Семидесятый меридиан

ТРАДИЦИИ И АНАХРОНИЗМЫ

В Пакистане достраивалась первая атомная электростанция, а аэродром Карачи демонстрировал летающий гигант «Боинг-747», или «Джамбо». На страницах прессы обсуждаются самые современные проблемы. Но порой небольшая заметка, затерявшаяся в море информации, приводит в оцепенение. Сразу вспоминаются фантастические романы, и кажется, что «машина времени» перенесла вас в иную эпоху. Анахронизмы вплелись в современность, столетия часто шагают рядом по узкой тропе, а порой перебегают дорогу одно другому.

На людных улицах больших городов, словно пауки, затаились в толпе похитители детей. Несмотря на угрозу строжайшего наказания, вплоть до виселицы, они продолжают гнусный промысел.

Для чего красть детей? Цели разные: некоторых могут вернуть состоятельным родителям за солидный выкуп, другие исчезают бесследно. Существуют тайные корпорации нищих, использующие для сбора подаяний искалеченных подростков с деформированными конечностями и вывернутыми суставами. Подросшие девочки становятся наложницами купивших их собственников или, едва минует детство, продаются в тайные публичные дома.

Однажды в газете «Пакистан тайме» была помещена фотография некоего Нисар Хусейн-шаха. Вместе с двумя сообщниками он похитил в разных городах 36 детей и долгое время оставался неуловимым, пока наконец не был схвачен и повешен по приговору военного суда в лахорской тюрьме. Его компаньонам — Водки и Акбару предстояло отбывать по 14 лет каторги.

Дельцы из частных приютов Карачи систематически продавали детей-сирот за пределы страны, это выяснилось, когда власти вынесли специальное решение о запрещении вывоза из Пакистана мальчиков и девочек, брошенных родителями.

Вспоминается еще один случай, когда дело касалось не детей, а взрослых.

В заливе неподалеку от Карачи тихо покачивалось на волнах небольшое суденышко, до предела забитое пассажирами. Каждый из них уплатил посредникам по 300–400 рупий за нелегальный рейс через Аравийское море — последнее, что мог наскрести или занять.

Вскоре в судебной хронике был опубликован приговор шести авантюристам — организаторам тайной эмиграции. Они разыскивали безработных или разоренных бедняков и, суля им золотые горы, убеждали тайно уплыть в Дибаи и другие эмираты Персидского залива. Многие продавали последнее имущество и клочки земли, чтобы оплатить проезд. Когда судно захватила полиция, преступники скрылись. Их задержали позднее, но отделались они смехотворным приговором: по году тюрьмы и штраф от 5 до 10 тыс. рупий.

На границе Панджаба и Белуджистана, в районах Джакобабада и Дера Гази-хан, произошло несколько кровавых столкновений между племенами. В одном из них 600 вооруженных белуджей племени мазари сожгли и разграбили деревню племени бугти. Сардары враждующих племен срочно послали своих представителей на рынки всех городов страны для закупки оружия. Они готовились к настоящей войне. Один сардар взорвал бетонный мост через канал, чтобы обезопасить свою деревню от внезапного нападения.

Вероятно, только эти события помогли властям обнаружить частную тюрьму, принадлежавшую вождю племени бугти Акбар-хану. Из темницы освободили 78 узников. Выяснилось, что Акбар-хан сажал в личную темницу любого из соплеменников, вызвавших его гнев. Там они подвергались изощренным пыткам, которые, по словам одной из газет, «своей жестокостью привели бы в восторг инквизиторов». Об ответственности Акбар-хана не было сказано ни слова. Скорее всего князек отделался порицанием или внушением.

Так постепенно свыкаешься с анахронизмами. Вдруг одна из газет выступает за отмену нелепого правила, существующего с 1869 г., согласно которому мужские места в омнибусах и конных экипажах строго отделены от женских; позже оно было распространено на автобусы и трамваи. Другая газета фиксирует, что заработная плата сторожей, работающих у деревенских старост, была установлена в 1870 г. и составляет 6 рупий в месяц. С тех пор она ни разу не пересматривалась. На эти деньги можно было купить всего пять килограммов самого дешевого риса.

Амир одной из правых религиозных партий Маулана Дархвасти призвал сажать на неделю в тюрьму любого мусульманина, который пропустит хотя бы одну из пяти обязательных ежедневных молитв. Он объявил себя поборником установления в стране твердых законов ислама. В качестве первого шага к их введению Дархвасти потребовал запретить в стране демонстрацию любых кинофильмов.

Через некоторое время главный министр одной из провинций Маулана Муфти Махмуд заявил, что каждый правоверный, употребляющий спиртные напитки, должен подвергаться публичной порке и он приложит все силы, чтобы добиться такой меры наказания, предусмотренной Кораном.

Разумеется, призыв фанатика или требование ретивого администратора несколько отличаются от описанных здесь преступлений, но если вдуматься, то и дельцами, торгующими детьми, и ханом-самодуром из Белуджистана, и воинствующим проповедником движет одно стремление — увести страну под своды ушедших веков, возродить порядки, время которых давно миновало.

Порой нелегко бывало различить традиции и анахронизмы. Особенно это чувствуешь, когда попадаешь в деревню. Уклад ее жизни с начала пашей эры почти не менялся. Процесс урбанизации втягивал в капиталистический водоворот и поглощал миллионы выходцев из деревни, но сама она стремилась сохранять традиции. Поэтому когда речь идет о политической активности, об экономических трудностях в их современном понимании и других проблемах и болезнях сегодняшнего дня, то нужно учитывать, что они далеко не всегда касаются пакистанской деревни, опирающейся во многом на натуральное хозяйство.

Днем небольшая деревня кажется вымершей. Вас окружают высокие глинобитные заборы-дувалы. По узким улочкам, разделяющим их, порой можно идти только друг за другом. В наиболее жаркие периоды — хархи и сауни — люди почти круглые сутки проводят в поле. На окраине волы с завязанными глазами бесконечно ходят по кругу, вращая «персидское колесо». Мутноватая вода из бадеек переливается в желоб и уходит по арыкам на поле, где идет за парой волов с деревянной сохой иссушенный солнцем человек. Его единственная одежда — тюрбан и лунги — кусок материи, обернутой вокруг бедер. В другие сезоны его можно увидеть с серпом или лопатой. Это весь инвентарь.

За дувалами стоят довольно просторные дома из того же материала с плоскими крышами. Крыша — место для сна и отдыха всей семьи, она используется также для сушки зерна или хлопка.

Если вас пригласят в дом, то только в одну, самую большую комнату. Как правило, она почти пуста, пол покрыт домотканым паласом, в углу сложено несколько валиков и подушек. На небольшом выступе, похожем на камин, можно увидеть потрепанный Коран, в нише под ним — несколько пиал.

Еду обычно готовят во дворе в небольшой пристройке к скотному сараю. Буйволицу или корову имеет почти каждая семья. На очаге пекут чапати, готовят блюда из гороха, фасоли, овощей и риса. Мясо появляется в меню только в праздники.

Три четверти деревенских семей составляют «джаты» — земледельцы, а четверть — «камины» — ремесленники. Крупные деревни делятся на кварталы — «патти», и каждый из них будет как бы отдельной маленькой деревней с таким же разделением труда.

Сила традиции заключается в том, что чаще всего не только земля, но и профессии ремесленников и даже должности старост деревень и кварталов наследственные. Хотя бы один сын из семьи становится по примеру отца земледельцем, кузнецом, плотником, гончаром, брадобреем или водоносом.

Обычно семьи многодетны, и город получает пополнение за счет младших членов семьи. Самой благополучной считается семья, у которой сыновьям удается получить работу в городе. Они становятся связующим звеном между современным и патриархальным укладами жизни, так как семья остается в деревне.

Почти все годы шофером у меня работал славный малый — Ибрагим-хан. Неожиданно выяснилось, что он заминдар. Его семье, живущей в горной деревне, принадлежит чуть больше трех акров пахотной земли, которая не может прокормить всех, и небольшой сад. Пара волов и две коровы дополняют хозяйство. На узкой полоске земли, которая обрабатывается семьей, сажают кукурузу, пшеницу, овощи и немного риса. Все это идет на питание. Ибрагим — единственный добытчик денег, необходимых для уплаты налогов и приобретения промышленных изделий. Он довольствуется редкими поездками к семье и больше всего боится потерять работу. Таким образом, в данном случае понятие «заминдар» — «землевладелец» — весьма условно.

Познакомиться с обычаями в Пакистане не так просто. Меня долго интересовал свадебный обряд. И вот однажды я получил приглашение с золотым обрезом и тиснением размером с тетрадь на свадебный ужин в один из лучших отелей Карачи. Зохра Джабин и доктор Абдул Вахил не были мне знакомы, поэтому приглашение меня удивило.

Оказалось, что это был ужин человек на 800, на который были званы представители иностранных миссий и журналисты. Молодые были симпатичные: невеста — в красном сари, жених — в европейском черном костюме. И единственная дань обычаю: в одном из холлов размещалась выставка, я не оговорился, именно выставка свадебных подарков, преподнесенных невесте. Женщины внимательно осматривали их, горячо обсуждая каждый «экспонат». Еще бы! Ведь молодая пара имела непосредственное отношение к одному из богатейших «22 семейств» страны. Поэтому церемония больше походила на выставку мод и ювелирных изделий.

Настоящую свадьбу я увидел года через два в Лахоре. Машины жались к тротуарам узкой улицы, уступая дорогу свадебному кортежу: такси, украшенное, словно новогодняя елка, возглавляло колонну из нескольких машин, окруженных толпой. Время от времени из окна автомобиля выбрасывалась горсть мелких монет и вездесущие мальчишки устраивали свалку на мостовой.

Жених с гирляндами цветов на головном уборе, сопровождаемый родственниками, отправился в дом невесты. Вид у него был, мягко выражаясь, странный: издали казалось, что на его голову нахлобучили огромный торт.

Свадебный ритуал в Панджабе и Синде почти не менялся в течение столетий. Только в городах коня и паланкин заменяли автомобили. В деревнях же все осталось как в далеком прошлом, и соблюдение всех старых обычаев считается делом фамильной чести, а отступление от них — открытым вызовом обществу.

Впрочем, большинство традиций не так уж отличается от обычаев других народов: помолвка, свадебные песни и подарки. Как правило, все начинается с помолвки с помощью посредника — «вакиля» или «мираси». Часто помолвки устраиваются, когда жених и невеста еще бегают в одних рубашонках, а порой — сразу после их рождения. Браки между близкими родственниками (двоюродными братьями и сестрами) не только допускаются, но и всячески поощряются, особенно в деревнях. Такие процессы, как ухаживание и любовь до брачного союза, категорически исключены, и нередко муж впервые видит свою жену, когда она входит в его дом. Сохранение традиций в данном случае диктовалось чисто меркантильными соображениями: стремлением оставить землю, имущество и ценности в распоряжении одного клана.

Тем не менее свадьба — один из самых ярких и красочных праздников. К ней долго готовятся, ее долго вспоминают. После предварительных переговоров с «вакилем» родители невесты отправляются в дом жениха, и, если предложение одобрено, называется сумма, которая немедленно уплачивается. Впоследствии она с лихвой компенсируется, когда родители юноши приходят в дом невесты со свадебной одеждой «джора» и украшениями.

Итак, предложение принято, список приглашенных обсужден, и день свадьбы назначен. За неделю до торжества начинается обряд «помазания». В полдень в каждом из двух домов начинают звучать маленькие барабаны, гости и родственники танцуют и веселятся, все — кроме невесты.

После примерки свадебного наряда она запирается в своей комнате, надевает самую простую одежду, которую сменит только в день свадьбы, отказывается от косметики, хотя женщины уже подарили ей специально приготовленные духи и масла. Период добровольного заточения называется «мапан».

Это делается для того, чтобы через несколько дней, когда невеста облачится в традиционный красный наряд и наденет украшения, она выглядела особенно очаровательной. В ночь перед свадьбой семь замужних женщин окрасят ступни и ладони невесты хной. Здесь же непременно будет крутиться одна из девушек. Ей выделят немного краски — доброе предзнаменование, позволяющее надеяться в недалеком будущем еще на одну свадьбу. Все это сопровождается пением и шутками.

В день свадьбы жених садится на коня (или в автомобиль), но его сестры и кузины не дают тронуться с места, пока не получат выкуп. Наконец процессия под звуки труб и барабанов отправляется к дому невесты. Этот момент мы и застали на улицах Лахора.

Вскоре вся компания остановилась. Старшие представители обеих сторон обменялись троекратными объятиями. Рядом раздалось пение. Мужчина и женщина пели поочередно. Сюжеты импровизации были достаточно фривольными. После каждого куплета в толпе хихикали, девушки краснели.

Но вот наиболее почтенные родственники невесты входят в дом, чтобы троекратно спросить, согласна ли она выйти замуж за такого-то. Так начинается главная часть церемонии — «никах», на которой мы, понятно, не присутствуем, но известно, что никакие отступления от ритуала здесь невозможны. Невеста хранит молчание или кивает головой в знак согласия. Чаще это делает тетка, сидящая за ее спиной.

Затем мулла заключает свадебный контракт. Он недействителен без согласия жениха и невесты, хотя они зачастую еще незнакомы.

Наступает час, когда приданое — «джахиз», все платья, сари и украшения невесты — выставляется для всеобщего обозрения. Жених входит в ее дом и вручает подарки родственникам. Последние всячески дразнят и подшучивают над ним и, как правило, похищают его обувь, оставленную по обычаю у входа. Ее возвращают, только получив выкуп.

Общее веселье сменяется плачем и рыданиями, по большей части инсценированными; невеста покидает отчий дом, жених берет ее за руку, ведет к автомобилю, заменившему паланкин, и под аккомпанемент стихающих рыданий везет в свой дом. Лицо невесты еще закрыто, но ее красный наряд сверкает золотыми блестками.

В новом доме невесту встречают с ликованием. Час веселья приходит вновь. Мать или кто-нибудь из семьи помогают ей войти в дом. Невеста входит с нарочитой скромностью, низко опустив голову. Теперь настала ее очередь раздать подарки и открыть лицо.

Впереди — свадебный пир и новая жизнь. Как она сложится, трудно сказать.

Ритуал развода по-исламски предельно прост: нужно выйти на улицу и трижды провозгласить при свидетелях: «ты мне не жена». Однако такие случаи не часты. Вопиющее неравноправие в том, что мужчина может в любое время надеть на голову новые гирлянды и ввести в дом еще одну жену. Мусульманские законы позволяют иметь четыре жены. А для женщины красный наряд невесты — единственный в жизни, если она не овдовеет. Впрочем, XX век внес строгие коррективы в полигамию, и они не столько морального, сколько материального плана: жен нужно содержать, а это не каждому по карману. Кроме того, молодые девушки, получившие образование, не соглашаются ограничить свою жизнь местом в «зенане».

А недавно полигамия была в Пакистане вообще запрещена законом.