Слепое пятно

2 — жить с этим

Семь лет назад.

При жизни мой отец работал над тайной захоронения древнеегипетской царицы Нефертити. Я видела все его наработки и каждый день вдохновлялась умом этого человека.

Папа даже рядом не стоял с раскопками — занимался изучением и переводом древних манускриптов, определял подлинность разных документов, помогал в расшифровке карт. Его никогда не брали в экспедиции, но я точно знала, что без таких историков — археологов бы просто не существовало.

Я и Микеланджело были лучшими студентами факультета. Всю учебу мы были конкурентами, но все равно шли наравне: оба закончили Римский университет археологии с отличием, успели получить равносильное количество суммарных баллов, отклонить парочку одинаковых офферов на стажировки. Мы не собирались как-либо контактировать после выпуска, но в один день мне на почту пришло то, что навсегда изменило мою жизнь.

Честно говоря, посылая запрос на проведение частной экспедиции на территории исторических событий Египта, я даже не думала, что когда-то получу официальное разрешение. Но это случилось. Изучив все личные наработки отца, цели и не воспринятые кем-либо всерьез предположения, я была готова рискнуть.

Мне была нужна надежная команда. И человека лучше, чем Микеланджело, я бы просто не нашла: он был рожден для роли ведущего звена в таких делах. Собранный, ответственный, обладающий отличной памятью и завидной выдержкой.

Сейчас. Понедельник.

Голос Солсбери снова вывел меня из транса воспоминаний. Мне всегда было больно говорить об этой экспедиции, несмотря на то, что она дала шанс нашим отношениям с Микеланджело, исполнила мечту моего отца посмертно и подарила мне крепкий статус в археологическом сообществе.

— Ваш голос неестественно дрожит, мисс Магуайр. Поплачьте, если это требуется.

— Я пролила из-за этого столько слез, что вам и не снилось.

— Кто-то определил лимит на проявление эмоций?

Подступивший к горлу ком не дал мне усмехнуться. Я взглянула на доктора измученными глазами, что прямо сейчас удерживали поток слёз.

— Что случилось в той экспедиции?

— Все, — я правда хотела сказать это предложение без запинок, но голос резко пропал. Слишком больно. Не могу вдохнуть полной грудью, не могу изобразить лживое спокойствие, не могу унять резь в сердце, но… через силу продолжаю, — кого я позвала, кому могла доверять, в ком была уверена, как в себе…

Слёзы всё-таки выбрались наружу. Я тут же поставила чашку чая на стол, немедленно закрывая лицо ладонями.

«Слезами ничего не изменить. Прошлое не переписать. Никого из них не вернуть. Я не хочу быть слабой. Я не хочу показывать боль. Я не хочу быть жалкой. Я не хочу».

— Пирс, — вдруг англичанин обратился ко мне по имени, — в Ваших эмоциях нет ничего постыдного. Вы можете вволю поплакать, если ощущаете в этом необходимость. Не прячьтесь.

— Я не хотела об этом вспоминать, — дрожащим голосом шепчу я, вдавливая пальцы в мокрые глаза.

— А разве Вы забывали? — твердо подметил он и был абсолютно прав.

Я помнила об этом каждый день своей жизни. Просыпалась и засыпала с этим, гуляла по улице или принимала пенную ванну, ходила по магазинам или читала книгу. Это всегда было со мной.

Ведь целая группа людей, которым можно было доверить свою жизнь, погибла в той экспедиции. И судьба оставила в живых только троих, включая такую лишнюю меня.

Семь лет назад.

Все произошло как за секунду. Стоило ступить в одно проклятое место со скрытым механизмом от разграбления, как плита сверху начала падать прямо на мою голову.

Я вцепилась в кусок холодной стены: словно принимала уготовленную участь, но вдруг теплые крепкие руки уронили меня назад. Плита рухнула, подняв многовековой слой пыли. Я стала задыхаться в приступе панической атаки, как на лицо бережно положили мокрую рубашку, пропитанную водой.

— Дыши через неё, — закашливаясь кричал знакомый голос, — сейчас, если верить чертежам старых построек, начнется цепная реакция. Ложись и ползи за мной.

Но я не восприняла эти слова, поддавшись страшной истерике. Я рыдала навзрыд, сидя на каменном полу. Задыхалась и тряслась, царапала свои ладони и не могла придти в себя. Мне было так страшно, что всё вокруг казалось фальшивым, ложным, не настоящим.

— Пирс, — я впервые услышала этот голос таким злым и раздраженным, — соберись. Мы не должны здесь погибнуть. Включи уже инстинкт самосохранения. Нам надо выбираться. Зачем ты вообще поплелась сюда одна?

Слезы градом текли по щекам. Я не могла ему ответить, хотя прекрасно знала ответ. Всё было как в тумане. Истинной была только боль от гибели тех, кого я любила. Я пришла туда в надежде умереть вслед за ними, но в самом конце струсила и была рада спасению. Кажется, именно тогда я возненавидела себя всем сердцем.

Сейчас. Понедельник.

Холодные отрезвляющие пальцы терапевта коснулись моей ладони, отчего я вздрогнула.

— Вы так себе глаза выдавите.

И вправду. Я чуть ослабила пальцы, хоть и продолжала скрывать от врача лицо.

— Почему Вы хотели сделать это? Чего Вы не договариваете? Что именно сподвигло Вас на такой страшный поступок? —

его голос оставался таким же холодным и безэмоциональным.

«Он не жалеет меня».

С облегчением пронеслось в голове и я даже сумела убрать ладони. На зеркальной поверхности шкафа красовалось моё почти убитое отражение: темно-серые кривые линии скатывались от глаз к подбородку, создавая своеобразный шаманский узор. Солсбери заметил, что я это увидела и тут же протянул пачку влажных салфеток.

Молча утирая следы от туши я все-таки решилась ответить. Набрала полную грудь воздуха, прикрыла глаза и выдала правду, которую никогда не озвучивала даже себе.

— Я не могла жить с тем чувством вины.

— Не могли или не хотели? — спокойно спросил Солсбери, словно моё тяжелое откровение было какой-то рядовой ничего не значащей фразой.

Прилив ярости заставил меня отбросить салфетку в угол, я мигом распахнула глаза и наклонилась ближе к терапевту, не сводя с него злобного, насквозь пропитанного болью и ненавистью, взгляда.

— Вы хотя бы знаете что это такое — похоронить близких во время Вашей экспедиции? Что это такое — выйти живой и посмотреть в глаза родителям детей, которых больше нет? Объяснить им произошедшее и всю жизнь жить с осуждением за то, что Вы выжили, а они — нет? Знаете, что такое щупать остановившийся пульс на ещё теплой коже? Рыдать над трупом и понимать, что его больше не вернуть? — мой голос перешел на давно забытый крик, а слёзы боли и отчаяния высвобождались рекой. Солёные капли волной текли по щекам к подбородку и грубо разбивались о жесткую ткань синих джинс, — Вы знаете, что такое не спасти тех, кто правда этого заслуживал? Не спасти тех, кого ты любил?

— Знаю, — холодно кивнул Солсбери не поведя и бровью, — я двенадцать лет в психотерапии. Смерть всегда ходит рядом с моим кабинетом.

От последнего предложения по моим рукам пробежали неприятные мурашки. Ярость, боль и отчаяние перемешались с только подоспевшим стыдом. Я находилась на приеме у одного из лучших терапевтов в городе: он работал со всей сборной солянкой из потенциальных самоубийц; уже бывалых или подозреваемых убийц; насильников; рецидивистов; тяжелых подростков; людей с разного вида расстройствами.

Он точно знал что такое смерть, но эмоции безжалостно ослепили меня, подарив возможность забыться хоть на минуту.

— Извините, — едва слышно выдавила я, и через силу обратно пододвинула ему пачку салфеток, — это было лишним.

— Вовсе нет. Микеланджело спас Вас от верной смерти, я правильно понимаю?

Короткий кивок. Внутри всё сжалось.

«Черт бы его побрал. Зачем он вообще тогда пошел за мной, если ему никогда не была интересна жизнь напарников после отбоя».

— После этого в Вас зародились чувства? — он снова подлил себе чаю, разбавив его небольшой порцией молока.

— Мы шли на сближение и до этого. Микеланджело всегда был внимателен к окружающим. Годовщина смерти отца пришлась на период экспедиции. Тогда я была не в лучшем состоянии, но все равно отправилась на раскопки. Мы разделились по командам и мой, —

я непроизвольно закусила губу, — на тот момент ещё молодой человек, решил быть с другими членами экспедиции.

«Микеланджело даже тогда был рядом, а Эрнест — нет».

Семь лет назад.

Я сидела за одной из разрушенных колонн и через силу затягивала уже вторую сигарету. На руках личный дневник, в организме пара сильных успокоительных. Рука потянулась за третьей сигаретой, как вдруг теплая ладонь Микеланджело перехватила мои пальцы.

— Это того не стоит, — покачал головой Мик и подсел рядом, мягко приобняв за плечо, — они не помогут, ты же фактически выработала толер.

— Он остался с ней в лагере, —

усмехнулась я вслух, перед тем, как сделать очередную затяжку.

Вдох. Выдох.

— Он решил подготовиться к её дню рождения в день, — вдруг вырвалось из меня, — когда я потеряла самого дорогого человека. Я еле стою на ногах, всеми силами скрываю свои эмоции, чуть не плачу. А он даже не подумал, что сегодня во мне может твориться.

Мик тяжело вздохнул и резко приподнял левое плечо, как бы насильно укладывая на него мою голову.

— Я не терял никого из близких, Пирс. Но я восхищаюсь твоим отцом; он внес огромный вклад в развитие истории, положил жизнь на изучение трудоемких работ и, — он на секунду замялся, — уверен, он был замечательным человеком, раз ты собрала целую экспедицию для исполнения его мечты. Он бы гордился тобой.

— Думаешь? — я неторопливо выдохнула дым и вдруг решилась расслабиться на его плече, позволив хрупким слезам выйти наружу.

— Знаю. Я бы точно хотел, чтобы у меня была такая дочь, как ты.

Понедельник. Сейчас.

Воспоминание отдавало чем-то теплым, но таким далеким, словно это происходило не со мной. Экспедиция вышла мрачной, хоть в историческом плане и успешной. Слишком много смертей, боли и душевных потерь. Мой отец посмертно стал членом мировой ассоциации историков. Каждый из участников экспедиции: живой и мёртвый, стал участником союза археологов. Наши имена навсегда будут увековечены в памяти поколений, но всё это не стоило того. Не стоило жизней погибших людей.

— После того момента за колонной мы уверенно шли на сближение. На смену соперничеству пришло понимание и признание. Он стал моим лучшим другом, той самой опорой и поддержкой в темные времена.

— А что делал Эрнест? — вдруг спросил психотерапевт, чем вызвал у меня нервный смешок.

— Изменял мне в экспедиционном лагере с напарницей.

— Когда Вы об этом узнали?

— Вечером того же дня, когда вдоволь поревела за колонной. Опережая Ваш вопрос — да, тогда Микеланджело тоже был рядом и оказал мне неоценимую поддержку. С того дня не было ни мгновения, чтобы он не присматривал за мной и моими демонами.

Доктор Солсбери коротко кивнул и впервые за последнее время что-то записал в лежащий на коленях блокнот.

«Наверное пишет о том, какая я неблагодарная и жалкая, всем недовольная и отталкивающая».