Слепое пятно

26 — смородиновые булочки

Полтора года спустя.

Воскресенье. Вечер.

У меня все хорошо. Провела с Эммой и семьей Моретти зимние праздники: мы вместе съездили на Монблан, оставили друг другу лучшие из рождественских подарков — семейную атмосферу и теплые воспоминания. Линда вышла замуж за Микеланджело: они хорошо смотрятся вместе, устраивают друг другу романтические сюрпризы и выглядят счастливыми.

Эмма уже почти полноценно говорит. Я понимаю её речь, на лето договорилась забрать к себе. Незадача в том, что ещё не очень понимаю куда именно. Юная Моретти называет меня мамой: от этого в моей душе каждый раз распускаются цветы. К Линде обращается по имени, но её это не тяготит — она всё понимает. И я несказанно рада, что наша с Миком дочь растёт в любви и принятии.

Продала старую квартиру. Словами не описать, насколько тяжело это было — люди не любят квартиры с громкими и некрасивыми историями, но покупатель всё-таки нашелся. Полученные деньги одиноко лежат на карте: я не знаю, где буду завтра. Понимаю, что переросла родную Флоренцию и хочу выбраться за пределы Европы, но так и не нашла стоящей замены.

Сегодня у меня вылет. Сижу у самого выхода на посадку и думаю над тем, как бесконечно удивительна жизнь. Ещё вчера я действую во вред себе, валяюсь в бесконечной депрессии и тревоге, хочу оборвать свои мучения самым страшным способом. Сегодня трепетно жду самолёта, улыбаюсь и перечитываю деловую переписку на почте. Полгода назад меня пригласили сезонным лектором в Лондонский университет археологии.

Это частая практика: если тебе есть, что рассказать, объяснить и передать новому поколению профессионалов, то однажды на твою почту точно прилетит заветное письмо. Раньше я отправляла подобные предложения в спам, ставила их на автоудаление и избегала всеми силами, но теперь всё изменилось.

Я изменилась.

Ушла из экспедиций. Стала искать себя в новом. Перестала бояться мужчин и близости с людьми. Не помню, когда в последний раз страдала от панических атак, охотно отвечаю на поставленные вопросы, даю интервью и говорю «да» жизни и всему, что звучит интересно. Университет анонсировал мои лекции за полгода: сразу же после обоюдного согласия. И вот, месяцы спустя, пришла весна: завтра в 11 часов утра пройдёт моё первое выступление перед англоязычными студентами.

Из мыслей меня вырывает трель уведомлений — Клэр с другого конца земли проснулась.

Клэр

«Ты ещё не вылетела? Я успела? Все будет хорошо, ни о чем не переживай. Прилечу к тебе сразу, как выздоровею. Поспи в самолете. В том, что ты завтра будешь на высоте, не сомневаюсь!»

Её сообщения вызывают чувство любви. За последнее время она стала для меня по-настоящему близким другом: почти единственным человеком, с которым я честно разделяю все свои мысли и секреты.

«Родные люди приходят в тяжелые и странные периоды жизни, из самых неожиданных и необычных мест. Оттуда, откуда точно не ждешь».

Подтверждаю доставку фруктов и пары аптечных лекарств для Клэр. Знаю, что о ней есть кому позаботиться и, скорее всего, её холодильник уже ломится от подобных презентов, но мне все равно хочется показать свое участие. Потому что мы дружим, потому что мне не все равно, потому что я за неё беспокоюсь.

Мик

«Через девять минут начнётся посадка. Мы ещё в аэропорту. Эмма хочет посмотреть, как ты взлетаешь. Если вдруг рейс отменят, то мы тебя заберем. Не волнуешься? Ты всё-таки давно не летала»

Пирс

«Всё хорошо. Спасибо, что вы у меня есть. Как будете дома, сразу положи мелкую спать. Линда много сил вложила в её режим»

Микеланджело, его родители и наша дочь проводили меня до аэропорта. Мы много обнимались, говорили и целовались. Они всё еще тут, ждут моего вылета по другую сторону здания.

«Раньше я думала, что после смерти отца у меня осталась лишь крохотная семья в лице мамы. Хорошо, что я ошибалась».

Лондон встретил проливным весенним дождем. Небо затянуто серой пеленой, темный мокрый асфальт гипнотизирует своей чистотой. Люди хмурые, занятые. Спешащие по своим делам или домам. Водителям такси все равно на новых посетителей страны: никто не спешит принять твои чемоданы и усадить в машину.

Обслуживающие авто черные, и глазу почти не за что зацепиться. Колоссальное отличие от Италии: кажется, словно я попала на другую планету. Мало зелени. Почти никаких ярких цветов, выбивающихся из каменной, мрачной эстетики.

«Мне здесь определенно нравится. Воздух будто пропитан величием».

Университет предоставил временное преподавательское жилье в недалеком пригороде, но мне хотелось быть ближе к центру. Я хотела наблюдать за таким самобытным и загадочным городом из самого сердца: увидеть и услышать его в полной красе. Квартира в центре на пересечении улицы Уайтхолл. Пятый этаж, предупреждение о своеобразных соседях. Ключ в щитке.

Доезжаю до своего временного пристанища на весну, театрально присвистываю готическому фасаду и с трудом заношу чемоданы по лестничным пролетам без лифта. Интерьер простой: серые стены, темный паркет, скудный набор мебели, маленькая кухня и спальня с вешалкой — только самое необходимое. Бонусом — упаковка чая с бергамотом и закрытое пастеризованное молоко. Смеюсь, но ставлю чайник. Не хочу тратить время впустую: разбираю два упитанных чемодана.

Клэр

«Ты выбрала самые вкусные апельсины в доставке! Не знаю, как тебе удалось, но в них нет косточек. Как квартира?»

Собираюсь написать ответ, как вдруг на экран вылезает улыбчивое лицо с ясными, как летнее голубое небо, глазами. Она не ждёт, сразу звонит.

— Ну, — возбужденный, но слегка хриплый от простуды голос ждёт подробностей, — как тебе там? Фото совпадают с реальностью? Все устраивает? Поспала в самолете?

— Слышу, — подавляю смешок, попутно разбирая вещи из багажа, — тебе уже лучше. Обычные апартаменты, ничего особенного. Как на снимках, только без чужих вещей. Пустовато, но я смогу её обжить. Думаю, она станет уютнее к твоему приезду. В самолете немного вздремнула, Лондон очень красивый. Ты была права: пока что мне здесь нравится.

— Это ты ещё по нему не гуляла, — она улыбается, — если завтра будут время и силы, то походи по городу обязательно. Ты будешь в восторге.

— Охотно верю, — скидываю на мягкий диван вещи на завтра: черная прямая рубашка, серая шерстяная юбка миди длины, черные колготки и заостренные сапоги на небольшом каблуке.

— Волнуешься перед лекцией? Отвлекаю тебя? Заказать тебе что-нибудь поесть? Я знаю пару хороших мест в Лондоне, у меня туда часто по молодости мотался отец.

— Ты говорила, — смеюсь из-за такой родной привычки Клэр рассказывать одни и те же факты несколько раз, — все в порядке. Лучше скинь геометки, куда мне определенно стоит сходить.

— Сейчас этим и займусь, — немного закашливается: грипп всё не собирается отступать, — после выступления обязательно сходи в британскую пекарню. Это пять минут от университета, буквально за углом. Там самый вкусный трайфл на свете.

— Хорошо, первым делом направлюсь туда. Иди попей чай и поешь что-нибудь, поправляйся. Я как раз закончу и лягу спать, завтра созвонимся. Обнимаю.

— Целую, — она чмокает в трубку и тихо хихикает.

Понедельник. День.

Лекция прошла хорошо. По крайней мере, я с первого раза нашла нужную аудиторию, услышала аплодисменты по окончанию и даже не обомлела от количества людей. Удивительно, но на мой дебют пришли не только студенты: как сказал охранник, они с комиссией забили три листа данными с карточек местный документ, использующийся вместо паспорта местных британцев. Как давно люди начали интересоваться способами выживания в экстремальных ситуациях?

Конечно, все пошло совсем не так, как я загадывала: Микеланджело предупреждал, что продумывать сценарий выступления бесполезная затея, но мне так было спокойнее. Не обошлось без шуток, рассказов о личном и ряда самых необычных вопросов. Следующая встреча в среду: один приятный аспирант поделился, что там тоже ожидается аншлаг.

Стоило мне только покинуть стены университета, как моя заокеанская блондинка в очередной раз удивила меня своей интуицией.

Клэр

«Как прошло? Присмотрела себе личного гида по Лондону в моё отсутствие?»

Пирс

«Не так, как я ожидала, но неплохо. Думаю, достойно. Тебе всё не терпится меня с кем-то свести!»

Клэр

«Ты полтора года всех отшиваешь, я просто беспокоюсь за подругу и не теряю надежды, что твое снежное сердце ещё растопится!»

Пирс

«Я в пекарню, пробовать трайфл и наслаждаться своим одиночеством! Позвоню из дома под вечер: впереди пара свободных дней. Так что, готовь следующие метки:)»

Каменные улицы поражали до самой глубины души. Всё здесь было таким разным, но гармонирующим. Ни один дом не хотелось искоренить, вырвать или видоизменить. Город прекрасно смотрелся в своем многообразии и легком унынии. Он не наводил тоску, хотя буквально источал её. Здесь не было весны: только замершая во времени осень.

Пекарня действительно находилась на углу. На красной вывеске благородного оттенка гордо располагался готический белый шрифт, вход украшали широкие низкие ступени. Внутри стоял приятный аромат ванили с корицей, тихо играла английская классика. Каждый столик находился на небольшом расстоянии друг от друга, но это не создавало дискомфорта. Бордовые бархатные стулья так и манили сделать заказ и присесть, наблюдая за торопящимся мрачным городом в окно.

Беру классический трайфл и сливочный кофе со вкусом ириски. Осматриваюсь, и сходу определяю то, что мне нужно: самый дальний столик в углу пекарни. Во-первых, там самое большое окно. Во-вторых, делить величественный вид придётся только с одним мужчиной, что сидит напротив. В-третьих, если он так далеко расположился, то у него явно нет желания вступать с кем-либо в контакт.

«То, что нужно. Просто посидим рядом, помолчим и наберемся сил после работы».

Я медленно подхожу ближе, ненароком оценивая спину мужчины: приятное, сильное телосложение. От природы крепкое, но не накаченное. Хорошая генетика: стройные руки и ноги, но без усилий в спортзале. На нём бордовый кашемировый джемпер и шерстяные черные брюки. Соседний стул, через пару шагов уже мой, удерживает его темно-серое пальто на спинке. Заготавливаю небольшую речь в голове, проверяя её на подлинность и вежливость английского языка.

— Прошу прощения, — тихо обращаюсь к обладателю хорошего вкуса, чтобы не напугать, — Вы не могли бы освободить для меня стул? Или, если Вас это устроит, я осторожно расположусь рядом с Вашей верхней одеждой.

— Не жертвуйте своим комфортом ради чужого удобства, — слышу улыбку в его отдаленно знакомом хриплом голосе, мужчина одним изящным движением убирает свое пальто с бархатной спинки.

— Благодарю, — присаживаюсь рядом и с интересом поднимаю глаза на его профиль.

Сердце пропускает удар.

Эти острые черты лица, грубый подбородок, узкую переносицу с едва заметной родинкой слева, точеный нос и впалые скулы, я узнаю из тысячи. В горле образуется ком, тело словно парализует.

Не могу пошевелиться, сказать ему что-то и обратить на себя внимание. Темные, холодные глаза бегают по книге, не проявляя ко мне никакого интереса.

«Соберись, ты это пережила. Согласна, неожиданно увидеть его именно здесь, но в этом нет ничего катастрофичного. Всего лишь англичанин в своей родной среде обитания».

Я резко встаю и пододвигаю стул к его столу, ставлю рядом кофе с десертом и жду, пока он поднимет глаза. Однако, Солсбери не торопится этого делать, продолжая изучать страницу книги в твердом переплете.

— Что читаете? — нервно выдавливаю из себя, постепенно возвращая самоконтроль.

— Трое в лодке, не считая собаки. Хорошая повесть. Ознакомьтесь, если есть желание стать ближе с Англией и её литературой, — он понимает, что я не местная, но продолжает избегать зрительного контакта.

— Вам так неинтересны новые люди? — отламываю ложкой кусочек от трайфла и, не дожидаясь ответа, пробую его на вкус.

— Мисс, я сижу в самом уединенном месте этой пекарни. Там, где стоит всего два стола с одним стулом на каждый. В моей руке лежит книга, а рядом стоит заваренный бергамот с молоком. Как думаете, я нахожусь в поиске новых знакомств?

— Мне хочется тебя ударить, — вдруг срывается с моих губ то, что поселилось в самой глубине души, — взять тебя ледяными руками за щеки, встретиться с тобой глазами и завизжать самым истошным криком. Я просто буду орать что-то бессвязное, а ты слушать и совсем не понимать, что происходит. Ровно до тех пор, пока не узнаешь меня. Не достанешь из своих задворок памяти. Я бы отвесила тебе давно заслуженную пощечину. Такую, через которую ты бы ощутил всю мою боль. Почувствовал её и осознал, что это такое — быть оставленным после честного признания, после осознания своей влюблённости, после чертового поцелуя, которым ты сделал только хуже.

Солсбери замер на момент всего моего монолога. Его темные глаза уставились в одну точку, а взгляд буквально за секунду изменился на безжизненный, отчужденный. Его лицо не выражает ничего, и на мгновение даже кажется, что Ричард перестает дышать. Он медленно, через усилие, поднимает голову и смотрит на меня. По телу бегут мурашки. Мне хочется провалиться под землю от стыда за всё сказанное.

— Я выбил запись на твою следующую лекцию в университете, — Ричард едва шевелит губами, и мне кажется, что всё вокруг является своеобразной шуткой моего подсознания: я всего лишь сплю, это всё ненастоящее, — на сегодня не было мест. И ещё, смородиновые булочки «Челси» лучше сочетаются с ирландским кофе.

— Это всё, что ты мне скажешь? — не отрываю пристального взгляда от его холодных глаз, в проблеске которых пробегает что-то незаметное, едва уловимое.

— Не был готов увидеть тебя в понедельник, — он закусывает щеку изнутри и приходит в себя: без стыда осматривает моё лицо, одежду и волосы. Его зрачки с интересом бегают по мне, подмечая новые детали.

Чувствую, как начинаю закипать. Рука горит в желании звонко приложиться к его бледному, от постоянно пасмурной погоды, лицу. Но я держусь: понимаю, что это ни к чему не приведет. Ричард не планирует отвечать на мои вопросы, виртуозно переводит тему и, кажется, снова не воспринимает всё сказанное всерьез. Хочется уйти. Беру чашку в ладони и планирую встать, как вдруг его рука осторожно касается моего запястья.

— Я объяснюсь, — по его глазам видно, что это правда, — только дай мне три минуты, чтобы собраться. Прости за эти неуместные фразы.

Не ставлю кофе обратно, но и не ухожу. Бессмысленно разыгрывать лишнюю драму: я хочу услышать его. Мне нужно понять, что им двигало. Навсегда закрыть эту тему и больше никогда не вздрагивать, не замирать и не терять дар речи, встречая его спустя годы в случайном заведении. Я смогла пережить это. Перестала встречать его в своих мыслях, давно закончила лить слёзы и искать ответ. Но сейчас, когда он сидит напротив, я понимаю, что заслуживаю честности. Пусть и поздней, но настоящей.

— Мой уход и отказ от наших терапий был единственным правильным решением.

Сердце пронзает тонкая игла. Я давно не испытывала этого ощущения, из-за чего неприятно съеживаюсь на долю секунды. Солсбери видит это, но не останавливается. Складывает руки перед собой, слегка поглаживая костяшки пальцев.

— Возможно, — он закусывает нижнюю губу и долго подбирает слова, прежде чем продолжить, — ты возненавидишь меня после сказанного, но теперь я могу признаться. Причина была не только в твоем переносе, но и в моей личной симпатии. Я влез в твою жизнь дальше, чем позволено психотерапевту. У меня не было права влезать в драку с твоим бывшим, встречаться с тобой в других, неформальных обстановках и идти на контакт. Танцевать, демонстрировать свою вовлеченность в близком, вовсе не профессиональном, общении с тобой.

Я слушаю его и чувствую, как по щеке скатывается слеза. Руки охватывает легкий мандраж. Ставлю чашку на стол, всеми силами стараюсь успокоиться.

— Потом ночной звонок на мой рабочий телефон. Вызов в участок. Полиция уже тогда была в курсе наших встреч: ведь сессии официально проходили в рамках государственной программы. Я должен был приехать и дать откровенную характеристику твоего психологического состояния. Меня ввели в курс дела, но не сразу сообщили, что ты жива.

Голос Солсбери становится тяжелее и тише. Он мрачнеет, отводит глаза в сторону и прикусывает уголок нижней губы. Ему больно об этом говорить.

— Именно тогда я понял, как много ты стала для меня значить. И все это было неправильно: ты была моим пациентом, а я твоим лечащим врачом, который не должен был давать своим чувствам встать выше основного запроса. Тогда, когда я сидел в участке и думал, что он тебя убил, мне больше всего хотелось вернуться назад и поцеловать тебя, сказать о чувствах и наплевать на этические нормы.

— Почему ты этого не сделал, когда я призналась тебе? — предательски срывается с моих губ.

— Потому что твое будущее выше чьей-либо влюблённости, — взгляд Солсбери меняется на мягкий и согревающий, — я понимаю, это звучит паршиво, но ты бы не исцелилась, перейдя в отношения со мной. Ты уже проходила этот сценарий, и не должна была его повторять: какой-то сильный мужчина снова появляется и спасает тебя, не дает пережить весь спектр эмоций, переключая тебя на любовь и гормональный всплеск. Ты впадаешь в иллюзию счастья, но итог всегда повторяется: дурман кончается, острая влюблённость рассеивает чары, твое сердце разбивается, а ненависть сочится из каждой клетки. Особенно к тому, кто оказался рядом в тот сложный период, который тебе было необходимо прожить самой. Я сделал тебе больно, но это было моей обязанностью. Теперь ты здесь: цельная, собранная и сильная сама, без чьей-либо помощи и поддержки. Ты не ждешь какого-то волшебного спасения или принца, теперь не боишься одиночества и знаешь, что никто не поймёт тебя лучше, чем ты сама.

— Ты влюбился в меня, доктор Солсбери? — повторяю его вопрос у участка и освобождаю что-то отдаленно гложущее и тяжелое внутри себя.

— Да, — мужчина медленно кивает и задерживает взгляд на моих глазах, — прости меня за то, что ты ощущала себя покинутой, брошенной и ненужной в такой тяжелый момент. Но у меня не было другого выбора: ты должна была исцелиться, пусть и таким жестоким, болезненным образом. Я не жалею об этом, наблюдая за тем, как ты окрепла и кем стала. И если бы вдруг всё можно было вернуть назад, изменить любое свое действие, то я бы только увеличил продолжительность нашего поцелуя. И ничего больше.

— Почему ты сделал это? — чуть ближе наклоняюсь, смахивая с ресниц последнюю слезу облегчения.

— Потому что я тоже человек, и у меня есть чувства, против которых еще не придумали лекарства. Я хотел тебя поцеловать, — он болезненно прикрывает глаза, — еще с момента утопленных в луже сигарет; слишком молочного чая на твоей кухне; язвительных и острых комментариев на дне рождения Эммы; танцев и теплых объятий после драки. Я хотел сделать это каждый раз, когда ты была слишком близко, и совсем не как пациент. Тот поцелуй был моей личной сделкой с собой: компромиссом, после которого я обещал себе оставить тебя, чтобы ты смогла жить дальше без прошлых ошибок.

Я смотрю на него и понимаю, что всё сказанное им — правда. Возможно, он действительно прав: принятое им за нас двоих решение было единственным выигрышным для будущего, в котором я теперь существую. Ему больно, но он не жалеет о своем поступке. И уверен, что вернувшись назад, повторил бы всё до мельчайших подробностей.

— Твои чувства были переносом по отношению к Скарлетт или…

Он резко перебивает меня. Твердость и уверенность его голоса вызывает мурашки по всему телу.

— Я давно пережил и отпустил смерть Скарлетт, потратил на это несколько лет в интенсивной терапии. Я встретил тебя, а не свою покойную жену, фантазии моего подсознания или желание спасти остроумную женщину в депрессии.

Внутри меня фейерверк. Сердце содрогается в ощущении эйфории. Огромные, яркие бабочки порхают во всём теле, вызывают онемение в ногах. В моем саду распускаются сотни цветов, в душе растекается тепло. Уголки губ непроизвольно поднимаются в улыбку. Кажется, что я пьянею от его слов.

— У тебя сейчас есть… — не сразу заканчиваю вопрос, смущаясь своего любопытства, — кто-нибудь?

Солсбери удивлённо открывает глаза и несколько секунд молча смотрит на меня, прежде чем ответить.

— Нет, — озадаченно произносит Ричард и настороженно наблюдает за моими дальнейшими действиями.

— Какое твое второе имя? — каждый раз, смотря на табличку кабинета Р. Х. Солсбери, я задавалась этим вопросом.

— Ричард Хейз Солсбери, — он вдруг начинает смеяться, и я чувствую, что ему становится комфортнее. — Почему ты не спросила раньше?

— Тогда мне казалось это неуместным, — невольно пожимаю плечами и резко подаюсь вперед, нежно обхватывая его за гладкие, холодные свежевыбритые щеки.

Он слегка наклоняет голову, опуская подбородок ближе ко мне. Мы смотрим друг на друга пару секунд, не говоря ни единого слова. Его глаза полны чего-то чувственного: неизведанного и теплого, таинственного и манящего, светлого и безопасного.

Будто в этом зрительном контакте кроется важное, необходимое для меня обещание. Я прикрываю веки в знак согласия на вопрос, которого не было, и прижимаюсь своими губами к его. Мягким, но сухим.

Возвращаю Солсбери его осенний поцелуй.

— Больше никогда не уходи по-английски, — резко отрываясь от него, я шепчу, не выдерживая подступившего потока слез от переизбытка эмоций.

Ричард понимающе кивает. Встаёт и мягко обнимает меня, поднимая со стула в крепком объятии. Запоминаю эти прикосновения, анализируя реальность. Боюсь, что всё это может оказаться сном, всего лишь жестокой игрой моего подсознания, но Хейз отвлекает меня от этих абсурдных страхов добрым, ласкающим темечко, шепотом.

— Больше никогда, — крепкая ладонь едва касается нежной кожи моих шейных позвонков, аккуратно прижимая ближе, — обещаю.

На улице раздается гром, за которым на город тут же обрушивается ливень. Люди реагируют по-разному: слышны веселые крики, возмущения и разглагольствования с привкусом нотаций. Однако, почти каждый из них в спешке забегает внутрь пекарни или других близлежащих заведений в надежде спрятаться от погодных условий. Количество людей в кафе умножилось вдвое, но между мной и Солсбери сейчас зарождался свой собственный мир, в котором не было места переживаниям о других.

Ричард чуть приподнимает мою голову, невесомо касаясь губ без когда-то привычных трещинок и заедов.

— Я не принимаю возврата поцелуев, — он тепло улыбается и утыкается лбом в макушку, словно читает мои мысли. Чувствую его легкую дрожь. Слышу, как наши сердца запредельно быстро бьются в унисон. Ощущаю онемение в кончиках своих пальцев.

«Словно он всегда был со мной. Словно мы знаем друг друга сотни лет. Словно между нами никогда не было прошлого, в котором каждый из нас строил свою жизнь порознь. Словно мы всегда друг друга ждали».