Солнечное затмение

Глава 8 Тоннели времени

Делая вечером пересадку на станцию метро «Площадь Свердлова» со станции «Октябрьская революция», и раньше иногда удлиняя себе путь, чтобы побывать на этой станции-дворце, Денис теперь по-другому смотрел на галерею из 76 бронзовых фигур матроса, крестьянина, рабочего с винтовкой, пионера, спортсмена, студента, стахановца и других персонажей скульптора Манизера — талантливого советского художника немецкого происхождения. Эти статуи украшали боковые арки вестибюля станции вдоль обоих перронов, и были расставлены в хронологическом порядке событий с 1917 до 1937 года.

После рассказов о революции и об октябрьских боях 1917 года старого пациента 51-й московской городской больницы Василия Виванова, которого все врачи и медсёстры почему-то называли «Иванов», превратившемуся в сиделку этого 93-х летнего человека по велению заведующего терапевтическим отселения Гаджиева, Денису все знакомые с детства места теперь виделись совершенно иначе. Однообразие поз и статичность 20 персонажей, повторенных по нескольку раз, не портили восприятие тем, что они либо сидели, либо стояли на одном колене из-за тесного пространства в малозаглубленных нишах, сковывающих скульптора. Дугообразные своды архитектора Душкина давили на фигуры, заставляя их согнуться порой вопреки сюжетному содержанию, словно они держали на плечах всю советскую страну, как советские атланты. Незадолго до тяжелейшей в истории страны кровавой войны с европейскими захватчиками, ведомыми Гитлером и его заморскими кукловодами, в годы напряженных и драматичных задач индустриализации и коллективизации, советское руководство и вождь простого народа, посчитали правильным создать для советских людей шедевр национального зодчества, гигантский драгоценный предмет искусства, принадлежащий всем, а не какому-то отдельному семейству или организации. Это были совсем не роскошные надгробия герцогов или королей, не мрамор и скульптуры под гнутыми потолками капеллы Медичи во Флоренции или гранитные саркофаги римских Пап в соборе Святого Петра в Риме, или полупустые залы скульптуры в Лувре, это были лишь украшения утилитарного места транспортировки советских людей от дома на работу или учебу, по житейским делам или на свидания. Но зато какие украшения! Рабочие, служащие, пенсионеры, домохозяйки, военные, студенты, дети, приезжие, иностранные туристы, прибалты и кавказцы, казаки и сибиряки, украинцы и якуты проходили каждый день нескончаемым потоком под величественными арочными сводами этой станции Арбатско-Покровский линии метро под почти непрерывный свист и скрежет прибывающих поездов, под гул и рокота поездов отъезжающих. Поезда, как гигантские поршни, выталкивали из тоннелей влажный, тёплый воздух, пахнущий горячими механизмами, пылью и плесенью. Этот шедевр был создан на линии метро между станцией «Улица Коминтерна» у Александровского сада и «Курская» одноимённого московского вокзала. Эскалаторы, установленные в 1938 году, всё ещё исправно спускали и возносили на поверхность по десять тысяч человек в сутки.

Наверху горбачёвская Перестройка, организованная заговорщиками, предателями и иностранными агентами погрузила простой народ в хаос, скудость, безденежье, уныние, страх, а простой народ, как и тысячу лет назад продолжал мечтать, надеяться и верить в чудеса.

Народу на станции было много — везде лица, береты, шапки, кепки, шляпы, платки, куртки, плащи, свитера, спины, чемоданы, рюкзаки, пакеты, авоськи, стройматериалы. Здесь был своеобразный будничный московский карнавал масок: один, вполне порядочного вида мужчина в очках, похожий на врача, нёс, счастливо обняв, новенький салатовый унитаз, двое почти чернокожих мужчины в узбекских тюбетейках тащили толстенный рулон ковра, гражданка в канареечного цвета мохеровом берете несла пустую птичью клетку, влюблённые шли отрешённо, счастливо держась за руки…

Денис часто просто так ходил подстанции, следя, от нечего делать, за мыслями и просьбами людей к бронзовым изваяниям, как к языческим советским божествам, наблюдая за тем, как они притрагиваются к уже отполированным до блеска частям статуй, словно это были некие сакральные предметы, святые иконы или мощи, и размышлял о неистребимой в природе человеческой тяги к точкам слияния с огромным миром, непонятным и страшным, через обычные и необычные предметы и вещи: ручей, дерево, икону, могилу предка, статую святого, первый выпавший молочный зуб, красивую ракушка, произведение искусств. Человек всегда мечтал найти своё место в мире, стать его органической часть, чему всегда мешало его самосознание. Человеку было желанно найти связь с миром, не понимающему, что он и мир — это одно и то же. Планета Земля имеет шесть оболочек: атмосферу — газовую оболочку, гидросферу — воду пресную и солёную, биосферу — сферу жизни, литосферу — каменную оболочку, пиросферу — расплавленную оболочку и центросферу — сверхплотное металлическое ядро. Нельзя поспорить с тем, что оболочки планеты — часть самой планеты, то есть сама Земля. Размер планеты следует определять по верхней границе атмосферы, поскольку самой по себе атмосферы без других оболочек планеты не существует. Каждый человека имеет следующие оболочки: одежда, дом, страна, Земля, Солнечная Система, галактика, Вселенная. По аналогии с Землёй, трудно поспорить, что оболочки человека не часть его. Если человека умирает, с ним умирает и его Вселенная. То есть каждый человека имеет в действительности размер самой большой своей оболочки — Вселенной и равен ей. Вселенных может быть столько же, сколько и людей, а любая митохондрия человеческой клетки равна по значимости любой звезде. Но как это понять лейтенанту КГБ, спешащему на быстро опостылевшую службу, водителю троллейбуса, устало возвращающегося из троллейбусного парка с зарплатой, грустному студенту, безнадёжно влюблённого в преподавателя английского языка, бойкой старушке, счастливо отстоявшей очередь за сосисками?

Вот и сейчас, спешащие молодые люди останавливались на секунду, чтобы потереть блестящий нос бронзовой собаки пограничника для успешной сдачи экзамена, а для сдачи зачёта пожать ей лапу.

— Я ничего не знаю! Всё, читал в учебниках и писал в конспектах, но всё позабыл! Пусть мне повезёт с вопросами, и я смогу воспользоваться шпаргалкой! — думал недалёко от Дениса худой юноша в синей шапке-петушок и болоньевой куртке на молнии, дотрагиваясь до бронзовой собачьей лапы.

Таких скульптур собак на станции было четыре, но какая из них была самая благодатная, никто не знал, мнения москвичей разошлись.

Прикосновение к флажку матроса-сигнальщика с советского линкора «Марат» приносило удачу на целый день, а если прикоснуться к карандашу молодого учёного, то можно было рассчитывать на удачу в научной работе. Погладить матросский наган скульптуры революционного бойца было условием избежать воровства или неприятностей с органами правопорядка.

— Пусть этот гад только посмеет ко мне снова пристать в подсобке! — думала молодая женщина с кудряшками химической завивки и выбеленными перекисью волосами под вязаным трубой головном уборе, закрывающем, как шарф и шею, дотрагиваясь до блистающего дула револьвера, — а если будет меня трогать, напишу в профком, чтоб его лишили премии и открытки на «Жигули»!

Бронзовая студентка с книгой помогала наладить личную жизнь. Чтобы избавиться от несчастной любви, достаточно было дотронуться до её туфельки.

— Не хочу больше думать о ней, раз ей кафе и рестораны с Гиви дороже, чем прогулки со мной по Сокольникам! — решительно прикасаясь до отполированной до зеркального блеска бронзовой туфельки, загадывал желание молодой парень в кожаной куртке, явно с Тишинского или Рижского рынка, — я так и думал, что всё, что начинается легко, кончится плохо! Хорошо, хоть, что она не забеременела, а я ничем не заразился!

Рассмотрев куртку парня получше, Денис почему-то определил, что она была именно с Рижского рынка. Этот был обычный районный рынок пока глава города коммунист-перевертыш Сайкин, ставленник предателя Горбачёва, не пустил туда кооператоров и спекулянтов со своими изделиями. Та самая спекуляция, источник коррупции, обнищаниям народа и преступности, с которой так долго боролись настоящие коммунисты до эпохи Брежнева и Андропова, с помощью предателей выплеснулась из кабинетов правительства, министерств, спецслужб и торгово-промышленной палаты на улицы и площади. Тут же появится из Риги автобус «Икарус» с латвийскими свитерами, сделанными из украденного сырья, и с обычным трикотажем, вместо магазинов по государственным ценам, продающимся теперь по цене спекулянтов. За ними пришли вышедшие из подполья цеховики с подделками под всемирно известные марки одежды, сделанные на дешёвом советском электричестве и воде, поддельные сигареты, сделанные из ворованного сырья на государственных фабриках и подобной же косметики. Следом появились спекулянты настоящим импортом, который привозили демобилизовавшиеся из Афганистана военнослужащие, гражданские служащие, организаторы крупных контрабандных партий из КГБ или торговой палаты, торговцы, ездившие на поездах в Китай без виз и всякой конкуренции. Тут же образовались видеосалоны, где можно было посмотреть боевики и эротику. Там мгновенно стал складываться рекрет, быстро превращая Рижский рынок в криминальную клоаку, где можно было запросто купить автомат Калашникова и пучок петрушки одновременно. Вместо бабушек с редиской и клубникой, южан-цветочников с гвоздиками, «Рижка» стала жить по своим буйным законам, покупала и продавала, воровала, завозила, вывозила, жарила шашлыки, дралась и убивала под покровительством коррумпированного перевёртыша Сайкина, нацеленного прежде всего на хищение главного сокровища советской Москвы — 17 заводов производственного автомобильного объединения — Завода имени Ленинского комсомола.

Народные рынки-ярмарки раньше были делом обычным, поскольку большинство московских магазинов, за исключением разве что крупных универмагов, работало по тому же графику, что и весь город, то есть открывались они в девять и закрывались в семь, с выходным в воскресенье. Так что купить многие вещи было даже не то чтобы дорого или сложно, а иногда просто некогда рабочему человеку. В особенности летом, когда в Москве начинался традиционный наплыв гостей столицы. Для решения этого вопроса ещё до Перестройки-переломки были открыты ярмарки в Лужниках, на ВДНХ, в Сокольниках и в Измайлове. Теперь градоначальник — лжекоммунист Сайкин и там создал торгово-воровские сообщества, набирающие силу пропорционально вывозу другими лжекоммунистами дешёвых советских товаров за рубеж, полностью оголяя прилавки государственных магазинов…

Беременные девушки на станции метро «Октябрьское поле», обычно касались скульптур матери с ребёнком для снискания удачи в родах.

— Пусть будет меньше боли! Зачем в мире так много боли? Пускай мой малыш, что бьётся сейчас у меня под сердцем и толкает ножкой, не задохнётся при родах, и акушерка не повредит его тело… — думала молодая розовощекая шатенка, большая грудь и живот которой просматривалась под бежевым демисезонным чешском пальто с большими пуговицами.

Молодые девушки обычно скользили ладонью по бронзовой груди матери, чтобы обеспечить своей груди красивую форму и долголетие. Молодые спортсмены, тёрли диск у девушки-легкоатлетки или мяч у футболиста для достижения лучших результатов. Школьники проводили рукой по скульптурам мальчишек-авиамоделистов или девчонок с глобусом просто так. Скульптура революционного солдата с бантом на груди не имела свойств талисмана — это было воплощение истока всех остальных, как бы младших сущностей, приносящих благо — фигура отца-основателя.

У всех статуй были прототипы, но не боги, не банкир Медичи или Мона Лиза — дочь торговца, не герцог Веллингтон или император Пётр I, а простые советские люди — ученицы школы с Арбата, чемпион по прыжкам в высоту, убитый потом гитлеровцами на войне, натурщица скульптора, курсант военно-морского училища, старший потом капитаном 1-го ранга, и другой курсант, повоевавший и в штрафном батальоне, но ставший советским контр-адмиралом.

Денис, проходя мимо фигуры пограничника Карацупы, тоже коснулся мордочки собаки Индуса. Просто так, на удачу…

Перейдя по длинному переходу, сооружённому во время войны с фашизмом из южного торца зала на станцию «Площадь Свердлова», он попал в белоснежный мраморный дворец, тоже построенный во времена сталинской индустриализации классиком советского державного стиля Фоминым. Эта станция была чём-то похожа на театральный зал с мраморными колоннами-кулисами и простенками-занавесями, хрустальными светильниками-чаши в бронзовой оправе, мраморными скамьями для зрителей и стены перронных залов из прекрасного уральского Прохоро-Баландинского мрамора, мало уступающего по своим свойствам скульптурному итальянскому мрамору Каррарскому, высоко ценимому Микеланджело, а первоначально полы были из плит чёрных и жёлтых мраморных плит «давалу» и «бьюк-янкой». Цоколи путевых стен были облицованы прекрасным зелёным крымским диоритом. Большеразмерные фарфоровые фигурки армян, белорусов, грузин, казахов, русских, узбеков, украинцев — танцующих и играющих на музыкальных инструментов мужчин и женщин в национальных костюмах выражали радость освобождённого революцией народного искусства…

Зайдя в почти полный вагон и протиснувшись через податливую московскую толпу к противоположным дверям, с надписью «не прислоняться», Денис опёрся на стекло спиной, закрыл глаза, чтобы не видеть больше лиц, затылков других частей тела, в одежде и без, множества незнакомых, но как будто много раз виденных людей, и приготовился к движению. Справа от него оказался рослый солдат срочной службы Отдельного Кремлевского полка с синими погонами с буквами «ГБ» — государственная безопасность, а слева пожилая женщина в больших очках с сильным увеличением.

— Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Горьковская»! — произнёс через динамики приятный женский голос.

Двери с решительным стуком резиновых уплотнителей закрылись, пол алюминиевого вагона 81-й серии Мытищинского машиностроительного завода, основанного ещё до революции при помощи американцев, как производство трамваев, мягко покачнулся на пневморессорах, и стал нарастать гул легко набирающих обороты электродвигателей московского завода «Динамо», основанного бельгийцами в 1897 году для замены бельгийских конок в Москве на бельгийские же трамваи. К нему почти сразу вернулись мысли и видения умирающего Виванова, словно Денис двигался не по тоннелю московского метрополитена, а по тоннелю времени…

…Рано утром 25 октября 1917 года московские районные Советы рабочих депутатов и профсоюзы объявили колеблющемуся Моссовету, что они сами, без него будут бороться против Мосгордумы за подчинение города власти правительства Ленина, Моссовет выбрал свой Военно-революционный комитет. Военные приготовления военного комитета Думы под названием Комитет общественного спасения были слишком очевидны. Множество наводнивших город офицеров открыто и нагло заявляли, что разгонят Советы штыками, как в Калуге, и что они ждут только команду.

Что такое в исполнении офицеров, а именно с этими бывшими царскими офицерами предстояло столкнуться рабочим и солдатам, репрессии, все представляли себе на примере действий гвардейцев полковника Мина, Ладожского полка из Варшавы, казаков, черносотенцев и наёмников градоначальника Дубасова в 1905 году при подавлении декабрьского восстания. Всем старым московским рабочим был памятен полковник Мин, лично расстрелявший в 1905-ом году в Миусском техническом училище 26 санитаров, 14 студентов, 12 девушек-курсисток. Расстраивал он революционных бойцов с особым удовольствием, и людей с повязками Красного Креста не щадил. Царский полковник Мин и гвардейский полковник Риман убивали людей без суда и следствия: матерей на глазах детей, мужей на глазах жён, сыновей на глазах матерей, лично пробивали штыками половые органы, раскраивали черепа саблями. Такие они были — русские офицеры старой царской закалки, с которыми предстояло снова сойтись в бою рабочим.

— Арестованных не иметь! — бросил в январе 1905 года полковник Мин клич своим карателям-гвардейцам, черносотенцам и казакам 1-го Донского полка, штурмующих рабочие кварталы Пресни.

— Подавить любыми жертвами! — отозвался тогда из столицы министр внутренних дел Столыпин, палач, организатор Кровавого воскресенья 9 января 1905 года, для которого переход от репрессий против русских крестьян к массовым убийствам русских рабочих стал закономерным итогом его злодеяний…

Для Василия, осуществляющего, кроме всего, оплату оружия для наёмных офицерско-юнкерских отрядов, было очевидно, что главными вопросами организации рабочих отрядов были вопросы оружия, боеприпасов, транспорта, привлечение на свою сторону частей гарнизона. Рабочими и солдатами готовился захват оружия с оружейных заводов Тульского, Владимирского, Кунцевского, Мызо-Раевского, Симоновского. В лефортовских артиллерийских мастерских находилось около 400 орудий разных стран в процессе ремонта и переделок, несколько японских и австрийских орудий были боеготовы и, хотя замки, панорамы и снаряды от них были спрятаны боевиками «Союза офицеров», но они могли быть, в конце концов, разысканы на складах и в арсеналах. На удачу, поезд с оружием для боевиков Алексеева был остановлен рабочими-железнодорожниками в Гжатске. На Казанском вокзале стоял вагон с японскими винтовками «Арисака». На складах авиаотряда на Ходынке рабочими было реквизировано 30 разобранных 7,7-миллиметровых пулемётов «Lewis», 8-миллиметровых «Hotchkiss» и «Vickers» с дисковыми магазинами. Там были добыты и пороховые ракеты «Le Prieur» для уничтожения аэростатов. В Тулу были срочно посланы грузовики за отечественным оружием — там революционные войска заняли арсенал со 150000 винтовками, 500 пулемётами и 200 миллионами патронов. Арсенал московского Кремля имел 700000 американских винтовок Remington Arms. и Westinghouse — компаний Моргана из заказанных Керенским за золото 1,8 миллионов винтовок. К сожалению, это были не 300 тысяч винтовок под русский трехлинейный патрон «Винчестера» US Rifle, Cal. 30, Model of 1916, но некоторое количество боеприпасов.401 WSL к ним всё же в Кремле имелось…

Арсенал Кремля сразу стал ключевым местом борьбы, как и автомобильные роты в Сокольниках, и самолёты Nieuport N.21 авиаотряда на Ходынке. Гостиницу и магазин торговца Андреева «Дрезден» на улице Тверской — площади Скобелева, на месте, где когда-то размещались палаты боярина Иакинфа Шубы — полководца князя Дмитрия Донского, прямо напротив Моссовета, занял Военный комитет Моссовета и штаб Красной гвардии. Солдаты из запасного самокатного батальона и унтер-офицеры лётного отряда организовали охрану, а также охрану самого Моссовета в здании бывшего генерал-губернатора напротив через улицу Тверскую.

Ключевая точка борьбы — Кремль, имел в качестве гарнизона охранный батальон 56-го запасного полка полковника Пекарского. Сам полк был расквартирован в Покровских казармах. В гарнизон Комля входила 1-я школа прапорщиков. Юнкера, то есть средние чины между солдатами и младшими командирами школы, были из числа фронтовых солдат-боевиков. 683-я Харьковская дружина ополченцев полковника Апонасенко, охраняла в Кремле Малый Николаевский дворец — штаб генерала Шишковского — командующего шестью московскими юнкерскими школами прапорщиков. В здании кремлёвского Арсенала размещалась команда артиллерийских складов легендарного ветерана военной царской службы — генерала от кавалерии Кайгородова. Там же размещалась команда Арсенала полковника Лазарева. Если в 56-ом запасном полку этнических украинцев было не более трети, то у полковника Апонасенко в 683-й Харьковской дружина ополченцев великороссов не было вообще. Офицеры харьковской дружине носили золотые погоны с синей тесьмой и лентой, как бы в целом жёлто-голубые, и такие же повязки на рукавах. Ратники-украинцы на фуражках и шапках носили над кокардой ещё крестик свинцового цвета, имели большие бороды, издалека совсем походили на дедов. Они были не годны для строевой службы, и их мобилизовали власти в возрасте до 43-х лет…

Поубивав молодых и сильных за четыре года разорительной кровавой войны по указке своих западных кредиторов, проклятый царь, а затем Керенский — люди все в крови, принялись за пожилых, калек и слабосильных. Из негодных для строевой службы людей было ими сформировано 769 пеших дружин батального состава, безоружные рабочие дружины и роты, 3 конных полка, 140 конных сотен, 88 лёгких артиллерийских батарей, сапёрные и этапные роты и полуроты, команды связи. Части государственного ополчения сводились в целые бригады, дивизии и корпуса, при которых формировались лазареты, перевязочные отряды, отряды коневодов, отряды сельхозназначения. Пушечное мясо России — Великороссии и Малороссии таким образом массово перерабатывалось Вышнеградским и Путиловым с компанией им подобных в деньги.

Москву харьковчане ненавидели в принципе, русские дела им были чужды, но в пучину революционной Украины они возвращаться тоже не торопились и не могли.

Комендантом Кремля был от имени военного штаба Моссовета назначен прапорщик Берзин из 56-го полка, а комиссаром стал большевик Ярославский, отправившийся туда вместе с двумя ротами 193-го запасного полка для охраны складов оружия. Солдаты-ратники 683-ой Харьковской дружины, юнкера 1-й школы прапорщиков и рабочие Арсенала заняли нейтральную позицию. Бывший комендант Кремля полковник Мороз вёл себя странно, не определившись пока, за кого ему быть, за Мосгордуму или Моссовет. Кремль, в конце концов, сторонники рабочих взяли под контроль и заперли изнутри. Пытавшиеся войти в Кремль роты юнкеров 4-й школы прапорщиков были остановлены угрозами у стен, остались снаружи и выставили посты у всех ворот. Через калитку у Троицких ворот договорились впускать и выпускать живущих в Кремле служащих, чиновников, священников, монахов, а также подводы с провиантом…

Для подавления криминальной анархии в городе и охраны своего органа власти — Моссовета, а также для охраны телеграфа, телефона, казначейства, вокзалов, винных и пивных складов, городской рабочий военный комитет направил небольшие отряды 56-го запасного полка и группы красногвардейцев. Эти боевые группы без борьбы заняли почту, телеграф, телефон, не вмешиваясь в их работу, взяли под охрану винные и продовольственные склады, вокзалы, где скопилось огромное количество дезертиров с фронта и мешочников — кулаков, частным образом спекулирующих хлебом и самогоном. Появление вооружённых людей Моссовета в важных и многолюдных точках города, большинством простого народа было воспринято как возможность избавление от анархии и свободы криминала. Помещения штаба Военно-революцонного комитета Моссовета и штаб Красной гвардии в гостинице «Дрезден» на Скобелевской площади охраняли теперь солдаты 56-го полка, рота мотоциклистов и велосипедистов. И не зря. Юнкера и офицерские отряды уже второй день разъезжали вооружённые по городу на грузовиках с пулемётами в кузовах.

Особую надежду руководители военного комитета Моссовета социал-демократы большевики Ногин и Усиевич возлагали на 850 солдат-«двинцев» и их лидера Сапунова — бывших политзаключённых солдат-фронтовиков, репрессированных по обвинению в агитации за прекращение войны и за свержение правительства капиталистов. Раньше они сидели в тюрьме Двинска без суда. Только недавно, уже в Москве командующий округом Рябцев выпустили их из Бутырки, опасаясь восстания в гарнизоне.

Василий успел за месяц изучить состав Моссовета, и даже встретится с рядом депутатов, и знал, что многие представители социалистических партий, анархисты, эсеры, меньшевики находятся на содержании московских промышленников, торговцев и банкиров, и не поддерживают депутатов-большевиков в вопросе ликвидации двоевластия с Мосгордумой, как это произошло уже в столичном Петрограде. Однако было ясно, что районные военные комитеты при районных Советах, где за большевиками шло большинство депутатов, считали иначе, подозревая Моссовет в оппортунистическом сговоре с классовым врагом. Ревком Замоскворецкого района разместился в помещении студенческой столовки на Малой Серпуховке. Его возглавил Штернберг — профессор астрономии Московского университета, наотрез отказавшийся от встреч и переговоров с представителями капитала, отказался и от денег Василия. Бойцы-красногвардейцы Штернберга, вооружённые кто чем, зачастую с голыми руками, в шляпах, котелках, канотье, картузах, в пальто, плащах и куртках собрались на Калужской площади у булочной Веселова под вывеской: «Boulangerie Wesseloff», располагавшейся по адресу Калужская площадь, дом 2, рядом с церковью Казанской Божией Матери — церковью удивительной красоты. Господа в шляпах и котелках, с аккуратными бородками и усиками, дворники в фартуках и картузах, бабы в платках из очереди в булочную за хлебом с удивлением смотрели на плохо одетых людей с охотничьими ружьями, саблями и старыми ружьями, место которым было только в музее истории. Милиции думской больше нигде не было видно — рабочие Советы постановил милицию разоружить в случае отказа сотрудничать. Рабочая же милиция Моссовета стала частью Красной гвардии. Вечером, под блики костров, ушли эти рабочие патрули в моросящий холодный осенний дождь. Патруль рабочих Варшавского арматурного завода, расположенного у Крымского моста, отправился к этому мосту. Другой десяток рабочих пошёл на Большой Каменный мост. Ещё один патруль отправился на Москворецкий мост, а к Устинскому мосту отправился десяток бойцов с фабрики «Проводник». Патрули ушли через темноту и на Серпуховскую площадь, и к Коммерческому институту в Стремянном переулке, где собирались и вооружались студенты, сочувствующие Мосгордуме. Рабочие патрули никого не арестовывали, только останавливали и обыскивали проходящих и проезжающих на извозчиках людей, похожих на офицеров, военных врачей, студентов, отставных военных, бандитов, разоружая их, отбирая у них револьверы, шашки и обрезы, кортики.

Ревком рабочих Хамовнического района расположился на Большой Царицынской улице, ведущей от Зубовской площади к Новодевичьему монастырю, в доме 13 — красивом особняке детского сиротского приюта, построенном в неогреческом стиле архитектором Ивановым-Шицем на деньги француженки Шароно. Дорогомиловский Совет тоже выбирал ревком. Социал-демократа меньшевика Кобинкова, пытающегося помешать работе, выгнали с собрания зуботычинами, отняв револьвер.

Вечером под защитой пулемётов собралась и торжествующая Мосгордума, предвкушающая лёгкую победу. Виванов со своим баулом с деньгами для Руднева с трудом добрался до Красной площади из Лефортова, куда отвозил на извозчике большую сумму для начальника кадетского корпуса, предназначенную для покупки грузовиков «Austin» на немецкой фабрике котельного оборудования «Товарищества Дангауэра».

Площадь перед входом в здание Думы вся была заставлена извозчиками и автомобилями. Толпились журналисты, фотографы, любопытные штатские и возбужденные военные, женщины и мужчины, проститутки, газетчики, распространяющие единственную вышедшую газету «Рабочий путь», разносчики пирожком и папирос. Везде мелькали дорогие пальто, котелки, шляпы, белые гамаши и блестящие импортные галоши, монокли и наглые взгляды офицеров. Все глазели на здание Думы с пулемётами, а пулемёты юнкеров чёрными зрачками глазели на зевак из окон…

Виванов тоскливо оглянулся: здание Большой Московской Гостиницы, трёхэтажное обшарпанное здание на углу Охотного ряда и Тверской, с чайной «Караван», с огромной рекламой на крыше Портвейна N111 «Алупка» и рекламой белья Травникова тускло светился окнами. Тоска московская…

Под ажурными псевдорусскими красными арками парадного входа Думы, высокий усатый юнкер в зелёной фуражке с винтовкой с примкнутым штыком подозрительно посмотрел на коричневый баул и оттопыренные карман пальто Василия, явно с плоским пистолетом Браунинга. На лице юнкера был шрам, на шинели красовался белый Георгиевский крестик. Подошедший штабс-капитан деньги пронести разрешил, но пистолет Браунинг отобрал на время пребывания в здании.

Баронесса де Боде, в своё папахе-кубанке тоже была здесь.

— Баронесса де Боде, — шутливо представилась она, совершенно не смущаясь молчанию Василия и своей явной любовной отставке, — а я хочу получить под своё командование какой-нибудь отряд добровольцев, чтобы убивать красных сволочей! Жду личный состав! Юнкеров, офицеров и инсургентов! Спасибо за денежную ссуду!

Было видно, что она сожалеет о ссоре, а у Василия сжался живот, от воспоминания о чудесных мгновениях острого как боль наслаждения, которое дарила ему эта баронесса-прапорщик, сумасшедшая Жанна д'Арк.

— Удачи, сударыня моя! — только и нашёлся, что сказать Василий, уже поднимаясь по лестнице.

После возникновения нового правительства в Питере во главе с Лениным, Василий со своими приказчиками из «Общества экономического возрождения России» становился из защитника существующего порядка сам военным мятежником.

— А вот наш Гаврош с патронами из романа «Отверженные» Виктора Гюго! — произнёс важно Генерального штаба полковник Рябцев, увидев Василия со знакомым чемоданом, обычно набитым денежными пачками.

Рябцев в своё время пытался писать прозу и стихи, и считал себя знатоком литературы. Он был грузный, как бы рыхлый, и лицо у него было тоже рыхлое — немного бабье. Полковник был по партийной принадлежности правым эсером, но иногда называл себя и социал-демократом меньшевиком. Вроде бы крайний экстремизм партии эсеров должен был его бодрить, но он, обычно такой деятельный, теперь выглядел нерешительным, опухшим, как от бессонной ночи. Небольшая борода была в беспорядке, усы как бы упали вниз.

— Гаврош Тенардье был по другую сторону баррикад! — ответил быстро Василий, — и по возрасту вдвое младше меня…

Командующий Московского военного округа Рябцев был родом из Рязани, хотел сперва быть священником, юнкерское училище заканчивал в грузинской столице, отказался подчиняться своему главнокомандующему Корнилову во время мятежа, и за это недавно был назначен Керенским командовать округом. Непонятно, как вообще он собирался находить язык с офицерами из корниловских и алексеевских организаций…

Думский зал оказался набит битком. Комиссар Временного правительства доктор Кишкин сидел бледный и понурый на заднем ряду — теперь он был уже никто. Фигура комиссара Временного правительства — суховатого человека с седеющей бородкой и глазами жертвы, обречённой на заклание, в элегантном сюртуке с шёлковыми отворотами и красной кокардой в петлице, и раньше имела в Москве чисто декоративный характер.

Все гласные Думы были в сборе, но праздничность как-то быстро улетучилась. Ни обычного шума, ни разговоров, настала упорная тишина. Загробным голосом открыли заседание. Вместо вопроса распродажи с помощью Рябушинского 500 американских станков завода АМО для покрытия дефицита городского бюджета, отчёта по отовариванию продовольственных карточек и работы по ликвидации дефицита топлива к надвигающейся зиме, вопрос был один — о власти в Москве. Госсредства на строительство завода этого Московского автомобильного общества в размере, эквивалентном 10 тоннам золота, были украдены промышленником Рябушинским и военными заказчиками, поэтому грузовики собирали из привезённых из-за границы итальянских деталей.

Василию было неинтересно, что будут теперь говорить кадеты, меньшевики и эсеры, при понимании того, что Руднев, вкусив всю доходность должности главы города, ни за что не захочет добровольно от неё отказаться. Депутаты-большевики на заседание не пришли — у них теперь было своё новое правительство в России, и они считали, что Моссовет должен теперь решать все вопросы в Москве, а не Мосгордума, поскольку она не смогла решить ни вопрос получения и распределения продовольствия, ни вопрос с достаточным количеством топливом на зиму. Москва же при этом, по мнению большевиков, под руководством эсеров Руднева и Рубцова стала как бы квазигосударством со своим правительством и собственной разношёрстной армией против воли Моссовета. Думскому военному комитету на помощь вот-вот могли прийти казаки с фронта и ударники, но к большевикам в Москву тоже могли прибыть подкрепление из Питера и подмосковных городов. Передавая деньги полковнику Рябцеву под расписку, Василий отметил, что у полковника дрожат пальцы. Военно-революционный комитет заседал всего в 900 метрах от Думы в гостинице «Дрезден», рядом с нейтральным пока ещё Моссоветом, где всё те же эсеры и меньшевики уговаривали остальных не подчиняться правительству Ленина, а сохранить двоевластие с Думой. Моссовет пока что отказал рабочим в выдаче денег для покупки оружия для их милиции, и рабочих готовы были вот-вот самостоятельно взять оружие со складов, но всё могло перемениться в одночасье. Два лагеря: капиталистов и рабочих не имели точек соприкосновения и путей сближения, наращивая именно военные приготовления.

У «Дрездена» уже собралась толпа солдат из разных частей со всего города, слушая разнонаправленные речи различных ораторов. Зато в 56-м полку делегата от большевиков на руках носили по ротам, радуясь установлению новой и справедливой власти в России, надеясь на эффективную борьбу с хозяйственной разрухой. Такую же встречу оказали большевикам в 193-м полку. Офицеры из этих полков ушли к Рябцеву в Думу и на Арбат, или в военные училища. Солдаты же отправили делегатов к Моссовету, чтобы понять, что происходит в городе. Со всех концов города, из казарм и с вокзалов в центр потянулись группы солдат в расстёгнутых шинелях, с винтовками и без винтовок. Но шли промеж них по делам и нарядные дамы с покупками, спешил куда-то деловой люд, даже фланёры Кузнецкого Моста вышли на прогулку. Вслед наглым и самоуверенным офицерам они бросали любопытные и жалостливые взгляды, особенно женщины. На солдат смотрели с пониманием.

— Вы куда идёте? — спрашивали прохожие и извозчики у солдат.

— К Совету! — отвечали те.

— А вы чьи, Совета или Думы?

— Мы пока ничьи! Надо разобраться!

Вперемешку с солдатами к центру Москвы по приказу полковника Рябцева шли роты юнкеров из школ прапорщиков, старшие кадеты лефортовских кадетских корпусов. Особо выделялись выправкой юнкера Алексеевского военного училища — в ротных колоннах по четыре, высокие, усатые, многим под тридцать лет, с белыми крестами Георгиев на шинелях, прошедшие фронт, многие уже ставшие там подпрапорщиками, с винтовками с блестящими примкнутым плечами на плечах, с подсумками, под командованием своих офицеров с шашками на боку…

Качались в такт шагам их зелёные фуражки, сверкали золотом погоны, устрашающе гремел печатный шаг тысяч ног по брусчатке московских улиц и переулков. Они готовились продолжить воевать на фронте, они овладели множеством предметов науки убийства. И теперь им приказали, но нет, не правительство, которого больше не было, и которое сами их командиры ненавидели, а приказали эсеры — Руднев и Рябцев, продемонстрировать навыки убийства на москвичах. У юнкеров — среднего воинского звания между рядовым составом и прапорщиками с офицерами, в Москве не было семей, им нечего было за них бояться, как приходилось бояться за своих детей московским рабочим. Семьи и дети юнкеров остались в маленьких городах и деревнях по всей Великороссии и Малороссии, и даже в отколовшихся уже от империи самостоятельных странах. И юнкера с офицерами с лёгкостью пошли на то, чтобы устроить в Москве москвичам полноценную войну. Они пели, зло выкрикивая припев юнкерской песни про бутылочку «зелёного вина».

Обучение юнкеров — будущих прапорщиков и офицеров включало еженедельные занятия верховой ездой, приёмы при артиллерийских орудиях, штыковой бою. Летом еженедельные стрельбы, ротные и батальонные учения на Ходынском поле с другими подразделениями военного округа, смотры. В основе обучения, как и в кадетских корпусах — тактика, артиллерия, фортификация, военная топография, военная администрация, русский и иностранные языки, математика, химия, физика, черчение, история, логика и психология. Это были профессионалы. Действовала и практика 4-х месячных курсов, так как немцы продолжали в ходе боев массово убивать младших офицеров.

— Куда? — тревожно спрашивали юнкеров прохожие.

— К Думе! — зло отвечали юнкера, — надо показать отребью, кто в городе хозяин!

Тем временем, чтобы не оставить огромную Москву без хлеба из-за действий погромщиков и хлебовладельцев, Моссовет назначил продовольственных комиссаров, а для борьбы с пьянством начал конфискация запасов спирта. Патрули рабочих обходили ночные чайные, и в случае торговли спиртом владельцев арестовывали. Хлебные склады на Болотной и Провиантские склады были взяты под охрану. Разведчики проникали в Думу, в район скопления юнкеров, собирали сведения, сообщали о передвижении войск, о настроении в лагере противника. Ногин и Усиевич мобилизовали транспорт, реквизировали много частных автомобилей. 2-я и 22-я автомобильные роты перешли на стороны рабочих со своими английскими грузовиками «Austin» и легковыми машинами Fiat, Peugeot, Locomobile. На недостроенном заводе Московского автомобильного общества рабочие реквизировали 50 грузовиков — 1,5-тонных FIAT-15, собранных из итальянских комплектов. Но самым печальным для Рябцева было то, что комитет 1-й запасной артиллерийской бригады и 4-й украинский артиллерийский дивизион перешли на сторону рабочих, выделив городскому военному комитету рабочих батареи 3-х дюймовых полевых орудий Путиловского завода с боекомплектом шрапнельных и картечных выстрелов, и опытных наводчиков. Теперь у Рябцева не было преимущества в артиллерии перед надвигающимся сражением, у него оставались только артиллерийские орудия училищ и уже вывезенные казаками с Ходынки 3-х дюймовки, хотя и с большим запасом снарядов.

Не получив пока поддержки ни от одной из воинских частей Подмосковья, а лишь группы из их офицерского состава, Рябцев с конвоем из воинственно офицеров и казаков на трёх машинах по очереди принялся объезжать все шесть московских школ прапорщиков, два юнкерские училища, три кадетских корпуса, отдельные части гарнизона, организуя их подготовку к боевым действиям. Полковник Рар, этнический немец и уроженец Германии в подчинённом ему 1-ом кадетском корпусе в Лефортово самостоятельно всё уже решил — он построил укрепления и выдал кадетам оружие. Оружие было выдано не только кадетам старших рот — 18–20 летним, но и младшим кадетам в возрасте 14–16 лет. Никаких прав Рар на такие действия не и имел. Кадетский корпус — это не воинская часть, а учебное заведение. Ученики правом применять насилие не обладали. Получив за свою решительность от Рябцева возможность руководить всеми немалыми военными силами в Лефортово, Рар, однако, за свои политические пристрастия и немецкое желание выслужиться, определил, что за развал страны должны были почему-то кровью ответить русские юноши и мальчишки.

Вернувшись с Арбата, Василий не удивился тому, что, несмотря на поистине зловещие приготовления к бойне в Москве, в «Метрополе» всё было по-прежнему: огни, музыка, цыгане и фокстрот, девушки для радости, малолетние сутенёры расхваливали совсем крох с кукольного нарумяненными щеками, шампанское, знаменитости — прямо Пушкинский «Пир во время чумы», только более масштабный и веселый… Если бы не юнкера с пулемётом у входа и грузовик со стоящими в кузове хмурым солдатами-ударниками и студентам с белыми повязками на рукавах, можно было бы подумать, что всё идёт по-старому. Виванов за этот день смертельно устал, и ему было не до сутенёров, долларов, цыган и фокстрота — итоги дня 25 октября оказались в пользу Рябцева — его силы оказались более организованы, время решительной схватки ему удалось оттянуть, подкрепления с фронта было в пути, прикормленные капиталистами эсеры и меньшевики в Моссовете практически связали инициативу рабочих по рукам и ногам.

Но Рябцев непростительно, без единого выстрела потерял за день почти всю артиллерию 1-й бригады, потерял полностью перешедшие на сторону военного комитета Моссовета 56-й и 193-й запасные полки, 74-ю Тульскую дружину государственного ополчения, 192-й пехотный запасной полк, авиаотряд, самокатчиков, две автомобильные роты, артиллерийские мастерские в Лефортово. Часть верных ранее казаков 7-го Казачьего Сибирского полка заняла выжидательную позицию. Нарком торговли промышленности новой ленинской власти Ногин и двадцатисемилетний представитель Моссовета Усиевич оставили полковника Генерального штаба без центральной позиции — Кремля.

На следующий день у Василия была назначена финансовая встреча в ресторане «Яре» с бывшим лейб-гвардии полковником Трескиным. Глава московской офицерской организации «Белого креста» Трескин неожиданно брался организовать взаимодействие в Лефортово с Алексеевским военным училищем с отрядами наёмников и черносотенцев. Также завтра Василию предстояло посетить аляповатый Курский вокзал для общения с железнодорожным начальством, добраться в Останкино и передать большую сумму денег связному для формирования отрядов из добровольцев Подмосковья. Предстояло ехать через весь город в Останкино, и он в полночь страстно желал только помыться и выспаться…

Утром 26-го октября 1917 года, пока Василий Виванов спал в объятиях какой-то незнакомой ему молоденькой барышни, вроде бы еврейки из Минска, юнкерские и офицерские патрули встали на посты на московских улицах и перекрёстках в богатых районах города у Никитских ворот, Остоженки, Пречистенки, Страстной площади на Тверской, заняли Манеж, окружили Кремль. Прибывшее в Кремль с ордером Моссовета за оружием на грузовиках FIAT-15 представители рабочей милиции и солдаты-«двинцы», нагрузив в машины 1500 американских винтовок и ящиками с патронами, попытались выехать из Кремля, но не смогли — вооружённые офицеры из «Союза офицеров» и юнкера их не выпустили. Началась перестрелка. С обеих сторон были убитые и раненные. Узнав, что задержаны грузовики с оружием, Моссовет заявил протест Рябцеву, а тот, притворившись удивлённым, пригласил Ногина на переговоры. Они встретились, потом отправились с делегацией в Кремль, провели митинг, уговаривая солдат гарнизона пойти на взаимное примирение. Потом ещё два раза в течение дня там появились они вместе, запутав своим поведением и речами и коменданта Берзина, и его солдат. Военный диктатор Москвы из военного комитета Думы Рябцев тянул время до подхода подкреплений, а интеллигент Ногин — глава революционного военного совета, смешивал непротивление злу Льва Толстого и всепрощение Иисуса Христа, совсем не обращая внимание на наглые и хамские рожи окружающих Кремль офицеров и юнкеров, уже ощутивших вкус безнаказанного убийства и готовящихся убивать дальше. Переговорщики договорились вернуть юнкеров и офицеров в училища и казармы, а Военно-революционный комитет Моссовета расформировать после наведения в городе порядка, после чего всю гражданскую власть передать от Думы в Моссовет. Однако, юнкера и офицеры, естественно, в казармы не вернулись, поскольку большая их часть Рябцеву изначально не подчинялась, а районные рабочие военные комитеты тоже продолжали действовать, не доверяя Рябцеву, не доверяя и Ногину, и предательской линии Моссовета, поскольку военные приготовления юнкеров и офицеров были очевидны и продолжались.

Совсем недавно многим идеалистам верилось, что Февральская революция может переменить людей к лучшему и объединить непримиримых врагов. Казалось, что русским людям будет не так уж трудно ради бесспорных общечеловеческих ценностей отказаться от пережитков прошлого мрачного мира, от разной скверны и жажды обогащения, от национальной вражды и угнетения себе подобных. В каждом ведь должны были быть заложены зачатки доброй воли и всё дело заключалось лишь в том, чтобы вызвать добро из глубины сущего. Но каждый день, начиная со дня отречения царя, швырял в лицо доказательства того, что человек не так просто меняется и революция не уничтожила ни ненависти, ни жадности, ни похоти. Наоборот! Всё чаще вспыхивал гнев и злоба. Но не было другого пути, чем тот, который был избран простым народом…

Хамовнический район выставил посты красногвардейцев, по десять человек в каждом, на Крымской, Сенной и Зубовской площади, на Смоленском бульваре, на Стрелке и на Плющихе близ Девичьего поля. Красногвардейские патрули начали арестовывать и вести в свой штаб всех, похожих на офицеров или юнкеров, обыскивая и разоружая их. Трамваи, впрочем, они не останавливали. Ревком Дорогомиловского района выставил пост для конфискации оружия на Брянском вокзале у проезжих офицеров при помощи находящихся там тысяч застрявших без поездов дезертиров и демобилизованных солдат.

Напряжение тем временем нарастало. В городе началась стрельба. По всей Москве из окон зажиточных домов и особняков то тут, то там по патрулям рабочих периодически стреляли богачи, офицеры и просто ненормальные, устроившие в момент полного беззакония террор и сафари на людей, и это не давало возможности осознать реальное положение дел и намерения сторон. По данным регистрации в Москве находилось 55 тысяч участников боевых действий — офицеров, прапорщиков, юнкеров, солдат-ударников, в том числе в городе на Остоженке проживал и знаменитый генерал Брусилов, незадолго до разгона Временного правительства снятый Керенским с поста Главнокомандующего. Убедившись в колебаниях среди депутатов многопартийного Моссовета, полковник Рябцев днём предъявил Ногину новый ультиматум:

— Требую замены моими юнкерами солдат караульного батальона 56-го полка внутри Кремля! Рабочие арсенала, арсенальная команда, солдаты гарнизона, колеблющиеся юнкера из числа солдат-фронтовиков 1-ой школы прапорщиков генерала Шашковского, а также ратники 683-ой Харьковской дружины могут пока в Кремле остаться! 56-й полк пусть уйдёт в свои Покровские казармы!

Ультиматум Рябцева, то называющего себя эсером, то социал-демократом меньшевиком, о сдаче Кремля, при отсутствии каких-либо политических или экономический требований, показал его желание захватить полную власть в городе. С учётом того, что правительство Керенского уже не существовало, образовать в Москве своё правительство, альтернативное правительству Ленина в Питере, было явным желанием Рябцева и его сообщника Руднева. Рудневу, вероятно, нравилось идея, из главы Москвы стать новым президентом России! Осознав, что Руднев и Рябцев готовы перейти к активным силовым действиям, Ногин и Усиевич призвали партизанские отряды Красной гвардии к готовности, и запросили у народного комиссара военно-морских сил Троцкого помощь. Троцкий пообещал прислать матросов и артиллерию, если чиновники-железнодорожники согласятся их перевезти, и саботаж на железной дороге будет прекращён, Борьбу с саботажем поручили Сталину. Теперь от Сталина зависело, прибудут из столицы и других городов в Москву подкрепления к Моссовету или нет, а пока Троцкий просил опереться на помощь из Подмосковья. Красногвардейцы готовились к битве, распределяли немногие свои винтовки, берданки, охотничьи ружья, револьверы. Редко, когда отряд красногвардейцев превышал числом пятьдесят человек, и только треть из них была вооружена огнестрельным оружием.

Великан и бородач Штернберг, будучи профессором астрономии Московского университета, известным в России и за рубежом учёным, деятельно возглавил Замоскворецкий ревком, и кроме решения вопросов вооружения, принял срочные меры к занятию Трамвайной электрической станции. Теперь он мог использовать трамваи для перевозки продовольствия, оружия, войск, раненых, для доставки отрядов для производства обысков и изъятия оружия в квартирах и домах откуда по рабочим стреляли. Штернберг также взял под контроль Электростанцию 1886 года. Его ревком изъял 200 винтовок Бердана образца 1870 года с 10,7-миллиметровыми патронами в команде выздоравливающих. К каждой винтовке рабочему смехотворно давалось по пять патронов с дымным порохом, давно позеленевших от времени, но больше пока не было. На Казанском вокзале было обнаружено несколько ящиков с японскими винтовками Arisaka и 6,5-миллиметровые патроны к ним. Это оружие рабочие вывезли на трамвае в кинотеатр «Великан», где был организован склад оружия. Штернбергу удалось раздобыть у Бутиковских казарм французские осадные орудия. Офицеры и французы-инструкторы вывезли куда-то прицелы, снаряды, и сами скрылись, а солдаты-артиллеристы обращаться с пушками не умели. Однако одно орудие было установлено для психологического давления на врага на набережной у Крымского моста, другое на Калужской площади. Гаубицы без прицелов и снарядов стояли как символы, но это уже была сила — красный профессор, хотя и не был человеком военным, отлично понимал, что артиллерия всегда имела большой психологический эффект, поднимая дух своих бойцов и угнетающе действуя на чужих…