Семидесятый меридиан

ШИРОКИЕ ПЛЕЧИ ИНДА

Синд полон контрастов. Огромные многолюдные города и безмолвная холмистая пустыня. Зеленые поля и плантации, разрезанные голубыми лентами каналов, а рядом — пустоши почти без растительности, покрытые белым налетом. И тогда возникает мираж. Из жарко натопленной избы глядишь в окно. Первый снежок покрыл землю и клочья пожухлой травы. Пожелтели заросли камыша у дальнего озерца. Но затем вновь возвращаешься к реальности. В автомобиле действительно жарко. Вокруг вовсе не снег, а соль, выступившая из земли, вдали не камыш, а стебли сахарного тростника.

Единственная провинция Пакистана, где большинство населения живет в городах, — Синд. Всего 1,5 млн. жителей занимаются сельским хозяйством, но тем не менее Синд — важный аграрный центр, где выращивается почти половина риса, более четверти хлопка, производимого в стране, а также значительное количество пшеницы, сахарного тростника, овощей и фруктов.

Вся жизнь земледельцев навеки обручена с Индом. Даже народ, который издавна живет здесь — синдхи, — взял свое имя от слов «река», «речной». Река-кормилица давала средства к жизни многим поколениям, и если когда-то узкая зеленая полоса тянулась только вдоль русла, то после создания на Инде крупнейшей в мире оросительной системы она расширилась на десятки и сотни километров, опираясь на бетонные тела плотин и широкие плечи магистральных каналов.

Время от времени природа противится регулированию и преподносит сюрпризы. Осенью 1970 г. нижний Синд был объявлен районом бедствия. Ливни, продолжавшиеся почти два месяца, разрушили местные оросительные системы, дороги, селения, погубили посевы на сотнях тысяч акров. Только за десять дней в районах Хайдарабада и Татты выпало 500 мм осадков. Было снесено 4 тыс. строений. Многие деревни превратились в острова. Убытки оценивались в 20 млн. рупий.

А следующий год выдался засушливым, и через Инд можно было перейти, не замочив ног. Вод могучей реки не хватило, чтобы заполнить каналы. Жители прибрежных районов с трудом находили питьевую воду для себя и скота. До океана не доходило ни капли влаги.

Два больших шумных города, Карачи и Хайдарабад, разделяют 150 км пустыни. Соединяют их железная дорога и две ленты бетона. При поездке по новой автостраде на всем пути не встретишь ни одного селения. Лишь кое-где стихийно вырастают лачуги на четырех столбах с громкими и не лишенными юмора названиями: «Аромат лепестков розы», «Роскошный вид» и даже «Интерконтинентал». Это примитивные ресторанчики с двумя столиками и десятком топчанов для короткого отдыха шоферов. Порой приходят бульдозеры и сравнивают такие времянки с землей, но через несколько дней подобный городок возникает на другом месте. На всем остальном пути по обе стороны автострады мелькают только гряды холмов, напоминающие спящих верблюдов, да ложбины, заросшие пропыленными кактусами.

Второе шоссе веселее. Оно пересекает крупный промышленный район, минует деревни, огибает своеобразный оазис озера-водохранилища. На его берегах выстроены небольшие коттеджи; которые сдаются в аренду. Здесь проводят уик-энды состоятельные дельцы и чиновники из обоих городов, приезжая на день-другой с семьями или друзьями.

По этому шоссе мы и отправимся в путешествие по Синду, чтобы посетить уснувшие города Бамбхор и Татту.

Порт-памятник Бамбхор расположен километрах в 60 от Карачи. К его раскопкам, которые начались в 1958 г. и ведутся только в зимние, относительно прохладные месяцы, от оживленного шоссе ведет дорожка. Путь указывает стрелка с надписью «Бамбхор. Археологический музей».

Горячий воздух волнами плывет над пустыней. Озеро, чуть отступившее от полукруглых каменных бастионов, не дает прохлады. Широкий сухой колодец археологической шахты уходит вниз почти на 9 м, до самых грунтовых вод. Шахта прорезала 23 культурных слоя, которые рассказали археологам о 15 столетиях жизни города-порта: от II в. до н. э. до XIII в. Пока неизвестно, какие тайны хранят слои, лежащие ниже подпочвенных вод. Историки упорно ищут доказательства, которые позволили бы связать судьбы Бамбхора и Мохенджо-Даро. Археологи рассчитывают именно здесь найти следы похода Александра Македонского. Есть все основания полагать, что отсюда флот Искандера под командованием Неарха отправился к берегам Тигра и Евфрата. Если бы только найти доказательства, что порт называли тогда Дабул.

Подземные этажи Бамбхора — целые эпохи. Пакистанские историки разделяли их на скифо-парфянский, индо-сасанидский и исламский периоды. В государстве с мусульманской идеологией последний из них приобретает особое значение: в Бамбхоре откопана самая древняя мечеть на субконтиненте, построенная предположительно в 727 г. Обнаружены также каменные плиты, покрытые арабской вязью цитат из Корана.

На пустынном холме обнажились внушительные полукруглые бастионы, крепостные стены. Наметились кварталы домов, отдельные постройки, городские ворота.

По неизвестным причинам раскопки запрещено фотографировать, поэтому все экспонаты приходится хранить в памяти. Особенно хороша керамика (амфоры, покрытые росписью и темно-зеленой глазурью), женские украшения и детские игрушки. Среди найденных в руинах древних монет есть золотая багдадской чеканки 842 г. Изделия из слоновой кости, китайская керамика и другие находки говорят о широких торговых связях города-порта.

Скифы, пришедшие, по мнению некоторых исследователей, в I в. до н. э. из Ирана, приняли буддизм, но в искусстве остались преемниками эллинизма. В Бамбхоре найдены первые свидетельства их пребывания на берегах Аравийского моря. Так перекидывается мост на север — к Таксиле — греко-бактрийского периода.

Огромный интерес представляют и памятники времен персидской династии Сасанидов. В V в. персидские суда свободно плавали от Рима до Цейлона и держали под контролем все побережье. На месте нынешних раскопок гремели барабаны персидских завоевателей, увозивших из покоренных городов богатую добычу.

Как только персидская империя ослабла, ее сменили на берегах Аравийского моря индийские династии. В Бамбхоре остался от этого времени храм Шивы с обилием архитектурных украшений, стоящий в центре площади, вымощенной морскими раковинами.

…Шел 708 год. По календарю хиджры, ведущему счет времени с момента переселения пророка Мухаммада из Мекки в Медину, минуло 89 лет. По пустыням и оазисам, поднимая вековую пыль, мчалось на копях небольшое, но хорошо обученное войско. Сильные и выносливые верблюды везли в разобранном виде осадную и штурмовую технику. Возглавил экспедиционную армию арабского халифата совсем юный правитель Кермана Мухаммад ибн Касим. Первым был захвачен Синд, который вошел в состав халифата.

Крепость-порт Бамбхор, возведенный у самого устья Инда, стал первым центром ислама и, как полагают, дал жизнь многим мусульманским городам, поднявшимся на пустынном побережье. Вокруг крепостных стен Бамбхора возник многоликий восточный город. На большой площади раскинулись кварталы ремесленников, шумели базары, грузились суда. Расцвет города продолжался до тех пор, пока Инд в XIII в. не ушел от стен города, неожиданно изменив русло. Жизнь порта была всецело связана с рекой. Лишившись главной артерии, Бамбхор оказался обреченным. Вновь, как это произошло когда-то в Мохенджо-Даро, последовало жестокое разорение города неизвестными племенами кочевников. При раскопках обнаружено множество скелетов, оставшихся непогребенными на улицах. Вместе с ними неизменно находили железные наконечники стрел.

Современность вторгается в этот древний город вереницами автомобилей. Всеми цветами радуги вспыхивают среди руин яркие сари. Сюда приезжают экскурсии и небольшие компании. В двух ажурных гостевых павильонах они оставляют термосы и коробки с едой, а затем спешат к историческим памятникам.

Обычно отсюда путь лежит в расположенную неподалеку Татту — средневековую столицу Синда. Оба города представляют разные эпохи. Татта как бы приняла в свое время эстафету Бамбхора, напоминая потомкам еще об одном периоде истории древней синдской земли.

Всего три столетия назад в этом городе насчитывалось 200 тыс. жителей, он с полным правом гордился своими дворцами, мечетями, многоэтажными жилыми домами, пышными фруктовыми садами.

Единственным молчаливым свидетелем былого величия, сохранившимся до наших дней, остается гигантский некрополь, занимающий площадь в 15 кв. км, на которой разбросаны мавзолеи, памятники, арки мечетей, орнаментированных мозаикой.

Свой «золотой век» город пережил в конце XV в., в годы правления султана Низамуддина. Быть может, от тех времен унаследованы только оригинальные сооружения — «уловители бриза», далекие предки современных воздушных кондиционеров: над крышами домов выступают трубы квадратного сечения. Они строятся над каждым из четырех углов здания и повернуты широкими раструбами строго на юго-восток, словно застывшие локаторы. Трубы «ловят» свежий морской ветер, который охлаждает помещения. Любопытно, что этим способом и сегодня избавляются от жары почти все жители Хайдарабада — наследника Татты.

Известно несколько достоверных фактов из истории города. В 1555 г. 28 португальских кораблей под командованием Педро Баретта Ролима высадили близ Татты пиратский десант. Пираты захватили и разграбили город. Они покинули Татту с огромной добычей и ушли, освещенные заревом пожара.

В 1542 г. в Синде родился сын и наследник императора Хумаюна — Акбар. Ровно через полвека он присоединил Татту к могольской империи.

Город к тому времени отстроился вновь после пиратского набега, а вскоре его украсили многие архитектурные памятники, в том числе мечеть «Ста куполов», построенная во времена Шах Джахана.

Затем наступают сумерки. Множество легенд повествует о том, почему жители вдруг покинули Татту. В них говорится о страшных эпидемиях, нашествиях, междоусобицах, но все это — версии. Наиболее вероятное объяснение запустения Татты — разрушение экономики края в период общего упадка, наступившего при поздних Моголах, и изменение традиционных торговых путей.

В 1768 г. правитель Синда Гулам-шах из династии Кальхоров построил на левом берегу главного русла Инда крепость Хайдарабад и перенес туда столицу. В 1809 г. английский офицер Поттингер писал о Татте как о «большом разрушающемся городе, в котором осталось не более 20 тыс. жителей».

…В огромном некрополе почти всегда пустынно. Часть города, где теплится жизнь, находится по другую сторону шоссе. Гробницы расположены в беспорядке. Издалека видны одинокие фигуры, бродящие между памятниками. Остатки удивительной мозаики на сводах и колоннах кажутся никчемной роскошью.

Только однажды мы с приятелем вышли случайно к действующей мечети, заполненной народом. Под низкими сводами билась о пол каящаяся молодая женщина. Несколько фанатиков внимательно следили за каждым ее движением. Маленькая жалкая фигурка распласталась на каменных плитах и напоминала полураздавленное насекомое. Мы покинули храм с таким чувством, словно побывали в средневековье…

Из всех пакистанских городов, в которых мне довелось побывать, Хайдарабад производит впечатление наибольшей скученности: беспорядочность застройки, лабиринты узких улочек, отсутствие простора. Старый глинобитный форт в центре города выглядит, как слепленный из песка ребятишками.

Если пересечь Инд по гребню плотины Гулам Мухаммада, наблюдая, как волны цвета кофе с молоком стремятся к океану, вы попадете в Джомшоро — вполне современный пригород, где расположены Синдский университет и один из крупнейших в стране медицинских центров. (В Пакистане всего 8500 врачей, один врач приходится на 6500 жителей.) Госпиталь в Джомшоро — база медицинского колледжа, который ежегодно выпускает более 100 квалифицированных врачей.

Над одним из зданий госпитального городка в 1968 г. появилась вывеска «Атомный медицинский центр». В нем я побывал во время одной из первых поездок по Синду. Все оборудование центра для диагностики и лечения тяжелых заболеваний прислано из Советского Союза, а его руководитель доктор Н. Кизилбаш проходил практику в Москве.

Слава о целительном атоме Джомшоро мгновенно распространилась по всему Пакистану. И если к сентябрю 1968 г. центр медицинской радиологии успел оказать помощь всего 65 пациентам, то через три года их было несколько тысяч.

Мне было особенно приятно услышать слова благодарности в адрес нашей страны не только от доктора Кизилбаша и генерала Гардези, который в ту пору был начальником госпиталя, но и от рабочего-текстильщика Калай-хана, вылечившегося от саркомы.

В университете в то время не было занятий. Поэт Муслим Шамим рассказал мне, какие самоотверженные усилия приложила интеллигенция Синда, чтобы сохранить древний язык синдхов, собрать поэтические и литературные произведения, навеянные песнями и легендами пустыни. Литературный факультет университета поэт назвал «цитаделью синдхи», хранителем традиций замечательного певца Синда — Абдул Латифа, творившего в XVIII столетии. Одновременно поэт с глубоким сожалением говорил о том, что только 40 процентов студентов университета — синдхи, а большинство лекций читается на урду или по-английски.

Великолепные мосты и плотины, весь облик Джомшоро мгновенно тускнеет, если въехать в черту «старого» города, хотя этот эпитет можно употребить только условно: Хайдарабаду немногим более 200 лет, он — один из самых молодых городов Пакистана.

Неподалеку от вокзала раскинулся пустырь Кичара-пар, застроенный редкими хижинами. Используется он как свалка для ржавых скелетов отслуживших свой век автомобилей. На первый взгляд место кажется необитаемым. Только женщина в лохмотьях сидит у порога одной из хижин, время от времени оглядывая все вокруг. Оказывается, Кичара-пар — крупнейший центр нелегальной торговли наркотиками и местным самогоном «катчи-шараб». С утра до поздней ночи сюда тайком пробираются сотни наркоманов. Единственная обязанность опустившейся женщины — поднимать тревогу, если в округе появится кто-либо, похожий на переодетого полицейского, или просто незнакомец. Окончив дежурство, она бесплатно получит инъекцию наркотика и немного еды.

О судьбе этой женщины рассказал как-то репортер газеты «Сан». Всего за год до этого она потеряла мужа, но у нее остался дом и немного денег. Виной всему оказался морфий. Деньги кончились, дом был заложен. Тогда женщина перешла на более дешевый наркотий — «ракету», а вскоре очутилась на Кичара-пар.

Наркотики и самогон — самые процветающие из незаконных видов бизнеса. Производство «катчи-шараб» обходится всего в пять рупий за маунд (37,3 кг), а продается он по пять рупий бутылка. В окрестностях Хайдарабада действует более 20 тайных винокуренных заводиков, множество складов и агентов. Имена их владельцев, как утверждала газета, хорошо известны полиции, но она ничего не предпринимает. Аналогичное положение и с «ракетными» капсулами, опиумом и марихуаной. Уничтожить преступные логова невозможно без активного участия самых широких кругов общественности.

После Хайдарабада оба шоссе сливаются в одно: дорога бежит вдоль Инда к пальмовым рощам Суккура, рисовым полям Ларканы и памятникам Мохенджо-Даро.

Идет уборка осеннего урожая — «харифа». Повсюду над метелками созревшего риса склонились фигурки людей, не покидающих поле даже в часы полуденного зноя. Все делается вручную. Не менее примитивно ведутся обмолот и вспашка.

На этот раз мы сворачиваем в небольшой городок Тандо-Джам. Я попросил знакомого профсоюзного деятеля Шамима Васти представить меня живому помещику. (По статистике газеты «Бизнес рикордер», в стране 63 348 помещиков). Итак, впервые в жизни я разговариваю с помещиком. Мир Расул Вахш Тальпур — представитель одной из старейших фамилий Синда. Беседа проходит на веранде возле скотного двора. Рослый человек лет пятидесяти в ослепительно белой рубашке сразу после неожиданного для него знакомства (Шамим привел меня неожиданно) переходит в атаку:

— Я не помещик, я рабочий, помогающий стране развивать сельское хозяйство. Мой прадед Джамхан, поселившийся здесь, бесплатно раздавал землю, — говорит он. — Таких, как я, не так уж много. Больше тех, что лежат в своих городских домах под кондиционерами и стригут купоны.

— Какое у вас хозяйство?

— Орошаемой земли 155 акров, 100 из них под хлопком. Фруктовый сад также 100 акров. Он не культивированный. Растут плоды — и ладно. Главное для меня — молочная ферма: около 100 коров, бычков и телят ценной местной породы. Дойные коровы дают 12 литров молока в день.

— Вести дела трудно, — продолжает Тальпур. — Мало воды, нет налаженного сбыта продукции. Всю коммерцию приходится вести через посредников-брокеров, которые бессовестно наживаются. Цены на хлопок диктуют владельцы текстильных фабрик, создавшие свой пул. Тракторы и другие машины я арендую на государственной прокатной станции, плата — 22 рупии за час. Машина арендуется вместе с трактористом, которому я обязан предоставлять ночлег и кормить.

— Сколько человек работает в вашем имении? Какой, если не секрет, оно приносит доход?

— Нас ведь целая семья — сыновья, дочери, — уклоняется собеседник от прямого ответа. — Это, если хотите, коллективная ферма. На всех мы имеем 500 акров земли. Живем, как средняя интеллигентная семья. В саду и на ферме я держу 25 наемных рабочих. Каждый получает 80 рупий в месяц (около 15 рублей). Всего в хозяйстве работают 65–70 человек.

— Кто же остальные?

Вопрос остается без ответа, но скорее всего они — издольщики, задолжавшие хозяину. Заминдар предупредил, что «его люди» не говорят на урду, а тем более по-английски, исключив тем самым всякую возможность разговора. Вскоре заминдар с чувством облегчения проводил нас до машины.

— Меня самого эксплуатируют посредники, — заявил он на прощание. — Я считаю, что государство должно больше помогать тем, кто веками трудится на этой земле, даже заминдарам.

Мир Расул Вахш Тальпур возглавлял муниципалитет городка Тандо-Джам, в котором 12 тыс. жителей, и был председателем местного отделения Партии пакистанского народа.

Между прочим, говоря о посредниках, Тальпур был прав. Многотысячная прослойка мидлмэнов паразитирует как за счет производителя-земледельца, так и за счет городского покупателя. Крестьянин, вырастивший овощи, получает, как правило, от посредников чуть больше трети их стоимости на рынке. Остальная сумма, за исключением стоимости перевозки и дохода розничного торговца, составляющих не более 15–20 процентов, оказывается в кармане посредника.

Не раз в прессе поднимался вопрос о создании на месте закупочных пунктов, чтобы уничтожить посредника и платить производителю более справедливую компенсацию за труд, а какую-то часть, изъятую у посредника, передать городскому покупателю за счет снижения розничных цен. Но сделать это в социальных условиях Пакистана практически невозможно.

Неподалеку от Суккура высится старинный форт Кот-Диджи. Он опирается своими бастионами на два холма. Седловина между ними перекрыта зубчатыми крепостными стенами. Когда-то форт считался одним из крупнейших фортификационных сооружений Азии. Всякий раз, минуя его мощные стены, я невольно вспоминал историю колонизации Синда и яркие страницы борьбы его народа с незваными гостями в пробковых шлемах. Ведущую роль в сопротивлении англичанам сыграло движение хуров[4]. Поэтому Кот-Диджи всегда казался мне символом этого движения.

В 1831 г. колониальный деятель А. Бернс поднялся по Инду и Рави до Лахора. Один из местных мудрецов сказал по этому поводу: «Раз англичане увидели реку, мы потеряли Синд». Слова оказались пророческими. Англичане уже давно подбирались к этой территории. Еще в 1809 г. эмиры Хайдарабада, Хайрпура и Мир-пура заключили с ними договор, направленный против французов. Впоследствии в него была включена туманная статья о необходимости ликвидации «разбойничьих банд», нарушающих мир на границе.

В 1843 г. во время первой Афганской войны по приказу лорда Элленборо колонизаторы под командованием Чарльза Непира начали оккупацию.

— Мы не имели права на захват Синда, но все же сделали это, — заявил через три года новоявленный правитель страны.

За столетие сменилось не одно поколение колонизаторов, но никто из них не мог заявить, что народ Синда покорился. Этот район был самым беспокойным на субконтиненте.

Еще до захвата Синда англичанами в обширных районах под Суккуром сложилась религиозно-реформаторская секта хуров. После колонизации ее деятельность приняла ярко выраженный антианглийский характер.

Местечко Пирджо Годхо, расположенное в 20 км от Кот-Диджи, где жил вождь и идеолог хуров Пир Пагаро, стало центром движения, охватившего широкие слои населения, особенно крестьянства. Опорой Пира Пагаро стала тайная организация «Фирка», объединившая десятки тысяч до конца преданных делу хуров единомышленников. Имя и титул Пир Пагаро стали наследственными и передавались от отца к старшему сыну.

Первое вооруженное восстание хуров против колонизаторов началось в 1896 г. Подавить его англичанам удалось только через 12 лет, опустошив районы восстания.

С этого времени вплоть до ухода колонизаторов почти 40 лет здесь сохранялся военно-полицейский режим, а в годы второй мировой войны в провинции находились тысячи солдат, артиллерия, бронемашины и авиация.

Восстания хуров под лозунгом «Синд для синдхов» вспыхивали еще дважды — в 1928 и 1941 гг. Последнее было подавлено с особой жестокостью. Пир Пагаро (третий) был схвачен и повешен, а его сыновья отправлены в Англию. Однако «Фирка», в которой числилось уже 200 тыс. хуров, продолжала борьбу.

Возвратившийся после освобождения Пакистана на родину старший сын Пира Пагаро фактически управляет в наши дни из Пирджо Годхо обширной областью, ставшей «государством в государстве».

…Словно в зеркало смотрится Суккур в спокойные воды Инда. Река кажется здесь широким озером, к самому берегу которого ступенями сошли здания и минареты. На холме высится овеянный легендами замок «Семи сестер», построенный в доисламские времена.

С левобережным пригородом Рохри Суккур связан старым горбатым мостом и плотиной, сооруженной в 1932 г. До создания энергетических гигантов на реках Советского Союза она считалась самой большой в мире. Здесь начинается крупнейшая в мире ирригационная система. У плотины берут начало семь магистральных оросительных каналов общей протяженностью 10 тыс. км. После завоевания независимости оросительная система распространилась на нижний Синд, где в 1955 г. в пригороде Хайдарабада — Котри выросла плотина Гулама Мухаммада. Она позволила довести обрабатываемые площади почти до 14 млн. акров (более 40 процентов всей территории Синда). Борьба с природой продолжается и сегодня. Трудностей много: засолонение и заболачивание почв, недостаток машин, химических удобрений и сортовых семян. Главная же проблема — социальная пропасть, разделяющая арендаторов-издольщиков и заминдаров, стремящихся удержать доходы и привилегии. Она ждет радикального решения, так как стала тормозом в развитии сельского хозяйства края.

Колонизаторы построили в Суккуре не только плотину, но и «самую большую тюрьму в Азии». Оросительная система была нужна колонизаторам, чтобы выращивать в долине хлопок и отправлять его на фабрики Манчестера, а огромная тюрьма в самой горячей точке субконтинента — чтобы держать за прочными запорами тысячи борцов за землю и свободу.

Тюрьма существует и сегодня. Это огромное белое здание, окруженное деревьями. У входа — статуя полицейского, держащего на цепях двух зубастых мифических чудовищ. Начинается тюрьма, как это ни странно, с магазина, открытого для всех. В нем продаются ковры, ткани ручной выделки и керамика. Все это также сделано узниками. Наш гид, местный адвокат и поэт Хасан Хамиди, предложил пройти внутрь, но мы вежливо отказались.

От Суккура мы избрали обходную дорогу по правому берегу, через «город охотников» Шикарпур, в окрестностях которого еще сохранились островки джунглей, через тихую Ларкану, где некоторые дома украшены затейливой деревянной резьбой, не подозревая, что в пути пас ожидало приключение.