Смерть раньше смерти

8

Де Вит негромко прочел статью вслух, не переставая чему-то улыбаться. Потом он положил газету и посмотрел на Яуберта:

— Капитан, неужели мы непременно должны расходиться во мнениях при посторонних?

— Нет, полковник. — Яуберт заметил, что табличка «Здесь не курят» перекочевала с журнального стола на угол письменного и стоит теперь рядом с фотографиями близких де Вита.

— Это вы предоставили им информацию? — спросил де Вит как бы между прочим, почти весело.

— Полковник, — устало ответил Яуберт, — я, как глава оперативно-следственной группы, ответил на запрос коллеги из управления общественных связей. Я не нарушал ни устава полицейской службы, ни должностных инструкций. И предоставил сведения на основе собственных представлений о ходе расследования. Я выполнял свой долг.

— Ясно, — кивнул де Вит, снова заулыбался, взял газету и пробежал статью глазами. — Вы ведь не нарочно поставили своего непосредственного начальника в глупое положение?

— Нет, полковник.

— Ладно, капитан Яуберт. Понимаю, что другого ответа от вас ждать не приходится. Но в конце концов, это и не важно. Спасибо, что зашли.

Яуберт понял, что его только что вежливо прогнали. Он встал. Почему де Вит так спокоен? Ему стало не по себе. Ничего хорошего настроение полковника не сулит.

— Спасибо, полковник! — пробормотал Яуберт с порога.

Он решил поработать с документами. Придвинул к себе рапорты своих помощников, но сосредоточиться оказалось трудно. Яуберт закурил «Уинстон», глубоко затянулся. А правда, не нарочно ли он выставил своего непосредственного начальника идиотом?

Подсознание устроено очень хитро. Его ведь и в самом деле не назовешь белым и пушистым.

В коридоре послышалось шарканье. Мимо его кабинета, понурив голову, прошел Гриссел. Что-то во внешности сержанта встревожило Яуберта.

— Бенни!

Шаги приблизились. Гриссел просунул в кабинет бледное лицо.

— Бенни, что с тобой?

— Все нормально, капитан, — глухо ответил Гриссел.

— В чем все-таки дело?

— Ни в чем. — Гриссел вяло пожал плечами. — Может быть, съел что-нибудь не то…

Или выпил, подумал Яуберт, но вслух ничего не сказал.

Лицо Гриссела исчезло. Яуберт закурил еще одну сигарету. Он заставлял себя сосредоточиться на текущих делах. В каждой лежащей на столе папке — чья-то смерть. Пожилая супружеская пара в Дурбанвиле. Неизвестный чернокожий, чей труп нашли на железнодорожной насыпи в Кёйлсривере. Жительница Белхара, которую пьяный муж убил отверткой.

Вдруг он услышал, как кто-то откашливается, и вскинул голову. У его стола стоял Барт де Вит. Яуберт вздрогнул от неожиданности. Как полковнику удалось неслышно подойти к нему? Сейчас де Вит не улыбался. Лицо у него было серьезное.

— У меня новость, капитан. Хорошая новость.

Яуберт переключил передачу и принялся лавировать в послеполуденной пробке. Жаль, что он не сумел выразить изумление и возмущение, прилипшие к нему, как слишком тугая одежда.

Де Вит сообщил, что нанятые полицейской службой психологи вызывают Яуберта к себе.

— Ваше личное дело передано им.

Именно так, в страдательном залоге. Побоялся сказать: мол, я передал психологам ваше личное дело, капитан. Потому что вы — неудачник. Я хочу от вас избавиться. И если не получится отправить вас в отставку по медицинским показаниям, пусть мне помогут мозгоправы. Давайте покопаемся в вашей голове. Давайте вскроем вам череп, запустим ложку в его содержимое и немножко помешаем. Отойдите подальше, ребята, это может быть опасно. Человек, который стоит перед вами, слегка… того. У него не все дома. Психически неуравновешен. Внешне он выглядит нормальным. Но кто знает, что скрыто у него в голове, дамы и господа. Похоже, у него кое-что замкнуло.

— Ваше личное дело передано им. Они готовы вас принять… — Де Вит открыл зеленую папку. — Сегодня в шестнадцать тридцать, завтра в девять утра или в два часа дня…

— Поеду сегодня, — торопливо сказал Матт Яуберт.

Де Вит поднял голову, несколько удивленный, и смерил Яуберта оценивающим взглядом.

— Мы все устроим.

И вот он едет на встречу с психологом. Потому что где-то в сером кабинете с кушеткой для пациентов очкастый умник прочитал его личное дело. Оценил его по шкале Фрейда, Юнга — кто там у них еще? Так, посмотрим, что тут у нас… Гибель жены? Минус двадцать баллов. Дисциплинарное взыскание? Минус еще двадцать. И резкий спад интереса к работе. Минус сорок. Наверное, можно попробовать поработать с пациентом. Общий счет — минус восемьдесят. Ведите его сюда!

— Капитан, мы будем следить за вашими успехами. Посмотрим, поможет ли вам психотерапия.

В словах полковника Яуберту почудилась скрытая угроза. Очевидно, де Вит разыграл свой козырь.

Может, психолог — это и к лучшему. Одному Богу известно, сколько всего намешано у него в голове. Но способен ли один человек адекватно оценить состояние мозга другого человека? Насколько нормальным он был на пляже Макассар, когда смотрел на обгорелые останки трех человек и как будто слышал их ужасные крики? Пронзительные вопли, издаваемые душой, когда она готова покинуть тело… Отчаянно громкие крики, исполненные мучительной боли, когда плоть корчится в огне и все до единого болевые рецепторы охвачены невыносимым жаром.

Можно ли после такого остаться совершенно нормальным?

Нормально ли неизвестно в который раз задаваться вопросом, не проще ли пополнить собой ряды мертвых. Разве не лучше стать хозяином положения, самому решить, где и когда свести счеты с жизнью? Разве не правильно бояться неожиданного мига, когда разум понимает, что жить тебе осталось одну наносекунду? И боится. И ужасается.

И вот де Вит занес меч над его бедной головой. Пусть психолог наладит там все схемы, или…

Он остановился перед многоэтажным зданием на набережной Виктории и Альберта. Ему на шестнадцатый этаж, где его примет некий доктор Нортир. Больше он ничего не знал. Яуберт вызвал лифт.

Ему стало легче, когда он увидел, что в приемной, кроме него, больше никого нет.

Все оказалось не таким, как он себе представлял. В приемной стояли диван и два кресла, мягкие, удобные, в розово-голубой цветочек. Посередине, на журнальном столике, лежали шесть журналов, последние номера «Де Кат», «Тайм», «Автолюбителя», «Космополитен», «Сари» и «АДА». На белой двери, очевидно ведущей в кабинет, висела аккуратная табличка, на которой было написано: «Доктор Нортир скоро вас примет. Пожалуйста, располагайтесь. Если хотите, выпейте кофе. Спасибо». То же самое повторялось на африкаансе. На стенах висели акварели: с одной стороны, космический пейзаж, с другой — рыбацкие домики в Патерностере. В углу, на столике, стояла кофеварка. Рядом — фарфоровые чашки, чайные ложки, банка с сухим молоком и сахарница.

Яуберт налил себе кофе из кофеварки; пахло приятно. Интересно, кто его примет — психиатр? Чтобы стать психологом, не нужно медицинского образования. А этот Нортир — доктор. Неужели все настолько плохо, что его направили к психиатру?

Он присел на диван, поставил чашку на стол и вынул сигареты. Поискал глазами пепельницу. Не увидев ее, разозлился. Интересно, почему чертов психолог-психиатр не позаботился о курящих пациентах? Яуберт положил пачку сигарет назад, в карман.

Посмотрел на обложку журнала «Де Кат». Ее украшал накрашенный мужчина. И анонс: «Натаниэль — мужчина под маской».

Ужасно хотелось курить. Он полистал журнал, но не нашел ничего интересного. «Космополитен» заманивал читателей большегрудой и губастой красоткой на обложке. Яуберт взял журнал и принялся листать. Нашел статью под названием «О чем мужчины думают на работе». Хотел было прочесть, но сообразил, что доктор в любой миг может открыть дверь кабинета, и отложил журнал в сторону.

Курить хотелось все сильнее. В конце концов, на его мыслительные способности сигареты не влияют!

Он вытащил пачку и сунул сигарету в рот. Достал зажигалку, встал. Пепел можно стряхивать и в мусорное ведро, надо только его найти…

Открылась белая дверь. Яуберт поднял голову. В приемную вышла невысокая стройная женщина. Она улыбнулась и протянула руку.

— Капитан Яуберт?

В его правой руке была зажата зажигалка. Он поспешно переложил ее в левую.

«Совершенно верно», — хотел он сказать, но сигарета мешала. Яуберт смутился, вытащил сигарету изо рта, пожал протянутую руку.

— Здесь нет пепельницы, — пробормотал он, краснея. Ее рука оказалась маленькой, теплой и сухой.

Женщина по-прежнему улыбалась.

— Наверное, уборщица унесла. Входите; у меня можно курить. — Она пропустила его вперед, придерживая белую дверь.

— Нет-нет, после вас. — Яуберт еще больше засмущался после своего бессмысленного замечания насчет пепельницы.

— Спасибо.

Она вошла; он закрыл дверь. От нее исходил аромат женщины, ее собственный аромат. Яуберт успел подметить грациозность новой знакомой, ее красоту и странную беззащитность. На ней была длинная коричневая юбка, застегнутая до самого горла белая блузка с деревянной брошью в виде слоника на маленькой груди.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она, обходя белый письменный стол. На столе стояла высокая тонкая ваза с тремя розовыми гвоздиками. А еще белый телефон, большой блокнот, маленькая подставка с несколькими красными и черными карандашами, большая стеклянная пепельница и зеленая папка. За ее спиной стоял белый книжный шкаф, занимавший почти всю стену. Шкаф был набит книгами — и в твердых переплетах, и в бумажных обложках. Симпатичная, веселая витрина знаний и удовольствий.

В углу, рядом с книжным шкафом, была еще одна дверь. Наверное, через нее вышел предыдущий пациент?

Яуберт сел на один из двух стульев у стола. Стулья были современные — удобные, черные, кожаные. Может, надо было сначала подождать, пока сядет хозяйка кабинета? Она улыбнулась и выложила руки на столешницу.

— Мне еще ни разу не приходилось консультировать капитана, — призналась она.

Голос у нее был очень тихим, но притом мелодичным. Может быть, психиатров специально учат так разговаривать?

— Меня зовут Матт.

— Сокращение ваших инициалов?

— Да, — с облегчением выговорил Яуберт.

— Меня зовут Ханна. Буду очень рада, если вы будете называть меня так.

— Вы психиатр? — встревоженно выпалил Яуберт.

Она покачала головой. Ее волосы почти мышиного цвета были заплетены в косичку. Когда она качала головой, косичка дергалась из стороны в сторону.

— Я обычный психолог.

— А почему вы «доктор»?

Ханна Нортир опустила голову, как будто ей стало немного не по себе.

— Защитила докторскую диссертацию по психологии.

Яуберт помолчал.

— Можно курить?

— Да, конечно.

Он закурил, но смятая сигарета, которую он долго вертел в руке, сломалась пополам. Он затянулся и стряхнул пепел, хотя пепла было еще немного. Он не сводил взгляда с сигареты и пепельницы.

— Я работаю в полиции всего вторую неделю, — продолжала доктор. — Уже встретилась с несколькими вашими коллегами. Некоторым очень не понравилось, что их направили на консультацию. Я в курсе. Не слишком приятно, когда тебя заставляют что-то делать. — Она ждала его ответа, но он молчал. — Консультация психолога не означает, что с вами что-то не так. Вам просто нужно с кем-то поговорить. Не на работе и не дома.

Она снова замолчала. Яуберт нарочно не смотрел в ее сторону. Почему ему все время кажется, будто она что-то скрывает? Как неудобно, что она оказалась женщиной. Он не ожидал.

— Вы постоянно работаете в стрессовых условиях. Всем сотрудникам полиции необходимо регулярно проходить курс психотерапии.

— Значит, меня направили к вам, потому что со мной все в порядке?

— Нет.

— Кто рекомендовал для меня курс психотерапии?

— Я.

Яуберт посмотрел на доктора Нортир. Лежащие на столе руки были расслаблены, только пальцы иногда шевелились, словно подчеркивая сказанные ею слова. И голос. Яуберт окинул быстрым взглядом ее лицо. Увидел нежный овал лица, хрупкий подбородок. Поспешно отвел глаза. Она не выглядит виноватой. Всего лишь спокойной и терпеливой.

— А мое командование?

— Кто, простите?

— Начальство.

— Каждый день я получаю по нескольку личных дел от начальников, которые считают, что их подчиненным стоит побеседовать со мной. Но только я решаю, кому необходима помощь.

И все же предварительную работу проделал де Вит. Заполнил необходимые заявления. Указал причину.

Яуберт заметил, что она пытливо смотрит на него. Изучает. Он смял окурок. Скрестил руки на груди и посмотрел психологу в глаза. На ее лице застыло серьезное выражение.

Она сказала еще тише, чем раньше:

— У вас есть серьезный повод для горя.

— Почему вы выбрали меня?

— А как по-вашему?

А она умна, подумал Яуберт. Пожалуй, даже слишком умна.

Он уверен в том, что не сумасшедший. А может, именно так считают все душевнобольные? Он оказался здесь потому, что у него не все дома. Смерть, великая хищница, напала на его след. И оттого он иногда…

— Из-за некоторых фактов моей биографии, — вздохнул Яуберт.

Психолог посмотрела на него; на губах у нее заиграла сочувственная полуулыбка. Яуберт заметил, что она не пользуется помадой. Рот маленький, но нижняя губа полная, ярко-розовая от природы.

Через некоторое время, видя, что она не отвечает, Яуберт заметил:

— Наверное, так надо.

— Как по-вашему, а почему так надо? — снова спросила она полушепотом. Он расслышал, что она сказала, только благодаря ее музыкальным модуляциям.

Значит, вот как она работает! Пациент садится и в присутствии доброго доктора сам вскрывает свой гнойник, выпускает гной из раны. А она промывает рану и накладывает повязку. С чего ему начать? Может, она хочет узнать о его детстве? Неужели доктор Нортир полагает, будто он не слышал о Фрейде? Рассказать ей о Ларе? Или закончить Ларой? Ее гибелью? Рассказывать ли об Ивонне Стоффберг? Доктор, хотите послушать анекдот о детективе и соседской дочке? Ужасно смешно. Детективу хочется, но он не знает, сумеет ли.

— Потому что из-за этого страдает работа. — Яуберт сразу понял, что ответил необдуманно. И доктор Нортир тоже все поняла.

Она довольно долго молчала.

— У вас такой интересный выговор. Я из Гаутенга. Никак не могу привыкнуть к тому, как говорят жители Кейптауна. Вы здесь родились?

Яуберт посмотрел на свои коричневые туфли, которые не мешало бы почистить.

— В Гудворде, — кивнул он.

— У вас есть братья, сестры?

Разве в его личном деле нет сведений о близких родственниках?

— Старшая сестра.

— Она живет в Кейптауне?

— Нет. В Секунде.

Яуберт взглянул на Ханну Нортир. Какое интересное лицо! Широкий лоб, большие, широко посаженные карие глаза, густые брови.

— Вы с сестрой похожи?

— Нет. — Яуберт понимал, что должен сказать что-то еще. Его ответы слишком уж кратки. — Она похожа на отца.

— А вы?

— На маму. — Ему стало неловко, не по себе. Все, что он хотел сказать, казалось ему банальным. Но тем не менее он продолжал: — Я вообще пошел в родню по маминой линии. Ее отец, мой дед, тоже был крупным. — Он глубоко вздохнул: — И неуклюжим. — Он сразу понял, что последнее слово лишнее, и разозлился на себя. Он похож на вора, который нарочно роняет ключи на месте преступления.

— Вы считаете себя неуклюжим? — механически спросила Ханна Нортир. Как ни странно, у Яуберта полегчало на душе. По крайней мере, она не чувствует себя хозяйкой положения.

— Я и есть неуклюжий.

— Почему вы так говорите? — оживилась психолог.

— Я всегда таким был. — Он обшаривал взглядом книжные полки, но ничего не видел. — С тех пор, как себя помню. — Сразу нахлынули воспоминания. Яуберт поднял палец и, запинаясь, продолжал: — В начальной школе… я всегда приходил последним на соревнованиях по бегу… — Яуберт не знал, что на его лице появилась кривая улыбка. — Я очень переживал из-за этого… в младших классах. Потом привык.

— Почему вы переживали?

— Мой отец… Я хотел быть похожим на него. — Яуберт снова замкнулся в себе. Пора заткнуть плотину.

Психолог продолжила не сразу.

— Ваши родители еще живы?

— Нет.

Она молчала.

— Мой отец умер три года назад. От инфаркта. Мама умерла годом позже. Ему было шестьдесят один год. Ей — пятьдесят девять. — Вспоминать ему не хотелось.

— Чем занимался ваш отец?

— Служил в полиции. Семнадцать лет был начальником участка в Гудвуде. — Яуберт посмотрел на психолога и понял, что та начала сопоставлять, сравнивать. В голове завертелись колесики. Отец пациента был полицейским. Сам пациент тоже полицейский. Это что-то да значит. Но если она начнет делать выводы, то обязательно ошибется. — Я стал полицейским не потому, что мой отец служил в полиции.

— Вот как?

Она очень умна. Поймала его-таки. Но больше такого не повторится. Яуберт промолчал. Принялся шарить в карманах, ища сигареты. Нет, еще рано. Он вытащил руки, снова скрестил их на груди.

— Он был хорошим полицейским?

Да что она так привязалась к его отцу?

— Не знаю. Да. Он был человеком другой эпохи. Подчиненные его любили… как белые, так и цветные.

Об отце он не говорил даже с Ларой.

— Но по-моему, они его боялись.

Он никогда не говорил об отце с Блэки Суортом. И с мамой, и с сестрой. Обсуждать характер отца ему не хотелось.

— Он унижал всех цветных, независимо от цвета их кожи. Был самым настоящим расистом. Малайцев он называл не «цветными», а «мулатами» и «желтопузиками» Так и говорил им в глаза: «Иди сюда, желтопузик!» Коса и зулусов он называл только «ниггерами». И не просто «ниггерами», а «проклятыми ниггерами». В его времена чернокожих полицейских не было, были только чернокожие преступники. Их становилось все больше и больше; они переезжали из Восточной Капской провинции в поисках работы. Он их ненавидел.

Яуберт поерзал в черном кожаном кресле, скрестил руки на груди, голову наклонил вперед. Волосы у него были взъерошены — не мешало бы причесаться; туфли нуждались в чистке. Галстук съехал набок. Он слышал собственный голос словно со стороны. Как будто вылетел за пределы собственного тела. Говори, Матт Яуберт, говори. Пусть докторша препарирует остатки твоей жизни с помощью своих познаний. Высосет из них кровь.

— Я тоже сначала ненавидел чернокожих, потому что их ненавидел отец. Но позже я начал читать; у меня появились друзья, чьи родители придерживались других взглядов. А потом я начал просто… презирать отца за узость его мышления, за примитивность, за бесполезную, бессмысленную ненависть. Это было частью… общего процесса.

Яуберт блуждал в лабиринтах воспоминаний.

Ему стало больно. Он вспоминал, как стоял у могилы отца и понимал, что ненавидит его. Никто ни о чем не догадывался. Хотя отец что-то подозревал.

— Я ненавидел его… доктор. — Он нарочно не обратился к ней по имени, отдаляясь, создавая дистанцию. Она любопытствовала. Хотела знать. Хотела услышать, какие призраки бродят в его голове. Что ж, он ей все расскажет. Мало не покажется! Сам расскажет, до того как она все из него вытащит с помощью своего тихого голоска и научных познаний. — Я ненавидел его, потому что он был таким, каким я ни за что не смог бы стать. И еще потому, что он презирал все, что нравилось мне. Отец был такой сильный и… быстроногий. В пятницу вечером, бывало, он выстраивал цветных констеблей на улице за участком. «Ну-ка, желтопузики, посмотрим, кто из вас обгонит меня, быстрее добежит до фонаря. Кто обгонит, получит отпуск». Ему было за пятьдесят, но им ни разу не удавалось обогнать его. А я был медлительный. Отец ругал меня, обзывал лентяем. Говорил, что я должен играть в регби, потому что регби сделает из меня мужчину. Я записался в секцию плавания. Очень старался… Я плавал так, как будто от результата зависела моя жизнь. В воде я не был ни толстым, ни неуклюжим, ни уродливым. Отец считал, что плавание — спорт для девчонок. «Пусть девчонки барахтаются в водичке. Настоящие мужчины должны играть в регби. Регби закаляет, от него крепчают яйца». Он не курил. Говорил, что курение вредит здоровью. Поэтому я начал курить. Он не читал, потому что считал, что для настоящих мужчин существует единственная книга — жизнь. Чтение он тоже считал занятием для девчонок. Поэтому я начал много читать. Он постоянно всех обижал, задевал. Третировал и мать и сестру. Я обращался с ними мягко и вежливо. Он называл небелых «желтопузики», «ниггеры» и «китаезы». Я ко всем обращался на «вы». А потом отец взял и умер.

Волнение перехлестнуло через край, стеснило грудь. Его затрясло. Неожиданно он закрыл лицо руками. Ну и что, что она смотрит…

Вдруг ему захотелось рассказать ей о смерти. Желание овладело им, словно в лихорадке. Он предвкушал облегчение. Поговори об этом, Матт Яуберт, и освободишься…

Он выпрямился, сунул руку в карман. Достал сигареты. Руки у него дрожали. Закурил. Сейчас доктор наверняка что-нибудь скажет. У нее такая работа.

— Почему вы выбрали ту же профессию?

— В Гудвуде детективы, сотрудники уголовного розыска были на особом положении. Работал там такой лейтенант Кумбс. Он носил шляпу, черную шляпу. И говорил тихим голосом. Со всеми. И курил самокрутки, набивал их баночным табаком. Носил костюмы-тройки, ездил на «форде-фэрлейне». Кумбса знали все. О нем несколько раз писали в газетах; он раскрыл много убийств. Мы жили рядом с участком. Как-то я сидел на крыльце и читал, а он проходил мимо, возвращался из управления уголовного розыска на Фортреккер-роуд. Наверное, заходил к отцу. Он остановился у нашей калитки и посмотрел на меня. И сказал: «Нам в полиции нужны умные люди». Потом он ушел. Больше он ни разу со мной не разговаривал. Я даже не знаю, что с ним потом стало.

Яуберт затушил окурок. Он не докурил сигарету и до половины.

— Отец всегда говорил, что его детям в полиции не место. А мне после слов Кумбса захотелось стать детективом. Я мечтал, чтобы мой отец был таким, как Кумбс.

Надо намекнуть умной докторше, что она не там ищет. Идет по ложному следу, который ведет в тупик. Его сломил вовсе не отец. А смерть. Смерть Лары Яуберт.

— Вам нравится ваша работа?

Ага, доктор, уже теплее.

— Работа как работа. Иногда нравится, иногда нет.

— Когда она вам нравится?

Когда мертвые выглядят достойно, доктор. Или когда люди не погибают.

— Успех всегда радует.

— А когда ваша работа вам не нравится?

Бабах! Поздравляю, доктор, вы только что попали в яблочко. Но сегодня она приза не получит.

— Когда преступникам удается скрыться.

Она поняла, что он уклоняется от ответа? Скрывает самое главное, так испуган, что боится открыть ворота шлюза, потому что он уже забыл, сколько воды скопилось за ними?

— Как вы расслабляетесь, отдыхаете?

— Читаю.

Доктор терпеливо ждала продолжения.

— Главным образом научную фантастику.

— И все?

— Да.

— Вы живете один?

— Да.

— Я здесь недолго, — сказала она.

Яуберт обратил внимание на ее нос — длинный, со слегка вздернутым кончиком. На первый взгляд черты лица Ханны Нортир казались странными, но тем не менее составляли единое целое. Интересное лицо… Очень привлекательное. А может, ему нравится ее хрупкость? На нее было приятно смотреть. Радостно сознавать, что она такая славная. А еще радостнее ему было оттого, что она ни о чем не догадывалась. Хоть в чем-то он имеет перед ней преимущество.

— Мне предстоит наладить работу. Но первый шаг уже сделан. Я создала группу общения. Несколько моих пациентов…

— Нет, спасибо, доктор.

— Почему?

Наверное, защитить докторскую диссертацию по психологии совсем нетрудно. Нужно лишь уметь преобразовывать все слова пациента в вопросы. Особенно в такие вопросы, которые начинаются со слова «почему?».

— Общения с другими психами мне хватает и на работе. Среди полицейских их предостаточно.

— Они не… — Доктор усмехнулась. — Они не психи, и вовсе не все мужчины, и вовсе не все служат в полиции.

Яуберт промолчал. Он видел выражение ее лица перед тем, как она улыбнулась. Вы, доктор, тоже обычный человек, как и все мы.

— Я расскажу вам, чем мы занимаемся. А уж вы сами решите, присоединяться к нам или нет. Придете на наши занятия, только если сами захотите.

Спросить ее, входит ли она сама в «группу общения». Он мельком удивился своему интересу. Больше двух лет плотские желания он испытывал только во сне. Сны были странными, мучительными. В них он занимался любовью с незнакомыми безликими партнершами. А настоящие, живые женщины, с которыми ему приходилось сталкиваться, были всего лишь источниками информации. Он беседовал с ними, узнавал то, что ему было нужно, а потом шел домой и утешался чтением.

И вдруг в нем… проснулся интерес к доктору Ханне. Так-так-так, Матт Яуберт! Маленькая, хрупкая, болезненно красивая женщина пробудила в тебе мужчину! Ему захотелось защищать ее и обладать ею.

— Я подумаю.