Солнечное затмение

Глава 9 Никто не хотел уступать Москву

Первую половину всего этого дня 26-го октября 1917 года Василий потратил на раздачу денег «Общества экономического возрождения России» по имеющемуся списку. Полмиллиона рублей досталась «Офицерскому экономическому обществу», 400 тысяч «Совету офицерских депутатов». Получил крупную сумму и бывший лейб-гвардии полковник Трескин. Вторая половина дня ушла у Василия на то, чтобы добраться до Останкино и встретится с поручиком Зуевым для формирования батальона смерти из добровольцев подмосковных воинских частей и боевых групп офицеров «Совета офицерских депутатов губернии». На обратной дороге автомобиль «Ford Model Т» Виванова остановили и едва не обыскали рабочие патрульные. Он откупился — 100 рублей решили дело. Риска при даче взятки не было. Только что рабочие пропустили за такие же деньги возы с углём и мукой, явно украденной. Возничий сидел грустный, весь словно гипсовая статуя в муке, а ему добродушные пареньки только помахали рукой, чтоб быстрее ехал прочь. За такую же сумму потом патруль пропустил в деревню Останкино повозку с прикреплённым к ней зелёным знаменем ополчения, с мясом, мукой и водкой ещё старой заготовки, с казёнными печатями. Вместе с Василием и шофёром были ещё двое охранников из бывших офицеров флота. Получалось четыре на четыре в случае стычки, и патруль не стал особо торговаться.

Воинские части гарнизона Москвы в большинстве своём пока находились в казармах. Вечером прошло гарнизонное собрание ротных комитетов, признавших верховную власти Советов рабочих и солдатских депутатов. Они отправили ультиматум Рубцову и Рудневу — увести офицеров и юнкеров с улиц и от Кремля, открыть дорогу для вывоза оттуда оружия для Моссовета. В случае отказа гарнизонный солдатский комитет собирался силой разблокировать Кремль. Депутатов-солдат юнкера и офицеры арестовали, поместили под арест в Манеж, донские казаки там издеваясь над ними и угрожали высечь нагайками.

В сыром вечернем воздухе над Москвой раскатисто звучали выстрелы. Уже привычные из-за постоянных грабежей хлопки револьверов и охотничьих дробовиков, теперь чередовались с хлёсткими выстрелами винтовок. Это стреляли по рабочим патрулям и просто по отдельным людям жильцы богатых домов и особняков. Исподтишка, в спину, из-за оград, с чердаков, из окон, через форточки, с потушенными лампами в комнатах. Работодатели, фабриканты, банкиры, купцы и их слуги воспользовались случаем продемонстрировать своим работникам, что, кроме задержек зарплаты, массовых увольнений, хамства и издевательства, грядёт время массовых репрессий и убийств, как в 1905 году, и они снова готовы рабочих убивать, словно на охоте, как будто объявлено сафари на людей. Этими ночными убийствами и террором богачи ясно обозначили своё желание устроить рабочим в Москве Варфоломеевскую ночь. Как на это ответят рабочие? Будут под руководством большевиков, анархистов и эсеров последовательно штурмовать все зажиточные дома и особняки в городе? Казалось, в Москве назрело что-то страшное и вот-вот прорвётся из-за вечерних свинцовых туч на землю…

27 октября 1917 года, рано утром, всё вдруг перевернулось — эсеры Руднев и Рубцов с фронта получили телеграммы от начальника штаба Верховного Главнокомандующего — Духонина и Главнокомандующего Западного фронта генерала Балуева о том, что в Москву по плану «Республиканского центра» и «Союза офицеров» для подавления стремления рабочих взять власть, перенаправлена гвардейская бригада — казаки и артиллерия, двигавшаяся до этого в Тулу, Брянск и Орёл. Сам Главнокомандующий Керенский сам по себе вместе с Савинковым безуспешно собирали казаков, чтобы идти с ними возвращать власть в столице, в штаб Главнокомандующего Керенского, игнорируя его существование в природе, действовал в интересах Вышнеградского, Нобеля, Алексеева и других, поставивший на Керенском и его Временном правительстве жирный крест.

Войска от Духонина могли начать прибывать в Москву уже через суки. Необходимо было их встретить, обеспечить охрану Брянского и Александровского вокзала. Именно поэтому, несмотря на ультиматум солдатской депутации, Руднев и Рябцев почувствовали себя хозяевами положения. Через сутки в их распоряжении будут фронтовые части с артиллерией, и от рабочих кварталов не остаётся камня на камне в случае сопротивления. Вышнеградский и Путилов также уверили комитет Рябцева и Руднева о продолжении финансирования всех офицерских и черносотенных сообществ, противодействующих рабочим. Финансирование ими самостоятельных офицерских групп Алексеева и Корнилова не должны были смущать комитет. Капиталисты ставили сразу на двух лошадей в забеге на приз в виде военной диктатуры в стране. Имелось также сообщение, что через два дня аналогичное московскому выступление эсеров и военных против власти рабочих и революционных солдат планируется в Питере, Смоленске, других городах. Полковник Рябцев больше ждать не стал и, не будучи высшей властью в стране, не имея немцев у ворот, объявил в Москве военное положение, а себя он, естественно, объявил властью, его осуществляющей. Теперь все люди с оружием, кроме военных и инсургентов полковника Рубцова и главы города Руднева, оказались вне закона. Выведя на улицу 3000 юнкеров и объявив вне закона рабочую милицию, которая с момента отречения царя вместе с думской милицией была полноправным субъектом власти, комитет Руднева и Рябцева произвёл в Москве де-факто военный переворот.

В Александровском военном училище, приехавшим из Питера лейб-гвардии полковником Трескиным и его адъютантами уже два дня спешно организовывались в роты и батальоны тысячи офицеров разных родов войск и званий, живущих в Москве, проходящих тут лечение, ждущих назначения в части, командированных за пополнением или снаряжением, или просто сбежавших с фронта. Им, по большей части не москвичам, за службу платили правители-мародёры и спекулянты на всеобщем разорении страны — Путилов, Вышнеградский и другие российские и не российские капиталисты. Именно правительство мародёров давало офицерам во время войны тройной оклад, звания, должности, право карать и миловать, воровать и заниматься коммерцией на крови солдат, и когда такие благодетели вдруг оказались свергнуты рабочими в Питере и угрожали то же самое сделать в Москве, ярость демократического офицерства не знала границ! Их подготовка к расправе с рабочими началась задолго до того, как стало известно, что на их кормильцев покушается власть рабочих.

Мир с немцами? Ни за что! А как же тройной оклад, внеочередные чины, грабеж системы военного снабжения?

Национализация заводов? А как же тогда капиталисты будут властвовать и вести войну?

Земля крестьянам? А как же тогда получить за кровавую псовью службу на старости лет генеральские поместья с батраками?

Нет — рабочие и их большевики должны быть стёрты с лица земли!

Гарнизонное собрание офицеров в Актовом зале Александровского училища придало этим организационным усилиям предстоящего массового убийства более стройную форму. Из 55 тысяч офицеров запаса, находящихся в Москве на лечении, в отпусках, в командировках, состоящих в разных щедро финансируемых офицерских организациях, 15 тысяч решили принять участие в безнаказанных боевых действиях в городе. Все они ожидали, что знаменитый генерал-адъютант в чине генерала от кавалерии Брусилов, организатор одного из немногих победоносных сражений проигранной войны с немцами, жестокий организатор батальонов ударников и батальонов смерти, проживающий в отставке в Мансуровском переулке на Остоженке возглавит борьбу за установление военной диктатуры вместо непопулярного у офицеров царской времени эсера Рябцева, но Брусилов отказался. Он не признал комитет Рябцева и Руднева той силой, что действует в интересах страны или хотя бы в интересах свергнутого Временного правительства. Как можно было собирать в Москве армию головорезов-юнкеров и профессионалов убийства — фронтовых офицеров, даже не объявив, на какой стороне такая армия будет сражаться? Заявление этих сил о защите общественной безопасности в городе, погрязшем в бандитизме, коррупции, беззаконии, произволе богачей, наркомании и проституции была Брусилову непонятна. Зато он понимал, кто на самом деле стоит за Рудневым и Рябцевым — те же люди, что разорили империю и арестовали Николая II, те же люди, кто продолжал проигранную уже войну, даже когда страна разорена и распалась. Так или иначе, но денег у Василия генерал Брусилов не взял. Полмиллиона рублей он простой смахнул рукой со стола на пол. Предстояла кровавая бойня между согражданами и это было для боевого генерала отвратительно, тем более, он совсем не хотел расчищать дорогу к трону для Корнилова или Алексеева, сторонников которых больше всего было в наёмных офицерских отрядах. Брусилов знал, откуда идёт их финансирование. Этот сухонький и седоватый человек, поляк по матери, с бесстрастным лицом, в чёрном потёртом бешмете сказал, после этого Василию:

— Я не нахожу, кто бы мне мог приказать принять такое командование! А мародёрам и спекулянтам я помогать не хочу!

Бывший начальник Александровского училища генерал-лейтенант Геништа о таком же предложении и разговаривать не стал, сославшись на болезнь. Теперь бойня в городе была делом нескольких давно потерявших офицерскую честь бывших царских полковников, каждый из которых понимал этот процесс по-своему.

Уже третий день на Арбате в здании электротеатра «Художественный кинематографа Брокша» полковник Генерального штаба Дорофеев, и лейб-гвардии полковник Трескин и капитан Мыльников продолжили формировать из студентов и офицеров отряды, вооружённые револьверами Нагана, винтовками Мосина, пулемётами Максима, револьверами, шашками, кортиками, ручными гранатами, бомбомётами и 37-миллиметровыми траншейными пушками Розенберга. Отрядам офицеров передавались также ранцевые огнёметы Товарницкого, созданные царским офицером изначально как оружие полицейское — для разгона толп демонстрантов и несанкционированных сборищ. Предполагалось, что рабочие, по большей части, будут ходить огромными демонстрациями, а не будут вести городские бои мобильными отрядами, и огнемёты можно будет эффективно применять против людей. Было понятно, что моральное потрясающее действие огнемёта выгодно использовать для подавления бунтующей толпы, если будут организованы таковые, и в уличных боях во время гражданской войны — достаточно легкой демонстрации огневой струи, чтобы неорганизованные массы московских рабочих рассеялись. Однако, горючей жидкости на основе синтетических масел из угольной смолы было крайне мало. Выдавались наёмникам и разрывные пули образца 1916 года, предназначенные в принципе для стрельбы по аэростатам и самолетам, при стрельбе по людям, наносящие страшные раны.

Формирование студенческих отрядов на Арбате шло полным ходом. Штабом служил «Художественный электро-театр Брокша» на Арбатской площади. Он имел паровое отопление, бетонные перекрытия, стальную комнату для киноплёнки и прекрасно подходил для военных целей и хранения денег заговора. Вместо демонстрации кинофильмов «Призрак счастья» и «Переход русских войск через реку Сан после победы над австрийцами» и так далее, здесь формировали списки отрядов и будущих жертв репрессий, обучали обращению с оружием, содержали арестованных.

Зловеще стояли здесь два броневых автомобиля Александровского училища, два 3-х дюймовых орудия, доставленных сюда казаками 7-го Сибирского казачьего полка с Ходынского поля, бомбомёты и 37-миллиметровые траншейные пушки.

Октябрь выдался аномально тёплым, в то время как в Питере слякоть сменялась гололёдом, а дождь снегом, в Москве ещё не было заморозков, и сырой ветер не был, как обычно в это время студёным. Погода позволяла вполне комфортно чувствовать себя в демисезонной нарядах, оставаясь подолгу на улице. Иногда между туч ненадолго выглядывало и солнце, как бы намекая москвичам и приезжим, что всё ещё может быть хорошо…

Отряды офицеров и студентов с наглым и кровожадным видом, с воинственными песнями и шутками в адрес рабочих разошлись и разъехались на грузовиках по центру города, занимая боевые позиции в районе Арбата, Кудринской площади, Смоленского рынка, у Никитских ворот. Предполагалось, что рабочие будут вскоре пытаться организовать в центре города многотысячные вооружённые шествия, как в июле в Питере, и тогда в дело вступят пушки, пулемёты и огнемёты.

Студенты шли в своих шинелях с блестящими пуговицами, петлицами, в фуражках с глянцевым козырьками и синими околышами, с улыбочками, в очёчках, с бородками и усиками, с сигаретами в зубах, с винтовками на плечах с примкнутыми штыками, издалека мало чем отличались от групп юнкеров, если бы не цвет верха фуражек и шинельного сукна, да обувь — ботинкам вместо сапог. Блестящая форма Коммерческого училища вообще блистала эполетами. Некоторые имели при себе обрезы и охотничьи ружья-дробовики, револьверы Нагана, Кольты, пистолеты Браунинга…

Красногвардейские же патрули пока что даже не могли установить контроль в своих районах, где их постоянно обстреливали из богатых домов, особняков, из проезжающих автомобилей. Самокатчики и авторота солдат, при появлении неподалёку грузовиков с вооружёнными пулемётами офицеров, от штаба в «Дрездене» и от Моссовета на Скобелевской площади разбежались. Ногин и Усиевич вызвали на помощь к Моссовету на Тверскую улицу отряд солдат-«двинцев». Надежды на мир практически исчезли, да в мир никто особо и не верил. Вот-вот должна была разразиться война. Деньги «Республиканского центра» и «Союза экономического возрождения России» должны были начать кровавую работу…

Полковник Рябцев обратился с призывом к московским студентам и учащимся гимназий встать на сторону его эсеровского комитета. В богословской аудитории на Моховой собрались представители всех факультетов Московского Университета, московских училищ и гимназий. Прибыли делегаты Лазаревского и Коммерческого институтов, Петровской сельхозакадемии. Студенчество, состоящее преимущественно из зажиточных слоёв и не из москвичей, естественно, приняло резолюцию о вооружённой поддержке комитета Руднева и Рябцева. Началось массовое формирование и вооружение отрядов из студентов. Студенты стали повязывать на рукава белые повязки, белые банты на грудь, назвавшись Белой гвардией, чтобы отличаться от рабочих, от их красных повязок и красных бантов Красной гвардии. Никому из прогрессивных когда-то студентов не понравился ни ленинский декрет о мире, ни ленинский декрет о земле, ни ленинский декрет об отмене смертной казни.

Деньги Путилова и Вышнеградского, переданные начальнику студенческой милиции Морозову по указанию Кутлера, сейчас сработали идеально. Сумма, присланная ему же промышленником Рябушинским, тоже добавила огня. После лета на дачах, пива и портвейна, катания на лодках и амурных похождений с курсистками, великовозрастные студенты решили в составе офицерско-юнкерских отрядов убивать московский пролетариат и солдат, как будто их в Университете этому только и учили! И это притом, что железнодорожный телеграф разнёс по стране весть — Ленин только что подписал Постановление Правительства о выборах в Учредительное собрание 12 ноября! Кажется, дорога ко всеобщему консенсусу всех сил в стране открыта, зачем же тогда готовить кровавое сражение? Но Ленин был социал-демократ большевик — значит марксист — значит он был противником собственности на заводы и фабрики, как источник силы и власти капиталистов, как источник всех бед людей! А это было неприемлемо для студентов, будущих слуг этого самого капитала. Не постановление правительства о назначении выборов в Учредительное собрание, и не работа Учредительного собрания волновала сейчас заказчиков Рябцева, Руднева и Трескина, а также студенческих усачей, а сохранность и приумножение их капиталов. Эсеровская и кадетская сущность жадных и безжалостных собственников в сознании большинства студентов со всей страны из зажиточных слоёв общества и кулаков, диктовала студентам Университета выступить на борьбу за сохранение возможности сидеть на шее простонародья. Именно поэтому назначение выборов в Учредительное собрание не произвело впечатления ни на исполняющего обязанности главнокомандующего армией генерал-лейтенанта Духонина на фронте, ни на полковника Рябцева в Москве, ни на студентов университета и училищ. Наоборот — вступил в действие подробно разработанный в штабе Алексеева и комитете Рябцева план действий по силовому разгону Советов и разоружению революционных частей в Москве и Питере. То, что из 17 районных дум Москвы в 11 социал-демократы большевики были в большинстве, а в столице уже действовало правительство социал-демократов большевиков, выпустившее уже свои декреты-указы о мире, то есть о прекращении войны, разрушившей страну, о земле, то есть о передаче безвозмездно земли крестьянам, об отмене смертной казни на фронте, они проигнорировали.

При всём при том в Москве было шесть школ прапорщиков и два военных училища общей численностью около 10 000 юнкеров и офицеров с артиллерией, пулемётами, бронемашинами, автотранспортом — целая дивизии из бойцов, по большей части уже прошедших фронт! Они хотят военную диктатуру Алексеева или Корнилова? Пусть! Любому обывателя исход такой борьбы был ясен — победа будет за полковниками! Присоединиться к такому побоищу красных и бедняков студенчество было не прочь! И о, Боже, в толпе добровольцев попадались и 12-14-е гимназисты! Неужели и им организаторы бойни дадут винтовки, сделав их тоже мишенями?

— Ну, скажите, кому и зачем это нужно? — воскликнула Верочка, схватив Виванова за рукав пальто…

Добровольцев предстоящего побоища приветствовала радостными возгласами и аплодисментами весьма разношерстная и любопытная московская публика, собравшаяся погожим осенним днём на тротуарах около Манежа: мелькали франтовски одетые, в котелках и шляпы банковские работники и коммерсанты, чиновники и служащие в форменных шинелях и фуражках, виднелась кулацкие косоворотки, картузы, дамские шляпки с перьями и цветастые платки торговок, раненые из бесчисленных московских лазаретов и госпиталей, на костылях, с палками, с подвязанными руками, с забинтованными головами, тут были и кустари в извозчики, беженцы-евреи и украинские подённые рабочие-штрейбрехеры, кавказцы в меховых шапках и бурках. Все были возбуждены, будто наэлектролизованы, шумели, выкрикивали что-то, поддерживая желание будущих врачей, учителей, чиновники и инженеров убивать рабочих и солдат из неимущих слоёв населения.

Василий встретился с Верочкой и подъехали к Университету на автомобиле, и здесь им всё было хорошо видно. Не было только заметно сейчас в кровожадной толпе на Моховой, Никитской и Арбате ни одного священнослужителя. Священный собор, заседающий в тот день в Москве в Лиховом переулке дискутировал о патриаршестве» им было не до чего. Василию тут же подумалось, что, наверное, следует переехать из отеля «Метрополь» в «Боярский двор» на Старой площади у многогранной башни Китай-города, подальше от Думы и Кремля, после таких приготовлений к побоищу. Он теперь даже в ресторан гостиницы не ходил без револьвера «Ивер и Джонсон» — люди кавказской внешности, украинские купцы, американские скупщики антиквариата, спекулянты, сутенеры и торговцев кокаином совсем там стыд и страх потеряли. Теперь ещё в гостинице «Метрополь» не к добру разместилась рота юнкеров-алексеевцев с пулемётами, ополченцы-студенты и их кокетливые медицинские сёстры, торгующие кокаином и собой.

Выходя с толпой возбуждённых молодых людей из душной богословской университетской аудитории после короткой финансовой встречи с Морозовым, Василий не находил такую поддержку студентами заговорщиков странной, как не было странным для этих добровольных помощников Руднева и Рябцева получить от командиров отрядов положенные 50 рублей за боевой день при предъявлении особой отметки в студенческом билете на последней странице. Кассовый металлический шкаф начальника студенческой милиции, забитый миллионом рублей царского образца, сейчас был самыми востребованными местом — этот сейф был одним из тайных вождей их движения. Это было понятно, но Василий не мог найти объяснений другому — почему на стороне эсеровского комитета Рябцева и Руднева выступили студенты университета и училищ из традиционно советских партий — меньшевики и анархисты.

Почему они пошли против рабочего Совета? А ведь именно рабочие Советы первыми в марте, ещё до отречения царя, взяли московское здание Думы и выпустили революционную прокламацию, а потом уступили Думу старому составу, оставив за собой управление в рабочих районах Москвы. Думцы тогда заявили москвичам, что они — кадеты — представители делового сообщества города, повинуясь своему долгу перед москвичами и внимая их требованиям, взяла в свои руки власть для установления нового государственного и общественного порядка на началах свободы и справедливости, единение сил народных. И что стало с этой справедливостью к осени, после расстрела рабочих в Питере, после массовых репрессий Керенского против рабочих и их партии, после мятежа Корнилова и репрессий в Калуге? Василию было так же странно видеть, что студенты-кадеты и студенты-эсеры теперь шли против рабочих вместе, хотя ещё летом они вцепились бы друг другу в глотку на митинге и в аудитории — вот что значит психология господская перед угрозой восстания рабов! Студенты, а с ними и старшие гимназисты Коммерческого и Лопухинского училища двинулись по Моховой, Знаменке и Никитской нестройными командами на Арбатскую площадь, где прямо у памятника сгорбленному Гоголю скульптора Андреева, как бы всеми своими героями «Ревизора», «Мёртвых душ» и «Тараса Бульбы» взывающего к борьбе с известной глупостью и подлостью русской, полковник Дорофеев формировал отряды.

Тут студентам и офицерам выдавали из цейхгауза училища винтовки, патроны, назначали им командиров, ставил боевые задачи под щелчки редких выстрелов у Кремля. Командирами в отряды студентов назначались преимущественно георгиевские кавалеры, фронтовики. Прежде всего, студентам-белогвардейцам поручалось патрулировать переулки от Остоженки до Тверской. Офицерам выдавалось их денег, привезённых Василием двухмесячное жалование. Москвичей среди офицеров и студентов было меньшинство. В основном это были жители Пензенской, Астраханской, Рязанской губерний. Они были не прочь преподать спесивым москвичам урок смирения.

— На Москву идут эшелоны с казаками с Дона, идут войска с фронта, необходимо продержаться не более двух дней! — время от времени говорили они одну и ту же фразу, словно эхо летало над Арбатом.

— В Питере генерал-лейтенант Алексеев возглавит новую власть! — снова летело по улицам и переулкам эхо.

Несколько студентов, явно под воздействием дозы кокаина или морфия, радостно пели на латыни студенческий гимн, идя в обнимку с нарядными барышнями-курсистками Московских высших женских курсов: Gaudeamus igitur, Juvenes dum sumus! Другие пели более осознанное: Долой цепи рабства и старый режим!

Студенческие вооруженные отряды в Москве уже с марта, с момента отречения царя, охраняли университет от погромщиков и бандитов, и фактически управляли им. Эта студенческая милиция наряду с милицией рабочей и милицией городской имела свой взгляд на происходящее. Судя по выражению их лиц и глаз, вряд ли среди них были энциклопедисты, будущие ученые или хотя бы надежда русской словесности. Те сейчас, наверное, слепли над учебниками в библиотеке…

Хорошенько отдохнувшие в летние каникулы, не попавшие на фронт благодаря связям и уловкам, московские студенты и гимназисты готовилось принять участие в наказании рабочих за желание лучшей доли. Кто будет зубрить английский, латынь и сопромат, когда предоставлена возможность пострелять по живым людям под аплодисменты барышень?

Однако из 50 тысяч московских студентов, белогвардейцами стали только 5 тысяч особо безнравственных и жестоких. Против рабочих и солдат не пошли студенты института инженеров путей сообщения, Высшего технического училища, Политехнического института, Межевого института, Лазаревского института восточных языков, Археологического института, сколько бы Василий и агитаторы из различных союзов не уговаривали тамошних студентов и преподавателей…

Тем временем события шли своим неумолимым ходом, как стрелки часов к полуночи, как падение камня вниз. Вечером того же дня, со стороны Замоскворечья, из Озеровского госпиталя в Озёрищах, в сторону улицы Тверской по вызову руководителя военного комитета Моссовета Ногина для охраны Моссовета и комитета от разных вооруженных форсирований, через Красную площадь двинулся отряд из 300 солдат-«двинцев», в большинстве своём вооружённых винтовками и револьверами, под командованием своего выборного командира — солдата Сапунова, одессита, отца четверых детей. На Москворецком мосту и на Васильевской площади пикеты юнкеров и офицеров спрашивали их, куда и зачем они идут, но не задержали. Между храмом Василия Блаженного и часовней Смоленской иконы Божьей Матери их остановила полурота юнкеров 4-й школы прапорщиков, блокирующих Спасские ворота под командованием подполковника Невзорова.

После того как прекратилась утренняя перестрелка между окружившими Кремль офицерами, юнкерами и казаками с «двинцами», прибывшими за оружием, и солдатами 56-го полка, там наступило затишье. Шестеро юнкеров и казаков были убиты, столько же потеряли убитыми защитники Кремля. Грузовики с оружием — 1500 американских винтовок и боеприпасы к ним стояли перед открытыми воротами Боровицкой башни, брошенные шофёрами. С этой стороны Кремль блокировали юнкерские 4-я и 6-я роты из 5-й школы прапорщиков расположенной на Смоленской площади. Четыре роты из 5-й и 4-й школы прапорщиков и сотня казаков 7-го Казачьего Сибирского полка уже сутки стояли в оцеплении вокруг Кремля и вяло перестреливались с защитниками. Юнкера 4-й школы пришли сюда вчера под «Песнь о вещем Олеге» из своих Екатерининских казарм бывшего 5-го гренадерского Киевского полка. Почти пятьсот сильных мужских глоток ревели переделанную юнкерскую песню, чеканя шаг по Большому каменному мосту: «Как ныне сбирается вещий Олег отмщать неразумным хазарам». Ещё пятьдесят юнкеров и офицеров этой школы были оставлены в казармах для охраны имущества и офицерских семей, потому что рядом, в казармах 6-го гренадерского Таврического полка, находился 55-й запасной полк, арестовавший только что своих старших офицеров. В 4-й школе прапорщиков, как и в каждой из шести московских школ прапорщиков — было по две роты юнкеров-фронтовиков по 250 человек в каждой. Офицеры школы тоже состояли из фронтовиков, в большинстве своём с лёгкой степенью инвалидности — хромота, повреждения пальцев, несгибание какой-то конечности, частичная потеря слуха. Юнкерами школы были, в том числе, подпрапорщики пехотные, артиллерийские, даже авиаторы, имеющие медали и даже полные колодки Георгиевских крестов. Начальник 4-й школа генерал Шашковский и подполковник Невзоров совсем недавно возглавляли поход юнкеров своей школы с участием казаков и броневика для репрессий в Тамбовской губернии — там они усмиряли стрельбой, штыками и нагайками восставший полк в Козлове.

На Красной площади на требование к солдатам-«двинцам» подполковника Невзорова сдать оружие и, как требует военное положение, введённое командующим московским военным округом полковником Рябцевым, следовать под арест в Манеж, командир солдат-«двинцев» Сапунов дерзко ответил, что правительство, назначившее Рябцева командующим округом уже два дня, как не существует, следовательно, военное положение, введённое Рябцевым, является жандармским произволом. После этого он заявил, что отряд подчиняется Замоскворецкому ревкому и сдавать оружие не будет, а пойдёт охранять Моссовет и городской ревком по просьбе Ногина. Сапунов обернулся и скомандовал своим товарищам:

— Рота, шаго-о-ом марш!

В это время подполковник Невзоров с изменившимся лицом быстро вынул из кобуры самовзводный револьвер Нагана и выстрелил Сапунову в затылок. Сапунов упал, обливаясь кровью, дёргаясь в предсмертных конвульсиях.

Помощник Сапунова фельдфебель Воронов успел крикнуть:

— В цепь, братцы! В цепь!

Солдаты рассыпались из строя в стороны и залегли на мокрой брусчатке от Лобного места до Спасской башни. Едва они это сделали, как по ним открыл огонь пулемёт с крыши Верхних торговых рядов.

Если бы часть электрических фонарей при этом не была разбита, и если бы не находчивость фельдфебеля Воронова, всё «двинцы» были бы быстро тут убиты.

Юнкера открыли ещё и беглый огонь из винтовок. Пикеты юнкеров со стороны Васильевской площади тоже открыли огонь — «двинцы» были окружены. Солдаты стали им отвечать. И те, и другие были фронтовиками, и те, и другие не хотели уступать, считая своё дело правым. У тех и у других тут же появились убитые и раненые. Пули цокали о булыжник и звякали о трамвайные рельсы, высекая искры, с воем кувыркаясь от рикошетов. Крики боли и ярости эхом зазвучали на Красной площади: смешиваясь с грохотом выстрелов, многократно усиленном эхом огромного каменного колодца…

Когда в поддержку «двинцев» со звонницы Спасской башни над голландскими курантами Фатца и с Сенатской башни ударили пулемётные расчёты солдат 56-го полка, заставив на время умолкнуть пулемёт юнкеров на крыше Верхних торговых рядов, раненый в грудь фельдфебель Воронов скомандовал, хрипя и захлебываясь кровью:

— В штыки! На прорыв!

В полумраке, освещаемом вспышками выстрелов, солдаты броситься вперёд, пригибаясь, стремительно, с яростью, словно перед ними были германские окопы. Юнкера, уже считавшие себя победителями, оказались не готовы к штыковому бою. Он начали бросать винтовки, вскакивать и убегать к Никольской улице, где стояли их грузовики с пулемётами и бомбомёты. Другие юнкера легли ничком, притворившись убитыми. Только некоторые встали, выставив перед собой штыки, но были заколоты, как соломенные чучела, и попадали на булыжник. У Никольской башни «двинцы» натолкнулись ещё на один подходящий отряд юнкеров, и в ход снова пошли штыки, солдатские револьверы и приклады, и снова юнкера отступили. Если бы не этот штыковой бой у Никольский ворот, пулемёты с Никольской улицы никого из «двинцев» в живых не оставили бы, но они не могли тогда стрелять, чтобы в свалке не убить своих. Пулемёт на Никольской башне тоже молчал — всё происходило в мёртвой зоне для его огня.

Из окон «Метрополя» Василий, привлечённый, грохотом перестрелки, видел, как «двинцы», унося нескольких своих раненых, бегом миновали спуск между Никольской башней и Историческим музеем, и оказались на Воскресенской площади перед Большой московской гостиницей. Дальнейшего Василий не видел, но утром следующего дня ему рассказал один из его охранников, бывший там в тот момент, как любопытствующие постояльцы, купцы, извозчики, проститутки и гуляющие кавалеры с криками и визгом бросились врассыпную. Студенты-белогвардейцы вжались в стены, и снимать с плеч ружья и винтовки даже не попытались. Здесь разъярённых боем солдат никто задерживать не решился, и они двинулись на Тверскую мимо часовни.

Когда смолкли на Красной площади пулемёты, черносотенцы из числа продавцов Верхних торговых рядов и юнкера собрали 40 убитых и пятерых тяжелораненых солдат, погрузили на машины, вызванные из Манежа. Труп Сапунова юнкера бросили в кузов, подняв на штыки. Часть убитых отвезли в морг Университета для учебного процесса, других убитых и раненых повезли к Швивой горке, где собирались сбросить в грязную, окрашенную стоками фабрик во все цвета радуги реку Яуза. Берега там занимали фабрики, перемежающиеся с огромными пустырями, садами, огородами. Там их никто бы не нашёл. Однако, черносотенцы натолкнулись на рабочий отряд и трактор с тяжёлым французским орудием, и повернули с трупами обратно. Началось…

После расстрела солдат-«двинцев» подполковнику Невзорову и юнкерам извозчик, доставил к Никольской башни ужин из ресторана гостиницы «Метрополь» от французского шеф-повара. Постепенно разрастаясь, по всему периметру Кремля шла интенсивная перестрелка. Юнкера и казаки обстреливали посты и пулемётные огневые точки в башнях, а солдаты 56-го полка из охраны Кремля со своим прапорщиком Берзиным отвечали. Подключились с обеих сторон и пулемёты. Начался обстрел из бомбомётов, чтобы заставить караул уйти вниз со стен и башен. Раздались взрывы, полетели в разные стороны куски белокаменной резьбы, осколки кирпича. На электростанции включили прожектор, и белый луч света стал обшаривать верхушки Кремлевский башен с золотыми двуглавыми царский орлами. Вся Москва притихла, вслушиваясь в первый и необычайно яростный бой в центре города, хватая трубки телефонов и выясняя подробности к радости одних и унынию других. Но и без объяснений было понятно — гражданская война в Москве началась!

Ликующий Рябцев, позвонил в Моссовет Ногину и предъявил ультиматум: распустить военный комитет рабочих в «Дрездене», капитулировать солдатам 56-го полка в Кремле, либо через полчаса он начнёт штурм Кремля! Ногин заявил, что это невозможно, в стране уже новое правительство, и он, Ногин, один из народных комиссаров этого нового правительства, не может распустить военный рабочий комитет, пока в Москве действует неправительственный центр военной силы Рябцева и Руднева!

Любые попытки соглашательства большевика Ногина после бойни на Красной площади и подлого убийства всем известного большевика Сапунова были бы решительно отвергнуты рабочими отрядами.

Через двадцать пять минут полковник Рябцев от имени комитета эсеров и кадетов, и как командующий округом отдал приказ о штурме Кремля. Офицеры и юнкера даже не собирались размышлять, от кого исходит это приказ, имеют ли они право его выполнять — они давно и радостью ждали этого преступного приказа — убивать простых людей. В Москве находился в этот момент и Трескин — представитель бывшего генерал-адъютанта в чине генерал-лейтенанта Алексеева, организатора ареста царя и выхода армии из подчинения самодержцу, автора текста отречения, главы офицерской организации «Белый крест» и «Союза георгиевских кавалеров», в которых состояли не менее трети всех находящихся в Москве офицеров. Алексеев считал возможным после устранения Временного правительства занять пост военного диктатора, как этого желал для себя и генерал Корнилов. Алексеев пока не вмешивались в деятельность комитета Рябцевым и Руднева, поднявших военных для передачи власти Корнилову. Алексеев считал Дон лучшим местом для организации захвата власти в России, чем Москва. Алексеев не для того разрушал монархию и арестовывал царя, чтобы власть досталась какому-то калмыцкому выскочке Корнилову. Большая же часть московских офицеров из «Экономического общества офицеров», финансируемого Путиловым, Вышнеградским, Каменкой и Нобелем, ратовала за то, чтобы после успеха установления военной власти в Москве, вся полнота проявления была передана Корнилову. В России, уже давно лишенной полностью какой-либо законности, они получили разрешение преступников убивать людей, сколько и как им вздумается, и остановить их могла теперь только большая сила, чем они сами.

Главный вопрос контроля над богатым центром города заключался в овладении Кремлём. В Кремле у красного прапорщика Берзина имелись два броневика. Их использование против сил Рябцева могло легко прорвать блокаду юнкеров. Для борьбы с нами были приготовлены 37-миллиметровые пушки Розенберга, а от Александровского училища были вызваны два пятитонных броневика «Austin-путиловец» пулемётно-автомобильного учебного взвода…

Надрывно воя моторами, на большой скорости броневики выехали на Красную площадь с Воскресенской. Водители переднего и заднего рулевых постов этих боевых машин имели хорошую обзорность, корпус изнутри был обит войлоком для защиты от осколков. Толщина брони в 7,5 миллиметров позволяла экипажу в пять человек чувствовать себя спокойно перед врагом, не имеющим никаких бронебойных средства, а по два пулемёта Максима во вращающихся башнях на каждом броневике могли произвести шквал огня. Колёса броневиков имели толстую резиновую защиту от пуль. За броневиками следовал американский грузовик «White» с боеприпасами, горючим и ремонтниками, и страшно трещащая мотоциклетка «Мото-Рева Дукс» для связи под управлением поручиком в кожаной шведской куртке и пылезащитных очках на шлеме. К Кремлю из Крутицких казарм Рогожско-Симоновского района подошла рота юнкеров 6-й школы прапорщиков, и к началу штурма теперь всё было готово.

Связавшись по телефону с командированием 683-й Харьковской дружины в Кремлёвском малом Николаевском дворце, Рябцеву удалось убедить украинцев нейтрализовать бронемашины Берзина. Полковник Апонасенко со своими офицерами-украинцами захвалил броневики в гаражах Кремля. Солдатам 7-й роты 56-го полка пришлось вырыть у ворот гаража ров, поставить заграждения и оставить 8-ю роту при четырёх пулемётах для блокирования захваченных украинцами броневиков.

Броневики юнкеров поочередно подъехали сначала к Никольской, потом к Спасской башне и в упор расстреляли бойницы и уровни, где были установлены пулемёты или находились часовые. Следом за броневиками по башням и зубцам кремлевских стен начали стрелять через площадь пулемёты из окон Верхних торговых рядов. Бомбомёты Minenwerfer M 14 сделали несколько выстрелов, не попав, впрочем, по стене. Рябцев по телефону вызвал с Арбата огонь артиллерии по Кремлю, и 76,2-миллиметровая полевая скорострельная пушка команды добровольцев Баркалова от Александровского училища сделала четыре выстрела. Высокие разрывы звонко лопнули в темноте над арсеналом, послав на головы защитников 1040 своих круглых десятиграммовых пуль, поразив сразу площадь 200 на 200 метров, оставив серые облачка в свете прожектора. Трое защитников Кремля за короткое время оказались убиты, семеро ранены, пулемёты на башнях повреждены…

Ближе к полночи юнкера подполковника Невзорова выкатили на Красную площадь 3-х дюймовые артиллерийские орудия, доставленные с зарядными ящикам сотней 1-го Донского полка, уже на прямую наводку, и демонстративного приготовились к стрельбе по воротам. Одновременно они начали рыть траншеи у Сенатской башни и закладывать туда ящики с динамитом, готовя подрыв стены.

Приготовлениями к взрыву руководил бывший командир 56-го полка полковник Пекарский, маленький, подвижный и нервный, с подёргивающимся от контузии лицом, с чёрной повязкой на выбитом глазу и с белым крестом ордена на груди. Все солдаты его полка теперь были против него по ту сторону стены, но все 200 офицеров полка были за него в его отряде по эту сторону…

Пользуясь стрельбой у Кремля и отвлечением на это всеобщего внимания, отряд офицеров «Белого креста» на четырёх 3-х тонный грузовиках «White» TAD с установленными на них пулемётами Максима легко одолел патруль рабочих у Большой Каменный моста и двинулся в Замоскворечье на захват Трамвайной электрической станции. Российская империя и демократическая Россия покрывала потребности своего автомобильного рынка выпуском отечественных автомобилей всего лишь на 2 процента. После начала войны с Германией в 1914 году почти вся доля рынка, принадлежавшая немецким автомобилям — 80 процентов — досталась американцам. Мобилизация и реквизиция царскими властями автомобилей у населения по военно-автомобильной повинности, не смогли дать царской армии нужного количества машин, и началась массовая закупка за рубежом американских Ford, White, Gramm, Packard, Pierce-Arrow, FWD, Jeffery, Hurlburt, Kelly-Springfield, Garford, Locomobile, Federal, Peerless, Selden…

Грузовые, санитарные, штабные с кузовами торпедо, бензовозы, самоходные 76-мм пушки на шасси 5-тонных машин White TKA, а также сотни тракторов и тысячи мотоциклов, запасные части и материалы, комплекты оборудования и инструмента для ремонтных мастерских покупались по спекулятивным ценам. Посредники получали по 15 процентов комиссионных от сумм заказов, что чрезвычайно распаляло аппетиты. Только марки White было куплено для армии пять тысяч машин, от фирмы Packard — 2167 автомашин…

По Всехсвятской улице офицерский отряд на грузовиках проехал к Трамвайной электростанции с четырьмя высокими трубами на московском острове. Паровые котлы швейцарца Гампера и шведские турбины «Brown-Boveri» станции работали на нефти, получаемой по трубопроводу от нефтехранилища Нобеля у Симонова монастыря. Трансформаторы «Вестингауз Электрик» американской корпорации Моргана, кроме трамвайных линий питали ещё Лубянскую, Краснопрудную, Миусскую и Сокольническую электроподстанции. Отряд офицеров быстро и без проблем убил нескольких молодых рабочих-красногвардейцев станции, но с часовой башни неожиданно заработал пулемёт. Вдоль улицы, скрываясь в темноте, в канавах, от Большой Полянки стал подходить на выручку отряд красногвардейцев с завода Михельсона. Офицеры оказались окружены и решили сдаться, оставив Рябцева без контроля за освещением зданий и улиц в центре города. Вокруг станции рабочими теперь были вырыты окопы и сооружены баррикады…

Но в остальном мятежники военные мятежники действовали более успешно — в сырой осенней тьме опытные офицерско-юнкерские отряды, действуй согласно плану, чётко и одновременно, как на учениях, атаковали ключевые точки города, позавчера ещё занятые патрулями рабочих. Свежие, вооружённые до зубов, на кураже, офицеры и юнкера несколькими выстрелами разогнали посты красногвардейцев на Садовом кольце в районе Крымского моста, Смоленского рынка и Кудринской площади. В плен было взято около сотни рабочих, десять человек большевиков и эсеров были расстреляны на месте. Всего восемь юнкеров ранены в деле.

Пока остальных рабочих вели к штабу округа на Пречистенку, юнкера их били прикладами, плевали в лица, делали уколы штыками, и, в конце концов, четверых слишком гордых мужчин застрелили у ограды Святотроицкой церкви. Сводный батальон из 200 офицеров 56-го полка и 100 юнкеров 2-й школы прапорщиков после четырёхчасового кровавого сражения с применением пулемётов отбил у солдат 56-го полка центральную телефонную станцию и Почтамт. Всего за считанные часы, передвигаясь пешим порядком, верхом, на грузовиках и извозчиках, где стрельбой в упор и из-за угла, где хитростью или наглостью, где штыками и прикладам, отряды офицеров и юнкеров захватили всю центральную часть города, кроме части Тверской улицы, и захватили все вокзалы на окраинах.

Солдаты и красногвардейцы были не готовы убивать, и сопротивление оказали слабое. Для молодых рабочих всё происходящее изначально вообще было похоже на привычную стачку или забастовку под охраной своей рабочей милиции, а когда их начали хладнокровно убивать, как телят на бойне, они растерялись. И только на следующий день до них дошло — их хозяева прислали к ним не своих сторожей и черносотенцев, а уже целую свою офицерско-юнкерскую армию безжалостных убийц, как в 1905 году. Подступы к Александровскому училищу со стороны Смоленского рынка в конце Арбата, со стороны Поварской и Малой Никитской улиц были надёжно перекрыты силами Рябцева. Большая Никитская и Малая Никитская, весь Тверской бульвар вплоть до Университета был теперь тоже под их полным контролем. Продвижение офицерских групп от Лубянки на север города было остановлено только у Сухаревой башни на пересечении Садового кольца и Сретенки. Солдаты 192-го и 251-го полка затащили на 50-и метровую высоту Сухаревой башни пулемёты и превратили башню в крепость.

В это же время 250 студентов-белогвардейцев Коммерческого института, попечителем которого являлся известный своими мародёрскими прибылями на военных заказах Рябушинский, под командованием малоопытного, но амбициозного корнета из «Союза офицеров армии и флота», окружили санитарный пункт рабочих в кафе «Франция». Студенты попытались его разгромить, но санитаркам удались чуть раньше связаться c находившимся поблизости отрядом рабочих и те вступили в бой с белогвардейцами. В ходе перестрелки двое студентов были убиты, шестеро ранены, двадцать сдались в плен, у рабочих был один убит, ранено четверо. Другой отряд студентов Коммерческого института эсера Атабекяна пытался пройти к Замоскворецкому райкому партии социал-демократов большевиков, который размещался в студенческой столовой на Малой Серпуховской, но был окружён и без боя разоружён. Белогвардейцы не шли ни в какое сравнение по боевой выучке с юнкерами, однако, красный профессор Штернберг отреагировал на эти действия в своём тылу решительно: рота солдат 55-го запасного полка под командованием солдата Алексеева и отряд красногвардейцев завода «Поставщик» окружили здания Коммерческого института в Стремянном переулке. Более 300 будущих кандидатов экономических наук и коммерц-инженеров под командованием офицеров из организации «Белый крест» в течение нескольких часов вели перестрелку с рабочими разных национальностей и солдатами из разных глухих деревень России. На предложение сдаться белогвардейцы ответили отказом. Начался штурм и, после того, как солдаты и красногвардейцы ворвались в вестибюль, белогвардейцы сдались. Их разоружили и разогнали, а зачинщиков отправили в под конвоем в Серпуховской арестный дом.

Военный комитет Моссовета в «Дрездене» на Скобелевской площади был блокирован — два броневика полковника Рябцева неожиданно на большой скорости атаковали через Столешников переулок со стороны Большой Дмитровки. Стреляя на ходу из всех своих пулемётных башен, бронемашины устроили кровавое побоище среди солдат 56-го полка, «двинцев» и красноармейцев, охранявших ревком и Моссовет. За полчаса было убито и ранено более двадцати человек. Грузовики и легковые машины ревкома также были повреждены. Связь и любое сообщение между ревкомом и районами оказалась прервана. «Двинцы» забаррикадировались в зданиях и заняли оборону у окон, рассчитывая подороже продать свои жизни. Началась ожесточённая перестрелка. Все переулки, ведущие к «Дрездену» от Большой Никитской, оказались блокированы юнкерами, офицерами и студентами-белогвардейцами. Дом градоначальства на Тверском бульваре был захвачен юнкерами и превращён в опорный пункт обороны. Оставался не занятым из стратегически важных мест в центре города пока только Кремль.

Ближе к рассвету, на Скобелевскую площадь к Моссовету по Тверской со стороны Страстного бульвара и одноимённого монастыря начали весьма бесхитростно наступать 150 рабочих с Пресни и солдаты 192-го полка для вывода из окружения Моссовета и военного штаба. У церкви Дмитрия Солунского между Гнездниковскими переулками они попали под точный обстрел шрапнелью с Красной площади из двух пушек полковника Пекарского. За минуту на месте было убито 26 рабочих и солдат, ещё тридцать упали ранеными, остальные бросились бежать к Тверскому и Страстному бульвару. По Тверской в свете электрических ламп потёк широкий кровавый ручей. После этого разгрома офицерские роты и юнкера начали методичную зачистку крыш на Поварской улице и Малой Никитской…

Московские фабриканты и заводчики уже радости потирали руки в своих тёплых постелях и гостиных в роскошных московских особняках и многокомнатных квартирах в центре. Всё случилось так, как они и обещали — пролетарии и солдатня закончили свою митинговую свободу и умылись кровью за смутьянство и попытки контролировать работу предприятий, приём-увольнение, размер зарплаты, вопросы землевладения, войны и мира. Военные диктаторы Алексеев, Корнилов или Рябцев вот-вот возьмут в городе власть, и тогда бунт черни будет подавлен, как подавлены до этого были все бунты народов на Руси, начиная со времён их сопротивления крещению…

Когда всё-таки закончилась та нескончаемая пятница под канонаду вокруг Кремля и ружейно-пулемётную стрельбу в других частях города, Василий едва смог заснуть…

В ночь на 28-е октября в его номере в «Метрополе», выходящем окнами на Большой театр, было отвратительно сыро из-за того, что расхваленные Саввой Мамонтовым радиаторы отопления были едва тёплыми. Сырость тут же напитала обстановку: излишнюю мебель, ковры, покрывала и занавеси с ламбрекенами, кистями и бандо. Всё стало пахнуть пылью и плесенью. Когда горничная подала горячий чай и бутерброды с лососиной, он даже на них не взглянул. От езды на автомобиле Ford T целый день по московским ухабам, лужам и канавам, от одних казарм до других, разбросанных по всей Москве и по её окраинам, у молодого мужчины кружилась голова и подступала тошнота к горлу. Так, где улицы в центре города были вымощены булыжником, донимала мелкая тряска и подбрасывание на волнообразных ухабах, там, где брусчатка имела выемки, американский автомобиль проваливался туда колесом с глухим ударом, и шофёр каждый раз останавливался и подолгу осматривал шины, горестно вздыхая. За Садовым кольцом мощёных улиц было совсем немного, в основном открытый грунт, размытый и раскисший от моросящего дождя. Наличие рабочих патрулей вынуждала часто проезжать к цели такими глухими местам, которыми при обычных обстоятельствах ни один нормальный автомобилист не поехал бы. Не предназначенные для поездок господ на хороших автомобилях и экипажах многие улицы Лефортова, Замоскворечья, Пресни, Таганки и других окраин, где жили рабочие, беженцы, дезертиры, пленные, беспризорники, были завалены мусором, пустой тарой, отходами разных производств. Тротуары перед приличными домами заканчивались вдруг, дальше улицы и переулки были выложены деревянным мостками, как во времена князя Дмитрия Донского. Ford T несколько раз попадал в ямы, залитые водой, отчего застревал, погружался по самые фары. Водителю с охранниками и доброхотами приходилось на руках вытаскивать машину. Множество офицерских групп и отрядов «Союза офицеров» и «Белого креста» маскировались под фальшивые команды для охраны военнопленных. И как назло, тысячи военнопленных австрийцев, немцев, венгров, румын, словаков, хорватов, прибывших из регистрационного лагеря в Павловском Посаде, были размещены именно среди московских трущоб, около складов, заводов мастерских и строительных площадок, цементных заводов, сортировочных железнодорожных станций, где они работали. Самые крупные лагеря для военнопленных были во Владыкино, на фабрике Моргунова, у станции Серебряный Бор и в Кожухово. Отсюда городской голова Руднев отдавал сотни пленных, как рабов, за мзду сельским хозяевам и промышленникам, направлял их на чистку московской канализации, на мощение улиц, разгрузку угля и дров. Почти половина пленных быстро погибала от болезней, каторжного труда и недоедания…

Там же, в местах размещения пленных, находились и вооружённые команды городской управы по их охране, там хранилось оружие наёмных офицерских отрядов. Жуткая нищета рабочих окраин Москвы, бесконечные очереди за хлебом, возы с дровами, нищие, калеки действовали барчуку Василию на нервы, и он закрывал глаза, чтобы не видеть разруху, зажимал нос, чтобы не чувствовать вони, ощущая себя поэтом Вергилием из поэмы Данте Алигьери «Ад» спустившегося через семь кругов преисподней. Он не желал видеть сараи, бараки, полуземлянки, кирпичные дома рабочих, похожие на заброшенные казармы, покосившиеся разномастные вывески лавочек, чайных и питейных, ремонта и пошива, похорон и гадания на картах, горы мусора и лужи нечистот, вперемешку с зарослями пожелтевшей сорной травы и голыми кустарниками. Нищие деревни Останкино, Бутово, Измайлово лучше было бы вообще не посещать. Он Москву и так не любил, в отличие от Питера, считал её азиатчиной, хаотично разросшейся деревней, а теперь просто ненавидел…