Слепое пятно

16 — тепло нашего камина

Вторник. Сейчас.

Одиночество, как состояние, не поддается лечению. Из открытого окна доносится приятный запах мокрого асфальта. Я уже минут десять кручу в руке телефон, так и не решаясь нажать на кнопку вызова.

«Сейчас или никогда, иначе я так и буду откладывать этот разговор всю жизнь».

Первый гудок. Сердце замирает. Второй гудок. В горле пересыхает. Третий гудок. Тянусь к сбросу. Четвертый звонок. Он отвечает.

— Пирс, что-то случилось? — голос звучит взволнованно, но все равно сдержанно.

Из головы резко вылетели все ранее подготовленные слова. Теряю почву под ногами. Заставляю себя поднять телефон к уху, прижимаю его к себе плечом и тяжело выдыхаю. Сажусь на пол у настежь открытого панорамного окна. Поджигаю сигарету, стараюсь немного унять мандраж.

— Привет, — выдавливаю из себя после первой затяжки. Не знаю, сколько он прождал на линии. Закашливаюсь от нервов.

Слышу, как он выходит на улицу. Тихий скрип качелей на террасе. Устроился поудобнее. Понял, что разговор будет долгим? Или не хочет, чтобы нас услышала Линда?

— Здравствуй, — слышу в его голосе удивление, — почему так поздно позвонила?

— Долго приходила к осознанию, — быстро выпаливаю и только потом понимаю, что он имел в виду время.

Небольшая пауза. Затаил дыхание, ничего не говорит. Наверное, стоит продолжить.

— Ты спрашивал тогда 12 часть — ночник в форме полумесяца, — закусываю губу и вымученно улыбаюсь, — любила ли я когда-нибудь хоть кого-то: сейчас я могу тебе ответить. Да, в моей жизни было место любви: я испытывала к тебе это чувство, но совсем не в том смысле, которого ты ждал. Я любила тебя, но не так. Ты был мне близким другом, почти братом: человеком, на которого мне стоило равняться. Меня сводило с ума, буквально убивало, что я не успеваю за твоими успехами. Это было с самого начала учебы и продолжилось после свадьбы. Ты был моим недосягаемым примером. Человеком, с которым я постоянно сравнивала себя. Наверное, поэтому я не смогла полюбить тебя так, как ты того заслуживал. Мне стоило сказать это раньше.

Он тихо шмыгает. Посторонний шум в трубке. Убрал телефон от уха, тяжело дышит. Не хочет, чтобы я услышала. Ничего не говорю, просто жду.

Три года назад.

Мы выходим из кабинета врача: с лица Микеланджело ни на минуту не сходит счастливая улыбка, он буквально сияет. Я не испытываю того же, но вымученно стараюсь изобразить радость: мне так и не хватило сил признаться ему в том, что я не хочу этого ребёнка.

— Если будет мальчик, — он беззаботно фантазирует, — то назовем его в честь твоего отца. А если девочка, то какое имя тебе нравится?

В сердце неприятно кольнуло — хотел ли Мик причинить мне боль упоминанием отца? Манипуляция или забота? Наверное, папе бы понравилось, что своего первого и, думаю, единственного ребёнка я назвала в его честь.

— Пирс, — он мягко берет меня за плечи и заглядывает в глаза, — что-то случилось? Ты о чем-то задумалась: я сказал лишнего?

— Нет-нет, — качаю головой и прячу от него лицо, — все в порядке. Просто не могу в прийти в себя до конца. Такое странное осознание, что во мне находится чья-то новая жизнь.

Вторник. Сейчас.

Микеланджело неспешно возвращает телефон к уху и я облегченно выдыхаю: он все ещё дает мне шанс рассказать правду.

«Но, если быть честной, то Мик всегда его давал. Почему я никогда им не пользовалась?»

— Пирс, — вдруг продолжает он тихо, но твёрдо: так, что все мои лишние слова застревают в горле, — у Эммы день рождения через два дня.

— Я помню, — едва слышно роняю, словно меня упрекают в чем-то постыдном.

— Приедешь?

— А разве мне есть место на её празднике? — задаю честный и болезненный вопрос, чувствую, как в груди разрастается жарево.

— Пирс, — я слышу его улыбку: не злую, скорее родную, немного добрую и насмешливую. Такую, которой родители реагируют на небольшие глупости маленьких детей, — ты навсегда её мама, тебе всегда будет место на всех наших общих праздниках.

По щекам скатываются слёзы.

На лице медленно появляется непроизвольная улыбка. Грусть душит, стыд грызет, но это проявленное через трубку телефона тепло согревает: мягко обнимает и защищает от всех внутренних кошмаров.

— Мы будем отмечать дома, в четверг около семи вечера. Приезжай, если сможешь. Эмма тебе обрадуется, я тоже. Думаю, что нам лучше поговорить вживую.

— Спасибо, — шепчу, сохраняя чувство всеобъемлющей любви внутри, — обязательно приеду.

— Спокойной ночи, — чувствую его одновременную усталость и радость через тембр голоса, — и не грусти там.

По телу пробегают мелкие мурашки. В голове вспышками проносится дюжина разных воспоминаний из прошлого, когда мы с ним завершали так любой из диалогов до вступления в подобие отношений, попытки создать семью.

— Добрых снов, — немедленно жму на сброс вызова и ложусь на холодный паркет, позволяя себе зарыдать в голос.

Руки трясутся. В голове непонятный шум. Меня захлестывает волна самых разных и неконтролируемых чувств: я немного отпускаю вину перед ним и дочерью, бережно храню огонек тепла в сердце и благодарю за то, что он не отверг меня и дал возможность поговорить.

Но, мне так чертовски больно. Кажется, что все стены из стыда, самобичевания и ненависти к себе разрушаются. Они с грохотом падают на мои внутренности, разрывают их под своей тяжестью. Мне так страшно и трудно: не могу дышать, задыхаюсь от внутренних мучений, теряюсь в истерике, но не отпускаю того светлого ощущения любви внутри. Держусь за него всеми силами, верю, что оно выведет меня и укажет свет, правильную дорогу.

Реву громче, слюни стекают на пол и пачкают подбородок, не могу собраться, взять себя в руки. Кричу, несмотря на нездоровую сдавливающую боль в грудной клетке. В горле першит, как будто я несколько часов валяюсь в сухой снежной лавине и взываю на помощь. По ощущениям у меня переломаны все ребра. Знаю, что могу поднять всех соседей в округе и вынудить их вызвать полицию, но не могу удержать это в себе.

Закрываю глаза и падаю в хаотичные воспоминания разных лет, но все они не такие, как раньше: теперь нас тут две. Я настоящая смотрю за собой прошлой. Вижу себя со стороны и сгораю от стыда за свои обиды и безграничный эгоизм.

Три года назад.

Микеланджело не взял своих родителей с нами в магазин: он запомнил, что мне не понравилось планировать свадьбу со свекровью. Решил, что мы сами управимся в выборе детской для нашего ребёнка.

Он всё так же по-мальчишечьи улыбается, его глаза наивно горят перед буквально каждой люлькой: он перебегает от одной к кроватки к другой, пытаясь впечатлить прошлую меня хотя бы одной из огромного ассортимента.

Но, на моем лице нет ничего, кроме скуки и плохо скрываемого отвращения.

— Почему ты тогда не заметила, что он не взял родителей с нами, хотя для него это было важно? — визжу недовольной себе, пытаюсь подойти и ударить её по лицу, но меня резко перекидывает в другой временной отрезок.

Мы находимся в медицинском кабинете ультразвукового исследования. Я лежу на холодной кушетке и жду, когда это уже все закончится. У Мика дух захватывает: он почти не дышит, наблюдая за экраном.

— У вас будет девочка, — женщина-врач расплывается в теплой улыбке, наблюдая за нетипичной мужской реакцией — Мик почти танцует от радости. Зацеловывает моё лицо, в очередной раз благодарит за всё и повторяет, что не верит своему счастью.

Но, я не чувствую ничего хорошего. Во мне растекается плотное едкое разочарование, нарастает злоба. Я хотела родить мальчика, назвать его в честь отца и представлять, как он счастлив, если наблюдает за мной с небес. Мне не нужна проблемная мерзкая девочка, что в будущем не принесет никакой пользы.

Все семейство Моретти непременно позаботится о том, чтобы она выросла настоящей принцессой: воспитанной и приторной, тошнотворной и фальшивой. Я не хотела дочку, мне не нужна вся эта головная боль, переходные возрасты и первая любовь.

— Ты просто не хотела, чтобы ей разбивали сердце, — шепчу и медленно подхожу ближе, глажу прошлую себя по животу и чувствую, как не могу дышать из-за забитого соплями носа.

Человеческие очертания малыша на экране не вызывают в прошлой мне ничего, кроме отчаяния и едкой грусти: ведь мои ожидания снова не оправдались. Я никогда не получаю того, чего хочу. Через силу терплю эмоции и объятия Мика. Чувствую, как в ту меня вселяется чистая ненависть: я чувствовала её и раньше, просто после экспедиции она временно пропала.

Прошлая я снова ненавидит его всем сердцем просто за то, что он счастлив. За то, что он радуется, живет дальше, ждёт этого ребёнка и любит меня.

— Ты ненавидела его не за это, — до боли закусываю нижнюю губу: я знаю, куда сейчас провалюсь. Зажмуриваю глаза изо всех сил, чувствую жгучий поток слез на щеках. Я не хочу снова видеть это, не готова: но уже падаю в тот день, когда всё по-настоящему началось.

11 лет назад.

Забегаю домой в насквозь промокших сапогах: ненавижу европейскую зиму. Повсюду тает снег, получившуюся из него воду не удержать от проникновения в обувь. Вечером температура падает к минусу, ноги околевают от холода. Случайно хлопаю дверью, снимаю уличную одежду и носки.

«Хоть выжимай. Лишь бы не заболеть, мне нельзя пропустить ни дня первой сессии: подумают, что я специально прогуливаю зачеты. Сейчас важнее всего закрепить нормальную репутацию».

Дома пахнет крепким кофе, запеченной гвоздикой и папоротниковыми духами: родители уже дома. Достаю из сумки зачетную книжку, широко улыбаюсь и следую на кухню в предвкушении.

— Пирс, — шепчу себе из прошлого и закрываю лицо руками, словно могу изменить ход событий, — не делай этого, тебе не понравится то, что будет.

Но, я уже иду, оставляя за собой следы от влажных ледяных ног. На моем лице читается счастье, в своей голове я уже продумала идеальный план и реакцию родителей. Мне кажется, что я совсем близко к принятию, любви и уважению.

Папа сидит за столом, что-то читает. Мама курит за дверью заднего двора: видит меня краем глаза, приветственно кивает. Но, прошлой мне сейчас не до неё — я сажусь рядом с отцом и выжидаю, пока он освободится и поднимет глаза.

По телу бегут мурашки: я ни разу не вспоминала этот день, но он так ярко отпечатался в памяти. Смотрю на ещё живого папу и чувствую боль от того, что мне сейчас придётся испытать.

— Как прошел день? — он спрашивает механически, незаинтересованно, просто, чтобы я отвязалась и не маячила рядом.

— С первого раза получила зачет по этнологии: таким результатом могут похвастаться только два человека с группы, — сияю от счастья и открываю книжку, с гордостью показываю отцу честно заслуженную четверку.

— Кто второй? — он даже не подвинулся посмотреть на оценку.

— Моретти, — неловко чешу затылок: я знаю, что отец в курсе, но все равно отвечаю. Не хочу ему перечить.

— Он закрыл зачёт на «отлично», — отец сухо констатирует факт и откладывает книгу в сторону, — а ты пришла домой с улыбкой до ушей хвастаться своим кое-как закрытым экзаменом? В очередной раз доказала, что не годишься ни на что, кроме второго места, если вдруг случайно повезет?

— В-всего два, — стараюсь держать себя в руках и не разрыдаться на его глазах, но выходит плохо: одна слеза предательски вытекает и медленно ползет по щеке. Я быстро смахиваю её пальцем и неуверенно продолжаю, — всего два человека смогли закрыть этот зачет с первой попытки.

— Хватит вызывать жалость, — он отмахивается от меня, смотрит с отвращением и всем своим видом выражает презрение и злость, — не устала нас позорить? Ты хоть один раз сможешь сделать что-то лучше кого-то? Бездарность.

Мама докурила. Молча стоит в дверях, выпускает из кухни тепло разогретого камина. В наш дом проникает зимний уличный ветер, но я знаю, что здесь все равно никогда не будет холоднее, чем между мной и папой.

Единственным человеком, в чьем одобрении и поддержке я нуждалась.