и я сторожу».

Но в крепости все спало: никто его не видел, никто его не слышал, никто не задавал ему вопросов.

Достигнув третьего этажа, он прошел через весь коридор до самого конца и повернул обратно, но теперь он шел осторожнее, заглушая шаги, затаив дыхание и прислушиваясь.

Внезапно он остановился перед дверью камеры Сан Феличе.

В руке он держал наготове ключ от этой камеры. Он вставил ключ в замочную скважину и повернул его с такой осторожностью, что едва можно было уловить лязг железа, прикоснувшегося к железу. Дверь отворилась.

На этот раз ночь была темная, ветер свистел в прутьях оконной решетки, и само окно невозможно было различить во мраке.

Молодой человек ступил вперед, сдерживая дыхание.

Глаза его тщетно искали узницу, он шепнул:

— Луиза!..

Его ухо уловило чуть слышный ответ: «Сальвато!» — и в тот же миг чьи-то руки обвили его шею, чьи-то уста прижались к его устам.

Радостный шепот смешивался с пламенным дыханием. В первый раз после суда, а значит, после разлуки, Сальвато и Луиза сжимали друг друга в объятиях.

Вероятно, Сальвато еще днем знаками предупредил Луизу о своем приходе, чтобы она не испугалась и не вскрикнула от неожиданности. Вот почему, полная надежды и тревоги, она ждала, пока Сальвато окликнет ее, и только потом откликнулась сама.

Их сердца, столь глубоко преданные друг другу, сблизились, и молодые люди замерли в молчаливом экстазе.

Первым очнулся Сальвато.

— Луиза, любимая, нельзя терять ни секунды: настал роковой час, он решит нашу участь. Я говорил тебе: «Будь спокойна и терпелива, мы умрем вместе или будем вместе жить». Ты надеялась на меня, и вот я здесь.

— О да! Бог велик и милостив! Что я должна делать? Чем могу тебе помочь?

— Слушай, — отвечал Сальвато. — Мне необходимо сделать одну работу, которая займет час времени: надо подпилить оконную решетку. Только что пробило полночь, у нас впереди четыре часа темноты. Не будем торопиться, но воспользуемся нынешней ночью: завтра все откроется.

— Еще раз спрашиваю, что я должна делать в течение этого часа?

— Я оставлю дверь приоткрытой; стань в дверях и слушай, не будет ли каких-нибудь звуков, возвещающих об опасности. При малейшем подозрении окликни меня, я выйду в коридор и запру тебя в камере. А сам буду продолжать ночной обход и не вызову никаких подозрений, потому что это моя обязанность. Через четверть часа я вернусь и закончу начатое дело. А теперь призови все свое мужество и хладнокровие!

— Будь спокоен, друг, я докажу, что достойна тебя, — ответила Луиза, сжав его руку с почти мужской силой.

Сальвато вынул из кармана две тонкие стальные пилки — две на случай, если одна во время работы сломается, а Луиза поместилась в дверях, как он велел, так, чтобы услышать любой шум в коридорах и на лестницах. Сальвато начал подпиливать железный прут твердой и уверенной рукой, которую никакая опасность не могла заставить задрожать.

Пилка была так тонка, что ее почти не было слышно. Впрочем, даже и более различимый звук терялся бы в свисте ветра и первых раскатах грома, предвещавших близкую, бурю.

— Прекрасная погода, — пробормотал Сальвато, мысленно благословляя гром за то, что тот вмешался в игру на его стороне.

И он продолжал свое дело.

Ничто ему не помешало.

Как он и предвидел, через час четыре прута были подпилены и в окне образовалось отверстие, достаточное, чтобы в него могли пролезть два человека.

Тогда Сальвато прежде всего снял с себя сюртук, размотал накрученную вокруг талии веревку. Эта веревка, тонкая, но надежная, была достаточно длинна, чтобы достать до земли.

На одном ее конце имелось кольцо, нарочно приготовленное для того, чтобы надеть его на оставшуюся часть подпиленного вертикального прута, прочно вмурованного в стену.

Сальвато завязал на веревке узлы на некотором расстоянии один от другого, которым предстояло служить опорой для рук и для коленей.

Затем он вышел из камеры и прошелся по всему коридору до начала лестницы.

Там, перегнувшись через тяжелые железные перила и затаив дыхание, он с минуту вопрошал взглядом мрак, ухом — тишину.

— Никого!.. — шепнул он, радуясь и торжествуя.

И быстро вернувшись в камеру, вытащил из замка ключ, запер дверь изнутри, воткнул в замочную скважину несколько гвоздей, чтобы ключ невозможно было повернуть, потом обнял Луизу, призывая ее быть мужественной, укрепил на пруте кольцо, связал молодой женщине кисти, чтобы она случайно не разжала рук, и велел ей закинуть связанные руки к нему на шею.

Только теперь Луиза поняла, какого рода побег задумал Сальвато, и сердце у нее упало при мысли, что сейчас она повиснет в пустоте, на высоте тридцати футов, отягощая шею возлюбленного, у которого не будет иной опоры, кроме веревки.

Но она ничем не выдала своего страха. Она упала на колени, подняла к небу связанные руки, шепотом вознесла краткую молитву и поднялась со словами:

— Я готова.

В этот миг молния прорезала тучи, и при мгновенной ее вспышке Сальвато увидел, что на бледном лице Луизы выступили крупные капли холодного пота.

— Если тебя пугает спуск, то ручаюсь тебе, ты благополучно достигнешь земли, — сказал Сальвато, с полным основанием рассчитывавший на свои железные мускулы.

— Друг мой, — отвечала Луиза, — повторяю, я готова. Я доверяюсь тебе и верую в Господа нашего.

— Тогда не станем терять ни минуты, — сказал Сальвато. Он выбросил конец веревки за окно, проверил, прочно ли она привязана, подставил шею, чтобы Луиза могла обвить ее руками, стал на приготовленный табурет, пролез в отверстие решетки, не обращая внимания на нервную дрожь, сотрясавшую тело бедной женщины, охватил веревку коленями, одновременно крепко держась за нее руками, и ринулся в пустоту.

Луиза подавила крик, когда почувствовала, что она качается над каменными плитами, на которые так часто со страхом глядела с высоты, и, зажмурив глаза, стала искать губами губы Сальвато.

— Ничего не бойся, — шепнул тот, — у меня станет сил на веревку в три раза длиннее этой.

Она и в самом деле ощущала медленное и мерное движение вниз, говорившее о силе и хладнокровии могучего гимнаста, всячески пытавшегося успокоить ее. Но, спустившись на половину веревки, Сальвато внезапно замер. Луиза открыла глаза.

— Что случилось? — спросила она.

— Тише! — шепнул Сальвато.

Казалось, он с глубоким вниманием к чему-то прислушивался.

Через секунду он одними губами произнес:

— Ты ничего не слышишь?

— Мне кажется, я слышу шаги нескольких человек, — отвечала она голосом слабым, как дуновение ветерка.

— Это патруль, — шепнул Сальвато — Мы не успеем спуститься до их прихода Пусть пройдут, спустимся потом:

— Боже! Боже! У меня нет больше сил! — пробормотала Луиза.

— Не имеет значения, у меня есть! — отвечал Сальвато. В продолжение этого краткого диалога шаги приблизились, и Сальвато, чьи глаза, не в пример глазам Луизы, оставались открытыми, увидел, что из-за поворота стены выходит патрульный отряд из девяти человек, а впереди солдат с фонарем. Но Сальвато не испугался было так темно, что он оставался невидимым на своей высоте — разве что сверкнула бы молния, — к тому же, как он и говорил Луизе, он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы переждать, пока пройдет патруль

Патруль действительно прошел под ногами беглецов, но, к великому изумлению Сальвато, жадно следившего за ними взглядом, солдаты остановились у подножия башни, перекинулись несколькими словами с часовым, которого молодой человек прежде не заметил, сменили его другим часовым, затем углубились под свод ниши и остались там, судя по отблеску их фонаря.

Как ни закалена была душа Сальвато, он содрогнулся. Он все понял. Прошение принца Калабрийского и принцессы Марии Клементины усугубило ненависть короля к синьоре Сан Феличе, был отдан приказ усилить ее охрану, и вот у подножия башни поставили часового.

Луиза, прижимавшаяся к груди Сальвато, почувствовала, как бурно забилось его сердце.

— Что случилось? — спросила она, расширив глаза от страха.

— Ничего, Бог нам поможет!

Беглецы действительно нуждались в Божьей помощи под ногами у них прохаживался часовой, а силы Сальвато были на исходе их хватило бы, чтобы спуститься, но недоставало, чтобы вновь подняться в камеру.

К тому же спуститься — значило, может быть, умереть, подняться — значило умереть наверняка.

Сальвато не колебался. Дождавшись удобной минуты, когда часовой, пройдя под башней, оказался спиной к нему, он спрыгнул вниз. Но едва он коснулся земли, как часовой повернул обратно.

Заметив в десяти шагах от себя что-то шевелящееся во мраке, он крикнул:

— Кто идет?

Сальвато не отвечал; схватив на руки Луизу, полумертвую от страха, он бросился к морю, где, как он знал, его наверняка ждала лодка.

— Кто идет? — повторил часовой, беря ружье наизготовку.

Сальвато молча бежал. Он уже различал лодку, видел друзей, слышал, как отец кричит ему «Держись!», а матросам «Причаливай!»

— Кто идет? — в третий раз крикнул часовой, прицеливаясь из ружья. Вопрос опять остался без ответа, и при свете блеснувшей молнии солдат выстрелил.

Луиза почувствовала, как Сальвато пошатнулся, припав на одно колено и закричал, скорее от ярости, чем от боли.

Потом, в то время как стрелявший солдат вопил: «Тревога!», Сальвато попытался вскрикнуть угасающим голосом:

— Спасите ее!..

В полуобмороке, обезумевшая от горя, не в силах освободить свои связанные руки, обхватившие шею Сальвато, Луиза увидела, словно в дурном сне, как два отряда людей, . скорее походящих на разъяренных демонов, ринулись друг на друга, сражаясь врукопашную, с рычанием и предсмертными хрипами, рассыпая удары во все стороны, топча ногами упавших.

Через пять минут человеческий клубок разорвался надвое: полумертвая Луиза осталась в руках у солдат, и они потащили ее к крепости, а матросы унесли в лодку мертвого Сальвато, которому пуля часового насквозь пробила сердце, и его отца, потерявшего сознание от удара прикладом по голове.

Как только Луизу водворили обратно в тюрьму, она почувствовала преждевременные родовые схватки, вызванные ужасными волнениями этого дня, и к пяти часам утра разрешилась мертвым ребенком.

Провидение проявило милосердие или, вернее, словно бы почувствовало раскаяние и избавило страдалицу от последнего горя: от необходимости разлучиться со своим ребенком!