Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой

ГЛАВА 7

Она могла бы, как некоторые голливудские актрисы, писать книги. Например, книги о животных, которых не просто любила. У нее был культ животных, прекрасных, чистых и беззащитных существ. Они доставили ей много радости и немало страданий. Она была из тех, кто сравнивает людей и животных, отдавая восхищение и сострадание более слабым. Сережа Шерстюк полностью разделял страсть своей жены. Их жизнь была полна событиями, связанными с кошками, которых Лена всегда называла человеческими именами.

В девять месяцев жизни без Лены Сергей в своем душераздирающем дневнике — послании на тот свет — систематизирует свои потери. Отдельно остановится на каждой из них.

«Теперь мне предстоит жизнь, существующая только в моем воображении. Я хочу читать книжки, написанные тобой. Из всего, что ты сделала, мне ничего не надо, кроме твоих книжек. Ну хотя бы одну книжку… Читать, отрываясь, смотреть в окно, пить чай, читать. Листать за нашим столом, выбирать страницу наугад, читать главу, смотреть в окно, есть гранат. Конечно, я хочу пойти на твою премьеру, я хочу всего, что было, хочу невозможного, но более всего хочу читать твою книгу. Я знаю, что найду ее.

— Ты врожденная писательница, — однажды сказал я, — пиши книги.

— О чем?

— Обо всем, что ты мне рассказываешь. Никто лучше тебя не рассказывает о счастье и боли.

— Но разве это интересно? Даже тебе это иногда неинтересно.

— Леночка, мне часто не по себе, это правда, мне так больно и страшно за тебя, что я пытаюсь не слушать, и, несмотря на то, что твой мир трудно вынести, я знаю, что ты рассказываешь о счастье. Если ты все это напишешь, я буду читать, не отрываясь.

— А кроме тебя, кто еще?

— Ну кто-нибудь, какая разница, но главное — я. Разве мало?

— Мало.

— В конце концов, мы издадим, и это будут бестселлеры. Я знаю, тебе нужен полон зрителей зал, но, уверяю тебя, читателей будет не меньше.

Ты улыбнулась.

— Если я когда-нибудь не смогу играть… заболею или меня вдруг парализует, я, может быть, и начну писать. Ты ведь знаешь, как долго я собираюсь написать письмо, собираюсь неделями, а потом пишу с утра до вечера и, пока не напишу, ничем не могу заниматься. А так — когда мне писать? Между репетициями? В понедельник?»

Но она жила, не созерцала, не описывала свои наблюдения, ей было действительно не до того. Даже не из-за отсутствия времени. Ей нужно было все пережить, все отстрадать. А это — самая тяжелая работа.

Лена была на Сахалине, а семья и любимый кот Толя — на даче. Он часто пропадал — ходил, что называется, «по бабам». Но однажды Сергею стало так страшно, так тоскливо из-за того, что Лены нет, и Толя все не возвращается. Сергей поехал кататься на велосипеде и вдруг остановился в поле и зарыдал. Ему показалось, что Толя умер. «Наш умный, благородный Толя умер». Утром кота нашли мертвым в колодце.

19 марта.

«Помнишь, как я сообщил тебе, что Толя умер? Ты не успела еще распаковать чемодан, мы еще толком не прижались друг к другу, и я вдруг понял, что еще час, и я сойду с ума, я выпалил: «Толик умер». «Что?» — закричала ты и упала на пол. Бедная Леночка, я не сказал тебе, что он утонул в колодце. «Он умер от старости», — твердил я. Ну вот сейчас я набрался смелости и сказал правду. Нашли мы его 6 августа 1996 года. Было ему чуть более десяти лет, и все он прожил с нами. С того дня, как мама заглянула в колодец и закричала: «Сережа, Толя утонул!» — тревога не покидала меня. Не покидает и сейчас, хотя, казалось бы, с чего?»

После этого горя Лены и Сережи она часто будет рассказывать о коте Толе, который умер от старости. Она всегда будет это подчеркивать — умер от старости. Как же Сергей знал ее. Знал, что мысль о неестественной, мучительной смерти любимого существа будет для нее невыносимой.

«…В Москве, когда я жила в общежитии театрального училища на Трифоновской, у меня появился первый личный котенок. Я тогда училась на 5-м курсе. В комнате у нас было пять человек, и я принесла с улицу кошечку — всю какую-то несчастную, облезлую, с перебитым хвостиком, нарушенным вестибулярным аппаратом. Мне стало жалко ее, а она безоговорочно приняла меня как хозяйку, так как я все время ласкала ее и гладила. Я спросила девочек, не возражают ли они против того, что у нас появится новый жилец. Сначала они согласились с условием, что если она будет гадить, они выбросят ее в форточку. Мы поставили котенку коробочку с песком, но она почему-то делала так: сначала копалась в песочке, потом делала свои дела кому-то на подушку, потом снова копалась в песке. Мне на подушку она не делала никогда. В общем, меня заставили ее отдать. К счастью, ее взяли девочки из соседней комнаты, и там с нею все было хорошо, а потом ее забрала к себе домой одна москвичка.

А Витю, следующего моего кота, я взяла у своих знакомых, когда у меня уже была в общежитии отдельная комната. Он любил меня до безумия. Я его выбрала потому, что у него на лобике выделялась буква «М», а я же Майорова. Он был серенький, полосатенький, роскошный. Стоило мне куда-то отлучиться, он начинал плакать и кричать. Потом я вышла замуж за своего первого мужа и переехала к нему. Но Витя не принял родителей мужа, хотя они к нему и неплохо относились. Свекровь, бывало, зовет, зовет его, а он не откликается. К тому же муж ревновал меня к Вите: я приходила домой и начинала ласкать кота, а муж обижался, считая, что ему достается не вся моя нежность. В конце концов он устроил Вите сцену ревности, и кот выбросился из окна. Мы жили на 7-м этаже, и он частенько сиживал на форточке, глядя на птичек. Может быть, он бросился за птичкой, но я считаю, что он не захотел мешать моей семейной жизни. Может, я сумасшедшая, но я считаю, что это так. Они ведь все чувствуют… Я очень переживала, рыдала, и мои родные тоже расстраивались, видя мои страдания. Я собрала его волосики с дивана, завернула в бумажку и написала «Витя». Так они и лежат до сих пор. Мне была необходима замена, и я завела Юру — не помню уже, откуда взяла.

— Почему вы называете их человеческими именами?

— Потому что они для меня не животные, а люди, дети. Юрочка был очень красив — пушистый, полусибирский, полуперсидский, серый с белым. Я, в общем-то, настоящих персов не очень люблю: они какие-то неподвижные, слезы текут из глаз. Но с Юрочкой тоже случилась беда. Мы жили в полуподвале общежития МХАТа, он сам бегал по двору, провожал меня в магазин и встречал… Как-то кот залез на высокое дерево и не смог слезть оттуда, как я его ни приманивала. Мне нужно было бежать на репетицию, и я кричала ему: «Белочка моя, Юрочка, зайчик мой!» Соседки хохотали, а он боялся и не слезал. Как нарочно, на этот сук села ворона и давай его клевать. Он, бедный, шипит, рычит, а она знай клюет его и не боится. Через полтора часа прихожу домой и вижу: лежит мой кот на лавке около дерева. Он все-таки упал, а может, и ворона его скинула, а соседи подобрали и положили на лавочку. Увидел меня, приподнялся и с виноватым видом смотрит: «Уж извини, видишь, как получилось, такой уж я у тебя урод — не сумел слезть». Пытался приподняться и снова ложился. А я даже на руки боюсь взять его, до того он скис, было страшно даже дышать на него. Но все же взяла на руки, отнесла в дом. Весь вечер и всю ночь дышала на него, медитировала, отдавая свою энергию, и к утру он встал, пошел есть, и все стало отлично.

Но случилось вот что. Мне надо было уезжать на Сахалин на гастроли, и я попросила соседей, у которых тоже были кошки, кормить Юрочку. А гулять он ходил через форточку. Они обещали и действительно кормили. Но он решил, что это предательство с моей стороны, что я его бросила, и ушел. Приезжаю, спрашиваю: «Где Юра?» Мне говорят: «Нет его». Его не было год. Вдруг в один весенний день приходит, красивый, откормленный, пушистый и царапается в окно. Я закричала: «Юра, Юра!» Он несколько дней прожил у меня, а потом все же ушел к своим новым хозяевам, а меня, видно, решил просто навестить. Это же фантастика! Какие же они все-таки личности!

Последний кот у меня был Толя. Жил 10 лет и умер в прошлом году от старости. С ним у нас тоже сложились очень близкие отношения. Его я взяла у одной актрисы. Он тоже был настоящий красавец, огромный, на длинных ногах, пушистый, полусибирский.

— А как появилась Дуся?

— Толя тогда жил на даче, а я еще была в Москве, репетировала. Настроение у меня было какое-то грустное, нервозное — в общем, тяжело было на душе. И пошла я в церковь, пожаловалась батюшке, сказала: «Мне нужна какая-то надежда». Он сказал: «Пойдем!» — и привел меня в комнату, де было много котят. «Вот тебе надежда!» Я говорю: «У меня уже есть котик». Он отвечает: «Ну и что, у людей бывает и по двое котов». Иду я выбирать котенка, а Дуся как чувствовала: «Меня, меня возьми!» — и бежит ко мне первая. Масть — такая же, как у Толи.

— Как встретил ее Толя?

— Он тогда был на даче и привык, что к нам приезжают гости даже с собаками. Он от них обычно прячется, а они его гоняют, как зайчика, а Дусю гонял уже он. Когда я вышла замуж за Сережу, Толю, конечно, взяла с собой, а тут у нас 6-й этаж, и он уже не мог гулять, как он делал там, через форточку. Причем он имел обыкновение приводить к нам на откорм и свою жену, и своих детей, очень похожих на него, но почему-то рыжего окраса. Он был такой матерый котище со шрамами от драк, иногда с порванными ушами, весь такой «крутой», хамоватый. Приходил ко мне и требовал: «Давай есть!» Относился пренебрежительно. Показывал своему семейству и меня, и свой дом. Очень боевой характер имел. К тому же независимый: его не схватишь в руки, сразу поцарапает, всю округу держал в страхе. А тут, на 6-м этаже, стал выть и в знак протеста гадить на ковер. Смотрит эдак жалостливо в лицо и говорит: «Ну, выпускайте же меня!»… Решили кастрировать его, ведь он успел достаточно нагуляться. Оперировать ходил мой муж. Я приехала с гастролей, и поскольку я в доме отсутствовала и эту гадость с ним сделала не я, он не обиделся и не держал зла на меня. Лежал только, и было ему тяжко. Я уж испугалась, но как только прилегла после самолета отдохнуть, вдруг чувствую, как что-то плюхается на меня. Это он вылез из корзины, дополз до меня и успокоился. Все же хозяйка — та, что принесла. Когда приезжаю, он выскочит, встретит, а потом вспомнит, что уехала, оставила его, и убегает. Тогда я подхожу к нему и говорю: «Ну, прости, Толечка, я должна была уехать, у меня такая работа». Как скажешь «прости», он меняет гнев на милость и прощает меня.

— Как принял Дусю? Они понюхали друг друга, и Толя отошел. Иногда она пыталась есть из его тарелки, и если он это замечал, то больше к этой тарелке не подходил, пока я ее не помою, не положу еду заново и не позову: «Толечка, ну иди сюда, покушай! Дуся, отойди!» Тогда медленно подходит. Дуся появилась, когда ему уже было лет десять. И умер он, как солдат, на грядке.

— Почему на грядке?

— Ушел на чужой участок, чтобы не видели его смерть. Мы его похоронили. Сначала я думала, что он умер из-за наличия Дуси. Я очень переживала его смерть, и мне трудно было смириться с этим, ведь он прожил у нас 10 лет и стал настоящим членом семьи. С тех пор я всю любовь отдала Дусе».

(Журнал «Друг», 1996 г.)

Какие милые, трогательные истории. Какая прелестная рассказчица — добрая, нежная, чуткая, великодушная, наблюдательная. Какое умение выстроить сюжет, в котором есть и чувство, и юмор, и драма, и эта невероятная вина перед теми, кого приручила. Она уйдет, а Дуська заполнит дом погибающего от горя Шерстюка своими котятами. Лена говорила, что ей нужно родить «для здоровья». И он будет звонить, пристраивать, ловить эти маленькие теплые комочки, чтоб отдать в добрые руки. Одного пожалеет отдавать. Потому что прячется под диван и коричневый. И, конечно, даст полный отчет Лене, то есть подробно все опишет в дневнике.

Она могла бы стать писательницей, биологом, психологом, фотохудожником. Выставка ее фоторабот была открыта в Театре-студии Табакова поздней осенью, через несколько месяцев после ее смерти. И обычные зрители «Табакерки», и профессиональные художники, фотографы, операторы были удивлены. Это были особые работы. Эмоциональные и точные, как все, что она делала. Автор этих снимков делится любовью к жизни, к миру, к его чудесам. Самым большим чудом для нее, похоже, стала постановка «Орестеи» Питером Штайном, где она играла Афину, — ночью, в полнолуние, на сцене древнего театра в Греции. Как в театре и кино, в фотографии она умела передать то, что невозможно выразить словами. Настроение, воздух, вдох, загадочную улыбку, застывшую слезу. Сергей Шерстюк рассказывал, что иногда они с Леной снимали одно и то же. Но именно у нее получалось то невыразимое, что отличает высокое искусство от профессионализма. В журнале «Огонек» был материал об этой выставке. Автор Игорь Шевелев пишет: «После трагической гибели Лены в августе 1997 года на нее саму словно была наведена резкость и фокус сути, а искусство обрело завершенность судьбы, ту целостность, что принадлежит уже не нам, преходящим».

Она так умела ловить и останавливать мгновение, чувствовала жанр и стиль, что, возможно, могла бы стать и хорошим режиссером. Но она выбрала путь актрисы. Самый верный и, как оказалось, самый гибельный для себя путь. Эта целостность ее натуры, которая теперь принадлежит уже не жизни, которая поднялась над искусством, — она никогда не позволила бы ей свернуть, отдохнуть, приспособиться, выбрать более щадящий и комфортный режим существования. Остановиться, сделать шаг вправо или влево, отступить — для Елены Майоровой это равносильно предательству дела, посланного свыше. А от предательства, как она считала, даже кошки выбрасываются из окна.