Семидесятый меридиан

СВИДАНИЕ С МИСС МОХЕНДЖО-ДАРО

Однажды мне подарили маленькую бронзовую статуэтку танцовщицы, объяснив, что это точная копия фигурки, пришедшей к нам из тьмы веков. Девушка застыла, гордо подбоченясь. Она уверена в успехе и ждет взрыва аплодисментов. Левой рукой, от запястья до плеча унизанной браслетами, танцовщица оперлась о колено, не без кокетства показывая, что немного устала: то ли от танца, то ли от тяжести браслетов. Сразу вспомнилась реклама с изображением той же статуэтки, призывающая посетить раскопки древнего города. Она гласила: «Повстречайтесь с танцующей девушкой из Мохенджо-Даро — прекрасной леди зари истории. Ее выступления состоялись 5 тысяч лет назад…»

Подлинник бронзовой фигурки — гордость делийского музея. Она была найдена при раскопках Мохенджо-Даро, неожиданно представшего перед археологами во всем блеске почти неизвестной до той поры культуры. Открытие и изучение одного из древнейших городов мира опрокинуло многие представления, сложившиеся к тому времени в науке. Произошло это в начале 20-х годов нашего столетия.

Я давно собирался в Мохенджо-Даро, но ждал прилета археолога Анатолия Щетенко, изучающего древнюю историю долины Инда. Не было смысла лишаться столь квалифицированного гида. Ему предстояло посетить многие архитектурные заповедники Пакистана, намеченная программа поездок по стране была довольно напряженной. В вечер его прилета мы оговорили день встречи в Мохенджо-Даро.

…Миновав шумный Хайдарабад, мы проехали у подножия Киртарских гор. Машина мчалась по инспекторской дороге вдоль рисового канала, оставляя за собой густую пыльную завесу. Это последние 600 км, разделяющие Карачи и древний город. Мы едем компанией: десятилетняя дочь Марина и лихой шофер Абдулла — веселый и разбитной парень. В школе Марине разрешили пропустить три дня занятий с условием подробно рассказать о поездке всему классу.

В поездке Марина выполняет роль экономки. Она заведует продовольственными запасами, состоящими главным образом из тщательно перемытых и выдержанных в растворе марганца фруктов, упакованных в стерильные пакеты, и холодной содовой воды.

— Смотрите, не подхватите холеру или амёбку (амёбная дизентерия)! В Мултане снова вспышка холеры, а это в тех же краях! — напутствовала жена.

Время от времени Марина деловито лезет в пакет и угощает нас апельсинами. Абдулла ухитряется чистить их на полной скорости. Я же лишен главного удовольствия полакомиться в придорожных корчмах. На этот раз эксперименты такого рода исключались.

Под вечер наша «Волга» остановилась в треугольнике, образованном уютным зданием музея с барельефом слона во всю стену, небольшим аэродромом и огромным музеем под открытым небом.

— Вас ждали вчера, — любезно встретил пас молодой научный сотрудник Мумтаз Хусейн, — ведь сегодня нет самолета, а мы не подумали, что вы воспользуетесь автомобилем. Русский доктор по приглашению французского коллеги — профессора Казаля — уехал на другие раскопки и возвратится только ночью.

В оставшееся светлое время мы бродили по вырытым из земли кварталам, не уставая восхищаться мастерством древних строителей. Невольно вспомнились строки Маяковского: «Так в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима». Поэт не знал, что создателей Мохенджо-Даро отделял от римских рабов не меньший отрезок времени, чем древних римлян от наших дней.

Уже несколько месяцев пакистанские газеты, радио и телевидение били тревогу. На Мохенджо-Даро вновь напали его извечные враги: вода, поднимающаяся из земных глубин, и соль, инеем выступающая под палящим солнцем и разъедающая кирпичные стены. В Пакистан была приглашена комиссия ЮНЕСКО во главе с видным английским археологом Мортимером Уилером, который много лет работал в стране, вел раскопки и сделал немало ценных открытий. Ученые пяти стран пришли к выводу, что неповторимый памятник мировой культуры необходимо спасти. Для этого было решено создать международный фонд, как это было в Нубийской пустыне[2].

Анатолий Щетенко, проживший в небольшом «рест-хаузе» при музее 10 дней, основательно изучил памятник. Не был он только в одном из кварталов города, посещение которого бтложил до моего приезда. Из беседы с археологом, которая продолжалась в общей сложности 48 часов, и появился этот рассказ.

В 1856 г. на территории нынешнего Пакистана было сделано изумительное открытие, которое научный мир оценил по достоинству лишь много лет спустя. У небольшой деревушки Хараппа археолог Александер Каннингам нашел загадочный предмет: на камне цвета слоновой кости были высечены горбатый бык и неизвестные знаки, напоминающие иероглифы.

Холм, где обнаружилась находка, был «сложен» из красного обожженного кирпича. Английская компания, строившая в то время стратегическую дорогу с юга на север, разрушала остатки древних строений и использовала их как балласт для железнодорожного полотна. Много лет брали отсюда кирпич для своих построек и жители окрестных деревень. Так исчезал с лица земли один из уникальных городов древности, куда в 1921 г. приехал археолог Р. Сахни.

Не прошло и года, как мировая научная пресса запестрела сенсационными сообщениями о существовании древнейшей цивилизации долины Инда. Важнейшим тому свидетельством было открытие еще одного города — Мохенджо-Даро, находившегося от Хараппы на расстоянии 400 миль, но имевшего с ним много общего. Индийские ученые Р. Сахни и Р. Банерджи откапывали улицы городов-близнецов: одинаковые прямоугольные кварталы с четкой планировкой, застроенные кирпичными домами. Поражало сходство архитектуры, строительных приемов и материалов. Разница была лишь в том, что Мохенджо-Даро не был расхищен предприимчивыми подрядчиками, а поэтому сохранился гораздо лучше.

Экспедиции из разных стран, возглавляемые видными учеными, устремились к холмам Хараппы и Мохенджо-Даро, постепенно освобождая от земли новые и новые строения и кварталы неизвестных науке городов. Так явилась миру хараппская цивилизация, которую называют также индской культурой.

Десятки находок рождали сотни загадок. Многие археологи отрицали самостоятельный характер индской культуры, считая ее восточным вариантом шумерской цивилизации. По утверждениям других, Хараппа и Мохенджо-Даро вовсе не походили на своих ровесников из Шумера, Элама и раннединастического Египта. У городов Двуречья была иная планировка, а основным материалом для построек служил кирпич-сырец. Судя по шумерским письменным источникам, другими были образ жизни жителей Двуречья и их мировоззрение. Ученые упорно искали упоминаний о вновь открытых городах в «Ригведе» — древнейшем из дошедших до нас литературном памятнике Индии, но обнаружили лишь туманные намеки об укрепленном городе — «пура», населенном «хитрыми купцами». А в то же время в долине Инда жили легенды о прекрасном богатом городе: свободные и красивые люди, населяющие его, прогневили богов, и он рухнул в пропасть.

Как бы в подтверждение легенды, музеи пополнялись новыми экспонатами: голова жреца, высеченная из камня, женские украшения, доски с изображениями жертвенных животных и, наконец, письменность, которую до сих пор не удалось расшифровать.

Мы стоим на высоком холме, с которого открывается величественная панорама Мохенджо-Даро. На огромной площади, занимающей почти 260 га, из-поД барханных песков и редкой поросли колючих кустарников проглядывают целые кварталы и отдельные сооружения «Холма мертвых» (так переводятся слова «Мохенджо-Даро» с языка синдхи). Холм венчает буддийская молитвенная ступа, но она была построена во времена Кушанского царства, минимум через 15 веков после гибели Великого города.

— Вполне возможно, что в толще холма, под ступой, еще скрыты главные сюрпризы Мохенджо-Даро, — объясняет Щетенко. — Ведь на его склонах жили «сильные мира».

Я мысленно еще раз поблагодарил судьбу, что мне довелось осматривать эти места со специалистом. Все увиденное накануне наполнялось определенным смыслом, обретало вполне конкретную историческую плоть.

У подножия западного склона холма — огромный бассейн. С двух сторон ведут к воде каменные ступени.

— В древности они были выложены для удобства плахами из ценного дерева, — утверждает Анатолий и показывает пазы у каждой ступеньки. — Можно с уверенностью сказать, — добавляет он, — что бассейн был местом ритуальных омовений, так как заполнялся водой из вырытого рядом колодца, и уровень ее не превышал 30–40 см. По всему периметру расположены индивидуальные кабины, где, вероятно, перед совершением обряда нужно было омыть тело.

Втроем мы обходим гигантский амфитеатр раскопок, и каждого волнует свое. Щетенко весь ушел в туманные дали прошлого и хронологию изучения останков города, который восстанавливается по частям, как скелет динозавра. Марину увлекли обломки гончарной посуды, в изобилии валяющиеся под ногами, «но только те, которым пять тысяч лет».

— Если ты хочешь коллекционировать их, — наставляет Щетенко, — то осколки нужно вымачивать в течение трех недель, ежедневно меняя воду, чтобы избавиться от соли.

Меня в равной степени интересовали и рассуждения археолога, и сам памятник, и условия освещения для фотосъемки.

Центр города был когда-то обнесен мощными крепостными стенами девятиметровой толщины. Открытие цитадели в 1946 г. Мортимером Уилером было очередной сенсацией. Наличие такой крепости стало первым достоверным свидетельством социального расслоения хараппского общества. Прямая широкая улица ведет от крепости к огромному зданию, названному условно «залом заседаний». Можно без преувеличения сказать, что такой конференц-зал вполне мог бы украсить любой современный город. Рядом — вместительное зернохранилище. На массивном кирпичном фундаменте с вентиляционными проемами высилось двухэтажное строение из гималайского кедра.

На улицах нижнего города (вне стен цитадели) ясно видна стандартная планировка кирпичных домов с плоскими крышами, служившими одновременно балконами. В каждом квартале были общественные колодцы, сторожки для охраны, превосходная канализация, включающая водопровод с подачей подогретой солнцем воды на вторые этажи, и дренажная система.

Мы попытались представить себе жизнь обитателей древнего города в пору его расцвета. Залы и стенды музея, расположенные в какой-то сотне метров от раскопок, открывали достаточный простор для фантазии. Нам не составило особых трудностей реконструировать в своем воображении одну из улиц, населить ее дома и возвратить в них предметы, найденные при раскопках.

…Солнце клонилось к закату. Легкий бриз принес желанную прохладу. От берега к зернохранилищу прогромыхали по каменным плитам последние двухколесные повозки. Утомленные, почти голые грузчики, блестя потными бронзовыми телами, подметали днище баржи, собирая в набедренные повязки или плетеные мешочки оставшиеся горсти риса…

Отборное зерно было тщательно взвешено у склада и засыпано на зиму в огромные глиняные амфоры. Хозяин баржи, приложив свою печать к глиняной табличке, удостоверяющей вес сданного зерна, прошел по улице, населенной ремесленниками, почти до стен цитадели и поднялся на крышу собственного дома, где собралась вся семья. Дети резвились на полу. В этот день к их игрушкам — глиняным буйволам, носорогам и крокодилам — прибавилась движущаяся повозка. До ужина хозяин и его приятели решили поиграть в более серьезную игру, расставив на столе фигурки. (Ученые считают их прообразом будущих шахмат.) Слуга подал две бронзовые чаши, наполненные хмельным ячменным напитком, похожим на пиво. Наверх поднялась жена. Щиколотки ее ног и запястья рук были охвачены бронзовыми браслетами, смуглую грудь украшало ожерелье из раковин и сердолика.

Вероятно, гость похвалил украшения, а мадам из Мохенджо-Даро намекнула в ответ, поглядывая на мужа, что видела в лавке ювелира очень миленькую подвеску из настоящего «камня неба» — лазурита. Быть может, она посетовала на то, что старший сын пропадает в цитадели, где вместе с другими повесами его возраста увивается за танцовщицей. Не исключено, что она упрекнула мужа в чрезмерном пристрастии к ячменному напитку.

Возможен и противоположный вариант. Хозяйка склонилась перед мужем в глубоком поклоне и, забрав детей, тихо спустилась вниз, чтобы не мешать мужчинам спокойно беседовать о ценах на пшеницу, скот и строительные материалы.

К вечеру на нижней улице стихал многоголосый гул. Старый ремесленник остановил гончарный круг, придирчиво осмотрел дневную продукцию и глину, приготовленную на завтра. Один из двух больших кувшинов, оставленных на сушку, был покрыт росписью. Он делался по специальному заказу из крепости. Отпустив подмастерьев, гончар ушел на жилую половину.

Погасил свой горн сосед гончара — чеканщик. Он отправился домой, захватив с собой из предосторожности незаконченную дорогую работу — вазу из серебра, над которой трудился уже неделю.

Отовсюду, как тени, двигались по улицам, освещенным лишь отблесками очагов, усталые люди. Одни держали путь в свои кварталы, где ждали их семьи и ужин. Другие направлялись в лавочки, где были зажжены факелы и смоляные светильники. Там можно было купить еду, а уже после проскользнуть в свою тесную каморку, куда с трудом втиснулись циновка и кувшин с водой.

У берега реки засветилась робкая цепочка огней. На маленьких кострах готовили ужин те, кто не имел крыши над головой.

О том, что ужин готов, известила и хозяйка дома, который мы мысленно посетили.

Что же входило в меню этого ужина?

— На этот вопрос не так уж трудно ответить, — заявил Щетенко, — если привлечь к археологии данные смежных наук — этнографии и палеоэкономики. Есть и другая возможность: посетить одно из соседних селений и посмотреть, что едят его современные обитатели.

Все это дает основание предположить, что кроме ячменя, риса и пшеницы (около 600 г в день на каждого жителя Мохенджо-Даро в среднем) в его рацион входило более пол-литра молока и 160 г мяса, а также овощи, фрукты и острые специи.

Городское стадо крупного рогатого скота, включая тягловый, состояло примерно из 10 тыс. голов. Кроме естественных пастбищ в окрестностях Мохенджо-Даро сеялись для корма просяные культуры. Каждый год огромные хранилища Великого города наполнялись припасами, росло благосостояние его жителей, совершенствовались ремесла, процветала торговля. И в то же время в благоденствующем, казалось бы, хараппском обществе происходили невидимые, но грозные процессы, которые впоследствии привели его к гибели.

Вопрос о причинах крушения древней цивилизации долины Инда является предметом длительных дискуссий, суть которых будет изложена ниже. А пока попытаемся представить себе, как и за счет чего жило и процветало это общество.

Инд — поистине неутомимая река. Каждый год она переносит огромные массы грунта, наращивает свое русло и увеличивает дельту, предоставляя человеку превосходные плодородные почвы. Достаточно бросить зерно, чтобы через два-три месяца снять урожай. Этим и пользовались первые поселенцы долины. Ежегодные разливы реки орошали поля и одновременно приносили па них удобрения.

На паре волов, впряженных в деревянную соху, а на маленьких участках заостренной палкой взрыхлялась почва. В нее бросали зерно. Созревший без дальнейшего участия человека урожай снимали бронзовыми серпами или просто руками. Для обмолота по срезанным стеблям прогоняли скот. «Минимум оснащенности и затрат человеческого труда», — охарактеризовал такой способ ведения хозяйства известный ученый-этнограф Ламбрик.

Побывали мы и в деревне Хасан Вахан, расположенной по соседству с раскопками. Посуда и роспись на ней оказались такими же, как и в древнем городе, такими же были набор глиняных игрушек и гончарный круг. Двухколесные повозки, словно взятые напрокат в музее Мохенджо-Даро, курсировали по узким улицам. Пеклись пресные лепешки — чапати и варился горох, приправленный острым соусом карри. По прилегающему к деревне полю волы тащили деревянную соху.

Весь уклад деревенской жизни напоминал времена Мохенджо-Даро. Однако Великий город представлял в далеких веках передовую цивилизацию, а селение Хасан Вахан выглядит в современном мире его антиподом.

Сходство усиливали и многие детали: как и Мохенджо-Даро, деревня была защищена от Инда ограждающей дамбой, а несколько лет назад в одном из соседних селений была найдена модель речной баржи — точная копия тех судов, которые в давние времена приставали к причалам Великого города.

У входа в музей я обратил внимание на картину. Художник изобразил на ней жизнь набережной Мохенджо-Даро в его лучшие дни. С нее и начинается осмотр экспозиции. Великолепной выделкой и бесконечным разнообразием форм отличается найденная при раскопках посуда, изготовленная древними мастерами. Ее, как правило, украшает богатый растительный или геометрический орнамент. Чаши из бронзы, меди и серебра свидетельствуют о большом искусстве чеканщиков. Мы уже упоминали набор женских украшений — браслетов, подвесок, ожерелий, в том числе из бадахшанского лазурита.

Коллекция оружия не менее красноречиво свидетельствует, что не войны, а мирная торговля была главным занятием жителей Мохенджо-Даро. До сих пор найдены лишь бронзовые кинжалы листовидной формы и наборы каменных и глиняных шариков для метания из пращи. Стражи городского порядка, надо полагать, были вооружены только дубинками.

Появилась возможность проследить и торговые связи. Мохенджо-Даро отправлял в другие города зерно, слоновую кость и многочисленные изделия своих умельцев, а привозил металл, строительный лес, драгоценные камни. При этом использовались как сухопутные, так и морские пути.

Совсем недавно, в 1961 г., на территории Индии был открыт порт Лотхал — современник Хараппы и Мохенджо-Даро. (Интересно, что как и «мохенджо-даро» на синдхи, так и «лотхал» на гуджарати имеют одно значение: холм мертвых). Уникальнейшим сооружением города-порта был сухой док с водным зеркалом площадью 0,8 га, выложенный обожженным кирпичом. От причалов Лотхала начинался путь к островам Бахрейна, а оттуда — к берегам Шумера. Трудно сказать, какие сюрпризы преподнесут дальнейшие раскопки другого древнего порта, Бамбхор, в окрестностях Карачи, знакомство с которым нам еще предстоит.

Украшения из лазурита ясно свидетельствуют о сухопутных связях с севером. Уникальное месторождение «небесного камня», из которого они изготовлены, находится близ Файзабада на территории нынешнего Афганистана. Найдены и другие свидетельства древних торговых путей.

Каракумская экспедиция под руководством известного советского ученого В. М. Масона обнаружила в последние годы на юге Туркмении руины городов — ровесников Мохенджо-Даро. В них найдены предметы и изделия, характерные для позднего периода хараппской культуры, например изображения трехглавого фантастического существа — трекифала. Такие же чудовища часто изображались на стеатитовых печатях хараппцев. Подобную табличку и нашел в 1856 г. А. Каннингам. В витринах музеев Мохенджо-Даро и Ашхабада можно увидеть одинаковые гадальные палочки из слоновой кости, украшенные затейливой резьбой.

Сложнее оказалась проблема расшифровки письменности, начертанной на табличках. Советский ученый Ю. В. Кнорозов, прочитавший письмена майя, сделал попытку применить для разгадки тайны письменности хараппской цивилизации электронно-вычислительную технику, но таблички с изображениями божеств и священных животных продолжали молчать. Пока не найден ключ для прочтения древнего шифра. Впрочем, недавно появилось сообщение, что финским исследователям удалось прочесть 30 символов из 120.

Многое в истории хараппской цивилизации оставляет простор для теорий, гипотез, догадок и полета фантазии. В одном из своих романов индийский писатель Рангея Рагхав пытался воссоздать картину гибели Великого города[3]. Этот роман, в отличие от чисто фантастических экскурсов в прошлое, опирается на определенные научные данные. Критики сравнивали его с «Последними днями Помпеи» Булвера-Литтона и с «Саламбо» Флобера.

Роман увидел свет в 1948 г. Рангея Рагхав писал его в те дни, когда Индия и Пакистан только что сбросили цепи колониальной зависимости. Автор ратует за республику и демократию, призывает к борьбе против узурпаторов. «Самый большой грех — сделавшись рабом, примириться с этим», — восклицает один из героев, живших в Великом городе. Впрочем, по мнению автора, Мохенджо-Даро обречен. Подобно древнему Риму, он погибает от богатства, тщеславия, борьбы за власть и интриг.

Любопытно, что одна из героинь романа — танцовщица, пришедшая из страны дравидов. Вполне вероятно, что маленькая статуэтка мисс Мохенджо-Даро стала ее прообразом. Для меня же она обрела имя. Ее зовут Вени.

Автор романа описывает землетрясение и наводнение, которые одновременно обрушились на Великий город и обрекли его на гибель.

«…С ужасным шумом рушились дома, заглушая на мгновения подземный гул. Гремели, сталкиваясь, огромные камни. Стены, колонны — все низвергалось от толчков… Волны смотрели, как молнии избивают черные тучи, и яростно хохотали. Земля содрогалась от тяжких ударов. Великолепные дворцы, веками накопленные богатства исчезали в один миг… Мохенджо-Даро погибал. Теперь бесполезно было взывать к богам. Камни беспощадно губили людей. Земля разверзлась… Казалось, тысячи молотов гневно дробили весь мир».

В самом деле, существует гипотеза, объясняющая гибель Мохенджо Даро резким изменением русла Инда после сильного тектонического сдвига.

В 1964–1965 гг. в одной из частей города были исследованы его ранние слои — раскопки ушли вглубь на 12 м. Поэтому бывшие колодцы стоят сегодня среди кварталов, как обломки заводских труб. Ученые определили четыре периода надстроек. Три из них были однотипными и лишь самый поздний отличает некоторая поспешность: не все кирпичи обожжены и уложены они без прежней тщательности, характерной для более ранних периодов. Это следы последних десятилетий пятивековой жизни города. Потомственные строители не могли утратить вдруг секреты мастерства, передававшегося из поколения в поколение. Поэтому вполне допустима версия, что дома и колодцы неумело достраивали пришельцы, сменившие коренных жителей, погибших или покинувших Мохенджо-Даро.

Американский исследователь Р. Райнес обнаружил в одном из кварталов человеческие скелеты, разбросанные в неестественных позах. Они как бы свидетельствуют о насильственной смерти людей от рук захватчиков.

М. Уилер и С. Пигот — сторонники сходной теории об уничтожении населения древних городов племенами ариев, нахлынувших с севера. Отметим, что во всех этих версиях неизменно присутствует тот или иной «фактор внезапности».

Впрочем, против каждой из теорий выдвигаются вполне аргументированные возражения. Последние исследования американских гидрологов, например, позволяют сделать вывод, что в течение по крайней мере четырех тысячелетий никаких существенных изменений в климате и ландшафте долины Инда не произошло.

Разумеется, дать окончательный и достоверный ответ на вопрос о причине гибели древней цивилизации — задача пока непосильная, но некоторые мысли, высказанные Анатолием Щетенко, казались мне интересными и во время следующих поездок «обросли деталями». Поэтому я решил познакомить с ними читателей.

Явления, которые в конечном итоге привели хараппскую цивилизацию к гибели, нельзя объяснить только разгулом стихии или набегом завоевателей. Большую роль сыграли причины экономического порядка. До определенного периода весенний урожай — «раби» давал достаточно зерна, чтобы прокормить 35–40 тыс. жителей города. Однако население быстро росло, а кроме того, нужно было обеспечить питанием и разросшуюся сельскохозяйственную округу. Возникла необходимость получения двух урожаев, но для осеннего урожая — «харифа» необходим дополнительный полив. Есть основание полагать, что в хараппские времена уже существовали сложные ирригационные сооружения, которые впоследствии были разрушены и скрыты под могучими аллювиальными наслоениями. Однако люди, жившие в то время, не могли бороться с такими напастями, как засолонение и заболачивание почвы. Не заботились они и об окружающей природе. Вокруг города были сведены леса. По самым скромным подсчетам, только для обжига 5 млн. кирпичей, вложенных в городские сооружения, потребовалось уничтожить более 400 га лесных угодий. Возможно, это и послужило причиной того, что Инд изменил русло и ушел на несколько миль от стен Мохенджо-Даро.

Эпидемии и внутренние неурядицы тоже сыграли не последнюю роль в гибели хараппской цивилизации. Попытка освоения новых земель не увенчалась успехом. На рубеже III и II тысячелетий до н. э. хараппские форпосты появляются в верховьях Ганга, Рангпуре и других местах, но в одних случаях поселенцы были вытеснены аборигенами, а в других — ассимилировались и утратили связи с метрополиями. Кризис углублялся. Воинственные кочевники, ждавшие своего часа, нанесли последний удар по ослабленным городам.

Конечно, многие вопросы, связанные с изучением одной из блестящих цивилизаций Востока, еще требуют дополнительных исследований. Залогом успеха можно считать внимание и заботу пакистанских археологов об охране и изучении древних монументов. Они всячески приветствуют научные контакты, а их великолепные «музеи под звездами» открыты для ученых всего мира.