Смерть раньше смерти

35

Они переезжали от одного места убийства к другому. Впереди, в «мерседесе», ехала сама мадам с чернокожим водителем, затем детективы в «форде-сьерра», а за ними — целый кортеж: микроавтобусы, тонвагены, лихтвагены, легковые машины с журналистами.

Пока мадам пыталась уловить вибрации последних секунд жизни Ферди Феррейры, Яуберт искал телефонную будку. В потрепанном справочнике он отыскал номер билетной театральной кассы и позвонил. Ему сказали, что в пятницу вечером действительно дают «Севильского цирюльника». А также в субботу и на следующей неделе в среду, пятницу и субботу.

Он спросил, есть ли билеты на вечер пятницы.

Все зависит от того, какие ему нужны места — дорогие или дешевые.

— Только самые лучшие, — заявил он.

— Дорогих билетов осталось мало. Если вы сообщите номер вашей кредитной карты…

Он замялся в нерешительности. Если Ханна Нортир не захочет пойти с ним… Хорошая будет картина — он с Бенни Грисселом среди любителей оперы. Два тупых полицейских слушают сопрано, либретто и прочую дребедень. Но потом решил, что надо настроиться на лучшее. Кто не рискует…

Он заказал два билета, повесил трубку и вернулся на пляж, откуда доносилось знакомое мычание: «М-м-м-м-м-м-м…»

— У меня есть интересные наблюдения, но вам придется дать мне время, чтобы привести мысли в порядок. Постараюсь собраться на обратном пути в гостиницу. Пресс-конференцию созовем на шесть?

Слова мадам Лоу не обрадовали представителей СМИ, но журналисты — народ терпеливый. Они собрали оборудование и вернулись к машинам, выстроившимся в рядок на парковке у пляжа.

— Вот трепло, — высказался О'Грейди, заводя мотор.

Яуберт молчал. Он держал рубашку, которая требовалась мадам для работы, и думал о том, как страшно ему хочется курить. Голова раскалывалась… звенело в ушах. Боже, он готов на все, что угодно, ради сигареты!

— Капитан, я тоже хочу послушать, — заявил Баси Лау. — Можно мне прийти на пресс-конференцию?

— Да.

— Интересно, что она скажет. Уловила ли она по своим вибрациям, что Уилсон был голубой, а Уоллес изменял жене направо и налево?

Проходившая мимо репортер криминального отдела «Аргуса» услышала последние слова Лау и навострила уши. К ее глубочайшему сожалению, больше ничего интересного она не услышала. Она оглянулась по сторонам — нет ли поблизости ее собратьев по перу. Оказалось, что остальные представители прессы уже уехали или стоят где-то в отдалении.

— Кого-нибудь подвезти до отеля? — громко провозгласила она, чтобы Лау ее услышал. Она говорила на африкаансе с сильным английским акцентом.

— Вы сейчас на работу, капитан? — спросил Лау.

— Нет, домой к Нинаберу, — ответил Яуберт.

— Можно мне поехать с вами? — улыбнулся Лау репортерше.

— Разумеется, — обрадовалась та.

— Сыновья Нинабера пока у соседей. Я говорил со старшим. Он сказал, что брат отца уже едет из Аудхорна. Соседи его оповестили. По словам врачей, миссис Нинабер еще под действием снотворного, — сказал Сниман.

— А что письменный стол?

— Вот все, что мы нашли. — Сниман показал на лежащую на полу аккуратную стопку. — Ничего существенного. Семейные реликвии. Свидетельство о браке, свидетельства о крещении, школьные дневники детей, фотографии…

— Молодец, хорошо поработал.

— Что дальше, капитан?

— Ты спросил мальчика про остальных убитых?

— Он таких людей не знает.

— А про Оберхольцер спрашивал?

— Нет.

— Геррит, нам предстоит начать все сначала. Я позвоню миссис Уоллес и миссис Феррейре. Ты бери на себя мать Уилсона и его сослуживцев. Спроси их о Нинабере.

Сниман кивнул и отвернулся. Яуберт понимал: молодой констебль не верит в то, что все убитые были знакомы между собой. Потом Яуберт направился в кабинет Нинабера, мельком оглядел висящие на стенах фотографии и дипломы, сел за стол и вытащил свой блокнот. Доктор Ханна Нортир. Он увидит ее завтра! Но встреча будет официальной. А сейчас он звонит по личному делу. Он набрал ее номер.

«Здравствуйте. К сожалению, сейчас я не могу подойти к телефону. Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала. Спасибо, до свидания».

Яуберт ничего не сказал. Наверное, у нее сейчас пациент. Он отключился, набрал номер еще раз.

«Здравствуйте. К сожалению…»

Какой у нее приятный голос! Она говорит так, будто ей действительно жаль, что она не может ответить. Такой мягкий, мелодичный голос. Яуберт представлял, как шевелятся ее губы. У нее красивый рот. Красивое узкое лицо, длинный изящный нос. Голос какой-то усталый… Она вынуждена нести на своих хрупких плечиках тяжкое бремя. Постоянно занимается проблемами других людей. Видимо, она никогда не отдыхает по-настоящему, не расслабляется. Может быть, ему удастся ей помочь.

Он тихо положил трубку на рычаги.

Ты влюбился, дурак!

Он машинально похлопал себя по карману, в котором обычно держал сигареты. Потом вспомнил, что бросил курить, и очень расстроился.

Как не вовремя он решил расстаться с дурной привычкой!

О господи, как хочется курить! Даже руки дрожат.

А может, не бросать так резко, а просто курить меньше? Скажем, четыре штуки в день, и не больше. Или три. Три сигареты в день никому не повредят. Одну с кофе… Нет, только не перед бассейном. Первую в кабинете. Часиков в девять утра. Одну — после диетического обеда. И одну вечером, с книжкой и бокалом вина. Кстати, и о выпивке надо подумать. Пивом больше увлекаться нельзя, от него толстеют. Лучше перейти на виски. Решено! Он приучится пить виски.

«Что будете пить, Матт?» — спросит его Ханна Нортир в пятницу вечером, когда пригласит к себе домой и они будут сидеть в гостиной, в мягких креслах. Она поставит диск с какой-нибудь оперой. Музыка будет играть тихо. В углу будет гореть красивый торшер; комната утонет в полумраке.

«Виски, — скажет он. — Пожалуйста, Ханна, мне виски».

Ханна.

Он еще ни разу не называл ее просто по имени.

— Ханна.

Услышав его ответ, она наверняка обрадуется. Виски пьют все культурные люди. Во всяком случае, все любители оперы, наверное. Она встанет и ненадолго выйдет на кухню, чтобы налить им что-нибудь выпить, а он устроится в кресле поудобнее, закинет руки за голову и придумает какие-нибудь умные замечания насчет оперы и своего кровного брата композитора Россини. Потом Ханна вернется, протянет ему бокал, а сама сядет в кресло, поджав под себя ноги, и будет смотреть, как он пьет. У нее чудные карие глаза и густые брови. Они разговорятся, а потом, когда Яуберт почувствует, что время настало, он наклонится к ней и поцелует в губы — мягко, нежно, в виде пробы. И посмотрит, как она отреагирует. А потом, чуть позже…

Он снова набрал ее номер. Ему было до боли жаль Ханну Нортир. Какая тяжелая у нее работа! В голове роились сладкие мечты.

«Здравствуйте. К сожалению, сейчас я не могу подойти к телефону. Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала. Спасибо, до свидания».

— Говорит Матт Яуберт, — тихо произнес он в трубку. — Я бы хотел… м-м-м… — Раньше он прекрасно знал, что именно хотел сказать, но сейчас оказалось, что говорить трудно. — «Цирюльник». У меня есть два билета на вечер пятницы. Вы не откажетесь пойти со мной? Перезвоните мне домой попозже, потому что сейчас я еще на работе, но не у себя в кабинете и… — Он вдруг испугался, что на кассете не хватит места, и резко оборвал себя: — Большое спасибо! — Повесил трубку, снова похлопал себя по карманам, решил, что три сигареты в день не повредят, и набрал номер Маргарет Уоллес.

К телефону подошел ее сын; он долго звал мать. Яуберт спросил, был ли Джеймс Уоллес знаком с Оливером Нинабером.

— С парикмахером?

— Да.

— Был.

Яуберт подался вперед:

— Откуда он его знал?

— Они оба вышли в финал конкурса на лучшего представителя малого бизнеса. Но победителем стал Нинабер.

Яуберт посмотрел на дипломы. Нашел тот, который искал.

— На церемонии награждения мы сидели рядом. Это было уже… два или три года назад. У него такая красивая жена. Мы с ней прекрасно поладили.

— Они общались потом?

— По-моему, нет. Мне кажется, Нинабер не очень понравился Джеймсу. За столом была какая-то напряженная атмосфера. Наверное, потому, что они были некоторым образом соперниками.

Маргарет Уоллес помолчала.

— Только не говорите, что его тоже…

— Да, — сочувственно и осторожно ответил Яуберт. — Его застрелили сегодня утром.

Он услышал, как она вздохнула.

— Господи боже! — покорно проговорила она.

— Извините, — сказал он вдруг, сам не зная почему.

— Капитан, в чем дело? Джимми был знаком с Феррейрой, а теперь с Нинабером. В чем дело?

— Как раз это я и пытаюсь выяснить.

— Здесь должна быть какая-то связь!

— Да. Итак, вы не знаете, общались ли они между собой потом?

— Нет, вряд ли. Джимми после никогда не говорил о Нинабере.

— Что ж, спасибо, миссис Уоллес.

— Капитан… — нерешительно начала она.

— Что?

— Сколько времени вам понадобилось, чтобы… То есть сколько времени, после того как… ваша жена… скончалась?

Яуберт задумался. Он не мог сказать Маргарет Уоллес правду. Нельзя говорить, что прошло больше двух лет, а он по-прежнему не может выпутаться из паутины. Пришлось солгать, чтобы у женщины с разными глазами появилась надежда.

— Около двух лет.

— Боже! — воскликнула она. — Боже!

Гриссел понимал, что гример театрального отделения Совета по искусствам не может быть грабителем по кличке Солнышко, потому что гример была женщиной. Интересная женщина, хотя и не красавица. У нее были очень короткие волосы темно-рыжего цвета, лицо открытое и умное. Она курила длинную сигарету и много жестикулировала.

— Тот, кто вам нужен, работает в кино, — заявила она низким голосом. Потом показала ему висящие на стене фотографии актеров и актрис. — Их сняли во время производства или репетиций. Взгляните на грим. Обратите внимание на глаза, на губы, на одежду. Театральные актеры гримируются по-другому. Гуще, чтобы зрителям в задних рядах тоже было видно. Да, некоторые приемы совпадают. — Она ткнула в один из снимков, разложенных Грисселом на журнальном столике. — Я бы тоже смогла его «состарить», но морщины прорисовала бы четче, глубже. Он прибегает к помощи латекса. Я рисую морщины карандашом. Латексом я бы, например, подчеркнула двойной подбородок. Да, тот, кого вы ищете, — киношный гример. Сейчас сами убедитесь. Вот смотрите. — Она показала на снимок «Элвиса». — Видите, как у него выпирают щеки? Лицо выглядит шире. Такой эффект достигается с помощью резины; полоски приклеивают к щекам изнутри. Если загримировать таким образом театрального актера, он просто не сможет говорить. А ведь на сцене нужно говорить, причем громко и выразительно, чтобы было слышно зрителям на галерке! А вот в кино озвучка часто происходит после съемок. И следующий снимок. Это не театральная борода. Театральная волосяная борода стоит намного дешевле киношной, потому что зрители не видят ее вблизи. Если вы подойдете вплотную к актеру в театральном парике, вы сразу поймете, что борода у него ненастоящая. То же самое относится к бороде и усам.

Гримерша затушила окурок и тут же закурила новую сигарету.

— Есть ли такие, кто работает и в театре, и в кино?

— Нет. А может, и есть. Но я таких не знаю. Театральный мир довольно узок. Нас здесь всего четыре или пять человек. И я не знаю ни одного, который работал бы и в кино. Любителей у нас тоже нет, не та область. Наша профессия — своего рода искусство.

— Сколько у нас киношных гримеров?

— В Кейптауне? Честно говоря, не знаю. Четыре-пять лет назад ни одного не было. Сейчас стало модно приезжать в Кейптаун, вести богемный образ жизни и умирать с голоду. Не знаю, сколько у нас сейчас киношных гримеров. Наверное, человек десять-пятнадцать… Не более двадцати.

— Есть у них профсоюз или что-то в этом роде?

Она рассмеялась; Гриссел заметил, что от курения зубы у нее желтоватые, что, впрочем, не делало ее менее привлекательной.

— Нет.

— С чего мне начать поиски?

— Я знаю одного парня, владельца центра производства ТВ-программ. Я дам вам его номер телефона.

— Центр производства ТВ-программ?

— Фильмопроизводство. Официально он называется «производитель программ». Но постоянных служащих у него нет. Компания очень маленькая. Он нанимает операторов, гримеров, режиссеров, звуковиков и так далее, со стороны. В общем, у моего знакомого должны быть телефоны всех нужных людей.

— Сколько зарабатывает гример в кино?

— В Голливуде — наверное, много. А у нас быть «свободным художником» нелегко.

— Наверное, именно поэтому он грабит банки, — сказал Гриссел, собирая свои снимки.

— Вы женаты? — спросила гримерша.

— Разведен, — ответил Гриссел.

— У вас кто-нибудь есть?

— Нет, но я собираюсь вернуться к жене. И детям.

— Жаль, — сказала гримерша, закуривая очередную сигарету. — Сейчас найду вам его телефон.

— Спасибо, что пришли, дамы и господа. Сегодняшний день для всех нас выдался трудным, и я постараюсь не тратить время понапрасну. Но сначала позвольте мне в течение нескольких минут кое-что объяснить.

Мадам Джослин Лоу стояла на сцене в конференц-зале отеля «Капское солнце». Перед ней сидели шестьдесят четыре представителя прессы и один сотрудник отдела убийств и ограблений.

— Способность к ясновидению нельзя развить в себе искусственно. Мне такая способность была дарована милостию Божией. Когда полиция просит помочь найти убийцу, я не требую платы. Помогая восстановить справедливость, я лишь вношу свою скромную лепту в общее дело и тем самым благодарю Господа. Не все верят в мои силы. Среди вас тоже наверняка найдутся скептики. Но я прошу об одном: дайте мне попробовать. Не судите меня до тех пор, пока следствие не будет закончено. И только тогда мы узнаем, сумела ли я чем-нибудь помочь.

Лау хмыкнул. Помощница, надо же! Всю обратную дорогу из Мелкбоса они с женщиной-репортером увлеченно беседовали. Обсуждали мадам. Репортерша заявила, что считает лондонскую ясновидящую обманщицей. Баси Лау соглашался. Потому что пусть даже сама репортерша не была красавицей, но ее попка замечательно смотрелась в джинсах. Если он верно разыграет свои карты, возможно, сегодня вечером ему повезет.

— Позвольте мне приступить к тому, ради чего вы все здесь собрались.

Несколько репортеров язвительно похлопали. Ясновидящая снисходительно улыбнулась:

— Уверяю вас, мне пришлось нелегко. Ведь первое трагическое событие произошло две недели назад. Время, к сожалению, ослабляет ауру. Она, как звук, проникает сквозь пространство. Чем дальше вы от нее, тем она слабее. Кроме того, если убийство совершено в общественном месте, например на автостоянке, на пляже или в лифте, восприятию мешают другие вибрации. Если снова воспользоваться сравнением со звуком, могу сказать: я словно одновременно слышу много голосов. Выбрать тот, который нужно, очень трудно.

Вот, подумал Лау, она уже ищет отговорки. Журналисты, сидящие вокруг, зашептались. Наверное, его мысли разделяли многие.

— Вижу, некоторые из вас считают, будто я заранее ищу отговорки.

Господи, подумал Лау, она умеет читать мысли!

— Но еще раз прошу вас отложить окончательное суждение на потом, потому что я достаточно впитала, чтобы составить довольно четкую картину.

В зале внезапно стало очень тихо. Слышалось только жужжание кондиционера и видеокамер.

— Прежде всего, я почувствовала много ненависти и страха. Даже на стоянке в Ньюландзе. Ненависть и страх осязаемы, их как будто можно потрогать рукой.

Репортеры бешено строчили в своих блокнотах.

— Уверяю вас, для того, чтобы ненависть была такой сильной, ей пришлось копиться много лет. И страх… он тоже зародился не сейчас. Я вижу… — Мадам Джослин Лоу закрыла глаза и выставила вперед руки, как будто защищаясь. — Фигура ожесточенная, сломленная, всецело поглощенная одной мыслью. Ею руководит не разум; ее рассудок — всего лишь тень. Она движется в сумерках, большая, внушительная, как хищник, который жаждет отомстить. Вот фигура входит в слабый участок призрачного света… На нем широкополая шляпа. Медленно проступают черты лица, тупые, искаженные. Глаза излучают ненависть. По-моему, борода. Я чувствую бороду, светлую по оттенку, возможно светло-рыжую, густую. Борода закрывает подбородок и щеки. Вижу черный плащ. Руки. Крупные, грубые, унаследованные от многих поколений предков, привыкших к тяжелому физическому труду. Он придерживает на боку необычное оружие. Он выжидает, он ищет. Хищник, воин из древних времен, похожий на призрак, посланец древней, забытой эпохи. Но он из плоти и крови, он настоящий, и ненависть и страх у него неподдельны…

Ясновидящая открыла глаза, постояла неподвижно, взяла с кафедры стакан воды и отпила маленький глоток.

— Поймите меня правильно. То, что я делаю, очень утомительно. — Мадам Лоу выпила еще воды. Потом спокойно, без надрыва и тихо, но так, что голос ее был слышен во всех углах зала, продолжала: — У меня есть основания полагать, что убийства совершены по политическим мотивам. Я говорю не об очевидных мотивах, которые были бы понятны нам с вами. Преступник руководствуется собственной логикой, его ведет больной рассудок. Его… Да, я чувствую мужчину. Но мужчину странного, необычного. Преступник осознает, что несет тяжкое бремя, он чувствует себя в ответе за судьбы страны.

— Вы считаете, что он — африканер? Бур? — не мог удержаться от вопроса репортер «Уикли мейл».

Ясновидящая улыбнулась:

— Я не слышала, сэр, с каким акцентом он говорит.

Собравшиеся разом заговорили; кто-то засмеялся. Напряжение понемногу спадало.

— Но вы говорили, у него рыжая борода. Значит, он белый?

— Белый? Да. Цвет кожи я могу определить точно.

— И он носит шляпу?

— Да.

Репортеры вскакивали с мест, протягивали вперед микрофоны. Мадам Лоу подняла вверх левую руку, унизанную перстнями. На свету заблестели, переливаясь, драгоценные камни.

— Минуту терпения. Я уже почти закончила. Но хочу кое-что добавить.

В зале снова стало тихо.

— Я почувствовала, что он носит шляпу. Но это не значит, что он носит шляпу всякий раз, как спускает курок. Я также ощутила длинный черный плащ. Но… повторяю, это всего лишь вибрация. Возможно, ему просто нравится так одеваться. Но есть и кое-что другое. Он не живет в Кейптауне постоянно. У него нет здесь дома. Его дом надо искать не здесь. Он живет на просторной равнине, освещаемой ярким солнцем. Из того места, где стоит его дом, не видно гор. Но там есть река, которая пересыхает в жару. Вот где убийца напитывается ненавистью и страхом. Вот где он черпает темную, злую энергию, которая толкает его на убийства… А теперь я с удовольствием отвечу на ваши вопросы. Но имейте в виду: я открыла вам все, что мне известно.

Руки взметнулись вверх, и вопросы посыпались один за другим.

Репортерша «Аргуса» повернулась к Лау и улыбнулась:

— А вы что думаете? Каково мнение полицейского?

— По-моему, полная хренотень, — брякнул Лау и тут же пожалел о том, что употребил такое резкое слово. Некоторым женщинам не нравится, когда мужчины ругаются, а он не хотел испортить впечатление о себе.

— Я тоже так считаю. — Репортерша улыбнулась. — Позвольте угостить вас пивом?

— Ни в коем случае, — галантно возразил Лау. — Я сам вас угощу.

На ужин Яуберт приготовил себе куриное рагу: 60 граммов курицы без кожи, 60 граммов обезжиренного соуса, 125 миллилитров смеси овощей, сколько угодно вареной (и совершенно безвкусной) цветной капусты — плюс одна жировая единица.

А на десерт — одна душистая сигарета «Уинстон» и рюмочка виски.

Его жизнь отныне измерялась в граммах.

Но он заранее предвкушал удовольствие от сигареты и виски. Благодаря им пресный вечер вдруг расцветился яркими красками. Это его награда.

После того как он позвонил Гейл Феррейре и услышал отрицательные ответы на свои вопросы, он заехал в винный магазин и купил себе бутылку виски «Гленфиддиш», потому что это была самая дорогая марка. Ему хотелось пить хорошее виски, а не какое-нибудь дешевое пойло с шотландским названием, продающееся в отделе «Товары со скидкой». Потом он заехал в кафе и купил пачку «Уинстона». Теперь сигареты лежали на столе; пачка была еще не вскрыта и сулила неземное блаженство. Да, он получит удовольствие! Как приятно чиркнуть спичкой (ведь зажигалку он выкинул утром, вместе с «Бенсон и Хэджис — суперлегкими»), глубоко затянуться…

Зазвонил телефон. Он побежал в комнату, торопливо дожевывая цветную капусту.

— Яуберт.

— Это Ханна Нортир.

Сейчас он безошибочно уловил усталость в ее голосе. Ему захотелось немедленно помчаться к ней и утешить ее, сказать, что все будет хорошо.

— Не уверена, что это удачная мысль, — продолжала она, и Яуберт вдруг пожалел, что пригласил ее в оперу.

Он не знал, что сказать.

— Вы ведь мой пациент.

Ах да! Как же он мог забыть? Как мог поставить ее в такое неловкое положение? Ему хотелось придумать какой-то достойный выход.

— Но мне нужно где-то бывать, — продолжала она, как будто уговаривала саму себя. — Можно я дам вам окончательный ответ завтра?

— Да.

— Спасибо, Матт, — сказала она и повесила трубку.

Он вернулся на кухню.

Репортерша оказалась умной, как обезьянка. Она выждала, пока они заказали по пятой кружке пива в баре отеля «Капское солнце».

— Я слышала, покойный Уоллес изменял жене направо и налево.

Она не спрашивала, а утверждала; говорила она на африкаансе, но иногда переходила на родной английский, потому что, хоть она и умела пить, куда ей было угнаться за полицейским!

— Вы, журналисты, всегда все знаете, — с искренним восхищением проговорил Лау.

Но ей требовался другой ответ.

— На самом деле я не знаю почти ничего.

— Насчет Уоллеса — все так и есть. Он был всегда готов сходить налево. Можно сказать, до самого последнего дня. В тот день он развлекался в отеле с одной блондинкой, а когда вышел, его и подстрелили.

— Но он был женат.

— Что не помешало ему обработать блондинку. — Неожиданно до Лау дошло, что он слишком разоткровенничался. — Но вы не… вы ведь не станете меня цитировать?

— У меня рот на замке. — Она улыбнулась.

«Сегодня мне везет», — подумал Лау.

— Да, он развлекался с одной блондинкой, приезжей из Йоханнесбурга. Сотрудницей компьютерной фирмы. Уоллес угостил ее обедом, а потом затащил в постель. Ван дер Мерве… где-то у меня записано, как ее зовут. — Лау вытащил блокнот, полистал, хлебнул пива. — Элизабет ван дер Мерве. Но она его не убивала. Такие вещи понятны сразу.

Он залпом допил пиво.

— Повторим?

— Почему бы и нет? — Она снова перешла на английский: — Вечер только начался! — И она наградила Лау многозначительным взглядом.