Со служебного входа

АЭРОФЛОТ СТАРТУЕТ С ЗЕМЛИ

Как ни странно, пассажир понятлив и покладист лишь в плохую погоду, когда она ухудшается настолько, что самолеты не могут ни взлетать, ни приземляться. Из стеклянной стены аэропорта, выходящей на перрон, видны только наземные машины: разъездные трапы на колесах с нелепо задранным кверху лестничным маршем, ведущим в никуда, и желтые автобусы, без сидений, с шофером, одиноко сидящим в кабине с крохотной радиостанцией, похожей на большую электробритву. Тогда нет никаких вопросов: всем ясно - летать невозможно. Но об этом пока не знают в Москве. В городе обычный день - перегоняют друг друга вечно суетливые такси, спешат пешеходы, солидно и размеренно подкатывают к станциям метро цветные поезда, со стуком распахивают двери и подчистую забирают с платформы всех.

Перебравшись из Москвы во Внуково, только глотнув загородного воздуха, бывалый пассажир - а теперь нет небывалых, кто не летал самолетом? - чутьем угадывает ситуацию. В несколько рядов, шеренгой вдоль плоского фасада стоят такси, вокруг слишком много подозрительно вялых пешеходов. Пассажир поднимает лицо к небу, так и есть - туман! А из города один за другим идут автобусы, и, лихо выкрутившись на повороте, бойко тормозят машины, загорается косой зеленый глаз - зеленому сигналу такси гореть теперь долго: новые пассажиры с неба не нагрянут, а те, что прибыли, затоскуют, но обратно не поедут, будут вместе со всеми вздыхать и ждать.

В залах все меньше становится свободных мест, вот уже разобраны все, скоро негде и пройти - к тому времени, когда все плохое сказано про самолеты и все хорошее - про поезда. Только почему эти люди не едут поездом? Даже минские - им-то и совсем нет никакого резона ждать. Аэропорт никого не держит: хотите, вернем деньги за билет? Мы уже звонили на Белорусский вокзал - места до Минска есть, поезд через два часа - как раз успеете… Нет, не хотят получать деньги обратно, не хотят ехать поездом: бывалый пассажир, изведав незаметность авиационных расстояний, уже не хочет вагонного комфорта с его отдельной полкой, с бегущей мимо панорамой полей, сел и городов. Чудак, этот бывалый пассажир: из маленького самолетного окошка по большей части ничего не видно - одни ленивые пышные облака, застилающие землю, и вообще кажется, что не летишь, не перемещаешься - только надрываются двигатели. В самом деле, почему пассажир не бросит аэропорт, не умчится на вокзал, от которого, несмотря на туман, поезд уйдет в назначенную минуту? Будет проклинать, но не бросит. Почему?

На это ответа нет, как нет ответа и на вопрос, почему летчик любит летать, а не ездить. Уже сколько книг, сколько фильмов пыталось это объяснить - никто вразумительно не сказал, почему списанный с борта летчик остается работать хотя бы в аэропорту, почему, увидев облака, окутавшие землю, не может он представить себе иного места для себя, кроме как в авиации. Не потому ли и бывалый авиационный пассажир, бранясь и проклиная все на свете, все равно летает самолетом? Даже из Москвы в Ленинград. На «сидячем поезде» туда можно добраться за шесть часов и прибыть точно, минута в минуту, несмотря на дождь, туман, боковой ветер, снегопад, но вот каждый божий день находятся тысячи людей, которые час едут до Внукова, полчаса сдают багаж, поджидают опоздавших, строем, как младшие школьники, выходят к самолету, ждут, когда отъедет трап, почти час летят и потом в, Ленинграде еще час едут до нужного места. Не лучше ли, не опасаясь задержек, не рискуя временем, чинно-важно ехать поездом?

Своим поведением тысячи людей говорят: нет! Стремительные перемещения по воздуху отвечают какой-то внутренней потребности человека конца двадцатого века - в скорости, в безостановочности, в мгновенной перемене места. И эта потребность нарастает быстрее, чем развивается авиация. Это плохо - столько неоправдавшихся надежд. И очень хорошо - потребность в гражданской авиации подталкивает ее совершенствоваться быстрее, обзаводиться новыми самолетами, которым уж мало светлого дня. Они взлетают и ночью, будоража окрестные поселки, надрываются, ввинчиваясь в небеса, и нервным жителям кажется, что все происходит над самой их крышей и что вообще навсегда кончилось время тишины.

А в гуманный день пассажира, наоборот, раздражает нежданная, внезапная тишина. Умолкший аэропорт, из-за тумана ставший к тому же и маленьким, представляется заброшенным нелепым сооружением на краю земли. Непонятно, зачем это собралось сбоку от города, где уже нет и домов, столько людей, которые неудобно спят, едят всухомятку, сидят на газетах?

Но, как уже говорилось, тоскующий в такие времена пассажир становится покладистым и сговорчивым. Стоит, однако, «проснуться» всего одному лишь самолету, как пассажиры вскакивают со своих мест. Внезапно родившаяся надежда ищет немедленного выхода.

Однажды в такой момент толпа засуетившихся энергичных людей, каждый из которых хотел опередить всех и улететь первым же рейсом, снесла даже перегородку, отделяющую совместный кабинет сменного начальника аэровокзала и администратора. По большей части у окошек этого кабинета пусто. Но в минуту, когда туман начинает сниматься с места и оголяет пространство аэродрома, оставляя на своем пути ряды самолетов и открытые дали взлетно-посадочных полос, все здесь меняется. А главное - соотношение «сил». За окошком два собранных, мгновенно реагирующих человека в синих форменных костюмах, перед ними - мятущаяся, беспокойная группа людей, которая выносит, выдавливает на «пограничную» полосу переговоров сначала самых бойких и ловких, поставивших перед собой цель отправиться в полет первыми. Но «авиационное начальство» опытно, научилось разбираться в словах и лицах. Оно не отзывается на дерзость, внимательно всматривается в живые портреты в оконной раме и уверено в том, что только выдержка и спокойствие могут решать все конфликты справедливо и быстро.

Вот в пустой раме очередной портрет. Мужчина, умело меняющий выражение своего обаятельного лица, старается говорить доверительно:

- Товарищ начальник, я надеюсь, вы меня поймете: наша группа актеров сегодня же должна давать спектакль на активе Ставропольского обкома. Актив уже скоро начнется, а мы еще здесь. Нас будет ждать тысяча человек. Может быть, две. Я вас очень прошу: нас шестнадцать человек, у нас билеты на одиннадцать десять. Необходимо отправить первым же рейсом…

Начальник смены Михаил Тимурович Айрапетян, мужчина средних лет с выпуклыми венами сильных рук, начинавший аэрофлотскую службу с самолета, тут же угадывает фальшь и противоречие: где это видано, чтобы артисты (судя по всему, драматические) ставили спектакль в день приезда? Нужно освоиться со сценой, провести репетицию. Говорить о своих сомнениях вслух напрасно, да и не стоит изобличать в выдумках почтенного человека. Можно понять и его и артистов: они напрасно теряют время. Приходится сказать просто правду:

- К сожалению, предыдущий рейс укомплектован полностью, багаж принят. Ссаживать никого не могу.

Следующий портрет занимает полрамы. В нем невысокая женщина, виден только покрасневший нос и страдающие глаза. Начальник смены все понимает и протягивает руку:

- Телеграмма?

Да, у маленькой женщины с заплаканными глазами действительно есть телеграмма. Только она ее не приготовила и испуганно ищет, как пропавший билет или кошелек. Можно телеграмму не читать, все понятно, но - правило… Печальная телеграмма о смерти, о похоронах, конечно, нашлась, и женщина даже улыбнулась, когда протягивала ее.

Михаил Тимурович повернул рычаг пульта, сказал кому-то пару слов, выслушал, коротко повторил опять. Спросил у женщины билет, что-то написал в нем, вернул:

- Идите к десятой стойке. Вас там ждут.

Просители становятся еще настойчивее. Рассказывают про свои беды, путаются, стараясь, чтобы их лучше поняли, одни взывают к состраданию, другие запугивают жалобами, третьи, делая паузы, намекают на влиятельное знакомство или собственную значительность. Кое-кто, стараясь говорить тихо, но внятно, сообщает, что за услугу готов «отблагодарить»…

Но вот в раме двойной портрет. Двое небритых мужчин, дополняя друг друга и этим запутывая смысл просьбы, хотели бы обратиться через местное радио к группе пассажиров.

С трудом удалось понять, что бригада будущих строителей электростанции потерялась в аэропорту Домодедово. Один из парней, фамилия которого неизвестна, а зовут его Володей, взял себе все паспорта и билеты - наверное, для оформления в окошке транзита. Вполне вероятно, что он, а также, другой молодой человек по имени Вася не сумели сесть в первый автобус и приехали во Внуково следующим. Возможно, что теперь они уже прибыли…

Сменный начальник попросил небритых парней немного подождать. Сообщения следовали одно за другим: вместе с погодой прояснилась перспектива, и пассажирам каждого рейса необходимо было сказать, что их ожидает, чтобы они перестали волноваться, сбиваться в кучи у справочных бюро. Вдобавок могло оказаться, что Володя и Вася не сели в следующий экспресс и еще не прибыли во Внуково. Тогда все может запутаться еще больше, поскольку они не услышат обращения к ним…

Через полчаса местное радио сообщило коротко и спокойно: «Бригаду строителей, едущих на Гусино-озерскую гидроэлектростанцию, просят собраться у кабинета начальника аэропорта». И через три минуты владелец кабинета оказался свидетелем спора: молодой мужчина в короткой черной меховой куртке, то ли Володя, то ли Вася, со злостью выговаривал двум небритым мужчинам, кажется, за то, что они побежали за бутылкой в то время, когда надо было уезжать, и из-за этого все потеряли, может быть целый день, потому что ко всем напастям прибавился и туман. Они, дескать, в Домодедове три часа их искали, найти не могли. Приехали бы сразу сюда и улетели бы, пока погода была нормальной. Небритые непоследовательно огрызались, усмехались, и по всему было видно, что отвечать им нечего…

А люди в это время продолжали нападать и требовать, настаивать и угрожать. Михал Тимурович Айрапетян хотел помочь им всем, но не мог сделать этого. Иногда возникало желание тоже крикнуть, когда обвинения были особенно несправедливы. Хмурая молодая женщина в крупных очках пришла с жалобой на то, что ее не посадили на самолет, хотя некоторые люди с последующих рейсов улетели. Она сообщила, что едет с просроченной путевкой и без того теряет два дня, а те, кто умеет сунуть пятерку…

Обвинение было невыносимым. М. Т. Айрапетян не стал дослушивать до конца, склонился к пульту, пошевелил рычажком и сухо приказал:

- Все талоны симферопольского рейса ко мне!

Этого делать, вероятно, не следовало, но как иначе, теряя меньше времени, доказать свою правоту и пристыдить? Женщину в очках впустили в кабинет, выложили перед ней груду смявшихся зеленоватых талонов. Ей объяснили, что их должно быть 152 - по числу мест в самолете ТУ-154, показали, где обозначены дата и номер рейса, и сказали:

- Можете проверить!

Не осознавая, что обижает людей, она серьезно принялась за свое сомнительное дело, все быстрее осваивая его: с подозрительностью брала оторванную часть билета, сопоставляла номера и даты.

Тем временем Айрапетян, не сердясь, не выходя из себя, по-прежнему отвечал на вопросы ровным голосом, отвечал на вопросы и только изредка косился на добровольную контролершу. В своем рвении она была особенно непривлекательна - в расстегнутом пальто, разгоряченная, с пылающим лицом. Невозмутимый хозяин кабинета, стараясь не привлекать к себе внимания, достал из кармана металлическую круглую коробочку, незаметно свинтил крышку и, отвернувшись на миг, положил таблетку валидола под язык.

Женщина окончила свою непристойную работу. Никаких нарушений она не нашла, но, чтобы не показывать своего позора, вышла гордо, говоря себе под нос что-то невнятное.

…Тем временем аэропорт ожил окончательно. Радио объявляло посадку, сообщало о прибытии самолета, начиналась регистрация пассажиров.

Пульс аэропорта снова бился ровно, и все казалось таким простым, естественным.

Гражданская авиация, демонстрируя совершенство движения и отменный класс обслуживания, невольно вооружает этим своих пассажиров против себя, повышая их требования. Никто не ожидает даже в скором поезде завтраков в купе, которые разносили бы очаровательные проводницы, никто там не гневается на то, что опаздывающий состав сокращает намеченные стоянки и из-за этого невозможно хоть на минуту выйти на перрон. Некоторые авиационные пассажиры, вероятно, думают, что перевезти поездом восемьсот человек проще, чем самолетом сто пятьдесят, что на железной дороге хлопот с рельсами, путями и шпалами гораздо больше, чем со свободным воздушным пространством, в котором летит самолет. Все совсем наоборот…

Чтобы увидеть, какого труда стоит одно воздушное путешествие, какие усилия тратятся на организацию перевозок, встречи и проводы самолета, во что обходится помощь ему в пути, надо побывать за кулисами аэропорта. Там днем и ночью, не отвлекаясь ни на секунду, которая может стать роковой и будет стоить жизней, идет слаженная, напряженная работа. Она требует быстрой реакции, мужества, знаний и - тишины. И недаром авиационные кулисы отгорожены табличкой: «Посторонним вход воспрещен».