Славянская мифология: энциклопедический словарь

П

ПАПОРОТНИК — растение, по поверьям, цветущее один раз в году, в купальскую ночь (см. Иван Купала). Рассказы о караулении и добывании цветка или семени папоротника известны в фольклоре большинства европейских народов; исключением являются Балканы: здесь подобные легенды встречаются крайне редко. В европейском фольклоре известно два основных сюжета о добывании П.: «добывание чудесного предмета» и «случайная находка простака».

В купальскую (реже рождественскую) ночь человек специально отправляется в лес, чтобы добыть П.; для этого он забирается в самую глубь леса; найдя растение, он караулит момент цветения; ближе к полуночи вокруг растения собирается нечистая сила, которая пытается напугать человека и заставить его ретироваться; точно в полночь расцветает необыкновенный цветок (появляется цветок, из которого мгновенно созревает и опадает семя); человек хватает цветок (семя), разрезает ладонь и закладывает его в ладонь; на обратном пути нечистая сила пытается отобрать цветок у человека.

Второй сюжет: в купальскую ночь человек случайно попадает в лес, чаще всего для того, чтобы отыскать волов (лошадей), потерявшихся (украденных) накануне; бродя по лесу в полночь, он натыкается на расцветший П., цветок которого случайно попадает ему в обувь (лапоть, носок); в этот момент человеку открываются тайны: он узнает, где находятся пропавшие животные, начинает понимать язык растений и животных и т. д.; однако по дороге цветок так же случайно выпадает у него из обуви (цветок путем обмана отбирают черти, барин и др.), и человек теряет обретенные знания. В ночь цветения П. случается страшная гроза.

Цветок (или семя) П. помогает отыскать клады. П. наделяет человека особым зрением, позволяющим увидеть то, что находится под землей, т. е. раскрывает перед ним земные недра, а также отпирает все замки. По словенским поверьям, если в купальскую ночь вырвать из земли П. с корнем, то на конце корня найдешь золотой перстень.

У южных славян легенды о цветущем П. известны лишь на западе и юго-западе балканославянского ареала. Сербы-граничары рассказывали, что в Ивановскую ночь П. за одну ночь отцветает и созревает, а его зерно падает на землю. Человек, сумевший завладеть этим единственным зернышком (когда оно попало ему в чулок), неожиданно прозрел и узнал все чудеса на свете. Случайная потеря «цветка познания» приводит к мгновенной утрате его чудесного дара.

Человек, владеющий цветком или семенем П., становится невидимым. При добывании цветка П. актуализируется демоническая сфера. Черногорцы считали, что П. в Ивановскую ночь стерегут вилы, и если человек хочет сорвать цветок, то он должен усесться в П. перед полуночью и все время размахивать в воздухе ятаганом, чтобы вилы и вештицы не смогли к нему приблизиться.

Т.А. Агапкина

ПАРАСКЕВА ПЯТНИЦА — см. Пятница.

ПАСТУХ — главный персонаж в обрядах и верованиях, связанных с защитой, сохранностью скота, особенно во время летнего выпаса. П. выполняет целый ряд обрядовых действий, обеспечивающих благополучие стада. Особым почтением пользуется П. на Русском Севере, где его считают колдуном, имеющим связь с лешим и другими потусторонними силами. Считается, что П. заключает с лешим договор, по которому «дает» ему лучшую корову и обязуется соблюдать ряд запретов (не собирать лесных ягод и грибов, не отгонять комаров и мух, не разорять муравейники и т. д.), за что леший обеспечивает ему сохранность стада. Скрепляя договор, П. произносит заговор («отпуск»), обходит вокруг стада с замком и ключом, бросает запертый замок в лес, закапывает бумагу с написанным заговором в укромном месте, где оставляет его до конца выпаса скота и т. д. В некоторых русских и полесских селах П. все лето не стрижется, не имеет половых отношений, не берет с собой в поле нож и др.

Множество обрядовых действий совершает П. (иногда вместе с хозяевами) при первом выгоне скота в поле. Чтобы прогнать нечистую силу, «зло», сосредоточенное на пути к пастбищу, П. в Моравской Валахии и в Карпатах громко хлопали бичами, свистели, звонили в колокольчики, играли на трубе, дудке и т. п. В Карпатах главный П. вел стадо на пастбище окольными путями, закапывал на окраине села цепь с замком или веревку, на которой спускали в могилу покойника (чтобы не разбегались овцы), рисовал пастушеской тростью крест на земле, чертил ножом поперек дороги «границу», которую не смеют пересечь духи, бросал на мост горсть соли, натирал овцам копыта чесноком и т. д. По прибытии на место выпаса гуцульский П. всаживал топор слева от двери в пастушью хижину, добывал огонь трением сухих поленьев, подкладывал тлеющую головешку у входа в загон, кропил стадо святой водой. Как правило, у восточных славян пастух обходил скот с хлебом, солью, яйцами или яичницей, свечой, топором, замком и ключом и т. д. У всех славян важное значение имели предметы, которые П. клал себе в сумку при выгоне скота. Так, оберегая стадо, П. носил с собой на пастбище яйцо, хлеб в виде креста, крупицу освященной соли, свечу, различные «магические» травы, освященный мел, угольки, а у южных славян — пули, использованные при выстреле в момент отправления на пастбище. Чтобы П. не задремал на пастбище и не был ленивым, в день выгона скота его обливали водой.

На Рождество в украинских Карпатах и Словакии П. разносили по домам прутья, которыми следовало весной выгонять скот. В Высоких Татрах П. раздавали накануне выпаса прутья с хвойными «лапами», за что получали от хозяев деньги и угощение. П. отводилась важная роль в обрядах, совершаемых во время падежа скота: он добывал «живой огонь» для очистительного костра, прогонял стадо через костер или «сквозь землю», т. е. вырытый в земле ров. В Словении и северо-западной Хорватии на П. возлагались обязанности устраивать большой сельский костер на Пасху.

Обычай чествования П. распространен у всех славян. Помимо регулярной платы натурой, П. одаривали в день выгона скота и по окончании выпаса осенью; в Брестской области такое угощение называлось соответственно «запасне» и «допасне». Кроме того, П. чествовали на Пасху, в Юрьев день, на Троицу, в Петров день и т. д. В качестве угощения П. обычно готовили яичницу или снабжали яйцами для ее приготовления. У русских чествование П. называлось «мирская яичница». На Смоленщине приготовление пастухами и подпасками яичницы превращалось в сложный обряд, цель которого состояла в том, чтобы «зверь» «не увидел», «не коснулся» «скотинки», чтобы «у зверя не разомкнулись зубы» и т. д. Иногда П. сами ходили по хатам и собирали подарки, но чаще П. стоял у околицы села и принимал пироги, лепешки, деньги и холсты. В высокогорных областях Словакии главным П. устраивалось «угощение на пастбище», оно заканчивалось музыкой, традиционными песнями и плясками. В Польше во время пиршества совершался обряд выбора «короля пастухов»: им становился тот, кто первым пригнал скот на пастбище.

Лит.: Дурасов Г.П. Обряды, связанные с домашним скотоводством в Каргополье в конце XIX–XX в. // Культура Русского Севера. Л., 1988.

А.А. Плотникова

ПАСХА — христианский праздник Воскресения Христова, завершающий семинедельный Великий пост.

Время пасхальной службы считалось благоприятным для совершения магических действий и гаданий, в частности для обеспечения удачи. Воры в эту ночь «заворовывали», т. е. старались незаметно украсть что-нибудь у прихожан, чтобы чувствовать себя в безопасности весь год; охотники при возгласе священника «Христос воскресе!» стреляли вблизи церковного порога в воздух, полагая, что от этого их ружья будут бить без промаха; рыбаки вместо ответа «Воистину воскресе!» говорили: «А у меня рыба есть!», чем якобы обеспечивали себе полные сети на весь сезон; девушки обращались к Богу с просьбой послать им женихов.

Проспать пасхальную службу было непростительным грехом. В качестве наказания таких людей на следующий день купали или обливали водой (ср. указ Синода от 1721 г., по которому, в частности, запрещалось «по старинному суеверному и вредному обычаю купать или обливать водою не бывающих у заутрени»). Человеку, проспавшему пасхальную заутреню, в течение года грозили неудачи.

В пасхальную ночь распознавали нечистую силу. Придя в церковь в новой одежде, можно было увидеть колдунов, стоящих спиной к алтарю; принеся в церковь специальным образом приготовленный творог или сыр, узнавали среди прихожан ведьм по небольшим хвостикам. На П., как и в Страстной четверг, поднявшись на чердак или на колокольню со свечой, горящей еще с заутрени, можно было увидеть домового. Пасхальная ночь была временем, когда на земле появлялись умершие. Спрятавшись во время крестного хода в церкви, за алтарем, можно было наблюдать, как покойники молятся и христосуются между собой. Верили, однако, что человек, выдавший свое присутствие в церкви, мог поплатиться за это жизнью.

По окончании заутрени люди стремились как можно быстрее добраться (добежать или доехать) до дома, чтобы в течение года опережать остальных во всех делах. Впрочем, часто, не заходя домой, направлялись на кладбище известить умерших родственников о Воскресении Христа и похристосоваться с ними.

Пасхальный завтрак проходил обычно в узком семейном кругу, т. к. ходить в гости в первый день П. было не принято. Первое пасхальное яйцо часто съедали всей семьей, разделив его по числу домочадцев. Обычай делиться друг с другом пасхальной пищей получил у восточных славян широкое распространение; в частности, в первый день П. священник и причт, а также домочадцы «молили паску», т. е. обменивались кусочками кулича или ели его сообща, разрезав на мелкие части. Обычай делиться с ближними пасхальным яйцом получает специфическое истолкование в мифологических рассказах: человек, потерявший дорогу в лесу, должен вспомнить, с кем в последний раз он делил пасхальное яйцо; после этого он сможет найти дорогу и вернуться домой.

Немало магических свойств приписывалось освященным пасхальным яйцам, их скорлупе, а также остаткам других пасхальных блюд, например костям поросенка. С пасхальным яйцом обходили загоревшееся строение или кидали его в огонь, надеясь, что яйцо поможет остановить пожар; с пасхальными яйцами искали заблудившуюся скотину, клали их в посевное зерно, оглаживали ими корову при первом весеннем выгоне, закапывали в поле, чтобы у льна головки были величиной с яйцо; кости поросенка также закапывали в посевы, чтобы уберечь их от града.

В течение всей недели начиная с первого дня П. священники в сопровождении причта и наиболее благочестивых прихожан обходили с иконами все дома в селе и служили там пасхальные молебны, за что получали вознаграждение.

С вечера пасхального воскресенья по домам ходили группы мужчин (волочебников — в Белоруссии, христованников — на юго-западе и западе России) и поздравляли хозяев с праздником. Они исполняли под окнами специальные песни, в которых помимо обычных величальных образов, рассказывающих о богатстве крестьянского двора, перечислялись основные годовые праздники традиционного аграрно-хозяйственного календаря крестьянина. Аналогичные обходы на пасхальной неделе были и у западных славян. Так, поляки обходили дома, нося или везя с собой живого или деревянного петуха как символ воскресшего Христа.

У западных славян на пасхальной неделе практиковались массовые молодежные обливания. Понедельник был мужским днем (парни, мальчики, мужчины поливали женщин и девушек), а вторник — женским. Парень старался облить понравившуюся ему девушку, в ответ на что, при согласии, она одаривала его крашеными яйцами или преподносила другие подарки; во время пасхальных обливаний обнаруживалась и общественная оценка поведения той или иной девушки: считалось постыдным, если девушку не облили в пасхальный понедельник; это означало ее осуждение молодежным сообществом за развязное поведение или иные прегрешения.

Среди пасхальных развлечений основное место занимали игры с крашеными яйцами, и прежде всего катание яиц по земле или со специальных лотков, а также «битки» — битье крашеными яйцами. У восточных славян в течение всей пасхальной недели любой человек мог подняться на колокольню и звонить в колокола; этому звону нередко приписывался магический смысл. Из других пасхальных забав выделяются качели, а также хороводы, имеющие аграрно-хозяйственную и любовно-брачную тематику (в последних обычно назывались будущие супружеские пары и величались молодожены, поженившиеся в течение последнего года). Обязательными для пасхальных праздников были взаимные посещения близких родственников.

На пасхальной или следующей за ней Фоминой неделе имело место массовое поминовение умерших. См. Задушницы, Нави, Радуница.

Т.А. Агапкина

ПАХАРЬ, оратай — в славянской мифологии культурный герой. Согласно широко распространенному фольклорному сюжету, П. вытеснил с земли первобытных великанов — воплощение диких, необузданных сил природы. В этиологических мифах о происхождении Змиевых валов (древних укреплений в Среднем Поднепровье) и рек П. действует вместе с другим культурным героем — кузнецом. По украинскому преданию, Бог послал на землю чудовищного змея, который требовал человеческих жертв. Когда пришел черед царевича, тот бежал от змея, читая молитву, и спасся в кузнице, где свв. Борис и Глеб ковали для людей первый плуг. Змей языком высадил дверь кузницы, но святые ухватили его за язык раскаленными щипцами и запрягли в плуг. Они провели плугом борозду, которую и называют «Змиевым валом». Другой вариант того же предания — о Кузьме-Демьяне, Божьем Ковале, который заставляет змея пропахать землю до самого Черного моря: там пахарь дает змею напиться и тот, выпив полморя, распадается на части — превращается в мелких змей и «гадов».

В славянских легендах, восходящих к апокрифическому «Слову об Адаме и Еве», первый П. — Адам (Ева — первая пряха). Бог дал Адаму плуг, чтобы он в поте лица добывал себе хлеб. По болгарскому апокрифу, Адам запряг волов и стал пахать, но дьявол не дал ему возделывать землю, объявив, что земля принадлежит ему, и потребовал расписку, которой Адам отдавал бы себя во власть дьявола. Адам перехитрил сатану, вручив ему расписку, что он и дети его будут принадлежать Владыке земли, имея в виду Бога. В болгарском апокрифе «О крестном древе» (X в.) сам Иисус вспахал ниву на пути в Вифлеем. Ср. украинские колядки, где Бог пашет золотым плугом на золотых волах, св. Петр (или Павел) их погоняет, а Богородица приносит в поле пахарям еду. Известен также русский заговор, произносимый при сборе целебных трав: «Святой отец праведный Абрам все поле орал, Симеон Зилот садил, Илья поливал, Господь помогал. Небо — отец, а земля — мать. Благослови, Господи, эту траву рвать». См. о символике пахоты (обработки земли) как о брачных отношениях, оплодотворении в ст. Земля.

В русском былинном эпосе П. Микула Селянинович сильнее князя-волхва; согласно чешской раннеисторической традиции, П. Пршемысла избирают князем после чудесного знака: в его руках начинает зеленеть сухая ветвь, которой он погонял волов (ср. с этим библейским мотивом восточнославянский обычай держать вербную ветвь во время ритуала первой пахоты). В сербской юнацкой песне Марко Кралевич пашет «султанские дороги»: турки требуют, чтобы герой не распахивал дороги, Марко же велит туркам не топтать его пашню; подняв плуг вместе с волами, Марко избивает турок. В славянской народной культуре с древнейшего периода особое значение придается земледельческому труду: ср. племенные названия и названия народов, восходящие к обозначению поля, — поляне, поляки, ляхи (от «лядь» — расчищенный от леса участок земли).

Орудия пахоты — плуг, соха почитались священными: согласно русским источникам XVII в., в Москве «в навечерие Богоявления… кликали плугу» — взывали к плугу; у поляков накануне Рождества лемех плуга клали на стол, чтобы кроты и мыши не портили пашню. Плуг (орало) изображался у болгар на обрядовом новогоднем хлебе. В день встречи Нового года на Западной Украине обходили дворы с плугом, изображая пахоту и осыпая дворы овсом и кукурузой; в песнях-колядках ряженые пели о волах, медведях, воронах и др. птицах, запряженных в плуг, заклинали уродить жито и т. п. В русской традиции на Пасху избирался П., производивший ритуальную запашку; при первой пахоте использовались ритуальные предметы, освященные на Пасху, что должно было обеспечить урожай (в. — слав.). Вместе с тем проведение ритуальной борозды, опахивание села, предохраняло от мора.

В.Я. Петрухин

ПЕРЕВОРАЧИВАНИЕ ПРЕДМЕТОВ — магическое действие в составе погребального и некоторых других обрядов, призванное предотвратить «возвращение» покойника, его «хождение» после смерти или отогнать нечистую силу. Это может быть вращение по вертикали или по горизонтали, а также выворачивание наизнанку (обычно одежды). Уже во время агонии часто переворачивали самого умирающего так, что его голова оказывалась на месте ног. При погребении колдуна его выносили из избы не ногами, а головой вперед и у первой реки переворачивали тело в гробу навзничь (Вологодский край). Переворачивание лавок, табуреток или стульев, на которых стоял гроб, известно в разных славянских традициях. В России в новгородских деревнях и селах до недавнего времени, когда выносили из избы покойника, крестили дверь и «валили», переворачивали табуретки, на которых стоял гроб. То же делали на севере Польши: переворачивали лавки, «чтобы на них не сел покойник». Черногорцы снимали с петель входную дверь и переворачивали ее, если в семье скончался молодой мужчина.

Во многих местах было принято переворачивать сани или телегу, на которой гроб везли на кладбище. На юге Польши телегу переворачивали и оставляли так до следующего дня, потому что иначе «на телеге будет тяжело ездить». В Вологодской губ. сани оставляли опрокинутыми полозьями вверх и с обернутыми назад оглоблями недалеко от дома до сорокового дня, веря, что покойник, стремящийся вернуться домой, увидев перевернутые оглобли, возвратится в свою могилу. Сербы умерших младенцев относили на кладбище в колыбели, а после погребения колыбель переворачивали и оставляли на могиле.

В славянском погребальном обряде известно также переворачивание посуды. Полесские крестьяне при приближении кончины домочадца выливали всю имевшуюся в доме воду во двор, а сосуды переворачивали вверх дном. Переворачивали и оставляли на могиле также горшки или миски, в которых за гробом несли горячие угли. На Русском Севере (Олонецкий край) на кладбищах, по свидетельству Г.И. Куликовского, «на каждой могиле лежит лопата и стоит кверху дном обыкновенный печной горшок». У сербов было принято перед наступлением смерти зажигать свечу и одновременно переворачивать все зеркала, корыта, ведра и ими не пользоваться до конца похорон. П. п. известно также в южно-славянских обрядах защиты от града — переворачивали треножник, трапезный столик и др. предметы, рассчитывая этим повернуть назад надвинувшуюся на село тучу.

На Балканах в знак траура женщины часто носили вывернутую наизнанку верхнюю одежду, а мужчины — вывернутые шапки. Выворачивание одежды применялось также для отгона приставшего в пути животного (собаки, лошади, овцы): на него махали одеждой, а затем надевали вывороченное платье и продолжали путь. Сербы, если им нужно было куда-нибудь отправиться ночью, переворачивали шапку, кафтан или иную одежду, чтобы защитить себя от нечистой силы. Помогал этот прием и в случае, когда человек не мог выбраться из леса, где его «водил леший» (надо было надеть обувь с правой ноги на левую и наоборот). Использовался он и при лечении: белорусы больному ребенку надевали вывернутую наизнанку рубашку или клали его в колыбели «наоборот»: ножками «в головашки».

Переворачивание нечистого, заложного покойника в могиле было распространенным приемом, позволявшим избавиться от его «хождения»: тела ведьм, колдунов, упырей переворачивали в могилах со спины лицом вниз и забивали в могилу осиновый кол или (у южных славян) кол из боярышника.

Переворачивание, таким образом, соотносилось с представлением о потустороннем («перевернутом») и демоническом мире, поэтому вне связи с этими мирами оценивалось негативно. Например, запрещалось держать буханку хлеба коркой вниз (это предвещало смерть кого-либо из домочадцев), переворачивать после еды миску или класть ложку тыльной стороной кверху, если это не поминальная трапеза, когда подобные действия предписывались ритуалом.

Лит.: Толстой Н.И. Переворачивание предметов в славянском погребальном обряде // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд. М., 1990.

Н.И. Толстой

ПЕРЕЖИН, прожин — известный у русских (частично — у белорусов) способ магического отбирания урожая с чужого поля; вид вредоносной магии (ср. Залом). Представляет собой сжатую во ржи узкую полоску («еле заметную тропинку»), которая тянется с одного края поля на другой; либо две дорожки шириной в палец, которые пересекают поле крест-накрест. По белорусским (р-н Гродно) поверьям, ведьмы во время цветения ржи срезают по углам чужой нивы несколько стеблей и относят в свой амбар, чтобы «перенять» урожай. Иногда хозяева замечали, что в их поле выжаты небольшие круги (величиной с блюдце), и считали их П. (Костромской край).

Эти злокозненные действия приписывались «знающим» людям (колдунам-пережинщикам, ведьмам-пережинщицам) или нечистой силе — лешему, полевику, злому духу. Подходящим для П. временем считался период цветения злаков, ночь накануне Ивана Купалы или начало жатвы.

По севернорусским представлениям, посевы рядом с П. обычно бывают не вытоптаны, колосья не помяты, следов на земле не видно, поэтому говорили, что колдуны делают П., «вися в воздухе вниз головой» и выстригая колосья ножницами: «Нечистая сила держит колдуна за ноги, и он срезает колосья». Жители Калужской обл. рассказывали, что колдунья привязывает к левой ноге крохотный серп и идет с ним через поле, сжиная стебли ржи. По другим поверьям, женщины-ведьмы делали П. тайком от односельчан с помощью обычного серпа: накануне Ивана Купалы ведьма, раздевшись до нижней рубашки и распустив волосы, без креста и пояса, сжинает несколько пучков злаков и переносит их на свое поле. Выходя делать П., «знающие» люди переворачивали в доме все иконы «вверх ногами» и открывали настежь двери своего амбара, чтобы чужое зерно «текло в их сусеки». Если сосед случайно заглянет в амбар пережинщика, то увидит, что зерна там не лежат обычным образом, а стоят торчком. В Можайском р-не Подмосковья рассказывали, что сельский мельник мог опознать того, кто делал П.: начиная молоть привезенное кем-то на мельницу зерно, он видел, что «оно стоит в мешках торчком».

Чтобы распознать среди односельчан пережинщиков, крестьяне Владимирской губ. за неделю до начала жатвы, договорившись между собой, сжинали каждый на своем участке по горсти первых колосьев, сносили их в одно место и зажигали костер, считая, что у охотника до чужого урожая от этого погорит в поле весь хлеб.

Близкие к этим поверья об отбирании урожая (без термина «пережин») известны в болгарской мифологии: женщина-ведьма в ночь на Иванов день идет к чужому полю, произносит магическое слово, в результате чего все жито склоняется вниз, а «царь нивы» (стебель с двойными колосьями) остается стоять; тогда она срезает эти колосья и уносит на свое поле. Эти действия называются «отбиранием жита».

Лит.: Терновская О.А. Пережины в Костромском крае // Славянский и балканский фольклор: Этногенетическая общность и типологические параллели. М., 1984. С. 117–129; Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 73; Власова М. Русские суеверия. СПб., 1998. С. 388.

Л.H. Виноградова

ПЕРЕКРЁСТОК — роковое, «нечистое» место, принадлежащее демонам. На П. совершаются опасные и, наоборот, исцеляющие действия, гадания, произносятся заговоры; полагают, что на П. нечистый дух имеет власть над человеком.

По русскому выражению, «на перекрестке черти яйца катают, в свайку играют». По поверьям, на распутьях дорог можно увидеть ведьму, русалок, лешего, черта. Проход через П. сопряжен с различными опасностями. В Закарпатье, например, при выгоне скота колдуны и колдуньи закапывали на П., где проходит стадо, «манту» (соль с кусочком пасхи) со словами: «Беру сметану, оставляю молоко…» Для безопасности перехода через П. часто совершают действия-обереги: когда везут ребенка в церковь на крещение, в западном Полесье на П. заранее выбрасывают три прутика из веника; при выгоне скота в польских Татрах главный пастух чертит ножом на П. «границу», которую не смеют пересечь злые духи; в Закарпатье стараются обойти П. окольными путями. Русские крестьяне в качестве «жертвы» лешему за корову оставляли в лесу на П. яйцо или печенье из ржаной муки.

На П. человека подстерегали болезни. В русских губерниях во время опахивания при массовой эпидемии скота исполнители обряда предпринимали особые действия на П.: очерчивали сохой крест и зарывали в землю ладан, били топорами по земле, кричали: «Гони, гони! Бей! Долой с нашей земли!» Таким образом для Коровьей смерти закрывался вход в село через П.

П. считается и местом пребывания душ умерших, особенно заложных покойников («нечистых» умерших). Здесь хоронят самоубийц и найденные трупы, около которых «для охраны» ставят кресты и часовенки. В поминальные дни на П. рассыпают для птиц (душ) зерно.

Распространены гадания на П. Восточные славяне «подслушивают» на П.: откуда донесутся какие-либо звуки, туда девушка пойдет замуж. У лужичан девушка, набрав в рот капусты, идет в новогоднюю ночь на распутье дорог в ожидании, что первый встречный и окажется ее мужем.

На П. происходят предопределяющие судьбу встречи. Так, если в семье часто умирали дети, лучшим средством исправить ситуацию считался выход отца новорожденного на распутье дорог, где он выжидал проезжих и прохожих: первых встретившихся мужчину и женщину он приглашал в кумовья своему ребенку. У южных славян такого ребенка ненадолго оставляли на П., чтобы первый встречный «нашел» новорожденного и принес родителям, которые в свою очередь давали своему ребенку имя Наjда, Наjден и т. п.

С целью избавиться от болезни, передать ее другому человеку, животному на П. выливали использованную лечебную воду и т. д. Если нельзя было определить, чем болен ребенок, белорусы просеивали через решето пепел и оставляли его на распутье дорог так, чтобы на миску падал лунный свет, а ветер мог свободно разносить содержимое «на все четыре стороны». Предполагали, что, если через три дня ветер развеет пепел, дитя освободится от неведомой болезни.

А.А. Плотникова

ПЕРЕПЛУТ (церковнослав. Переплутъ, ср. рус. «плут», «плутать» или «переплыть», если П. имел отношение к мореходству) — восточнославянское божество, упоминаемое вместе с берегинями в «словах» против язычества. По гипотезе В. Пизани — восточнославянское соответствие Вакха-Диониса. Данные о П. недостаточны для точного определения его функций. Не исключена связь с именами богов балтийских славян типа Поренут, Поревит и с табуированными именами, производными от имени громовержца (Перун).

В.И., В.Т.

ПЕРЕПРАВА — преодоление водной или иной преграды, символизирующей границу между миром живых и миром мертвых. Осмысляется как наиболее ответственная часть пути в иной мир, связанная со смертельным риском и испытаниями, результат которых не предрешен заранее. Человек переправляется через реку (в том числе и огненную) или море с помощью моста, лодки, корабля, вброд, пешком или верхом на коне или птице; иногда превращается для этого в сокола.

Эпизод или мотив П. встречается в сказках, былинах, обрядовых и необрядовых песнях, духовных стихах. Часто он имеет драматический характер. П. необходима и неизбежна для фольклорного персонажа, желающего изменить свою судьбу, однако он рискует жизнью, отваживаясь на нее: он может утонуть, оказаться в пламени огненной реки; на мосту его ожидает поединок со змеем и т. д. Чтобы благополучно переправиться на другой берег, герой должен проявить мужество и смекалку.

В песне «Когда было молодцу пора-время великая» из Сборника Кирши Данилова (XVIII в.) молодец подъезжает к реке Смородине и просит ее показать броды и мосточки; река отвечает ему «человеческим голосом, да и душой красной девицей», что обычно берет с «кониного брода» по коню, а с калинова мосточка — по удалому молодцу, но его она и так пропустит. Переехав через речку, молодец начинает над ней насмехаться, дескать, «она хуже, быстра река, тое лужи дожжевыя»; тогда река Смородина заманивает его и, разлившись, топит в глубоком омуте.

Мотив П. разработан во множестве версий в свадебной поэзии. В одних песнях молодец ведет девицу через реку по шатким мосточкам или найденной тут же жердочке. В других свадебных песнях девушка гуляет в саду у реки и видит милого на другом берегу; он зовет ее к себе, а она боится: «Ах я рада б перешла, переходу не нашла, / Переходец нашла — жердочка тонка, / Речка глыбока, водица мутна…». В третьих — девушка приходит к крутому берегу и кличет громким голосом перевозчика; жених сначала предлагает прислать за ней раззолоченный корабль, потом коней и наконец сам прилетает к ней в образе сокола.

В девичьих гаданиях восточных и южных славян, основанных на вызывании вещего сна, П. также символизирует замужество. Так, например, русские девушки Костромского края делали из прутьев веника «мостик» над чашкой воды и ставили ее под кровать со словами: «Суженый-ряженый, переведи меня через мост!»; во сне должен был привидеться жених, переводящий через реку.

В духовных стихах о Страшном суде путь на «тот свет» рисуется как П. через огненную реку. Архангел Михаил охраняет П. либо перевозит на другой берег души в ладье.

Лит.: Виноградова Л.Н. Девичьи гадания о замужестве в цикле славянской календарной обрядности (западно-восточно-славянские параллели) // Славянский и балканский фольклор. М., 1981. С. 21–23; Потебня А.А. Переправа через воду как представление брака // Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989. С. 553–566; Еремина В.И. Ритуал и фольклор. Л., 1991. С. 149–165; Самоделова Е.А. Рязанская свадьба: Исследование местного обрядового фольклора. Рязань, 1993. С. 114–136.

А.Л. Топорков

ПЕРУН — в славянской мифологии бог грозы (грома). Общеславянский культ П. восходит к культу бога грозы (грома) в индоевропейской мифологии и имеет много общих черт с аналогичным культом Перкунаса в балтийской мифологии. Бог грозы уже в индоевропейской традиции связывался с военной функцией и соответственно считался покровителем военной дружины и ее предводителя (у славян — князя), особенно на Руси. Его представляли в виде немолодого мужа: по древнерусскому летописному описанию, голова его деревянного идола была серебряной (седина?), а усы — золотыми. По данным других индоевропейских традиций, особое мифологическое значение имела борода громовержца, что косвенно отразилось в русских фольклорных формулах, относящихся к «бороде Ильи», образ которого заменил П. в эпоху двоеверия. Главным оружием П. были камни (пол., «громовый камень» — название белемнита) и стрелы (др. — рус. «громовая стрела», пол. «громовая стрела»), а также топоры, являвшиеся, как и стрелы, предметами языческого культа (в древнерусских христианских текстах — «богомерзкие вещи»). Миф о П. частично восстанавливается по его следам в белорусской и некоторых других славянских традициях, где громовержец соотнесен еще с самим П. (бел. пярун, «гром»), и по многочисленным сказочным, былинным и др. фольклорным трансформациям, где П. заменяют Илья и другие персонажи с позднейшими именами. П., первоначально в образе всадника на коне или на колеснице (ср. позднейшую иконографию Ильи-пророка), поражает своим оружием змеевидного врага (в изначальном варианте мифа — то мифологическое существо, которому соответствует Волос-Велес, в поздних текстах — сказочный Змиулан и т. п.), последовательно прячущегося от него в дереве, камне, в человеке, животных, в воде. При дальнейших трансформациях мифа может изменяться имя (но не облик) П. и его противника, но основная сюжетная схема остается неизменной. После победы П. над врагом освобождаются воды (в архаических и поздних трансформациях мифа — скот, женщина, похищенная противником П., - см. Марена, Мокошь) и проливается дождь. Поэтому наиболее очевидной интерпретацией мифа о П. является его истолкование как этиологического мифа о происхождении грома, грозы, плодородного дождя. Этому мифу соответствуют общеславянские ритуалы, само название которых указывает на связь с культом П.: болг. «пеперуна» с многочисленными табуистическими и звукоподражательными вариациями типа пеперуда, перперуга, преперуда, серб. — хорв. прпоруша и т. п.; такое же объяснение предлагается и для названий аналогичных ритуалов типа болг. и серб. — хорв. додола. Эти ритуалы вызывания дождя включают обливание женщины, возможно, первоначально связанной с жертвами П. Характерной чертой мифов и ритуалов, связанных с П., является их соотнесение с дубами и дубовыми рощами (ср. «Перунов дуб» в средневековой западноукраинской грамоте) и с возвышенностями, на которых ставили в древности идолы П. (в Киеве и Новгороде) и его святилища. Соответственно по всей древней области расселения славян известны названия возвышенностей и гор, которые происходят от имени П. Связь П. с горами и дубовыми рощами восходит к индоевропейскому периоду. В балтийской и славянской мифологиях П. приурочивается к четырем сторонам света, что видно, в частности, и из названия четверга как «дня П.» в полабской традиции. Согласно древнерусскому источнику, «Перунов много» (Перунъ есть многъ), что относилось к наличию нескольких географических и сезонных ипостасей П., каждая из которых в мифологии балтийских славян, по-видимому, нашла продолжение в самостоятельном божестве, воплощающем лишь одну из ипостасей П. В пантеоне Киевской Руси П. почитался как высший бог, что видно и по его месту в списках богов.

Лит.: Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974 (лит.); Их же. Инвариант и трансформация в мифологических и фольклорных текстах // Типологические исследования по фольклору. М., 1975.

В.В. Иванов, В.Н. Топоров

ПЕСТ — см. Ступа и Пест.

ПЕТРОВ ДЕНЬ — день памяти Петра и Павла, отмечаемый 29.VI/12.VII. П. д. — одна из ключевых дат летнего цикла, имеющая много общего с главным летним праздником — Ивановым днем (см. Иван Купала).

П. д. считался календарной границей года, после которой в природе начинались изменения, свидетельствующие о приближении осени. По русским поверьям, в П. д. св. Петр якобы «оплевал» листья, поэтому после этого дня уже не заготавливали трав и растений, не ломали ветки на веники и т. п. Болгары верили, что после П. д. начинает холодать, солнце поворачивает к зиме, птицы перестают петь, а трава расти. В южнорусских губерниях на рассвете П. д. люди ходили «караулить солнце»: смотреть, как при восходе оно «играет», переливаясь разными цветами. У восточных славян (особенно у русских) в ночь на П. д. часто совершались бесчинства.

У южных славян (особенно широко в Хорватии) в П. д. часто жгли костры. Пастухи зажигали огромные факелы и носили их вокруг загонов со скотом. Иногда П. д. был одним из нескольких летних праздников, когда принято было жечь костры (наряду с Ивановым и Видовым днями). Пастухи совершали действия, призванные защитить скот: они плели венки, которыми украшали скот, загоны и изгороди, вешали венки на молочную посуду и т. п.

До П. д. во многих славянских традициях соблюдался запрет есть фрукты нового урожая, главным образом яблоки. Сербы из окр. Болевца полагали, что в П. д. св. Петр на небе делит фрукты между умершими детьми. Верили, что в П. д. св. Петр трясет в раю яблоню, потом собирает детей и угощает их яблоками; если же чья-нибудь мать нарушила запрет, ее ребенок лишается яблока. В П. д. матери, прежде чем отведать фруктов, относили их на кладбище, давали нищим, раздавали в память об умерших или устраивали угощение для соседских детей, и только после этого запрет есть фрукты снимался.

Кое-где у южных славян в П. д. совершалось коллективное заклание животного (вола, петуха и др.) и последующее пиршество (ср. Братчина).

В России на П. д. молодожены посещали родителей невесты; поскольку к П. д. кончался Петров пост, то говорили, что молодожены приходят «на сыры». К этому дню отец невесты готовил для дочери новые вилы и грабли и дарил ей в П. д., чтобы молодая женщина в новой семье могла участвовать в предстоящем сенокосе.

Т.А. Агапкина

ПЕЧЕНЬЕ — хлеб обрядовый, выпекаемый с магической целью. П. или хлебцы различной формы обычно готовились в календарные праздники, особенно часто — на святки и некоторые весенние праздники (Благовещение, Сорок мучеников). Хлебные изделия в виде фигурок животных, птиц, сельскохозяйственных орудий имеют соответствующие названия: «козульки», «коровки», «копытца», «жаворонки», «серпы», «бороны» и др. У южных славян (прежде всего у сербов и болгар) распространен обычай выпекать под Рождество очень большое количество хлебцев: их форма и названия отражают многочисленные сферы хозяйственной деятельности, которые должны принести прибыль в следующем году (например, «нива», «гумно», «улей», «корова с теленком» и т. д.). Выпечка П. в форме домашних животных часто приурочивалась к праздникам, посвященным животным или их святым-покровителям. Обрядовые действия с этим хлебом заставляют предполагать, что фигурки из теста заменили собой жертвенное животное. Так, на Рязанщине в день осеннего Егория пекли печенье «кони», которое молодые люди собирали с каждого двора и несли в поле, где оставляли со словами: «Егорий милостивый, не бей нашу скотину и не ешь. Вот мы тебе принесли коней!» Очень часто хлебные изделия в форме животных скармливали скоту с пожеланиями, «чтобы скотина лучше водилась». Для этого в центральнорусских областях «коней» на Новый год давали съесть лошадям, фигурки коров — коровам и т. д.

Фигурное печенье — угощение на свадьбе и крестинах. Южная Чехия. Реконструкция 1981 г.

Фигурное П. в виде животных и птиц нередко изготовлялось на святки специально для колядующих, а также для раздачи детям и нищим. В селах Московской области фигурки коров из теста подавали колядующим, чтобы обеспечить благополучие в хозяйстве. Считалось также, что скот начнет болеть и пропадать, если «обходчикам» не подать «коровку».

Широкое распространение у восточных славян имеет обычай выпекать в середине Великого поста хлебцы в виде креста. Это печенье хранили до первого выезда в поле или до первого выгона скота. Считалось, что оно помогает при весенних работах: способствует будущему урожаю, охраняет при выгоне на пастбище скот и т. д.

А.А. Плотникова

ПЕЧЬ — у восточных славян наиболее мифологизированный и символически значимый предмет обихода.

П. играет особую символическую роль во внутреннем пространстве дома, совмещая в себе черты центра и границы. Как вместилище пищи или домашнего огня она воплощает собой идею дома в аспекте его полноты и благополучия и в этом отношении соотнесена со столом. Поскольку же через печную трубу осуществляется связь с внешним миром, в том числе и с «тем светом», П. сопоставима с дверью и окнами. Печная труба — это специфический выход из дома, предназначенный в основном для сверхъестественных существ и для контактов с ними: через нее внутрь проникают огненный змей и черт, а наружу вылетают ведьма, душа умершего, болезнь, доля, призыв, обращенный к нечистой силе, и т. п.

В противовес красному углу, в котором хранятся иконы и человек как бы предстает перед лицом Бога, П. воплощает сакральность иного типа. В ней готовят пищу, на ней спят, а в некоторых регионах используют также и в качестве бани; с ней по преимуществу связана народная медицина. В связи с этим и символика П. отнесена главным образом не к сфере ритуально-праздничного или этикетного поведения человека, а к его интимной, «утробной» жизни в таких ее проявлениях, как, с одной стороны, соитие, дефлорация, развитие плода, рождение, а с другой — агония, смерть и посмертное существование.

Характер символического осмысления П. во многом предопределен тем, что поддержание домашнего огня и приготовление пищи были специфически женскими занятиями. Незаметная, подчас даже намеренно скрытая от мужчин повседневная деятельность женщины протекает как бы в присутствии предков и под их покровительством.

Разные символические значения П. актуализировались в зависимости от обрядового контекста. Если в свадебном и родинном обрядах она символизировала рождающее женское лоно, то в похоронном — дорогу в загробный мир или даже само царство смерти. В восточнославянском обряде «перепекания ребенка» П. символизирует одновременно и могилу, и рождающее женское лоно, причем засовывание ребенка в П. призвано убить и болезнь, и самого больного ребенка, чтобы возродить уже ребенка здорового.

Глиняная печь конца XIX в. в сельском доме в Подлясье (д. Новоберезово, Белостокское воеводство, Польша)

На Украине, в Белоруссии и в Польше было принято, вынув хлеб из П., положить туда одно, два или три полена для того, чтобы по ним на «том свете» перейти через пекло, через огненную реку или канаву с кипящей смолой. Известны, однако, и другие мотивировки: вынув хлеб из П., нужно бросить туда полено, чтобы хлеб не выводился, «чтобы не зевала П.», т. е. не было голода. На ночь в П. клали полено и ставили горшок с водой, чтобы у П. или у огня было что есть и пить.

Домашний огонь постоянно поддерживали в П. и сохраняли ночью в виде горячих углей. Их старались не передавать в другой дом, иначе вместе с огнем семью могли покинуть достаток и благополучие. Известен бродячий сюжет о разговоре двух огней: один из них жалуется другому, что его хозяйка плохо за ним следит, и сообщает, что собирается в виде наказания устроить пожар и сжечь ее дом.

Когда кто-нибудь уходил из дома, П. закрывали заслонкой, чтобы ему повезло в пути и его не поминали лихом оставшиеся хозяева. В Полесье хозяйка, вынув из П. хлеб, закрывала ее заслонкой, иначе, по поверью, когда она умрет, у нее будет рот «раззявлен». При приближении грозы заслоняли трубу, чтобы черт или другая нечистая сила не могли туда спрятаться и гром не ударил в хату. Через трубу зовут пропавший в лесу скот в надежде, что он вернется обратно.

Лит.: Топорков A.Л. «Перепекание» детей в ритуалах и сказках восточных славян // Фольклор и этнографическая действительность. СПб., 1992. С. 114–118; Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993. С. 53–54, 116–117, 215–216; Невская Л.Г. Печь в фольклорной картине мира // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст. 2. М., 1999. С. 101–109.

А.Л. Топорков

ПИТЬЁ — у древних славян часть языческого культа. По сообщению немецкого хрониста XII в. Гельмольда, балтийские славяне «во время пиров и возлияний… пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом заклинания от имени богов». Формулы своеобразных заклятий-благословений, звучавших при П. в Киевской Руси, дошли до нас в надписях на чарах. В древнерусских поучениях против язычества не раз говорится о наполнении черпал и питии чаш в честь бесов, под которыми подразумеваются, очевидно, языческие боги. Соответственно в старинных требниках обычным исповедным вопросом было: «Молилась бесом или чашу их пила?» И в более позднее время, несмотря на осуждения церкви, пьянство, обжорство, а также сквернословие и др. формы антиповедения устойчиво сохранялись во многих народных праздниках и обрядах, имеющих языческие корни.

Наиболее ранние свидетельства об алкогольных напитках и ритуальных возлияниях у славян восходят еще к середине I тыс. н. э. Византийский автор Приск рассказывает о том, что в 448 г. славяне, жившие на территории нынешней Венгрии, угощали посланцев византийского императора к правителю гуннов Аттиле вместо вина медом, и приводит его славянское название.

Арабские географы IX–X вв. подтверждают, что основной алкогольный напиток у славян делался из меда. Гардизи сообщает и о его ритуальном использовании: «Когда минует год после смерти (покойника), готовят много меда, собирается вся семья покойника на этом холме, пьют мед и поминают его». В книге Ахмеда ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921–922 гг. описаны похороны знатного руса, которые он наблюдал своими глазами. Пока мертвый еще не был сожжен, русы предавались беспробудному пьянству: «Они, злоупотребляя набизом (спиртным напитком. — А.Т.), пьют его ночью и днем, так что иной из них умрет, держа кубок в руке». Вместе с умершим сжигали и девушку, которая соглашалась последовать за ним в мир смерти; перед тем как убить ее, ей также давали выпить кубок набиза (т. е. своеобразную чашу смерти).

Саксон Грамматик (XII в.) оставил описание идола Святовита в Арконе: «В правой руке идол держал рог из разных металлов, который ежегодно наполнялся вином из рук жреца, для гадания о плодородии следующего года». После этого «на другой день перед народом, собравшимся у врат святилища, жрец брал из руки идола рог и если находил, что напитка в нем убыло, то предсказывал бесплодный год, а если напиток оставался, как был, то предвещал урожай… Потом он выливал старый напиток к ногам идола, в возлияние ему; наполнял рог свежим напитком и, почтив идола, как будто он должен был пить прежде жреца, просил торжественными словами счастья себе и стране и людям обогащения и побед. Окончив эту мольбу, он осушал рог одним разом и, наполнив опять, клал в руку идолу». Полнота сосуда предвещает благополучие и плодородие (т. е. полноту в переносном смысле), жрец произносит магическое благопожелание (прообраз современных тостов) и пьет напиток не прерываясь. В ритуале принимает участие не только священнослужитель, но как бы и само божество.

«Повесть временных лет» рассказывает о том, как в 945 г. княгиня Ольга, желая отомстить древлянам за смерть мужа, устроила тризну (погребальный пир) на его могиле. «Посем седоша деревляне пити, и повеле Ольга отроком своим служите пред ними… И яко упишася деревляне, повеле отроком своим пити на ня, а сама отъиде кроме и повеле дружине своей сечи деревляны». Выражение «пити на ня» многозначно: «пить за здоровье, пить за них, пить за их честь, напоить (т. е. перепить), чтобы потом избить».

П. имело обязательный характер при встрече гостя, во время церемониальной или обрядовой трапезы, что приводило к бытовому и ритуальному пьянству. «Кто не пьет лихо, тому нет места у русских», — писал швед Петр Петрей в начале XVII в. Иностранцы неоднократно отмечали специфическую манеру русских пить водку не прерываясь. В былинах святорусские богатыри выпивают без остановки огромные чаши, которые им подносит Владимир-князь, и тем доказывают свою готовность к ратным подвигам. По свидетельству англичанина Климента Адамса, царь Иван Грозный также выпивал чашу «одним духом».

Павел Алеппский (XVII в.) рассказывает о том, что в конце одного обеда гости «выпили чаши за здоровье хозяина и хозяйки, осушая их до капли, ибо у них обыкновение, что кто не осушает чашу, тот считается отъявленным врагом, потому что не выпил за полное здоровье хозяина дома». Как отмечал С. Герберштейн (XVI в.), русские пьют чашу до дна и при этом говорят, что они желают великому князю «удачи, победы, здоровья и чтобы в его врагах осталось крови не больше, чем в этой чаше». В этом случае актуализировалась символическая связь вина с кровью и питье чаши приобрело характер магического акта.

Лит.: Байбурин А.К., Топорков А.Л. У истоков этикета: Этнографические очерки. Л., 1990. С. 148–156.

А.Л. Топорков

ПЛАНЕТНИКИ — существа, пребывающие в дождевых и градовых тучах, управляющие движением туч, осадками, ветром, погодой. Характерны для демонологических представлений карпатско-южнославянского ареала. В южнославянской (особенно сербской) традиции власть над тучами приписывается так называемым погибалцам, т. е. «нечистым», «заложным» покойникам. Кроме того, предводители туч могут представляться в виде орла, змея, дракона (см. Хала). В южнопольской традиции эта функция принадлежит П., или хмурникам, которые тянут тучи по небу, держат их, чтобы не шел дождь; сбивают туман в тучу, наполняют тучи водой с помощью радуги, толкут железными цепями лед, превращая его в град, посылают на землю дожди, наказывают градом за грехи (рождение и умерщвление внебрачного ребенка, сожительство дочери с отцом и т. п.). П. имеют антропоморфный облик; в них превращаются дети некрещеные, скинутые или приспанные матерью, отравленные или умерщвленные; утопленники, висельники и др. «нечистые» покойники, дети богинок и стригоней (упырей). П. могут быть также двоедушники, которые во время грозы или бури переносятся на небо. Иногда П. спадают на землю с туч вместе с ливнем или сходят на землю, чтобы поправить оборвавшуюся веревку. П. может опуститься только на границу сел, тогда он идет к ближайшему селу и просит у первого встречного молока от черной коровы и яйца от черной курицы, а затем возвращается на границу и оттуда вместе с туманом возносится на свою тучу. П. бывают дружественны по отношению к встречным людям, предупреждают их о буре и граде. Считается, что П. питаются в облаках мукой, которую люди бросают в огонь, чтобы защититься от града. П. могли называть и обыкновенных людей, умевших предсказывать погоду и отгонять тучи от своего села (с помощью острых железных орудий, особой палки, которой разнимали лягушку и ужа; специального заговора молитвы и т. п.). П. близки серб. здухач, др. — рус. облакопрогонник, облакогонитель.

С.М. Толстая

ПОБРАТИМСТВО — институт ритуального родства (наряду с кумовством, молочным родством и т. п.) и сам ритуал заключения П., известные в народной традиции всех славян, но дольше всего сохранявшиеся на Балканах (среди восточных славян — у казачества). Воспринимается как связь, опосредованная (или дарованная) Богом (ср. сербские формулы по Богу брат/сестра, Богом брат/ сестра) и потому более сильная, сакральная в отличие от кровного родства, которое имеет не божественную, а «человеческую» природу. В обычном праве приравнивается к кровному родству и охраняется теми же запретами (прежде всего табу на брак) и теми же наказаниями за их нарушение, что и кровное родство.

Различается несколько видов П. Смысл первого состоит в восполнении недостающих родственных связей, естественной ущербности родовой или семейной структуры, когда, например, девушка, не имеющая братьев, заключает П. с парнем, принимающим на себя ответственность за названую сестру и соответственно все необходимые обрядовые роли (например, в свадебном обряде). П. может заключаться ради примирения враждующих семей или родов и предотвращения или остановки кровной мести (с этой же целью может использоваться кумление и брак). Иногда П. превращается в календарный обряд с общей благопожелательной семантикой. Так, в Банате во многих селах в понедельник Фоминой недели совершается обряд заключения побратимства и посестримства: участники идут к воде (реке или источнику), плетут венок, мочат его в воде и через него целуются; затем обмениваются подарками и яйцами; потом венок пускают по воде или забрасывают на крышу или плодовое дерево. Ср. троицкое кумление девушек у русских.

В Болгарии календарный обряд П. совершается чаще всего на Иванов день зимой (7.I), реже в день зимнего Афанасия. Парни, желающие вступить в братские отношения, идут в церковь, священник их обвязывает одним поясом и благословляет; они обмениваются букетиками плюща или самшита, перевязанными красной шерстяной ниткой, к которой прикрепляется старинная золотая монета. В дальнейшем они в этот день и в другие крупные праздники ходят друг к другу в гости, дарят друг другу одежду, чулки и т. п. Брак между их детьми не допускается.

Наиболее распространенный способ заключения П. у южных славян: надрезают одним и тем же лезвием указательные пальцы на левой руке, затем слизывают друг у друга кровь и сжимают надрезанные пальцы, после чего целуются и с этого момента становятся братьями; соответственно остальные члены их семей приобретают новые роли в системе родственных отношений. Более редуцированные ритуалы — питье из одной чашки, одевание побратимов в одну большую рубаху, пролезание через расщепленный ствол шиповника, связывание их цепью и др. У русских был распространен обмен тельными крестами, откуда название П.: крестовое братство.

Обряд П. мог заключаться между лицами противоположного пола для предотвращения нежелательного брака между ними. В южнославянских песнях встречается мотив: парень и девушка, которых обвенчали против их желания, в брачную ночь заключают П. и тем избегают супружеских отношений.

У сербов различают П. «по крови» и «по неволе». Во втором случае П. выступает в качестве апотропея, как средство, защищающее от болезни, сглаза, смерти, любой беды. Чаще всего к П. прибегали с целью спасения близнецов, «одномесячников» или однодневников (иногда тезок) в ситуации, когда смерть одного из них угрожает жизни другого. Соединение спасаемого с другим лицом (побратимом) восстанавливало нарушенный бином и устраняло опасность. У сербов в окрестностях Сокобани, если в доме был больной ребенок или другой член семьи и не помогали никакие лечебные средства, больному искали побратима (или посестриму).

П. могло заключаться не только с людьми (в том числе с инородцами и иноверцами), но и с разного рода природными и иномирными существами. По некоторым сербским верованиям, человек при встрече с волком может защитить себя тем, что символически побратается с ним, сказав: «Побратим, уступи мне дорогу!» Точно так же можно кумиться с мышью, змеей, лисицей с целью оберега от них. В заговорах П. предлагают виле; в песнях девушка называет своим побратимом солнце; в заклинаниях, обращенных к градовой туче, часто присутствует обращение «по Богу сестра».

В народной медицине восточных славян также известен мотив братания (а также кумления, сватовства) как один из способов лечения. Например, в Полесье для избавления от детской бессонницы носили ребенка к дубу и обращались к нему с предложением: «Побратаймоса, посватаймоса…»

В эпосе и песнях южных славян широко представлен мотив П. человека с мифическими существами (вилами, самовилами и др.), с деревьями (елью, явором), с животными (особенно часто со змеями), с болезнями. Чаще всего, однако, разрабатывается тема запрета на брачные связи побратимов (как препятствия для счастья героев), тема нарушения запрета, последствий этого тяжкого греха и наказания за него (три года нет дождя, идет град; виновных сжигают, и тогда дождь «возвращается» и т. д.). В русском фольклоре тема П. особенно характерна для былин: былинные герои братаются с боевым противником или соперником, чтобы завершить миром поединок, в котором оба проявили доблесть и отвагу. «Крестовый брат» — надежный защитник и опора своего побратима; заповеди братства свято соблюдаются.

Лит.: Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 130–142; Толстой Н.И. Магические обряды и верования, связанные с южнославянскими «одномесячниками» и «однодневниками» // Малые формы фольклора. М., 1995. С. 144–164.

С.М. Толстая

ПОВИТУХА — повивальная бабка, баба (ср. бабить — принимать ребенка), пупорезка и др. Своими действиями П. не только помогает роженице и способствует появлению младенца на свет, но и магическим образом влияет на его судьбу. Именно ей Господь Бог или святые показывают, как сложится жизнь у только что родившихся младенцев.

Народная традиция наделяет П. двойственным статусом: она посланница Божьей Матери (очень ярко этот мотив отражен у южных славян) или заместительница Ее повитухи (по апокрифам, Иисуса Христа принимала бабушка Соломонида). П. максимально приближена к лицам сакральным — ей дозволяется исполнять некоторые церковные обряды (окрестить ребенка и дать ему имя). В то же время П. в силу своих знаний и умений уподобляется колдунам и знахарям. Она также является «нечистой», поскольку связана с «нечистотой» родов, роженицы и младенца.

Двойственность наблюдается и в оценке деятельности П. Повивальная бабка совершает богоугодное, «чистое» дело: чем больше детей примет она на земле, тем счастливее будет на небе. Существуют и поверья, что П. - грешница и на «том свете» будет таскать мешок с пупами, которые она в своей жизни отрезала. П. опасна и может навредить: отдать послед роженицы женщине бесплодной и лишить первую потомства, вынуть у беременной плод и заменить его головешкой и др. Если П. сделает во время родов что-нибудь не «по закону», ребенок всю жизнь будет несчастен.

К П. предъявляются особые требования: она не должна быть бездетной (чтобы роды не были тяжелыми); желательно также, чтобы и ее дети, и те, которых она принимала, были здоровыми и удачливыми. П. может становиться женщина, у которой прекратились месячные. Необходимо, чтобы П. была богатой и благочестивой, обладала народно-медицинскими знаниями, владела бы и заговорной, и молитвенной традицией. Считается, что Богородица велела П. всегда быть готовой к приему новорожденных и никогда не отказывать женщинам в помощи.

П. исполняет весь ритуально-магический и бытовой «сценарий» родов. Она поддерживает и приободряет роженицу, читает молитвы, шепчет заговоры, открывает окна и двери, водит будущую мать вокруг стола или через улицу, «выкликает» младенца и др. Особенно велика ее роль в случае трудных родов и при появлении на свет бездыханного младенца (которого она «оживляет» известными ей способами).

П. принимает ребенка обязательно неголыми руками (чтобы тот жил безбедно), с особыми ритуалами перерезает пуповину и завязывает пупок. Особое внимание П. уделяет выходу последа и действиям с ним (обмыванию, захоронению или уничтожению). Все акты сопровождаются пожеланиями П. (чтобы ребенок был здоровым, трудолюбивым, хозяйственным, вовремя вступил в брак), которые, как полагают, сбываются. Несчастливая судьба человека порой объясняется неверным поведением П. во время родов.

П. является также своего рода творцом характера и физических свойств ребенка. П. «правит» тельце младенца, чтобы все соответствовало норме и отвечало народным эталонам красоты («расправлен, теперь уродцем не будешь»), заговаривает от грыжи, сглаза и бессонницы.

П. призвана уберечь младенца и мать от злых духов, особенно опасных до крестин и «сороковой» молитвы матери. П. обязана магическим способом «обеспечить» достаточное количество грудного молока у матери.

По окончании родов устраиваются очистительные обряды (баня, размывание рук — зливины, жмуринки у восточных славян) с обязательным одариванием П. Важную роль П. играет в обрядах родин и крестин: приглашает всех на пиршество, оповещая о рождении мальчика или девочки; готовит ритуальные блюда; наставляет крестных родителей, как себя вести, и пр.

П. почитают на протяжении всей жизни (иначе на «том свете» придется лизать ей руки). Культ П. продолжается и после ее смерти. Нередко хоронят П. с особыми почестями: в гроб кладут полотенце, на руки надевают варежки. П. обязательно поминают, посещают ее могилу.

П. посвящены специальные праздники и дни календаря: 26–27 января (у русских Сибири), второй день Рождества (у украинцев); 8/21 января — Бабин день — развернутый обрядовый комплекс в ее честь (южные славяне).

Известны сказки о том, что П. принимает потомство у нечистой силы (в семье черта, водяного, караконджола), за что получает богатое вознаграждение.

Лит:. Листова Т.А. Русские обряды, обычаи и поверья, связанные с повивальной бабкой // Русские: Семейный и общественный быт. М., 1989; Кабакова Г.И. Золотые руки // Philologia Slavica: К 70-летию академика Н.И. Толстого. М., 1993. С. 60–70.

И.А. Седакова

ПОГРЕБЕНИЕ — в традиционной культуре элемент похоронного обряда (см. Похороны), ритуал, воплощающий мифологизированные отношения между живыми и мертвыми, потомками и предками, этим и «тем» светом. В языческую эпоху у славян господствовал обряд трупосожжения на костре: кости с кострища собирали в горшок — урну, над кострищем насыпали курган. Для языческой погребальной обрядности характерным было сочетание противоположных устремлений: удалить на «тот свет», уничтожить мертвеца (и все, связанное со смертью, в частности вещи умершего) в огне погребального костра и одновременно сохранить возле живых благодетельного предка — отсюда возведение памятников (курганов и т. п.), собирание костей в урну — новое «тело» (см. об антропоморфизме глиняной посуды в ст. Горшок) и т. п. Ср. также древний обычай устраивать под курганом загробное жилище — дом-могилу (сруб, окруженный изгородью-частоколом) и позднейшее наименование гроба в русской традиции — «домовина». Кладбище могло восприниматься как некрополь, селение мертвых (ср. рус. «погост» — центр сельской округи и кладбище) и т. д.

Персонаж славянского фольклора, непосредственно связанный с обрядом П., - Баба-яга: Яга, лежащая в избушке на курьих ножках, расположенной на границе «того света» (леса), и помогающая герою волшебной сказки найти путь в иной мир, связана с образом благодетельного предка, обитающего в доме-могиле. Напротив, Яга, собирающаяся изжарить попавших к ней детей в печи, враждебна людям: ее саму сжигают. Обряд сожжения считался наиболее интенсивным способом удаления умершего (и вообще всего вредоносного) на «тот свет»: в описании похорон руса у арабского автора X в. Ибн Фадлана один из совершавших обряд говорит, что умерший с погребального костра тотчас входит в рай, погребенного же в земле едят черви. Черви, змеи и прочие «гады» воплощали опасность, исходящую от разлагающегося трупа: в русской сказке колдун говорит, что расправиться после смерти с ним можно лишь сожжением; из тела его поползут разные гады, которых также надо бросать в костер, иначе с ними уйдет от смерти сам колдун.

Смерть князя Владимира. Миниатюра из Сильвестровского сборника XIV в.

Древнерусское описание похорон Совия (вставка в «Хронику» Иоанна Малалы, XIII в.) включает три фазы обряда П.: Совия хоронят в земле, но там ему нет покоя, т. к. его едят гады; затем его хоронят на дереве, но там его кусают комары и пчелы; затем его сжигают, и он чувствует себя на «том свете» как дитя, спящее в колыбели. Погребение на дереве явно связано с представлениями о мировом дереве, связующем все зоны космоса: ср. древнерусское описание погребального обряда вятичей и других славянских племен, помещающих урну с прахом «на столпе на путях» («Повесть временных лет», XII в.), — столп здесь также воплощает мировое дерево. Умерший, отправляясь на «тот свет», в загробное путешествие, проходил через все зоны космоса, от дома (дома-могилы) до рая и т. п. Фазы погребального обряда соответствовали представлениям о перемещении умершего на «тот свет» из дома-могилы (для загробного путешествия в могилу помещали коней, лодку и т. п.); ср. мотивы дома-могилы и дороги на «тот свет» в похоронных причитаниях и т. п. Сам погребальный памятник — надгробие (в том числе могильный крест как аналог мирового дерева), курган (аналог мировой горы; ср. так называемый курган Крака, легендарного основателя Кракова, где совершались календарные обряды) — воплощал космическую модель; дом-могила был одновременно входом на «тот свет».

Вторжение заложных покойников (вампиров и т. п., ср. Нави) в мир живых в традиционной культуре преодолевалось специальными обрядами удаления трупа из могилы или пригвождения его к земле, «убийства» (осиновым колом) и т. п. Умершего раньше срока, холостого (и в силу этого опасного для живых) хоронили со специальными свадебными обрядами. Карнавальные похороны чучел и др. воплощений смерти и т. п. совершались во время календарных праздников: ср. П. ритуальной куклы Германа, Марены и т. п.

Лит: Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд. М.,1990.

В.Я. Петрухин

ПОГРЕБЕНИЕ ВТОРИЧНОЕ — обряд, распространенный в некоторых южно-славянских регионах: южной Македонии, юго-восточной Сербии, некоторых р-нах Боснии, Герцеговины и Далмации, северо-западной Словении, спорадически в Хорватии, северной и юго-восточной Болгарии, а также в греческой Македонии, православной Албании и Румынии. Обряд состоит из нескольких частей: раскапывают могилу (через три, пять, семь, реже девять и более лет), иногда в определенные календарные сроки (часто в одну из поминальных суббот); вынимают кости, очищают и моют их, поливают вином, складывают в определенном порядке в чистое полотно или горшок, относят в церковь; на следующий день совершают полный церковный ритуал погребения и зарывают кости в могилу (иногда их относят в костницу). Манипуляции с костями могут совершать и без специального разрывания могилы, а по случаю нового погребения в ту же могилу. Обряд чаще всего объясняют необходимостью проверить, не превратился ли покойник в вампира (об этом свидетельствует, по поверьям, нетленность тела); если вампиризм устанавливался, то принимались защитные меры: труп сжигался или пробивался колом из боярышника. По другим представлениям, могилу раскапывали, чтобы еще раз увидеть покойника и воздать ему последние почести. У словенцев особым почитанием пользовался череп покойника.

Свидетельства о П. в. сохранились с XIII в. Несмотря на запреты и суровые меры, принимавшиеся церковью для искоренения этого обычая, он дожил до XX в. и кое-где фиксировался еще в 50-е гг.

С.М. Толстая

ПОДМЕНЫШ (обменыш) — в мифологии восточных и западных славян ребенок, подброшенный людям нечистой силой взамен похищенного новорожденного. Считалось, что подменять детей могли богинка, мамуна, полудница, краснолюдки, дьяволица (з. — слав.) либо русалки, ведьмы, лешие, черти, банник (в. — слав.).

По севернорусским поверьям, такая подмена была особенно вероятной в бане сразу после родов, пока ребенок оставался некрещеным. Для родителей факт обмена не сразу становился очевидным, лишь со временем можно было заметить в ребенке признаки П.: рахитическое сложение, непомерно большая голова, тонкие руки и ноги, уродливое лицо с оттопыренными ушами, острые когти на пальцах рук. Но главной приметой нечеловеческой сущности П. был беспрестанный плач по ночам, визгливый крик и капризность младенца. Он либо ничего не ел, либо, наоборот, отличался прожорливостью; например, мог поглощать по крынке молока и буханке хлеба каждый час (рус.). П. плохо развивался, мало двигался, долго не умел ни ходить, ни говорить, был хмурым и неприветливым, однако иногда выделялся необычной силой, «был силен, как конь» (рус. арханг.). Как правило, такие дети постоянно болели и редко доживали до совершеннолетия (считалось, что они умирали в семилетнем возрасте).

В Вятской губ. верили, что П. (подкинутый людям лешим) имеет колдовские способности и, если доживает до зрелого возраста, становится очень деятельным человеком, приносит в дом достаток. Согласно польским поверьям, П. мог обогатить своих приемных родителей за хорошее с ним обращение; считалось, что он незаметно исчезает по ночам, а возвращаясь, приносит золото; однако, если ему не приготовили любимого блюда или как-то обидели, он навсегда исчезал из дома, а принесенное им золото превращалось в прах.

Самым надежным способом вернуть себе своего ребенка (и тем самым избавиться от П.), по широко известным представлениям, было битье подменыша розгой или прутом до тех пор, пока подбросивший его демон не заберет своего уродца, отдав людям их дитя. Такое битье совершалось как магический акт, который происходил в строго определенном месте (например, возле горящей печи, на пороге дома, на мусорной или навозной куче, на мосту, в поле на меже, на перекрестке дорог и т. п.). Орудием битья служили березовая или вербовая хворостина, прут орешника. Исполнителями могли быть мать похищенного младенца, специально приглашенная для этого знахарка, пастух, мальчик, родившийся у незамужней девушки. В фольклоре западных славян известно немало быличек о том, как в момент битья внезапно появляется виновница подмены (богинка, мамуна, чертовка), хватает своего плачущего детеныша и сердито бросает людям их ребенка. По другим поверьям, вернуть себе своего похищенного нечистой силой младенца можно было еще и таким способом: хозяйка делала вид, что готовит для П. кашу в половинке яичной скорлупы; при виде такой странной посуды П. до такой степени удивлялся, что, не произносивший прежде ни одного слова, он вдруг сообщал, что хоть и живет уже тысячу лет, однако такого чуда никогда не видел, после чего сразу же исчезал, а на его месте появлялся похищенный ребенок.

Чтобы предотвратить подмену, новорожденному завязывали на руке красный шнурок; надевали на него красную шапочку; старались ни на минуту не оставлять его в доме или бане без присмотра; даже во время сна мать старалась не поворачиваться к нему спиной; не гасили по ночам свет; строго следили, чтобы на лицо ребенка не падал лунный свет; окуривали на ночь колыбель или клали в нее растения-обереги, подкладывали под нее старый веник и т. п.

Лит.: Власова М. Русские суеверия. СПб., 1998. С. 363–367.

Л.H. Виноградова

ПОЖАР — стихийное бедствие, посылаемое людям в наказание за грехи как Божья кара. П. может происходить как от молнии, т. е. небесного огня, так и от огня земного.

Во избежание П. у восточных славян хранили в доме освященные предметы: ветку вербы, «четверговую свечу», а также головню с П., зажженного молнией. Причиной П. считалось нарушение запретов работать в летние праздники (на Илью, Марию, Паликопу и др.), проявление неуважения к огню, разрушение гнезда аиста, обида, нанесенная огненному змею, и др. Например, в Вологодской губ. полагали, что нельзя утром раздувать огонь, не помолившись Богу, т. к. от этого бывают пожары.

Поскольку П. рассматривался как наказание свыше, тушить его порой считалось грехом. В тех же случаях, когда на П. все-таки пытались воздействовать, стремились не столько потушить его, сколько локализовать, прибегая к различным суеверным способам. В России, особенно среди женщин, было широко распространено мнение о том, что П., зажженный молнией, следует тушить молоком; если же молока не хватит, то квасом, но ни в коем случае не водой; по поверью, такой огонь от воды только больше разгорается. При тушении П. от грозы использовали также освященные предметы: бросали в П. пасхальное яйцо или обходили с ним загоревшееся строение, кидали в огонь вербу, обходили горящий дом с зажженной четверговой свечой или с иконой Божьей Матери «Неопалимая Купина», стояли лицом к огню с иконой св. Николая (Миколы), затапливали печки в соседних домах; ср. поговорку: «дым на дым или огонь на огонь нейдет». Англичанин С. Коллинс (1660-е гг.) рассказывал, что иногда русские «держат иконы перед огнем, думая, что помощь зависит от их произвола. Один русский, думая остановить огонь таким образом, держал своего Миколу так долго, что сам едва не сгорел и, видя, что помощи нет, бросил его в огонь».

К пламени П. относились как к одушевленному существу. Например, русские Пошехонья считали, что нельзя носить вещи из горящего жилого дома по направлению к другому строению, т. к. пламя «потянется» вслед, не желая отдать то, что у него отнимают. Там же рассказывали, что один крестьянин, помогая вытаскивать вещи из горящего дома, унес тайком рукавицы к себе домой; пламя сразу же перекинулось на жилище вора.

Первыми из загоревшегося здания выносили наиболее почитаемые предметы: иконы, стол, дежу. В Ярославской губ. считали, что если в огне П. горит икона, «то над этим местом появляется столб пламени наподобие горящей свечи».

Для русских любовных заговоров характерен образ всемирного П., охватывающего землю и небо. В духовных стихах огненная река также осмысляется как вселенский П.

Лит.: Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982 (указ.); Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. М., 1993.

А.Л. Топорков

ПОКОЙНИК — по мифологическим представлениям, опасное существо, способное «ходить» после смерти; в похоронном обряде воспринимается как носитель смертоносной силы и одновременно как объект почитания, потенциальный предок-опекун рода (см. Предки).

В народной терминологии и фразеологии, связанной со смертью, П. изображается как странник, отправившийся в дальний путь (ср. восточнославянские выражения об умершем: «пошел до дому», «отошел», «собирается в далекую дорогу»), либо как переселенец, достигший загробного мира, который примкнул к сонму предков: «пошел до дедов», «отправился к праотцам», «с дедами гуляет», «с предками здоровается». В загадках и поговорках статус П. определяется через свойства, отличающие его от человека: «Обулся не так, оделся не так, поехал не так, заехал в ухаб и не выедет никак», а также через признаки, характеризующие неподвижность и безжизненность умершего: «Не дышит, не пышет, не ворохнется», «Нос есть — не нюхает, уши есть — не слышит», «С руками, с ногами, а с лавки не слезет». В похоронных причитаниях П. называется «гостем», «путником», которому предстоит трудный переход: «Куда же ты снаряжаешься? Во котору путь-тропу дальню дороженьку?»; его возвращения в дом родственники ожидают в установленные поминальные дни. Все этапы похоронного обряда были призваны обеспечить переход П. на «тот свет» и придать такому переходу необратимый характер, т. к. пребывание умершего в земном пространстве среди живых воспринималось как опасное нарушение нормального положения вещей (см. Похоронный обряд).

В демонологических поверьях славян мотив хождения «оживших» П. к родственникам — один из наиболее популярных. Такими «беспокойными» (т. е. склонными к хождению) покойниками могли быть все недавно скончавшиеся; о них говорили, что до истечения 40 дней или года после смерти они еще «не определились к месту», не перешли безвозвратно в загробный мир, поэтому часто вторгаются в мир людей во внеурочное время (см. Вампир). Визиты П. к людям, по народным воззрениям, опасны тем, что П. старается увести за собой близкого человека, который сильно тоскует по умершему. Считалось, что покойников вынуждают «ходить» оставшиеся окончательно не разорванными связи с живыми: сильная привязанность к членам семьи и тоска по любимым; чувство мести и обделенности; не исполненное близкими людьми желание умирающего; неулаженная ссора; невозвращенный долг и т. п. На вопрос о том, почему П. «ходят», в народе говорили: «А зависть какая-то у них» (сев. — рус.), «чтобы отомстить за что-то живым» (укр.), «чтобы посмотреть, есть ли в доме порядок» (рус.), «чтобы помочь родным по хозяйству» (пол.), «его водит тоска по родне» (бел.). Верили, что причиной «хождений» могло быть нарушение общепринятого правила класть в гроб с умершим его любимую вещь или надевать на него определенную (выбранную им самим) одежду, либо неточное соблюдение людьми прочих похоронных обычаев. Если все эти обстоятельства мешали переходу души умершего в иной мир, то он становился чрезвычайно опасным духом, наносящим вред людям, и причислялся к категории «нечистых», «заложных» П.

«Заложными» назывались в русских верованиях все умершие «не своей» смертью, т. е. неестественной, насильственной, преждевременной (самоубийцы, убитые в драках и сражениях, погибшие в результате несчастного случая, мертворожденные некрещеные младенцы, молодые люди, не вступившие до смерти в брак). К «заложным» относились также те, кого похоронили с нарушением предписанных ритуалов; те, кто при жизни занимался колдовством и состоял в контактах с нечистой силой; люди-двоедушники; дети, проклятые родителями и некоторые др.

Слово заложный, введенное в научный обиход Д.К. Зелениным, было известно в диалектах Вятской губ., где оно обозначало умерших внезапной смертью и отражало особый способ их захоронения: покойников не закапывали в землю, а «закладывали» кольями, палками, ветками, листвой, оставляя тело на поверхности земли. Считалось, что их «не принимает» святая Мать-земля, т. е. могила «не держит» в себе П., он выходит из нее и бродит как привидение, преследует и пугает путников, посещает дома своих родственников, насылая болезни. Главным вредоносным свойством «заложных» П. была способность вызывать стихийные бедствия (бури, град, затяжные дожди или засуху, летние заморозки и неурожай). Исторические свидетельства об обычае выкапывать из земли погребенных самоубийц для предотвращения таких несчастий встречаются в древнерусских памятниках начиная с XIII в. Считалось, что «нечистых» П. следовало хоронить на пустырях, в оврагах и топких местах, в крайнем случае — вблизи кладбища, но за его оградой. Если происходили стихийные бедствия или массовые эпидемии, сельские жители, несмотря на многочисленные запреты со стороны светских и церковных властей, тайком выкапывали из могилы тело «заложного» П., относили его за границу своего села, бросали в глухих местах или старались обезвредить опасное воздействие умершего (например, забивали в гроб осиновый кол, переворачивали труп в гробу лицом вниз, на шею П. накладывали серп или обломок косы, сыпали на могилу раскаленные угли).

Периодом общих поминок по всем «заложным» П. считался у русских Семик, а у других славян — троицко-духовский комплекс или Русальная неделя (см. Троица, Русалии). Еще в XVII–XVIII вв. в это время устраивались (по требованию служителей церкви) массовые захоронения в общей могиле всех не погребенных по христианскому обряду «нечистых» П., оставленных — как этого требовал старинный обычай — на поверхности земли.

Лит.: Зеленин Д.К. Древнерусский языческий культ «заложных» покойников // Зеленин Д.К. Избранные труды: Статьи по духовной культуре. 1917–1934. М., 1999. С. 17–34; Власова М. Русские суеверия. СПб., 1998. С. 391–408; Виноградова Л.H. Чтобы покойник не ходил: комплекс мер в составе погребального обряда // Истоки русской культуры (Археология и лингвистика): Тезисы докладов конференции. М., 1993. С. 39–42.

Л.H. Виноградова

ПОКРОВ Пресвятой Богородицы (1/14.X) — в русском народном календаре начало зимы, первое зазимье: «На Покров до обеда осень, а после обеда зима». По погоде этого дня, по тому, как падают листья с деревьев, откуда дует ветер, какие птицы улетают на юг, загадывали о характере предстоящей зимы. На Русском Севере с П. крестьяне начинали готовить свои дома к зиме: затыкали пазы в стенах изб мхом, говоря при этом: «Батюшка Покров, покрой нашу избу теплом, а хозяина добром». На юге России только с П. начинали топить избы. Праздник Покрова знаменует собой начало зимнего сезона и в скотоводческом календаре. Отмечая переход на зимние корма, крестьяне на Покров «закармливали» скот на зиму. Для этого еще с жатвы приберегали в избе последний сноп необмолоченного овса, на П. его делили по числу голов скота и давали ему прежде иного корма. К этому времени завершались основные полевые работы, и часть мужской молодежи получала возможность уйти на заработки; с П. возобновлялись осенние торги и ярмарки. П. окончательно ставил точку в летней жизни, переводя всю домашнюю деятельность в избу: «Зазимье пришло — засидки привело», «Пряхи с Покрова по ночам засиживают».

С П. начинались прерванные на период летних полевых работ свадьбы. Брачные мотивы этого праздника, равно как и брачно-эротическая символика названия П. и самого действия (покрывания), нашли отражение в любой магии, практикуемой девушками в этот период. Так, ложась спать в канун Покрова, девушки обычно просили у П.: «Покров-батюшка, покрой землю снежком, а меня, молоду, женишком» или: «Ты, Покров-Борогодица, покрой меня, девушку, пеленой своей нетленной идти на чужую сторону!» Христианская символика праздника П. была существенно переосмыслена в народной традиции. В сам день П. с утра пораньше девушки бежали в церковь поставить свечку: считалось, что та, кто сделает это первой, выйдет замуж раньше других. На Вологодчине и в некоторых других местах девушки, собравшись вместе, за день выпрядали льняную нить и ткали из нее холст, который в П. несли в церковь для освящения, возлагали его к иконе Покрова и молились о замужестве. Формированию будущих семейных пар немало способствовали посиделки, которые с П. становились в русском селе ежевечерними.

Т.А. Агапкина

ПОЛАЗНИК — ритуальный гость, первый посетитель, который приходит в дом в один из осенне-зимних праздников в период с дня св. Дмитрия (26.X/8.XI) до Богоявления (праздника Трех королей). Обряд известен славянам карпато-балканского ареала: украинцам, полякам, словакам, словенцам, сербам, хорватам, болгарам. Приход П. — залог будущего благополучия, счастья, здоровья. Его посещение основано на инициальной магии, магии первого дня. П. называют «божественным гостем» и воспринимают как посланца предков, связующее звено между «этим» и «тем» мирами.

Надеясь с помощью П. повлиять на судьбу, его специально выбирают и заранее приглашают посетить дом. Это должен быть человек добрый, состоятельный, удачливый, ловкий, веселый, здоровый, добропорядочный. В некоторых местах предпочитают П.-мужчину, в других — им может быть женщина или ребенок. Приход мужчины предвещает рождение в будущем году детей и животных мужского пола, приход женщины сулит женское потомство.

П. входит в дом не с пустыми руками: он должен взять во дворе ветку, щепки или солому, а войдя в дом, положить их около очага или за дверь и сесть на них, имитируя курицу, сидящую на яйцах. Хозяйка посыпает его пшеницей, бобами, орехами, сушеными фруктами, чтобы магически вызвать плодородие. С этой же целью П. рассевает из решета около очага зерно, орехи, бобы, приговаривая: «Пусть родится там, где плуг (рало) ходит и где не ходит!» (болгары). В других местах П. шевелит огонь в очаге веткой плодового дерева и говорит: «Сколько искр, столько цыплят, козлят, ягнят, телят, жеребят, детей!» В Польше пришедшие «на подлазы» обсевали овсом избу и всех присутствовавших, произнося благопожелания: «На счастье, на здоровье, на Рождество Христово, чтобы вам все удавалось, умножалось в кладовой, на скотном дворе и на поле». Для П. готовят угощение, ему дарят рубаху, полотенце, носки или шерсть. Роль П. выполняет иногда член семьи (хозяин), первый вышедший из дома и внесший в дом щепки или солому. Он повторяет те же действия, что и приглашенный П., и произносит благопожелания, в которых перечисляет все желаемые блага.

В некоторых местах особенно хорошим считается П.-животное или птица: вол, конь, корова, свинья, овца, петух; иногда предпочтение отдается молодому животному — теленку, ягненку. Животное приводят в дом, обводят три раза вокруг стола и угощают.

У поляков и словаков «подлазничка» — елочка, верхушка хвойного дерева — сосны, ели, пихты, украшенная яблоками, орехами, облатками, которую прикрепляли к потолку или подвешивали над столом в избе на Рождество как символ благополучия и удачи в наступающем году. С этой же целью хвойные веточки прибивали крестообразно над дверями конюшни, хлева, амбара, затыкали в сенях, в кладовой, в помещениях, где держали скотину, хранили сено, зерно. Ветки хвои, украшенные ленточками и бумажными цветами, дети разносили по домам с пожеланиями здоровья, счастья, богатства.

У поляков и словаков П. - это еще и украшение из соломы, лучинок и камышовых тростинок, представляющее собой сложное сооружение из шестиугольников, четырехугольников, скрепленных между собой и украшенных бумажными цепями, цветной бумагой, разноцветными перышками и облатками. Оно имело тот же символический смысл, что и зеленые «подлазники», и также подвешивалось к потолку комнаты над столом.

У карпатских украинцев «полазник» — обрядовый хлебец, опоясанный льном, которым одаривают пришедшего в один из зимних праздников человека-П.

Лит.: Усачева В.В. Об одной лексико-семантической параллели (на материале карпато-балканского обряда «полазник» // Славянское и балканское языкознание. М., 1977. С. 21–76; Ее же. Обряд «полазник» и его фольклорные элементы в ареале сербскохорватского языка // Славянский и балканский фольклор. М., 1978. С. 27–47.

В.В. Усачева

ПОЛЕВИК, полевой — у восточных славян демон, связанный с хлебопашеством и земледелием. Полевики чаще имеют облик маленьких и уродливых человечков, живущих в хлебных полях, обладающих человеческой речью и способностью поражать жнецов и жниц солнечным ударом во время жатвы. Обычно они появляются в полдень (см. Полудница) в отличие от других демонов (см. Черт, Кираконджалы и т. п.), активизация которых связана с полночью. П. сродни «житный дед», сидящий в кукурузе, украинская «залiзна баба» и др. духи нивы, выступающие в зооморфном облике козла, быка и иных животных. Европейская традиция богата представлениями о духе нивы или хлеба, прячущемся в дожиночный сноп или пучок колосьев, остающийся несжатым и имеющий название «божьей бороды», «бороды св. Ильи» и т. п. П. охраняет хлебные поля от беды, сглаза, вредоносной силы, и это роднит его с русалками, появляющимися в жите во время его цветения. На Рязанщине П. подобно лешему сидит на кочке и ковыряет лапти, но в то же время он похож на водяного, т. е. может утопить человека. На Орловщине П. воспринимался почти как домовой и звали его «полевым домовым», выделяя еще и «межевого» — хозяина полей в облике старика с бородой из колосьев. В северной Белоруссии каждый П. имел свое поле — поля и луга то одной, то нескольких смежных деревень, не отделенных друг от друга лесом или водой. На Русском Севере П. - белый человек, часто дующий, свищущий и тем насылающий ветер, или молодой мужик с длинными ногами, быстро бегающий, имеющий рожки и хвост с кистью на конце, которым он поднимает пыль, чтобы себя скрыть. Его тело покрыто шерстью огненного цвета и потому при беге он кажется искрой и увидеть его трудно (виден в жаркие летние дни, а иногда и в лунные ночи). В поле помимо П. могут появляться также полудница, ряжица, кудельница.

Н.И. Толстой

ПОЛУДНИЦА — у восточных и западных славян женский мифологический персонаж, появляющийся в полдень на поле и нападающий на жнецов.

На Русском Севере П. - молодая девушка очень высокого роста, одетая в белую блестящую одежду, или красивая женщина с огромной сковородой в руках. Часто ее представляли женщиной с большой грудью, косматой, с длинными волосами. На польско-украинском пограничье П. известна в виде страшной взлохмаченной старухи с железными зубами. Согласно западнославянским поверьям, П. происходит из душ грешных людей и ведьм, живет в аду, а во время жатвы в полдень появляется в поле и мучает спящих жнецов. Она расчесывает волосы и поет.

П. можно увидеть на межах в период цветения ржи и созревания хлебов; она охраняет хлебные злаки от палящих лучей полуденного солнца. Иногда полагали, что есть добрая и злая П. Добрая закрывает в полдень огромной сковородой хлеб и травы от жаркого солнца, злая оборачивает раскаленную добела сковороду обратной стороной и прижигает верхушки злаков и цветы растений. П. охраняет поле от людей, следя за тем, чтобы они не ходили туда в этот период и не мяли хлебов. Детей, чтобы они одни не ходили в поле, пугали: «не ходи в рожь, полудница тебя обожжет» или: «полудница тебя съест».

Особенно сурово поступает П. со жнецами, которые, пренебрегая запретом, работают в поле в полдень: она насылает на них солнечный удар, может свернуть голову или защекотать до смерти. П. косили косами встретившихся на их пути людей, воровали маленьких детей. Поэтому запрещалось в полдень сеять, жать, оставлять детей без присмотра.

Чтобы спастись от П., нужно до двенадцати часов дня подробно рассказывать ей обо всех этапах какой-либо сельскохозяйственной работы, например о выращивании льна начиная с момента его посева и кончая тем, как из него изготовляют полотно [см. «Житие растений»].

В поверьях П. иногда смешивается с русалками, которые также появляются в поле в белых рубахах во время цветения хлебов и щекочут встретившихся им людей.

Лит.: Зеленин Д.К. Очерки русской мифологии. М., 1995. С. 220–224; Померанцева Э.В. Межэтническая общность поверий и быличек о полуднице // Славянский и балканский фольклор. М., 1978. С. 143–158.

Е.Е. Левкиевская

ПОМИНАЛЬНЫЕ ДНИ — см. «Деды», Задушки, Задушницы, Радуница, Семик.

ПОНЕДЕЛЬНИК — день недели, получающий в народных верованиях неоднозначную оценку. У восточных и западных славян это самый несчастливый, тяжелый день, когда избегали начинать какие-либо работы, отправляться в путь и т. п., считая, что дело, начатое в этот день, не будет иметь успеха. Поляки считали, что рожденный в понедельник станет работящим, а умереть в П. плохо. Словаки называли П. «яловым» днем и старались в этот день ничего не сажать, не вести корову к быку, кобылу к жеребцу и т. п., во многих местах в П. не пекли хлеб. Считали плохим знаком, если в П. первой в дом войдет женщина. По верованиям украинских крестьян (Купянский у. Харьковской губ.), в П. нельзя сновать — это грех, т. к. в этот день «сновался мир» и в этот же день произойдет второе пришествие. Считалось опасным в П. готовить квас — «в семье будет утопленник», а также разводить щелок для стирки белья: надо было выпить три ложки этого щелока, иначе «на том свете будут заставлять пить его из тех яичных скорлупок, которые выбрасываются, а не сжигаются, как следовало бы делать». Там же (и в др. областях Украины) представляли себе П. в виде старика, встречающего и провожающего души умерших на пути в загробный мир: «Як старому скверно идти на гору без палки, так и на тот свет скверно идти без П.». Но П. помогает пройти «через лавку над пропастью» только тем (прежде всего женщинам), кто его почитает — «понедельничает», постится в этот день недели и воздерживается от работы (особенно от прядения и шитья). Тем женщинам, кто не чтит П., он может отомстить, наслав смерть или болезнь на их мужей. Часто женщины «понедельничали» по обету, надеясь таким образом избавиться от болезней или других несчастий.

В традиции южных славян П. имеет абсолютную положительную оценку. Именно этот день выбирали для начала важных хозяйственных дел: пахоты, сева, жатвы, закладки дома, тканья; в этот день старались отправиться в дальний путь и т. п. Однако в сербских селах Хомолья, где также в II. старались начать любое дело, никогда не начинали в этот день пахоту. Сербские овцеводы считают, что дети, зачатые в П., наделяются исключительным умом и здоровьем; по болгарским верованиям, дети, рожденные в П., удачливы, они имеют своим покровителем самого Господа Бога.

Положительное значение иногда придавалось П. и у восточных славян: по инициальной магии, магии «первого дня», П. считался благоприятным для некоторых полевых и огородных работ: часто в П. старались мочить лен, сажать фасоль, тыкву, огурцы, рассчитывая, что они «первыми взойдут» и будут хорошо расти. П. как первый день определяет удачу или неудачу на всю неделю: рус. «С понедельника на всю неделю (идет счастье или несчастье)».

В течение года наибольшее значение придавалось первому П. Великого поста (в. — слав. Чистый П., Полоскозуб; серб. Тодоров или Чисти П.: болг. Чисти или Песи П.; родоп. Похлупен, т. к. в этот день «запирают души мертвых»), когда «чистили» посуду от скоромной пищи и «полоскали зубы»; у южных славян иногда отмечался также П. следующей недели, когда «разбегаются» Тодоровские кони (см. Тодор). В католической традиции, в меньшей степени у православных славян (на Украине, в Сербии) праздновался Водный (серб.) или Обливанный П. на пасхальной неделе, когда было принято обливать водой девушек или проспавших заутреню и т. п. Сербы придавали значение также П. на масляной неделе (Сырный или Белый П.), который праздновался «ради скота».

С.М. Толстая

ПОРОГ — часть дома, в традиционных представлениях символическая граница между домом и внешним миром, «своим» и «чужим» пространством (см. Свой-чужой).

В повседневной жизни с П. как с пограничным и потому опасным локусом связывалось множество запретов: не разрешалось садиться или наступать на П., здороваться или разговаривать через него, передавать друг другу что-либо через П., особенно детей. По украинским приметам, нельзя есть на П., иначе люди будут сплетничать; нельзя переливать через П. воду после стирки или помои, иначе нападет куриная слепота; запрещалось мести хату от П., иначе заметешь в хату «злыдней» и ее станут обходить стороной сваты; нельзя выметать мусор через П., особенно беременной, иначе у нее будут трудные роды, а у ребенка — частые рвоты. Если рубить что-нибудь на П. или бить по нему, то тем самым пустишь в дом ведьму и жаб, а также отдашь себя во власть лихорадок, которые живут у П. Нахождение на П. связывалось со смертью, ср. в подблюдной песне: «На пороге сижу, за порог гляжу».

П. как границу дома защищали с помощью оберегов. На Русском Севере в П. нового дома еще на этапе строительства закладывали капельку ртути или высушенную змеиную шкурку, а также прибивали к П. подкову или обломок косы-горбуши. Гуцулы закапывали под П. в Юрьев день кусок железа, чтобы у тех, кто его переступит, были здоровые ноги. Русские, построив после пожара новую баню, закапывали в землю под ее порогом задушенную черную курицу.

Отправляясь в церковь крестить ребенка, украинцы и западные славяне для защиты от сглаза клали на П. или около него горячие уголья, нож, топор либо серп. На Полтавщине младенца передавали крестной матери через лежащий на П. дома топор. В Житомирском р-не крестные родители переступали через нож, положенный кверху острием на П. В Курской губ. новорожденного мальчика передавали крестной через П., чтобы он стал «хранителем дома».

С П. были связаны многочисленные эпизоды семейных обрядов. На свадьбе молодая, входя после венчания в дом мужа, не должна касаться П., почему ее подчас и вносили на руках. Впрочем, кое-где в России невеста, наоборот, становилась на П. или прыгала с него со словами: «Кышьте, овечки, волчок идет!» На Украине молодая наступала на П., утверждая этим свои права в новом доме.

До XIX в. на Украине сохранялся обычай закапывать под П. умерших некрещеными младенцев; это соответствовало осмыслению П. как места, где обитают души умерших, и как границы между миром живых и миром мертвых. В Полтавской губ. мертворожденных детей закапывали под П., веря, что священник окрестит его, когда переступит через П. с крестом в руках.

При выносе гроба из дома у всех славянских народов было принято трижды ударять им по П., что символизировало прощание умершего с жилищем. Так поступали, чтобы покойник больше не возвращался домой (восточные и западные славяне) или чтобы в семье больше никто не умер (южные славяне). Впрочем, в некоторых местах, наоборот, не разрешалось задевать гробом за П. и дверные проемы. В Заонежье верили, что если такое случится, то душа покойного останется в доме и ее нелегко будет выжить.

При трудных родах роженицу трижды переводили через П. избы, что символизировало выход ребенка из материнской утробы. В Вятской губ. новорожденного клали сначала на шубу на стол, а после несли на П. и говорили: «Как П. лежит тихо, спокойно и смирно, так и мой ребенок, раба божья (имя), будь тихий, спокойный и здоровый». В Заонежье женщина, возвращаясь домой после родов, переступала через младенца, положенного в избе вдоль П., со словами: «Как порог этот крепок, так и ты будешь крепок… Все уроки и призоры, останьтесь на П., а с собой возьму здоровье».

В семейных обрядах и особенно в народной медицине с П. связывается идея преодоления тоски, привычки, от которой хотели избавиться, болезни и избавления от страдания. У украинцев Харьковской губ. ребенок-сирота в день похорон отца или матери должен был, сидя на П., съесть кусок хлеба с солью, чтобы не тосковать по умершему и не испытывать страха. В Вологодской обл. от тоски спрыскивали больного водой через П., причем знахарка стояла снаружи, а больной — в избе. В Заонежье, чтобы отлучить ребенка от груди, мать кормила его в последний раз, сидя на П. или стоя, поставив ноги по обе стороны П.

П. был местом совершения множества лечебных процедур и ритуалов. У русских при боли в спине или пояснице человек ложился на П., а последний в семье ребенок — мальчик клал ему на спину веник и легонько рубил его топором, при чем происходил обрядовый диалог: «Что сечешь?» — «Утин (болезнь) секу». — «Секи горазже, чтоб век не было». В Вятской губ. мать «загрызала грыжу» у ребенка, сидя на П.; знахарка меряла на П. ребенка, а потом рубила на П. его «рев, переполох». В Архангельской обл. на П. лечили от испуга: больного ставили на П., знахарка обходила его, держа в руках нож и топор, затем вонзала их в П.; при этом говорили: «Что сечешь?» — «Испуг секу, топором зарубаю, ножом засекаю, боль и испуг унимаю».

На П. символически уничтожали колдунов, ведьм и другую опасность. У мораван женщина, которая подверглась влиянию колдовства, вбивала топор в П., этим она выкалывала чародейнице глаза и колола ее тело. Гуцулы под Рождество обходили скот с хлебом, медом и ладаном, замыкали хлев и тогда вбивали в П. топор, чтобы замкнуть волку пасть. Словаки вбивали топор в П. во время грозы в качестве оберега.

Сидение и стояние на П. как действие, противоречащее повседневной практике, широко применялось в славянской магии, в том числе связанной с нечистой силой, и могло сопровождаться иными действиями, имеющими кощунственный характер. На Русском Севере девушки гадали, сидя или стоя на П. бани; выходя из бани, девушка левой ногой наступала на П., а правой на землю и произносила слова заговора-присушки; чтобы увидеть в бане черта, заходили в нее ночью и, ступив одной ногой за П., снимали с шеи крест и клали его под пяту. В Заонежье считалось, что на Пасху каждый может увидеть домового и поговорить с ним: для этого следовало не пойти на заутреню, а сесть на П. и зажечь свечу, принесенную с заутрени в Великий четверг. В Полесье хозяйка в Страстной четверг пряла особую нить до восхода солнца на П., иногда раздетая донага.

Лит.: Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983. С. 135–140.

А.Л. Топорков

ПОРЧА — см. Сглаз.

ПОСОХ, палка — один из основных атрибутов участников различных обрядов, в т. ч. ритуальных обходов (колядников, полазника, кукеров и др.), демонов; аналогичен жезлу, дубинке, пруту, ветке, а также некоторым предметам домашней утвари (кочерге, ухвату, помелу, лопате). Нередко магические свойства П., продуцирующие и защитные, связываются с его «происхождением»: породой дерева, предшествующими действиями с ним и пр. Особая мощь приписывается посоху или палке, бывшим в контакте со змеей.

П. используется в качестве орудия отгона нечистой силы, болезней, насекомых. У южных славян ряженые колядники размахивают в доме П. и дубинками, имитируя борьбу с нечистой силой и «прогоняя» ее изо всех углов. Полесские колдуны отгоняли от села градоносную тучу, делая П. кресты в воздухе. На Черниговщине хозяин, раздевшись догола, с П. в руках обходил поле и втыкал его там, чтобы птицы не клевали просо.

Во время ритуальных обходов села П. может иметь смысл фаллического символа: болгарские «кукеры», севернорусские «веретельники» с посохами и палками в руках преследуют женщин, имитируя известные движения. Продуцирующая роль П. прослеживается в действиях колядников, которые дотрагиваются палками или прутьями до людей, скота, построек, наделяя их плодовитостью; в действиях полазника — первого посетителя на Рождество, который палкой ворошит угли в очаге или высекает искры из горящего на очаге полена бадняка, произнося благопожелания. П. выступает и как атрибут дружек на свадьбе. В Полесье дружка стучал палкой в дверь, в потолок и спрашивал разрешения одаривать невесту у ее родителей. Во время свадебного шествия на П. вешали платки, полотенце; его использовали как шест для свадебного знамени.

В качестве оберега использовались П. и палки из различных пород дерева: на Украине в канун Ивана Купалы в воротах затыкали осиновую палочку, чтобы во двор не вошла ведьма; у балканских славян прут боярышника служил защитой от вампира; чехи протыкали тело покойного дубовым колом. Вербовые палки повсеместно использовались при выгоне скота в поле: ими погоняли скот, подкладывали под порог хлева, оставляли под кустом на пастбище и т. д.

В магии использовались палки, «получившие» дополнительную силу после каких-либо действий или событий. В Полесье палку, найденную под муравейником, подкладывали в хлев, чтобы плодились свиньи; застрявшей в ветвях грушевого дерева палкой гнали на случку корову; березовый колышек, с помощью которого вязали снопы, затыкали за пояс, чтобы во время жатвы не болела спина; палку, которую приняли в лесу за змею, использовали как оберег от птиц в поле и т. д. У сербов особая мощь приписывалась П., с помощью которого убили змею перед днем св. Георгия: в такой П. вставляли змеиную кожу и гнали ею скот на продажу. Палкой, с помощью которой у змеи отобрали лягушку, птицу и пр., отгоняли градоносную тучу, примиряли ссорящихся, «били» роженицу при родах, корову при отеле, например со словами: «Разделись с теленком, как змея с лягушкой».

С помощью П. ведьмы и колдуны наводят порчу, отбирают молоко у коров, превращают людей в животных и т. д. Верхом на палках (прутьях, кочергах, ухватах и т. п.) ведьмы слетаются на шабаш. По поверьям южных славян, палки и посохи демонов обычно черного или красного цвета. В сказках человек, отнявший у нечистой силы волшебную палочку, становится непобедимым.

А.А. Плотникова

ПОСТ — воздержание от скоромной пищи, сексуальных отношений и развлечений; в обрядовой практике — магический прием.

Чередование П. и мясоедов лежит в основе церковного и народного календаря. Православные славяне соблюдали четыре П.: Великий, Петровский, Успенский и Филипповский (или Рождественский пост; у католиков — адвент). В течение недели постными днями считались среда и пятница; однодневные П. соблюдались также в некоторые праздники (в навечерие Богоявления, в день Усекновения главы святого Иоанна Предтечи и на Воздвижение). В постное время категорически запрещалось потребление мясной и молочной пищи, а также яиц; что же касается рыбы, то у католиков ее можно было есть во время постов, у православных же — обычно только во время больших праздников, приходящихся на время П. (например, на Благовещение, Вербное воскресенье), а также иногда по субботам и воскресеньям в течение П.

Отношение к нарушению П. было различным и зависело от его значимости, а также от местных традиций. Восточные славяне наиболее строго соблюдали Великий и Успенский П., кануны Рождества и Крещения; во время Великого поста самый строгий (полный) П. (с отказом от пищи и воды) соблюдался в конце П., в Страстную пятницу, а также в его первые три дня. На масленичной, пасхальной и троицкой неделях постные дни, наоборот, отменялись и скоромную пищу можно было есть всю неделю без ограничений (такие недели назывались «сплошными»), Малолетние (до трех лет) дети, беременные и кормящие женщины, старики, больные и путешествующие часто освобождались священником от постовых ограничений.

Завершение постового времени всегда воспринималось как праздник и часто сопровождалось ритуальным уничтожением какого-нибудь предмета, символизирующего П. Западные славяне на Страстной неделе уничтожали, например, постную похлебку как основную пищу периода Великого поста. На Русском Севере перед Рождеством кое-где делали куклу «Филиппа», которую и сжигали в конце Филипповского поста.

Религиозные соображения также играли свою роль в выборе способов и форм П. Православные считали, что те люди, которые неожиданно выздоровели после соборования, до конца жизни обязаны были соблюдать П.: им нельзя было есть скоромное, пить спиртные напитки, жениться, ссориться и т. п. Русские старообрядцы были убеждены, что только тот человек, который перед смертью принял покаяние и успел попоститься 40 дней, имел право быть похороненным по принятому у старообрядцев чину. У восточных славян пожилые люди часто постились не только по средам и пятницам, но также и по понедельникам: они верили, что, когда они умрут, св. Понедельник как проводник душ проведет их души через все мытарства к Божьему престолу. Более строго, чем это требовалось, постились в России и «вековуши» — старые девы, не ушедшие в монастырь, но ведущие крайне строгий образ жизни и фактически удалившиеся от мира, живущие отдельно от своих семей.

В традиционной культуре индивидуальный и групповой П. считались действенным магическим средством, а также способом достижения ритуальной чистоты. Так, в Польше священнослужитель, которому вскоре предстояло освятить специальный колокол, предназначенный для отгона градовых туч, должен был провести в молитвах девять дней, и при этом ничего не есть и не пить.

Пощение использовалось и как апотропеическое средство: русские заставляли воздерживаться от скоромной (а иногда и от любой) пищи жениха и невесту в день венчания, чтобы ничто не могло повредить им (в том числе чтобы избежать порчи через еду и питье). Белорусы считали, что у того, кто постится в среду на пасхальной неделе, поля не пострадают от града. В Белоруссии же женщина, начинающая жатву, также должна была поститься с обеда до ужина, чтобы впоследствии мыши и птицы не ели сжатого хлеба. У болгар, чтобы на овец не нападали волки, принято было поститься каждую пятницу.

П. был и искупительной жертвой. Так, белорусы при потере тельного крестика, чтобы предупредить несчастье, постились (строго) три пятницы подряд. Болеющие лихорадкой считали необходимым поститься по субботам. В России было известно особое понятие «лекарственный П.», который соблюдался теми, кто хотел излечиться от какой-либо болезни. Особый смысл придавался П., соблюдаемому на Пасху, во время всеобщего разговления. Так, поляки верили, что П. на Пасху и в Рождество поможет излечить больного эпилепсией родственника.

Люди постились и с целью добиться приумножения хозяйства. Так, белорусы считали, что если ничего не есть в пятницу перед Благовещением, то летом человек будет удачлив в поиске яиц диких птиц; пчеловоды не ели и не пили ничего в Сочельник до самой зари, чтобы у них лучше роились пчелы; в Полесье, а также в других местах хозяева и пастухи постились в Юрьев день, чтобы скот хорошо плодился и чтобы его не задрали волки.

Популярным у славян было пощение девушек перед гаданиями о замужестве. В Словении и Хорватии девушки верили, что если ничего не есть весь день и лечь спать голодной, то ночью можно увидеть во сне жениха.

Вместе с тем постные дни, которых в течение года было немало, воспринимались как неудачные с хозяйственной точки зрения, ассоциировались с бедностью. Повсеместно у славян считалось, что если Юрьев день придется на среду или пятницу (как постные дни), в течение года коровы и овцы будут давать молока меньше, чем обычно. Русские полагали необходимым подкладывать под курицу-наседку лишь те яйца, которые были снесены в скоромные дни (вторник, четверг, субботу), иначе из них не вылупятся цыплята. Украинцы Карпат не крестили детей в постные дни, иначе ребенок всю жизнь будет бедным.

Лит.: Скабалланович М. Великий пост. Киев, 1916; Смирнов С.И. Как говели в Древней Руси. СПб., 1901.

Т.А. Агапкина

ПОХОРОНЫ, похоронные обряды — в народной культуре важнейший комплекс семейных обрядов, завершающих жизненный цикл. Как ритуал «перехода» (на «тот свет») П. сходны по структуре и символике с другими обрядами жизненного цикла — родинными и свадебными (см. Брак).

Похоронные обряды начинались с момента приготовления к смерти, переодевания умирающего, которому давали в руки горящую свечу; в случае трудной агонии — расставания души с телом открывали двери, окна, печную заслонку, ломали конек крыши (подобные действия у восточных и южных славян совершали и при трудных родах — расставании ребенка с материнским чревом). На Русском Севере при умирающем ставили чашку с водой, чтобы душа омывалась.

О смерти оповещали родственников и односельчан, тогда же начиналось оплакивание, причитание. Принято было выливать всю воду, имевшуюся в доме, занавешивать зеркало (закрывать вход на «тот свет»). Покойника обмывали, переодевали в смертную (белую) одежду, которую предварительно лишали всех застежек и др. металлических частей. Девушку, умершую до вступления в брак, хоронили в свадебной одежде, у украинцев ее гроб сопровождал «жених» — таким образом в обряде преодолевалось нарушение жизненного цикла (см. Похороны-свадьба).

Особые обряды сопровождали изготовление гроба и помещение в него покойника, ритуальных предметов и т. п.; на место, где лежал покойник, клали оберег — топор, камень, дежу, украинцы разбивали на этом месте горшок, южные славяне забивали гвоздь, на Русском Севере бросали камень вслед покойнику, «чтобы остальные были живы» (об оберегах см. в статье Вампир). До самих похорон приняты были ночные бдения при покойнике, в том числе (на Западной Украине и в других регионах) «игры при покойнике» («веселые поминки»), включающие карнавальные действа и восходящие к дохристианским обычаям тризны и т. п.

Похороны совершались на третий день, гроб несли в церковь и к месту погребения на руках или в телеге, иногда на санях (см. также статью Могила); сани и телегу могли переворачивать после П. (как и другие предметы в доме покойника), «разделяя» таким образом мир живых и «тот свет» (ср. Переворачивание предметов). Избу после выноса покойника выметали, иногда осыпали пол зерном. У восточных и южных славян все этапы П. сопровождались причитаниями (бел. голошение и т. п.), описывающими, в частности, дорогу покойника на «тот свет». По возвращении с кладбища устраивали поминки («тризну») с ритуальными блюдами (горох, блины, кутья), для покойника клали ложку (под скатерть) и хлеб, совершали также обряд «поисков покойника»: обход жилых и хозяйственных построек. Поминки совершали также через день, через неделю, на сороковой день (когда душа окончательно расставалась с телом) и через год после П. О поминальных обрядах см. также в статьях «Деды», Радуница. См. также Похороны животных.

Лит.: Этнография восточных славян. М., 1987. С. 410–416; Невская Л.Г. Балто-славянское причитание. М., 1993; Причитанья Северного края, собранные Е.В. Барсовым. СПб., 1997. Т. 1–2; Живая старина. 2000. № 1. С. 2–27.

В.Я. Петрухин

ПОХОРОНЫ ЖИВОТНЫХ, предметов и др. — магический ритуал, воспроизводящий погребальный обряд. Имеет охранительный или «отгонный», реже — продуцирующий характер. Объектом таких «похорон» могут быть чучела мифических персонажей — Масленицы, Зимы, Смерти, Костромы, Ярилы, Кузьмы-Демьяна, Марены, Германа; широко распространены похороны животных, птиц и насекомых — кукушки, соловушки, воробья, мух, пауков, тараканов, клопов, вшей, лягушки, рака, ужа и др.; символических предметов — стрелы, сулы, контрабаса и др. В ритуалах этих «похорон» имитируются основные действия и элементы погребального обряда: смерть (убиение, умерщвление, в том числе потопление и повешение кукол, чучел, птиц, насекомых, животных; разыгрывание смерти участником обряда, изображающим Масленицу, Кузьму-Демьяна и т. п.); обряжение в смертную одежду; прощание с покойником, отпевание, оплакивание, голошение; похоронная процессия, рытье могилы, собственно погребение (закапывание в землю), поминки. В них воспроизводятся также основные реалии погребального обряда: покойник (соломенная, тряпичная, глиняная и т. п. кукла, чучело; деревце, трава, веник, живой человек, исполняющий роль покойника; убитый зверек, птица, насекомое; символический предмет — лента, шпилька, монета, букетик цветов); саван (рогожа, лоскут), гроб (корыто, ящик, коробка, носилки), могильная лопата (палка), могила (ямка), кладбище (огород, поле), поминальная еда.

В Полесье во время засухи, чтобы вызвать дождь, ловили и убивали лягушку, обряжали ее, т. е. заворачивали в какой-нибудь лоскут, клали в спичечный коробок, голосили по ней, как по покойнику: «Ой, жабка наша померла, ой, ой!», причем нужно было по-настоящему плакать, лить слезы. На Ровенщине хоронили рака: ловили рака, выкапывали ямку-«могилу», ставили над ней крестик, плели веночки и голосили: «Наш раченьку, да наш батеньку, да наш соколеньку, да як мы тебе хоронимо…». С той же целью вызывания дождя убивали ужа, гадюку или насекомое (медведку) и подвешивали на забор или на ветку, иногда поливали водой и т. д.

В Калужской губ. «хоронили Масленицу»: делали из соломы большую куклу, надевали на нее рубаху и сарафан, на голову повязывали платок; женщины, одна из которых изображала попа с кадилом, вели ее под руки по деревне, а затем сажал и на носилки и накрывали пеленкой. Пройдя до конца деревни, участники процессии раздевали куклу, разрывали ее на части и разбрасывали солому; «поп» размахивал кадилом, кричал «Аллилуйя!», а похоронная процессия пела песни.

С.М. Толстая

ПОХОРОНЫ-СВАДЬБА — обычай устраивать символическую свадьбу во время похорон молодых людей, не успевших вступить в брак. По народным поверьям, умерший, который при жизни не обрел своей супружеской пары, не мог перейти на «тот свет» и был обречен скитаться в земном мире. Наряду с теми, кто умер не окрещенным и не получившим имени, с теми, кто согрешил, покончив жизнь самоубийством, неженатые и незамужние парни и девушки включались после смерти в категорию «нечистых» покойников, души которых становились вредоносными демонами. Чтобы предотвратить это, родственники внебрачных умерших при их похоронах устраивали видимость «свадьбы»: обряжали покойника в свадебный наряд; плели венок и украшали свадебное деревце; пекли такой же каравай, как на свадьбе; на похороны приглашали музыкантов и гостей, которые пели свадебные песни.

Еще в начале XX в. украинцы и белорусы практически всегда смотрели на похороны девушки как на ее «замужество», т. е. одевали умершую, как под венец. Ее родня раздавала участникам похорон подарки, как на свадьбе. Иногда для покойницы избирался из числа ее знакомых «жених», который шел в свадебном наряде за гробом. У западных славян при похоронах девушки плели два венка: один надевали на голову умершей, а другой символизировал ее жениха — его бросали в могилу или вешали на могильный крест. В Восточной Сербии подобные обряды фиксировались еще в 50-е гг.: в окрестностях Петровца при похоронах жениха, уже сговоренного к свадьбе, устраивали так называемую «мертвую свадьбу»: после похорон юноши «венчали» его оставшуюся в живых невесту с одеждой умершего. Случалось, что на роль условной «невесты» приглашали какую-нибудь сельскую девушку и при похоронах еще не обрученного парня. В Тимочкой Крайне (Сербия) ряженая «невеста» несла в траурной процессии два венка, один из которых она бросала в могилу, а второй была обязана носить еще какое-то время после похорон. На таких похоронах обычно играла веселая музыка, а на могиле исполнялся обрядовый хоровод («хоровод по мертвому»). Такие же ритуальные формы похорон-свадьбы были известны на всей территории Болгарии.

Условным партнером умершего в ритуале символического венчания иногда выступало растение или камень. Так, в Михайловградском крае Болгарии отмечен обычай венчать неженатого умершего с камнем: при похоронах юноши слева от него клали камень, обвязанный женской косынкой, а при похоронах девушки справа от нее размещали камень с надетой на него мужской шапкой. В других вариантах обряда юношей венчали с камнем, а девушек — с сухой веткой ежевики. Известны также случаи, когда брачным партнером умерших молодых людей выступала верба или фруктовое дерево.

Древнейшим упоминанием об обычае похороны-свадьба является свидетельство арабского путешественника Масуди (X в.), который сообщал, что на Руси при похоронах неженатого человека его до погребения «женили».

В славянском песенном фольклоре смерть молодого героя часто описывается как «свадьба» или «венчание» с сырой землей или с могилой; если герой тонет в реке, то женой его называется речная волна, сватами и гостями — рыбы и т. п. В похоронных причитаниях по неженатым подробно разрабатываются мотивы выбора невесты для умершего, свадебных приготовлений, похороны называются «невеселой свадебкой», у покойника спрашивают, к какой девушке он отправился свататься, и т. п.

Лит.: Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 347; Соколова В.К. Об историко-этнографическом значении народной поэтической образности: Образ «свадьбы-смерти» в славянском фольклоре // Фольклор и этнография: Связи фольклора с древними представлениями и обрядами. Л., 1977. С. 188–195; Байбурин А.К., Левинтон Г.А. Похороны и свадьба // Исследования в области балто-славянской духовной культуры: Погребальный обряд. М., 1990. С. 64–98.

Л.Н. Виноградова

ПОЦЕЛУЙ — форма этикетного и ритуального поведения славянских народов. Целоваться было принято не только при встрече, но и при прощании. Как отмечал француз Жак Маржерет, русские «целуются <…> всегда, ибо у них это нечто вроде приветствия, как среди мужчин, так и среди женщин — поцеловаться, прощаясь друг с другом или встречаясь после долгой разлуки». Само слово «поцелуй» свидетельствует о том, что он несет пожелание быть целым, цельным, здоровым. П. мог сопровождаться пожеланием здоровья и сам в скрытом виде содержал такое пожелание.

П. устанавливал между людьми взаимную симпатию и обоюдное влечение. В Подольской губ. если будущая мать говорила до родов, что она отдаст ребенка, что он ей обуза и т. п., то ее заставляли поцеловать новорожденного: считалось, что после этого она уже не сможет не любить его. В Закарпатье после венчания и приезда в дом мужа молодая целовала под сердце свекровь, а свекровь — молодую, чтобы они жили в любви друг к другу.

С П. передавалась и сексуальная энергия, он стимулировал плодородие и усиленный рост. На Брянщине во время первого выгона скота женщины целовали пастуха, чтобы коровы «гуляли». В Пермской губ. последний день масленицы назывался «целовник»; парень, скативший с ледяной горы девушку, должен был поцеловать ее.

П. - обычный способ выражения приязни гостю. Поцелуйный обряд в России XVI–XVII вв. представлял собой сложное действо, включавшее взаимный обмен поклонами и питье вина «друг к другу». По словам Адама Олеария (1630-е гг.), поцелуйный обряд — величайший знак почета и дружбы, оказываемый русскими гостю. После угощения хозяин велит своей жене, пышно одетой, выйти к гостю и, пригубив чарку водки, собственноручно подать ему. Иногда в знак особого расположения хозяина разрешается поцеловать хозяйку в уста. Павел Алеппский сообщает, что русские, угощая гостя, «приводят к нему свою жену, чтобы он и все присутствующие поцеловали ее в уста, причем муж ее спокойно смотрит на это, и никто не может ее не поцеловать, а то выгонят из дома».

Церковный ритуал «святого целования», совершаемый в пасхальную утреню, вошел в быт восточных славян и воспринимался в прошлом как общенародный обычай. Он имел всесословный характер и утверждал равенство людей перед лицом общей радости — воскресения Христа. В XVII в. приветствовать друг друга П. полагалось не только в Пасхальное Воскресенье, но и в течение 40 дней от Пасхи до Вознесения.

При прощании с покойником в церкви присутствующие целовали его в губы. Шведский дипломат Петр Петрей (1610-е гг.) наблюдал, как «подходят к гробу родители покойного, братья, сестры, жена, дети, друзья, родные и все присутствующие, целуют его на расставанье, прощаются с ним, потому что дольше ждать ему нечего, а пора и в дорогу». Так и в XIX в. при прощании в церкви с покойником все непременно целовали его в губы.

П. Петрей рассказывает также о том, как русские устраивают пирушки в поминовение умерших. «Они справляют это пением, каждением, целованием друг друга в губы: последнее водится и между мужчинами и женщинами в доказательство их искренней, сердечной и душевной радости, и при этом вполне верят, что души их умерших друзей получают от того большое облегчение, даже чувствуют радость и удовольствие, в каком бы месте они ни находились».

У славян было широко известно целование сакральных объектов: икон, креста, земли и др., что часто сопровождалось произнесением клятвы или присяги. По сообщению англичанина Джильса Флетчера (1588 г.), давая присягу при решении какого-нибудь спорного дела, «русские клянутся крестом и целуют подножие его, как бы считая его самим Богом, имя которого и должно быть употребляемо при этом судебном доказательстве». К крестному целованию можно было привести насильно, и это не отменяло обязательного выполнения клятвы.

Лит.: Байбурин А.К., Топорков А.Л. У истоков этикета: Этнографические очерки. Л., 1990. С. 49–64.

А.Л. Топорков

ПОЯС — в народных верованиях символ дороги, пути через мифические и реальные преграды (так же как нитка, пряжа, волокно, веревка и даже цепь). П. как часть одежды, принимающая форму круга, часто используется в качестве оберега. Белорусы повязывали П. ребенка сразу после крещения, на Украине при проводах умершего из хаты родственники нередко завязывали П. ворота, «чтобы больше покойников не было»; считалось, что подпоясанного человека «бес боится», его не тронет ни домовой, ни леший. Вместе с тем снятие П. означало приобщение к потустороннему миру, нечистой силе и т. д. Поэтому П. снимали при добывании цветка папоротника в ночь на Ивана Купалу, при поисках клада, во время исполнения обрядов против эпидемий и падежа скота; этот же прием используют севернорусские девушки для гаданий: перед сном кладут П. под подушку, приговаривая: «Пояс мой, пояс, покажи жениха и поезд». Специально вытканный за один день из остатков льна П., по поверью крестьян из Минской губ., позволяет подпоясавшемуся увидеть на Радуницу мертвых.

С помощью П. устанавливается связь между «своим» и «чужим» пространством, «старым» и «новым» домом. Так, у белорусов при переходе в новый дом хозяин притягивает всех членов семьи внутрь избы за нитку или П., молодая, входя в дом мужа после венчания, бросает свой П. на печь. При первом выгоне скота в поле у восточных славян было принято расстилать в воротах П., чаще красный; его также привязывали к рогам коровы, клали пастухам в сумки и т. д. При покупке скота его вводили в новый дом через П., во Владимирской губ. в этот момент приговаривали: «Забывай старого хозяина, привыкай к новому!» На Русском Севере перед первым выгоном скота хозяйка плела из трех льняных ниток П., нашептывая: «Как этот плетешок плетется, так милая скотинка плетись на свой двор из следа в след, из шага в шаг. Нигде не заблуждайся, ни в темных лесах, ни в зеленых лугах, ни в чистых полях…» Этот П. она носила до самого выгона скота, когда снимала его с себя и закапывала у выхода со двора со словами: «Коль крепко и плотно пояс вокруг меня держался, так крепко коровка круг двора держись». Расстилая П. перед порогом хлева или воротами двора, следили, чтобы корова «не уволокла его ногами», поскольку это сулило несчастье по дороге на пастбище.

Традиционные восточнославянские пояса из собрания Российского этнографического музея (Санкт-Петербург). Слева направо: пояс мужской (Карпаты, Восточная Галиция, с. Карлова — русины); пояс мужской (Карпаты, Восточная Галиция); пояс женский (Полесье, Минская губ., Пинский уезд, с. Лунинец — полешуки); пояс женский — «крайка» (Полесье, Черниговская губ. и уезд, слобода Чернеча — украинцы); пояс женский (Русский Север, Вологодская губ., Тарногский уезд, д. Печенга — русские)

Магические свойства П., скрепляющего союз молодых, используются в свадебном обряде: поясом обвязывают невесту или жениха и невесту, узел с приданым невесты, пирог для жениха после первой брачной ночи, рюмку или бутылку для жениха и т. д. Мощь П. могла быть использована и в злокозненных действиях на свадьбе. Так, по поверьям поляков и белорусов, с помощью скрученного П. ведьма могла «оборотить» весь свадебный поезд в волков.

В славянских верованиях П. - это источник жизненной силы, поэтому он часто наделяется оплодотворяющими и оздоровляющими свойствами. У южных славян бездетные женщины в стремлении иметь потомство кладут под подушку П. священника или носят при себе кусочек такого П., опоясываются травами на Юрьев день; распространен обычай опоясывания церкви ниткой, пряжей и т. д. В Тамбовской губернии с целью расположить молодую к рождению детей к ней на колени сажали мальчика, она целовала его и дарила «девичь пояс».

Лит.: Байбурин А.К. Пояс (к семиотике вещей) // Из культурного наследия народов Восточной Европы. СПб., 1992; Костоловский И.В. К поверьям о поясе у крестьян Ярославской губернии // Этнографическое обозрение. 1909. № 1.

А.А. Плотникова

ПРАЗДНИК — одно из главных понятий народного календаря, «сакральное» время, противопоставленное повседневному, «профанному» времени будней. Различаются великие, большие и малые П. К первым относятся Рождество, Пасха и Троица, празднуемые несколько дней; ко вторым — остальные «годовые» (двунадесятые) П. — Благовещение, Крещение, Успение и т. д., к третьим — прочие.

П. отличаются от будней запретом на все или некоторые виды работ, который вступает в силу накануне П., после захода солнца. Нарушение запрета грозит, по народным верованиям, разного рода несчастьями, и прежде всего — неблагополучными родами и неблагополучием домашнего скота и приплода. В Полесье считали, что калеки рождаются в семьях, где, вопреки запрету, работали в П. Сербы верили, что пренебрежение таким П., как Русальный четверг (четверг после Троицы), грозит разливом реки и наводнением. Особенно опасными были работы на земле; нельзя было брать в руки топор или косу. В некоторые П. запрещалось даже топить печь, готовить пищу и исполнять другую домашнюю работу. На Черниговщине в «великие» П. не мели хату; повсюду в П. остерегались одалживать что-либо из дома. Накануне крупных П. запрещались супружеские сношения.

Будучи христианским по составу П., народный календарь сохраняет дохристианское мифологическое понимание П. Названия праздников нередко включают эпитеты, не имеющие ничего общего с христианским содержанием П. П. (и дни) могут быть «святыми, светлыми, чистыми, благими», с одной стороны, и «злыми, погаными, вредными, некрещеными, страшными, тяжелыми, кривыми, пустыми, напрасными, никакими» — с другой. Дни (праздники) могут быть также мужскими и женскими, молодыми и старыми, куцыми и хромыми, безумными (бешеными) и глупыми, гнилыми и глухими, мертвыми и веселыми, крепкими и тяжкими, богатыми и бедными, крутыми и ленивыми, толстыми (жирными) и голодными, теплыми и холодными, сухими и мокрыми, огневыми и водяными, градовыми и ветряными и т. п. Для обозначения П. широко используются цвета; дни бывают белыми, красными, черными, зелеными, пестрыми; символы, связанные с растениями: ср. Яблочный Спас, Вербная неделя, Цветное (Цветочное) воскресенье, Кленовая суббота, Ореховый Спас, Травяная пятница и т. п.; бывают также дни, П. и периоды волчьи, лисьи, медвежьи, конские (лошадиные), песьи, змеиные, птичьи, куриные, гусиные, мышиные и др.; используются термины родства: П. могут обозначаться по отношению друг к другу как батька, мать, племянник и т. п. Ср. полесское «Варвара — Миколина матка, Сава — Миколин бацька»; рус. «Масленица — Семикова племянница» и т. п.; в белорусском заговоре: «Святая Покрова — мамка Христова», «Святэй дух и святая Троица, и святэй Трайчонак» и т. п.

В толковании и оценке П. также проступает языческая основа народного календаря. Даже крупные церковные П. могут в народном восприятии утрачивать свое содержание, исконный смысл. Так, к Благовещению у восточных и южных славян приурочены языческие по своему характеру обряды встречи весны и обряды очистительного характера, совершаемые с целью защиты от змей, насекомых, сорняков и т. п. «Благая весть» понимается как весть о наступлении весны, пробуждении земли от зимнего сна. Обрядность и фольклор праздника Рождества, хотя его христианский смысл, безусловно, не утрачен, включают элементы, связанные с культом предков и представлением об опасности всего периода рождественских П. (святок).

Само понимание П. как опасного для людей разрыва границы между «тем» и «этим» миром составляет элемент языческой картины мира. Все П., как большие, так и малые, считаются опасными. На Житомирщине на все годовые П. «обсевали» маком хату, хлев и очерчивали их мелом. Сербы считали, что ребенок, родившийся в Сочельник, будет несчастным, а родившийся на Рождество — еще несчастнее; родившийся на Пасху останется сиротой и т. п. Особая злокозненность приписывается некоторым П., например у восточных славян — Варваре, Чуду, Десятухе и др.

В фольклорных текстах и в верованиях часто выступают персонифицированные П., которые могут приходить, пугать, наказывать, у них просят помощи. В украинских и белорусских заговорах к П. обращаются так же, как к святым, к Богу и Богородице: «Праздники годовые, великие, малые, приступите, поможите…».

День недели, на который пришелся один из крупных «неподвижных» П., т. е. закрепленных за определенной датой, приобретал на целый год особую магическую силу, его выбирали для удачи в том или ином деле. Воспоминание о П. могло спасти человека, заблудившегося в лесу; надо было лишь вспомнить, в какой день недели было Рождество, затем взять земли из-под ног и посыпать себе на голову, тогда «блуд» освобождал человека. Чтобы летом избежать в лесу встречи со змеей, надо было сказать: «Благовещение было в такой-то день недели».

Лит.: Пропп В.Я. Русские аграрные праздники: Опыт историко-этнографического исследования. Л., 1963; Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. М., 1973–1983. Т. 1–4.

С.М. Толстая

ПРЕДКИ — умершие родственники, определяемые в народной культуре как «праведные душечки», «благословенные родители», «святые деды», «отцы-матери», «свои предки»; воспринимаются как духи-опекуны дома и хозяйства и как высший авторитет для всей семьи и рода.

К категории П. причислялись те из родственников, которые умерли «своей» смертью (т. е. естественной, ненасильственной) и, как считалось, благополучно перешли на «тот свет». По некоторым поверьям, различались так называемые старые П. (давно умершие) и новые (два-три последних поколения умерших родственников), которых родня еще помнила поименно. Безымянные «старые» П. соотносились с мифическими родоначальниками, первопредками, участвовавшими в изначальном освоении мира и жившими в идеальном «золотом» веке; ср. рус. поговорку: «Предки на дереве едали, да золотом платили, а потомки на золоте едят, да ветром платят».

Праведные П. противопоставлены в народных верованиях душам «нечистых» покойников, т. е. умершим «не своей» смертью, которые стали вредоносными и опасными для людей духами (см. Покойник). Особую группу составляли умершие в течение последнего года: до тех пор, пока по ним не справили все индивидуальные поминки годового цикла (в третий, девятый, сороковой день, полугодовые и годовые), они еще не воспринимались как П., а после этого срока их уже можно было поминать наряду со всеми «родителями» в определенные дни (см. «Деды», Задушки, Задушницы).

В верованиях и обрядности славян почитание П. занимает одно из центральных мест. Считалось, что от их расположения и помощи зависят все сферы жизни человека: здоровье, счастье, удача, хозяйственное благополучие, погодное равновесие и т. п. По народным представлениям, П. являются своим сородичам во сне, предсказывают будущее и предостерегают о грозящей беде; участвуют в жизни семьи (охраняют дом, скот и посевы, помогают собирать урожай, заботятся о новорожденном); обнаруживают свое незримое присутствие в доме ночными звуками, ищут оставленную для них поминальную пищу и т. п. Практически все персонажи, причисляемые в народной демонологии к домашним духам-опекунам, по своему происхождению связаны с родовыми П. (см. Домовой). В свою очередь, первейшей обязанностью живых родственников было заботиться о своих П.: в поминальные дни люди соблюдали особые правила поведения и строгие запреты, чтобы не навредить «душечкам»; приносили на могилы родственников ритуальную пищу или приглашали их в дом на общесемейную трапезу (см. Кормление, Приглашение); для П. топили баню и оставляли на ночь теплую воду и чистое полотенце; перед началом важных хозяйственных и семейных предприятий устраивались жертвоприношения в честь П. (см. Жертва).

Мотивы «прихода» П. на землю и возвращения на «тот свет» характерны не только для обычаев поминальных дней, но и в целом для мифологии календарного времени (см. Календарь народный). По широко распространенным воззрениям, в один из предпасхальных дней или на Пасху «раскрываются небеса» и все души П. на короткое время выпускаются на волю, чтобы погулять в земном мире и навестить своих родных. Затем они вновь вынуждены вернуться «на свои места», а люди устраивают им символические «проводы». Весенний цикл народных праздников весь пронизан ритуалами поминовения предков (см. Весна, Благовещение, Пасха, Троица). Другим таким временем, когда душам П. позволено появиться среди живых, считался святочный период (см. Рождество, Святки).

В древнеславянских источниках сохранились многочисленные упоминания о языческих обычаях поклоняться умершим и приносить им жертвенные дары. По-видимому, именно обожествляемые П. подразумевались под персонажами, именуемыми в исторических книжных памятниках как Род и рожаницы, которым язычники «кладут требы», оставляя для них хлеб, сыр и мед.

Л.H. Виноградова

ПРЕОБРАЖЕНИЕ ГОСПОДНЕ — двунадесятый праздник, отмечаемый 6/19.VIII. В народном календаре — один из первых праздников урожая.

До П. практически повсеместно запрещалось употребление в пищу плодов нового урожая (яблок, многих овощей, винограда и др.). На П. хозяева приносили в церковь колосья пшеницы и семена нового урожая; над ними читались молитвы; их кропили святой водой. Часть освященной пищи отдавали нищим («На второй Спас и нищий яблочко съест») и жертвовали церкви, а семена и колосья часто оставляли до следующего урожая, чтобы именно зернами начать сев.

В России праздник П. известен под названием Второй, или Яблочный Спас. Это связано с тем, что наиболее строгий запрет относился к потреблению яблок, которые впервые освящали именно на П. Известны многочисленные поверья, объясняющие и комментирующие этот запрет. Говорили, в частности, что св. Петр трясет в раю яблоню, потом собирает души умерших детей и угощает их яблоками; если же чья-нибудь мать нарушила запрет, то ее ребенок лишается яблока. Поэтому запреты этого дня наиболее строго соблюдались матерями, у которых когда-либо умерли дети. После освящения яблок в церкви и их раздачи яблоки приносили домой, где ими разговлялась вся семья (ср. Петров день).

На Русском Севере на П. справляли «гороховый день»: празднично одетые люди шли на гороховое поле, где разговлялись молодым горохом, угощали друг друга и поздравляли с урожаем.

У южных и западных славян П. считался днем, с которого начинался сбор винограда; после освящения его в церкви виноград разрешалось употреблять в пищу.

Т.А. Агапкина

ПРИГЛАШЕНИЕ — магический акт обращения к персонифицированным природным и потусторонним силам с предложением (просьбой) принять участие в рождественском (или новогоднем, крещенском) ужине, а также сам произносимый при этом заклинательный текст. В число приглашаемых могли входить Бог, святые (Николай, Герман), ангелы; умершие родственники; персонифицированные праздники (Коляда, Щедрец); демоны (ведьма, домовой, черт, духи болезней); вредоносные стихии (мороз, ветер, туча, буря, град); звери (чаще всего волк), птицы, змеи, насекомые. Признаком, объединяющим этот разнородный ряд, является приписываемая им власть над природными стихиями, осадками, урожаем, а также их способность навредить посевам, скоту, самому человеку, в связи с чем их старались задобрить и угостить в Рождественский сочельник, чтобы они не приходили в другое, неподходящее, неурочное время. Например, в Полесье звали на ужин «мороз»: «Мороз-мороз, ходи до нас кутью есть, а у летку не иди, нашего хлеба не морозь!», а болгары обращались к градовой туче: «Приходи, туча, ужинать! Принесли мы тебе еду. Сегодня тебя зовем, а летом — чтобы наши глаза тебя не видели!» Магическая цель предопределяет особую манеру произнесения текста П.: троекратное повторение всей формулы или отдельных ее частей, необычный способ интонирования, форсирование звука (кричат «на всю хату», «во весь голос»), неестественность голоса (говорят на высоких тонах, визгливым или заунывным голосом).

Ритуал П. сочетал в себе «пригласительные» и «отгонные» действия. Перед началом ужина (либо непосредственно перед подачей главного ритуального блюда — кутьи, каши, гороха, обрядового хлеба) хозяин выходил на крыльцо, подходил к воротам либо, оставаясь в доме, приближался к окну, к двери, к печи, открывал их. Эти действия символизировали установление контакта с потусторонними миром. Часто они сопровождались символическим «кормлением духов»: подношением тарелки с кутьей к окну или к двери, откладыванием части пищи в отдельную миску, подбрасыванием горсти кутьи, вынесением еды во двор и т. п. «Пригласительный» смысл имел обычай ставить на стол лишний прибор, освобождать место за столом «для гостя». Вместе с тем ритуал П. мог включать действия, направленные на превентивное «изгнание» приглашаемых, на предупреждение их появления летом. В Полесье хозяин, выждав паузу после приглашения, стучал палкой, кочергой в стены или двери дома, бил по забору или по воротам, стрелял из ружья, производил громкий шум, что находило соответствие в формулах угроз, запугивания и отгона в текстах П. У восточных славян морозу грозили, что в случае его прихода летом его побьют палками (розгами, кочергой, железными метлами), «задерут бороной», «пообрывают уши» и т. п.

Ритуал и тексты П. известны в восточной Белоруссии, в Полесье, в южной Польше, в зоне Карпат, в юго-восточной Болгарии, в Македонии, в восточной Сербии.

Лит.: Виноградова Л.Н., Толстая С.М. Ритуальные приглашения мифологических персонажей на рождественский ужин: структура текста // Славянское и балканское языкознание. Структура малых фольклорных текстов. М., 1993. С. 60–82; Их же. Ритуальные приглашения на рождественский ужин: формула и обряд // Малые формы фольклора. Сб. статей памяти Г.Л. Пермякова. М., 1995. С. 166–197.

Л.Н. Виноградова

ПРОКЛЯТИЕ — в славянской традиции словесный ритуал, имеющий целью нанести урон определенному адресату (в противовес благопожеланию). По народным поверьям, П. распространяется на девять поколений. Результатом П. считаются трагические события в жизни, невозможность вступить в брак, бесплодие, рождение в семье уродов, смерть младенцев, болезни и пр.

Действенность П. зависит от многих обстоятельств: субъекта, объекта, времени («добрый» и «недобрый» час, будни-праздники) и места произнесения. Наиболее суровым считается родительское П., которое особенно опасно для малых детей. Полагают, что если мать скажет ребенку (особенно некрещеному или такому, который, отказавшись от материнской груди, снова стал сосать): «Чтоб ты пропал от моей головы», то он обязательно убьется, утонет или попадет во власть нечистой силы, превратится в русалку, лешего и др. Если беременная произносит П., оно переходит на ее ребенка. Чтобы нейтрализовать действие П., «пересылают» угрозу на говорящего («Из твоих уст тебе на голову»), а также совершают паломничества, служат молебны. Наоборот, чтобы П. сбылось, мужчина, произнося формулу, снимает шапку.

Содержание П. - это пожелание смерти, болезней, бедности, неудачи, раздоров в семье и пр.: «Чтоб он себе шею сломал»; «Чтоб у него дитя сгинуло!» (полес.); «Чтобы тебя земля не приняла!» (болг.). Осуществить П. призваны святые, Бог, Богородица или демоны, персонифицированные болезни, светила, вода, огонь: «Каб цебя пярун треснув!» (бел.) и др.

Общее значение П. может выражаться конкретно или метафорически. П. с мотивом гибели называют ее многочисленные причины (от нечистой силы, диких зверей, грома, огня, воды) или реалии и действия похоронной обрядности: «Чтобы я у тебя на поминках кутью ел».

Разновидностью П. является народная анафема, которая отличается от церковной по месту, действиям и текстам (с упоминанием имени виновника несчастья или без, ср. сербские проклятия: «Будь проклят Голуб Цецея!»; «Будь проклят тот, кто поджег дом!»). Анафема может сопровождаться ритуальными актами, например бросанием камней, в том числе на могилу уже умершего человека.

Некоторые П. утрачивают свои ритуальные свойства и переходят в брань или в слова-паразиты.

Фольклорные тексты нередко строятся на мотиве сбывшегося П. Проклятые заболевают, умирают или превращаются в птиц, зверей, деревья, травы и пр. Этиологические легенды объясняют особенности животных (черепахи, крота и пр.) и растений (осина, бузина и пр.) П., произнесенными человеком, Богородицей, Богом, святыми. Много сказок и быличек повествуют о судьбе проклятых, заклятых и их чудесном освобождении.

И.А. Седакова

ПРОЛЕЗАНИЕ — магическое действие, пролезание (протаскивание) больного через расщепленный ствол дерева, через ветки, дупло, через отверстие между двумя деревьями, растущими из одного корня, или между выходящими наружу корнями, через обод на бочке, ворот рубахи, между кольями забора или ступенями лестницы и др. Пролезание сквозь отверстие имело семантику второго рождения (перерождения, начала): больной как бы оставался по ту сторону отверстия, а по эту принимался (появлялся) его здоровый двойник. Обычно пролезание совершалось профилактически; у южных славян так поступали при начале эпидемии или в какой-нибудь календарный праздник, всем селом, в надежде уберечь людей от болезней и мора.

Южные славяне в качестве профилактической меры пролезали через расщепленный ствол или корни кизила. В Пиринском крае Болгарии пролезали через кизил, для чего связывали вместе два близко растущих кизиловых деревца, через отверстие между которыми проходили жители села. Считалось, что после этого все будут здоровы целый год. В Сербии в 9-й вторник после Рождества всех жителей протаскивали через корни кизила.

У восточных и западных славян повсеместно распространена практика пронимать больного через ствол дуба (обычно молодого), специально расщепленный для этого, расколотый ударом молнии, реже через дупло, под большим корнем и даже через ветви дерева. Особенно часто протаскивали (пронимали) детей, страдающих рахитом и бессонницей, слабых, болеющих грыжей, эпилепсией и др. Как правило, родители, стоя по обе стороны от дерева, трижды передавали друг другу ребенка через отверстие. При этом на дереве оставляли рубашечку ребенка, а также следили за тем, зарастет ли дерево после этого. Если оно зарастало, ожидали выздоровления. У сербов через расселину в стволе старого почитаемого дуба пролезали бесплодные женщины в надежде забеременеть. То же делали и мужчины при половом бессилии. Белорусы при сглазе у ребенка трижды продевали его через хомут.

Русские, чтобы сторожевые собаки были злыми, пропускали их через отверстие в бороне или обод колеса. После рождения ребенка белорусы (для того, чтобы ребенок не был восприимчив к болезням) передавали ребенка через окно из дома на улицу и обратно.

Иногда подобное действие совершалось и через некие более крупные отверстия. Широко известно использование глубокого прокопа в земле для того, чтобы в случае мора скота прогнать через него стадо. Украинцы «просаживали» детей при бессоннице под столом, а сербы на Рождество пролезали всей семьей под горячим бадняком, чтобы быть здоровыми.

Лит.: Щепанская Т. Пронимальная символика // Сборник Музея антропологии и этнографии. СПб., 1999. Т. 47. С. 149–190.

Т.А. Агапкина

ПРОЩАНИЕ — 1. ритуал, совершаемый при расставании людей друг с другом (в том числе и с умершими); 2. обрядовая просьба о прощении, которая может быть обращена не только к живым, но и к умершим, а также к земле, воде и другим природным стихиям и объектам.

У восточных славян П. при расставании подразумевало взаимное прощение грехов (в связи с этим «прощай!» до сих пор употребляется при расставании надолго или навсегда в отличие от «до свидания!»). Ежегодно следовало просить прощения друг у друга в воскресенье перед Великим постом, которое потому и называлось «Прощеное воскресенье». Даниил Принтц фон Бухау (1570-е гг.) сообщает, что под вечер русские «взаимно посещают друг друга, многими поцелуями испрашивают прощения в обидах, если какие-нибудь случились, и по причине Великого поста, в который умирают для мира, прощаются при многих лобызаниях». Согласно описаниям начала XX в., прощаться приходят младшие к старшим, нижестоящие к вышестоящим. Прощаются только родственники или близкие знакомые. Придя к старшему, младший кланяется ему в ноги, иногда же довольствуется простым поклоном, говоря: «Прости меня, Христа ради, если в чем согрешил против тебя». На это старший отвечает: «Меня прости, Христа ради». После этого оба целуют друг друга. В Прощеное воскресенье ходили также на кладбище «прощаться с родителями» (см. Масленица).

Взаимное прощение и утверждение обоюдной любви характерно и для ситуации П. с умершим. По словам П. Петрея, наблюдавшего русские нравы начала XVII в., «подходят к гробу родители покойного, братья, сестры, жена, дети, друзья, родные и все присутствующие, целуют его на расставанье, прощаются с ним, потому что дольше ждать ему нечего, а пора и в дорогу». У всех славян считалось обязательным, чтобы умирающий попрощался с близкими, попросил у них прощения, примирился с теми, с кем был в ссоре; присутствующие тоже просили прощения у умирающего. Невозможность проститься с отсутствующим родственником считалась одной из причин тяжелой агонии.

Еще в начале XX в. во Владимирской губ. старики перед смертью ходили в поле или просили отнести их туда «с землей и с вольным светом проститься». На поле старик вставал на своем участке на колени и с крестным знаменьем клал четыре земных поклона на все четыре стороны. Прощаясь с землей, говорили: «Мать-сыра земля, прости меня и прими!», а прощаясь с вольным светом: «Прости, вольный свет-батюшка!»

Чтобы излечиться от болезни, «приставшей» где-нибудь в дороге, русские отправлялись на перекресток или на то место, где приключилось несчастье, и говорили: «Прости, матушка-сыра земля, раба Божия такого-то!». Аналогичным образом «прощались» и с водой. В Воронежской губ. при боли в спине или пояснице кланялись трижды земле, говоря: «Прости меня, матушка-земля, в чем я согрешил». В Ярославской губ. если в дороге заболит рука или нога, то говорят: «Мать-сыра земля, прости меня, Христа ради: не ты на меня нашла, а я на тебя, без молитвы».

Во Владимирской губ. существовал обряд П. с землей перед исповедью. Отправляясь на исповедь, старушка предварительно «прощалась» с домашними, причем кланялась каждому члену семейства и говорила: «Простите меня, Христа ради!» После этого шла за ворота на улицу и крестилась, обернувшись к часовенке; потом творила поклоны на четыре стороны, прося прощения у «хрещеного люда». Во второй раз женщина творила поклоны на четыре стороны, но уже «свету вольному», причем произносила: «Уж ты, красно-ясно свет солнышко, / Уж ты, млад-светел государь месяц, / Вы часты звезды подвосточныя, / Зори утренни, ночи темныя, / Дробен дождичек, ветра буйные, / Вы простите меня грешную, / Вдову горюшную, неразумную…» Далее старушка шла на задворки, кланялась там «матушке-земле», становилась на колени, умывала землей себе руки и причитала: «Еще раз, моя питомая, / Испрошу у тея благословеньица, / Благословеньица со прощеньицем, — / Что рвала я твою грудушку / Сохой острою, расплывчатой…» В покаянном стихе, записанном там же, просят прощения у солнца красного, месяца, звезд, темной ноченьки, буйных ветров, бури, темных лесов, гор, вольных рек, сырой матушки-земли и др.

Во время обряда «размывания рук», который совершался на 3-й, 9-й или 12-й день после родов, мать и повитуха троекратно поливали друг другу воду на руки и взаимно просили прощения. В Смоленской губ. родильница, кланяясь бабке в ноги, говорила: «Баб, прости меня и в други, и в трети». Бабка отвечала: «Бох тебя прощаить — и я прощаю». Потом бабка обращалась к роженице с той же просьбой о прощении.

Лит.: Листова Т.А. Русские обряды, обычаи и поверья, связанные с повивальной бабкой // Русские: семейный и общественный быт. М., 1989. С. 151–154; Стихи духовные. М., 1991. С. 170–174.

А.Л. Топорков

ПРЯЛКА — приспособление для прядения — палка или доска, часто укрепленные в подставке (донце), на которую привязывают пряжу (кудель) — символ женского начала и оберег от нечистой силы.

П. сопровождала девушку от рождения до замужества. У восточных славян пуповину новорожденной девочки перерезали на П. или веретене; через П. передавали новорожденную крестной матери; клали П. в колыбель девочки. Личную, подписанную П. не давали взаймы, иначе, как считали в Полесье, будет пожар или погибнут пчелы. На Русском Севере парень, написавший на П. девушки свое имя, обязан был на ней жениться. Обычно жених дарил девушке новую, сделанную и украшенную своими руками П.

Прядение продолжалось весь осенне-зимний период, прерываясь лишь на рождественские праздники. В последний день масленицы женщины, празднуя окончание прядения, катались с ледяной горы на донцах П., при этом считалось, что чем дальше они проедут, тем длиннее уродится лен (рус., бел.), а та, которая упадет с П., не доживет до осени (бел. витеб.). У чехов в конце масленицы П., украшенную лентами, возили на телеге по селу, а потом «продавали» в трактире. На Рождество или на все святки П. и все прядильные инструменты выносили на чердак или в чулан (в. — слав., болг., серб.), чтобы их, как говорили в Воеводине, бабицы (духи) не заплевали.

У сербов Воеводины на Рождество при посещении скота хозяйка приносила с собой П. и немного пряла, «чтобы скот не был голым». В Славонии первой посетительнице дома на Рождество давали П., чтобы она немного попряла ради урожая льна и вода кур. Такое же значение имело прядение молодой невесты после первой брачной ночи: она пряла на поданной ей свекровью П., «чтобы богатее жить» (рус.).

Лопасть прялки. Борецкая роспись (д. Скобели, Виноградовский р-н, Архангельская обл.). Начало XX в.

Прядение также является функцией некоторых мифологических персонажей, а П. оказывается связанной с «тем светом». Дев судьбы — орисниц представляют тремя женщинами с П., которые прядут или разматывают клубок с пряжей (з. — болг., макед.). По верованиям восточных славян, нечистая сила (кикимора, домовой, русалка, ночница, Доля, Пятница и др.) прядет тогда, когда П. оставлена на ночь (или на праздник) с неоконченной куделью или без благословения. Иногда, оставляя П. на ночь, произносили оберег: «Хозяюшко домовой, не трогай моей прялочки, пусть она тут лежит», а веретено убирали (Рус. Север). Сама П. могла восприниматься как атрибут нечистой силы или ее заместитель (ср., например, кашуб. мора ‘нечистый дух’ и ‘самопрялка’). Девушки верили, что если не допрясть кудели накануне Рождества, то П. придет за ними в церковь при венчании (рус.), если оставить П. с куделью на ночь или на праздники, то П. будет преследовать, пугать, танцевать рядом (полес.). Верили, что, если ночью привидится кикимора с П. на лавке, быть в той избе покойнику (рус. вологод.), если ударить прялкой девушку, то ей попадется плохой муж или плохие свекр со свекровью, а если ударить П. ребенка, то он заболеет (болг.)

Мотив прядения отражен в ряжении. В этом случае прядение символизировало богатство, размножение. У русских «кикимора» при обходе домов «пряла» в углу на принесенной с собою П. (рязан.). «Коляда» ходила по домам, обернутая куделью, носила с собой П. и проверяла результаты работы девушек (ю. — зап. России). Главный обрядовый персонаж кукеров — Майка, которая считалась символом счастья, ходила с П., куделью и веретеном и пряла в каждом доме (болг., макед.).

П. служила оберегом для девушки. По представлениям болгар, П. охраняет девушек и молодиц от любви змея и самовил (см. Вила), от злой встречи, сглаза и порчи. Поэтому девушка, идя в поле на работу, брала с собою П. и по пути, особенно когда встречала много людей, пряла. После свадьбы деверь, который неотлучно ходил с невестой и охранял ее, дарил ей расписанную П. в качестве оберега. У русских для лечения детей от ночного плача и от испуга клали под колыбель мальчику топор, а девочке — П.; чтобы вылечить бессонницу у девочки, под матицу с приговором втыкали П. с куделью и веретеном (Владимир.). Чтобы ласка не вредила курам, у болгар бросали на курятник П. с куделью. П. использовали в обряде разделения «одномесячников»: в случае смерти одного из братьев расщепляли материнскую П. и одну половину клали в могилу, а другую забрасывали дома на чердак (Болгария, Панагюриште).

М.М. Валенцова

ПРЯХА — в народной культуре персонаж, связанный с наиболее ритуализованным женским занятием. Представление о прядении нити, воплощающей жизнь, судьбу, долю, восходит к индоевропейской древности — образам мифических прях у мирового древа; ср. болгарских орисниц, сербскую Сречу, которая прядет золотую нить. Об архаической символике прядения свидетельствуют изобразительные мотивы мирового дерева и др. на русских прялках; на Новгородчине в Великий четверг пряли левой рукой нити на каждого члена семьи и привязывали к березе: у кого пропадет нить, тот умрет. В сербской традиции мать после рождения ребенка должна спрясть нить, чтобы новорожденный вырос трудолюбивым (ср. веретено). В славянской традиции функциями прях, определяющих судьбы, наделяются как высшие персонажи, в том числе Богородица, св. Варвара и Параскева Пятница (ср. Пятница) — покровительницы рожениц и прях, так и низшие демоны — кикимора, мокоша, которые считаются продолжением сниженного образа славянской языческой богини Мокоши. Способностями прясть чудесную пряжу наделяются также пушные зверьки, прежде всего ласка.

«Ева преде, Адамова супружница».

Миниатюра из Сборника попа Пунчо. Болгария, 1796 г.

В русских поверьях нечистая сила овладевает пряжей у тех П., которые нарушили запреты или не помолились на ночь: кикимора, мара, мокоша портят и путают пряжу; русалки прядут оставленную на ночь в бане пряжу и пытаются соткать себе одежду; невидимая пряха, прядущая по ночам, кикимора предвещает смерть близких или другое несчастье. Параскева наказывает прях, нарушающих запрет на прядение в праздник (в пятницу). Напротив, изготовленная в праздник (Великий четверг) «оборотная нить» (которую пряли, вращая веретено «от себя») служила оберегом. См. также Ткачество, Прялка.

В.Я. Петрухин

ПУСКАНИЕ ПО ВОДЕ — ритуальное действие; способ передачи из «этого» света на «тот» предметов или сообщений. Мифопоэтической основой пускания по воде служит космологическое представление о движении всех вод из центра мира, сверху вниз, с неба на землю, т. е. на «тот свет».

Пускание по воде часто имеет жертвенный характер. В Сербии, умываясь у источника на Крещение, люди спускали в воду несколько цветков базилика со словами: «Богу и святому». На Русском Севере в качестве жертвы водяному перед началом рыбной ловли на воду спускали тряпицы с четверговой солью (см. Страстной четверг) и высушенные четверговые хлебцы.

Предметы, спускаемые по воде, обычно предназначались умершим. Хорваты пересылали таким образом утопленнику свечу, которая не была зажжена в момент его смерти: ее втыкали в поминальный хлеб и пускали его по течению реки. В Сербии в Страстной четверг совершался обряд «пускание воды душам умерших». Женщины наполняли водой из реки сосуд и тут же выливали ее обратно, при этом они называли по очереди имена всех умерших, которым вода предназначалась. У западных украинцев и у румын бытовало поверье о мифическом народе, называемом «рахманы» и живущем у великих вод, под землей, там, куда стекаются все реки. Верили, что рахманы — христиане, но поскольку у них не было собственного счета времени, люди сообщали им о наступлении Пасхи. Для этого в Страстной четверг пускали по воде яичные скорлупки, которые через некоторое время доплывали до рахманов, и те праздновали свою Пасху.

Обычай пускать по воде вышедшие из употребления предметы осмыслялся как ритуальный способ их погребения в чистой и святой стихии. На воду пускали отслужившие иконы, старые богослужебные книги, высохшие просфоры, остатки освященной пасхальной пищи, вербовые ветки, освященные в Вербное воскресенье и пролежавшие в доме целый год, старые пастушеские орудия или музыкальные инструменты и др. В этом контексте может быть истолкован и летописный рассказ об изгнании (путем пускания по воде) языческих идолов Перуна в Киеве и в Новгороде. Тем же способом славяне избавлялись и от остатков ритуальных предметов или обрядовой пищи, а также от большинства предметов, бывших в соприкосновении с покойником: стружек от гроба, носилок, соломы, на которой его обмывали. Ритуальное изгнание болезни также нередко осуществлялось в форме пускания по воде одежды больного, нитки с узелками, с помощью которой пытались вывести бородавки.

Известно также пускание по воде семян и плодов некоторых культурных растений, костей скота и домашней птицы, преследующее цель передать растениям и животным энергию движения воды и обеспечить их рост и развитие. На Украине по воде пускали скорлупки яиц, из которых только что вылупились цыплята, чтобы те хорошо росли. Сербы при сборе кукурузы пускали по воде несколько вылущенных початков кукурузы, надеясь, что и кукуруза «потечет» из земли, как вода вниз по реке. В Сербии же матери пускали по воде первую изготовленную девочкой пряжу, чтобы и работа у девочки в будущем «текла, как река». Тот же принцип известен и во вредоносной магии. В средневековой Польше больного, страдающего увеличением зоба, лечили, высушивая корень какого-нибудь растения. Но если больной вовремя не заплатил лекарю за лечение, последний, вместо того чтобы высушить корень, пускал его по реке, чтобы и зоб рос у больного до бесконечности.

Пускание по воде венков — одно из наиболее распространенных девичьих гаданий. На Троицу и Купалу девушки пускали по воде венки из цветов и трав, иногда вставив в середину свечку. Направление движения венка указывало девушке, куда она выйдет замуж, а утонувший венок или погасшая свеча сулили безбрачие или смерть.

Т.А. Агапкина

ПЧЕЛА — насекомое, пользующееся особым почитанием. П. воспринимали как Божью тварь, называли Божьей угодницей, Божьей мудростью и наделяли святостью. Считалось, что П. жалит только грешника. В улей с П. никогда не бьет гром. П. обязаны Богу самим своим происхождением, в отличие от шмелей, шершней или ос, которых сотворил дьявол, соперничавший с Богом.

По народным представлениям, П. водятся только у добрых людей, а злых не любят. Они обладают способностью сплачивать людей, связывать их духовным родством. Белорусы верят, что П. сближают добрых людей. Общие П. у двух разных хозяев соединяют их братскими узами. Такие П. хорошо роятся и дают много меда и воска. Братские отношения между хозяевами возникают в том случае, когда от одного из них рой опустится в улей другого или когда на свадьбе новобрачным дарят половину своих П. Духовное родство, основанное на совместном владении П., рассматривается как священное, данное самим Богом. Роль П. в сближении людей проявляется у белорусов также в старинном обычае изготовлять общую для односельчан братскую свечу, которая хранится поочередно у всех жителей деревни. Близкий по смыслу обычай известен и в польском Поморье: если один из двух соседей, имеющих П., умрет, то другой должен пойти к его П., постучать палочкой по ульям и три раза сказать им: «Пчелки, ваш хозяин умер». Тогда П. останутся на своем месте и не улетят в другое.

П. символически соотносится с образом Богородицы. Народная традиция наделяет П. не только чистотой и святостью, но также девственностью и безбрачием. В заговорах ее называют «девицей-пчелицей». Согласно легенде, пчелами стали слезы прекрасной девы, сидевшей на камне посреди моря. В загадках П. описываются как незамужние девицы или монашки: «Сидят девицы в темной темнице, вяжут сетку без иглы, без нитки»; «Сидит монашенка, вяжет сеточку». В сказках П. хитростью избегает свадьбы со шмелем: откладывает ее на осень, когда отощавший шмель умирает. Мотив непорочного зачатия встречается в сербских поверьях о П. Считается, что самим Богом установлено размножение П. без спаривания: пчелиная матка просто откладывает яйца, из которых появляются на свет П. Тот же мотив отражен и в русских загадках о П.: «Не девка, не вдова, не замужняя жена, детей выводит»; «Живет не девка, не баба, не солдатка, не вдова и не мужняя жена; мужа у ней нет, а детей много». Среди пчеловодческих праздников особенно выделяется день Зачатия св. Анны. В этот день пчеловоды просили в молитвах о зачатии пчелиных роев, которое сравнивали с зачатием св. Анны, родившей Пресвятую Деву: «Анна зачала деву Пресвятую Богородицу, так и вы, мои пчелы, зачинайте дело во имя Божие, часты рои, густые меды». Пчеловоды отмечали также день Игнатия Богоносца, который христиане связывали с началом родовых мук Богородицы.

Колода-борть в с. Листвин Овручского р-на Житомирской обл. 1981 г.

Фото О.В. Беловой

Известна сербская легенда о происхождении П. из слез матери, которая оплакивала загубленного, а потом воскресшего сына. Здесь образ матери представляет собой прямую аналогию образу Богоматери. Соотнесенность пчелиной матки с Божьей матерью видна и в их языковых наименованиях: матка и Матерь. Царская символика роднит ее с Царицей Небесной: в украинской молитве к пчелиной матке обращаются «царица-матка», а в русской легенде в пчелиную матку Бог превращает царицу рогатых людей, живших некогда на земле. В заговорах пчелиную матку называют, как Богородицу, Марией. Культ Богородицы присутствует в пчеловодческих обрядах. Богородице приписывают занятие пчеловодством и считают ее покровительницей П. и их владельцев. На Успение Богородицы для хорошего приплода П. в церкви угощают освященным медом. Пчеловоды молятся о П., возложив свечу на икону Богородицы, обращаются к П. с богородичной молитвой. Сходная символика П. имеется и в западноевропейской традиции, где П. и ульи символизируют Деву Марию как источник всяческой сладости.

В разных славянских зонах известны поверья о душе в облике П. Например, в Болгарии в Духов день молящиеся слушают, как жужжат мухи и П., считая, что это души их умерших близких. С этими представлениями связана и роль П. как предвестниц смерти в толкованиях снов.

Признак множественности символически соотносит П. со звездами, снегом, каплями дождя, слезами, искрами огня, песком и т. п. Так, много звезд на небе в рождественскую ночь сулит много П. летом; в некоторых загадках звезды загадываются через пчел, а вьющиеся возле улья П. уподобляются метели; сон о роящихся П. толкуется как предвестье снега, дождя, слез или пожара; искры огня символизируют П. в крещенском гадании (куда полетят искры, оттуда весной прилетят П.); обилие искр от бадняка предвещает обилие П., во время первого весеннего грома сыплют перед ульями песок, чтобы они наполнились П., и т. д.

Известен пчеловодческий обычай приносить жертву водяному: в ночь на Преображение бросают в воду свежий мед и воск, топят в мешке первый рой или лучший улей. В награду за это водяной умножает П. и оберегает пасеку. Иногда пасеку специально ставят у реки, чтобы водяной охранял П. Роль водяного как покровителя П. унаследовали русские святые Зосима и Савватий, в дни памяти которых (17.IV и 27.IX) пасечник погружает мед в воду (иногда около мельницы), читая заговор, чтобы обеспечить себе успех в пчеловодстве на предстоящий сезон. Связь П. с водяным подтверждается и русским поверьем, что П. первоначально отроились от лошади, заезженной водяным дедом и брошенной в болото; рыбаки вытащили неводом из болота пчелиный рой, от которого расплодились П. по всему свету. У южных славян отголоски представлений о связи П. с водяным духом можно видеть в мотиве водяной мельницы в сербских легендах о П. (ими становятся слезы матери, сын которой утоплен чертом в мельничной запруде; дьявол придумывает способ подачи зерна на мельнице, созданной Богом и св. Саввой, а П., подслушав, сообщает об этом Богу) и пчеловодческой практике (мельничное мотовило на пасеке для удержания П., вода с мельничного колеса для кропления П.), у западных славян — в польской легенде о мухах (пчелах дьявола), которых черт производит на мельнице способом, подобном тому, каким обдирают зерно перед размолом.

Лит.: Сумцов Н.Ф. Из сказаний о пчелах // Этнографическое обозрение, 1893. Кн. 17. № 2; Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997. С. 448–486.

А.В. Гура

ПЯТНИЦА — день недели, соотносимый в народных верованиях с воскресеньем и чтимый в память о «страстях Господних»; часто объединяется со средой («постные» дни); день строгого поста и воздержания, прежде всего от «женских» работ — прядения, тканья, шитья, стирки, мытья и т. п. Практически каждая П. в году считалась опасным днем, особенно строго соблюдались запреты и предписания в П. перед крупными праздниками. Это делалось «ради здоровья», часто по обету в благодарность за избавление от болезни или несчастья, а также из страха перед карой за нарушение запретов. Если ребенка искупать в П., он может заболеть «сухотами»; если в этот день стрясать плоды с фруктовых деревьев и вообще взбираться на них, деревья засохнут (поляки); если женщина прядет в П., у нее «терпнут» (коченеют) руки, у нее сгорит прялка, а саму пряху унесет ветер (украинцы); в хлебе, испеченном в П., появится кровь (Карпаты); если в П. есть овечий сыр или пить молоко, овцы перестанут плодиться (хорваты). В Болгарии по П. мужчины не брились, а женщины не мыли волос, «чтобы не овдоветь»; в Полесье постились, «чтобы гром не убил»; не пололи огород, «чтобы граду не было»; не пряли, иначе можно было повредить глаза, «на том свете в рот и в глаза будут лезть веретена», «придет Пятница — заколет веретенами» и т. п. В П. остерегались что-либо давать из дома, особенно молоко, сыр, масло, шерсть, вообще продукты животноводства, «чтобы волки не нападали на скот», а также огонь из очага (сербы). Большим грехом считалось у всех славян нарушение табу на супружескую близость в ночь на П. и среду.

П. — «несчастный» день, в П. избегали начинать какие-либо важные дела в уверенности, что дело не будет иметь успеха (хорваты, то же поляки, словаки и др.), в частности, это касалось обручения и венчания (хорваты о. Брач). Если в П. пойдет дождь, он не прекратится целый день, три дня, пять дней или будет идти до следующей П. (сербы, Сврлиг). Если на П. придется Рождество, то в наступающем году умрет много женщин, особенно рожениц, или вообще будет несчастный год для людей и скота (сербы); кто в П. смеется (поет), тот в воскресенье будет плакать (все славяне).

Вместе с тем в Полесье в П. старались посеять жито, выгнать первый раз на пастбище коров, подложить яйца под наседку, начать строительство дома и т. п. Нередко П. считалась подходящим днем для магического избавления от вештиц, сглаза и болезней.

Персонифицированный образ Пятницы известен всем славянам; народная св. Пятница (также и св. Неделя) — покровительница прях и рожениц, часто отождествляется с христианской святой Параскевой Пятницей и с Богородицей; с другой стороны, в образе Пятницы находит отражение дохристианский культ богини Мокоши; у восточных славян Пятница сближается также с персонифицированной Долей. По южнославянским верованиям, св. Пятница — мать или сестра св. Недели. Македонцы считали Петку мстительной, поэтому опасались работать в П., если же все-таки работали, то надеялись на заступничество св. Недели. Женщин, почитающих пятницу, св. Пятница извещает о приближающейся кончине, а когда женщина умирает, Пятница ходит вокруг дома и громко плачет (украинцы Карпат). Согласно карпатской быличке, Пятница — женщина «на гусячих ногах», с огромными грудями, которые она забрасывает на спину (эта черта часто приписывается русалке); П. приходит к женщине, которая вопреки запрету в П. золила белье, и грозит ей наказанием; женщина спасается тем, что восклицает: «Ой, Пятница, осиянская гора горит!», и П. с криком «Ой, там мои дети сгорят!» убегает. По болгарским поверьям, П. может принимать облик змеи и появляться в доме, где женщина нарушила запреты.

В духовных стихах, быличках и поверьях Пятница жалуется, что люди ее не уважают и оскорбляют тем, что в П. прядут, шьют, стирают, пекут хлеб, золят белье, поют песни, танцуют и т. п. и тем самым «колют ее веретенами», «прядут ее волосы», засоряют ей глаза кострой от пряжи, мочат ее, золят и т. д. В католических традициях аналогичные свойства и действия часто приписываются св. Люции.

У славян, как и других народов Европы, получил широкое распространение средневековый апокриф о 12 пятницах, которые следует чтить строгим постом; нарушение этого требования считается тяжким грехом и карается самой суровой карой: виновника постигнет внезапная смерть, он утонет в море, сгорит в огне, погибнет от грома и т. п. Этот сюжет нашел отражение в духовных стихах, устных рассказах и в верованиях. По украинским поверьям, после шестой из 12 пятниц Пятница явится во сне и откроет человеку половину его будущего; после двенадцатой П. она изложит ему все его будущее. Состав этих почитаемых 12 пятниц различен в локальных традициях. Кроме них, в народном календаре почитались и отмечались особыми ритуалами, запретами и предписаниями Страстная пятница (у всех славян), девятая (иногда также десятая) пятницы после Пасхи (у восточных славян), поминальные пятницы (см. Деды) и др.

У православных славян к значительным праздникам относятся дни св. Параскевы Пятницы (28.X/10.XI), Параскевы Сербской (14/27.X), а также Петки Тырновской (26.VII/8.VIII). С этими днями связаны в основном запреты на «женские» работы.

С.М. Толстая