Слепое пятно

12 — ночник в форме полумесяца

Вторник. Сейчас.

Мы стоим у лифта. Солсбери ждет, пока я зайду внутрь и отправлюсь домой, но ноги не слушаются — не хочу оставлять его. Отёкшая челюсть, застывшие корки крови на разбитых губах, багрово-красный кровоподтек на скуле.

— Зайдите хотя бы умыться, — вдруг произношу вслух один из возможных предлогов. — В таком виде совсем не дело разъезжать по городу.

— Мисс Магуайр… — по тону слышу, что хочет возразить, но вдруг умолкает. И совсем внезапно соглашается. — Вы правы. Не будет лишним попытаться привести себя в порядок.

Расплываюсь в улыбке, которую не успеваю подавить. Терапевт замечает её и с лёгкой усмешкой прикрывает глаза. Только бы не передумал после того, что я сейчас скажу.

— Доктор, — самым непринужденным и умиротворенным голосом начинаю я, — лифт не работает. Нам нужно подняться на пятый этаж.

— Я верно понимаю, — он весело качает головой, не поднимая век: не могу распознать его точных эмоций, — что Вы стояли у него, чтобы задержаться в коридоре подольше?

«Не в коридоре, а с тобой».

— Было бы неправильно оставить Вас в одиночестве после всего, — осторожно указываю на его лицо ладонью, — что Вы из-за меня пережили.

Мы спокойно поднимались по этажам ровно до четвертого пролета. На нём я остановилась и вцепилась в перила: в голове прокручивались воспоминания, которым ещё не исполнилось даже часа. Солсбери сразу всё понял: он тяжело выдохнул и покачал головой, нежно взяв меня за дрожащую от мышечного напряжения ладонь.

— Мисс Магуайр, — голос мужчины звучал успокаивающе, — сейчас Вы в безопасности. Его здесь нет. Дайте мне руку.

Я с трудом убрала пальцы от холодного дерева. Нервно выдохнула и неспешно повернула ладонь, приняв его пальцы. Он мягко обхватил меня за руку и повёл дальше. По телу пробежали одновременно тёплые и пугающие мурашки: новые ощущения, неизведанные чувства.

Он уже касался меня раньше — это был один из способов вытащить пациента из тягучего болота воспоминаний. Но то было другое. Мимолетное. Едва заметное.

«Ты всегда будешь пациентом, а он — твоим лечащим врачом».

Из головы совсем вылетели утренние дела. Я даже забыла, что дома чисто. Это было приятным удивлением: не пришлось озвучивать выдуманные глупые оправдания возможному беспорядку. Пахло сигаретами.

— Снаружи вмятины от ударов, — вдруг подметил Солсбери после входа в квартиру, — его рук дело?

Отрешенный кивок. Не хочу о нём разговаривать. Указываю на дверь в ванную комнату. Только набираю полную грудь воздуха, чтобы прояснить, как терапевт расплывается в улыбке.

— Позаимствуете какое-нибудь не очень хорошее полотенце? Боюсь, запачкаю кровью. Не хотелось бы портить Ваши вещи.

Полтора года назад.

Он не ответил на моё сообщение, но прослушал. Боль выжигала: я ожидала всего, но не молчания в ответ на самое низкое признание.

Впервые за долгое время меня никто не встречал в аэропорту. Не звонил, не спрашивал села ли в самолет, не вызвал такси заранее.

Одинокая поездка домой: ноги ватные, в голове пусто. Не знаю, как выйду из автомобиля.

Долго стою у дома, осматриваю фасад. Мысленно прощаюсь со всем, что здесь было.

Ещё пару дней назад в нашей спальне горит тусклый свет. В окне комнаты Эммы странно — темно, не включен оранжевый ночник в форме полумесяца. Набираю полную грудь воздуха, захожу в дом.

Микеланджело сидит в кромешной темноте в гостиной, совмещенной с коридором. От его неожиданного присутствия вздрагиваю. Надеюсь на какие-то слова.

Кругом оглушающая тишина.

— Так и продолжишь молчать? Будешь играть эту тошнотворную понимающую роль?

На глаза выступают слёзы, хотя больно здесь сделали не мне.

Безмолвие продолжается.

— Даже не наорешь на меня, не скажешь, что думаешь? Тебе настолько на меня плевать?

— Закрой свой рот, — хрипит не своим голосом — жестким, колким, отчаянным, — как ты можешь мне это говорить?

По телу пробегают неприятные мурашки. Становится холодно. Микеланджело тяжело дышит. Закрывает лицо ладонями, медленно качает головой и облокачивает локти на колени.

Я стою у двери, не рискуя сделать шаг. Не могу зайти вэтот дом без разрешения. Чувствую, что теперь и навсегда мы — чужие люди. Осторожно кладу ключи на плитку. Все кончилось.

— Эмма у мамы, — говорит тихо, почти безэмоционально, — привезут завтра.

— Она останется с тобой, — случайно срывается с мох губ.

Микеланджело поднимает голову и я вижу его лицо: болезненное, разочарованное. Никогда не видела на нём подобных эмоций. Он быстро качает головой, словно пытается избавиться от морока, не может поверить услышанному.

— Ты хоть когда-нибудь любила?

Его голос дрожит.

— Хоть кого-нибудь?

Дыхание сбивается.

— Кроме себя.

Он резко встает, поворачивается и с размаху бьет по бетонной стене. Ещё раз. И ещё. Молча избивает, несмотря на боль и осыпающуюся штукатурку.

Белая краска багровеет пятнами, на изящных костяшках выступает кровь. Он продолжает, но мне не страшно.

Я знаю, что он бы никогда не сделал мне больно.

Вторник. Сейчас.

Воспоминание вызвало болезненную улыбку. Чувство вины перемешалось с глубоким стыдом. Завариваю крепкий черный чай в обе чашки: не думаю, что Солсбери откажется посидеть со мной некоторое время. Не хочется, чтобы отказывался. Страшно находиться одной.

«Что ты ему сказал?

Почему Брайан уехал?»

Дверь в коридоре небрежно хлопнула — доктор неосторожно вышел из ванной комнаты. Непроизвольно вздрогнула и тихо хихикнула — он тоже не идеален. Выверенные в кабинете движения не работают в новых условиях. Достаю молоко и подливаю нам двоим в чай.

«Попробую, что ты пьешь».

Солсбери стоит в дверях и удивлённо улыбается, ловя меня на этом занятии — превращении чая в напиток на его лад.

— Вы перелили молока, — бросает тихий смешок, — это уже не британская классика, а азиатский сутэй-цай.

— Доктор, — вдруг смеюсь вместе с ним, — сколько странной информации хранится в Вашей голове?

Он пожимает плечами и садится за островок кухонной стойки, ожидая своей чашки — даже не пришлось предлагать или уговаривать. В его присутствии становится спокойнее.

— Микеланджело не был монстром, — я не поняла, почему и зачем продолжила законченную на терапии тему, — помню день, когда вернулась домой и увидела его отчаяние. Он не пытался сделать мне больно, не скандалил и потом не дал никому меня оскорблять. Единственное, что выбило его из колеи — мой добровольный отказ от дочери. Я сразу сказала, что Эмма останется с ним. Мне казалось, что это должно его немного обрадовать или успокоить, но…

— Он любил Вас, — делает осторожный глоток и широко улыбается, заглядывая в чашку. — по-своему, не так, как Вам хотелось, но любил. И его не могло утешить такое решение: тогда мистер Моретти понял, что Вы никогда не нуждались ни в нём, ни в вашем ребенке и совместной семье.

— Тогда почему… — замялась, опустив голову вниз — ответ уже был в голове, просто его не хотелось принимать.

— Признайтесь себе, — говорит мягко, почти шепотом, — Вам станет легче. Это — огромный шаг для дальнейшего морального восстановления.

— Я вышла за него замуж, потому что испытывала чувство вины за свое спасение? — умолкаю, испытывая болезненное жжение в груди: терпимое, необходимое.

— Родила ребёнка, — слова летят под грузом тяжелых осознаний, которые невыносимо держать в себе, — чтобы отплатить за всё, что он для меня сделал. Не хотела ранить его чувства: заставлять жалеть о том, что он был добр ко мне, влюбился и вытащил из лап смерти. Хотела показать, что это всё было не зря.

«В горле пересохло.»

Делаю глоток и встречаюсь с одобрительным, теплым взглядом доктора. Он едва улыбается и медленно кивает.

— Как Вам чай с молоком? Я разбавляю его в других пропорциях, — переводит тему, словно ничего не произошло, — но так тоже интересно.

— Не так плохо, — улыбаюсь в ответ и чувствую, как с души падает огромный камень, что мешал полноценно дышать многие годы, — я должна поговорить с Миком?

— Вы никому ничего не должны, Мисс Магуайр, — он ставит чашку на стол и осторожно поглаживает себя по скуле, — Вам нужен этот разговор?

— Да, — срывается с губ прежде, чем я успеваю проанализировать возможные риски.

— Тогда поговорите, — на лице пробегает удовольствие от проделанной работы.

— Сегодня я хотела отказаться от терапии, — вдруг меняю тему, невольно пожимая плечами, — Вы серьезно меня задели в кабинете. Было очень обидно и больно.

— Знаю, — он коротко кивает и снова делает глоток, не сводя с меня темных глаз, — прошу прощения за неприятные эмоции, я бы ни за что их не вызвал без особой необходимости.

— Теперь знаю, — без смущения смотрю на него в ответ, — спасибо.

«Впервые мне не хочется спрятаться от проницательного и глубокого взгляда».

Искренняя сдержанная улыбка. Хочет сказать что-то ещё, но его прерывает тихая вибрация звонка.

Он достаёт телефон, и я случайно замечаю контакт — Джессика.

«Наверное, ей неприятно, что он здесь. Со мной. Ещё и полу-избитый из-за меня. Откуда он взял мой адрес? И зачем поехал следом?»

— Вы не против? — Солсбери смотрит на меня и указывает головой на экран мобильного.

— Это же Ваша девушка, — стараюсь изобразить безразличие и неловко пожимаю плечами, — ответьте, она наверняка переживает.

«Почему мне вообще грустно из-за наличия у него отношений? Он — мой психотерапевт. Интересный, умный, привлекательный мужчина. Нет ничего удивительного в том, что у него роман с юной прехорошенькой блондинкой».

С благодарностью кивает, встаёт изо стола и отходит в коридор. Мне хочется подслушать их диалог, узнать, что он ей скажет, но это — слишком личное. Я не должна лезть в его жизнь.

Тем более, что уже в клинике увидела достаточно — и мне это совершенно не понравилось.

Допиваю чай и начинаю мыть чашку, не замечая, как Солсбери возвращается. Испуганно вздрагиваю, когда краем глаза улавливаю мужской силуэт.

— Это всего лишь я, здесь Вам ничего не угрожает. Мисс Магуайр, — делает короткую паузу, небрежно кивает в сторону стула напротив, — есть два вопроса, которые мне бы хотелось обсудить. Присядьте, пожалуйста.

— Касательно чего? — с опасением смотрю на мужчину, неосознанно сжимая чашку в руках.

— Джессики и Брайана, — он ставит локти на стол и складывает пальцы в мягкий кулак, облокачиваясь щекой на костяшки правой ладони.

— О первой, — отвожу взгляд и качаю головой, — я знаю, что это не моё дело.

— С чего Вы взяли, что я в отношениях? Тем более, — голос врача меняется на удивлённо-возмущенный, — с Джесс. Уверен, она неплохая девочка для своих лет, но я не люблю детей — меня не интересуют эмоциональные качели, юношеский максимализм и весенние гормональные слёзы. Девушкам её возраста нужно пережить рассвет серьезных отношений не с мужчиной, старше её на десяток лет — я не хочу заменять ей отца.

Его слова звучат долгожданным ливнем в засыхающей пустыне. Облегчают мою голову и невольно вызывают улыбку. В руках приятно покалывает.

«Остановись, он — твой лечащий врач. Что ты себе навыдумывала? Вам ничего не светит».

Хотя вопросы остаются.

— Вы успокаивали её после выхода на работу из-за меня: обнимали, целовали в затылок. Вчера в коридоре, когда Вы уже ушли домой, у нас был неприятный диалог: Джессика ревнует Вас ко мне. Очень настойчиво посоветовала найти другого терапевта, посчитала, что я на Вас запала. И ещё подчеркнула, что я всегда буду Вашим пациентом.

— Присядьте, — он говорит твердо, — я звал Вас у клиники не просто так.