Солнечное затмение

Глава 4 Единство места при разности времён

Вернувшись домой после репетиции своей институтской рок-группы далеко заполночь, едва успев сделать пересадку до их закрытия на станциях метро «Кировская» и «Дзержинская», Денис, выйдя из лифта с довоенной сетчатой дверью на шестом этаже, уже на лестничной площадке почувствовал кислый запах алкоголя и табака, идущий со стороны своей квартиры. Судя по вороху чужой верхней одежды на настенной вешалке, и грубым мужским голосам, доносящимся с кухни, в квартире шла очередная попойка либо знакомых матери Дениса машинистов из железнодорожного депо Москва — Пассажирская — Курская, или милиционеров из 63-го отделения милиции, располагавшегося в соседнем дворе по улице Щусева. Фаворита матери машиниста Славика Баракова, вроде, слышного не было, и Денис вздохнул с облегчением — никто ночью не будет ломится в его фанерную перегородку для того, чтобы дать «молодёжи» наставления, как следует правильно жить. При зарплате 350 рублей в месяц и бесплатно полученном от депо жилье, Славик чувствовал себя богачом, и каждые выходные устраивал друзьям угощение.

Ещё до окончания школы и призыва в тот же год в стройбат Советской Армии, кажется, он ещё учился в музыкальной школе и хотел стать музыкантом, Денис оказался в центре богемной жизни своей матери.

Поскольку четыре года назад в свою тупиковую комнату ему нужно было идти через проходную её комнату, и, соответственно, через эту же комнату в туалет или на кухню, несколько раз он оказывался по ночам свидетелем постельных сцен с участием пар любовников — знакомых его матери. Испуг и стыд был долгим его спутником потом, поскольку он не понимал ещё, что это было, и ему казалось, что в темноте происходит какая-то борьба, убийство, удушение. Мать после этого его начала отсылать спать в квартиру этажом ниже, к сердобольным соседям, знавшим ещё прадеда Дениса, а когда он стал старшеклассником, в квартире была наскоро и кое-как сделана перепланировка.

Была пробита дверь в его тупиковую комнату и отгорожена от проходной комнаты тамбуром, ставшим часть прихожей, дверь из тупиковой комнаты в проходную закрыта и заставлена огромным книжным шкафом во всю стену, двустворчатая остеклённая ромбами дверь из прихожей в проходную комнату сделалась дверью из тамбура в бывшую проходную комнату, куда пришлось переселяться Денису. Это всё было сделано любовником подруги матери Милы, Арнольдом с применением строительного мусора, найденным на Тверском бульваре в полуразрушенных домах, предназначенных на слом. Алёшин помогал Арнольду нести оттуда и филенчатую дверь по улице Качалова до своего дома с аптекой и букинистическим магазином, гордо и медленно, как когда-то, наверное, аргонавты несли свой корабль Арго по пустыне.

Перегородка тамбура была сделана Арнольлдом из гипсокартона в один слой, и она шатались при ходьбе по прихожей и коридору, от закрывания дверей или сквозняка. Через матовое стекло дверей были видны проходящие тени, слышно всё: разговоры, музыка, ругань, хождениям по скрипучему паркету, иногда пьяные драки, звон бутылок, скрип раскопанной тахты и стоны страсти в соседней комнате.

Этот звукоряд слушали и жители других квартир, но, поскольку в квартире собирались часто и милиционеры из местного отделения милиции, все попытки призвать шумную квартиру к тишине, порядку и чистоте в подъезде проваливались.

Обычно Денис старался из комнаты не выходить, делал погромче свой цветной телевизор «Радуга-719» ленинградского завода, читал что-нибудь из библиотеки, оставшейся от прадеда, вроде «Золотой осёл» Апулея или исторические новеллы Стефана Цвейга, витал в облаках или спал.

Вот и сейчас, открыв дверь своим ключом, он, не разуваясь, вместе с тубусом с чертежами курсовой работы и полиэтиленовым пакетом с батоном хлеба, консервированным лососем и морской капустой, прошёл в свою комнату и изнутри вложил в ручку-скобу двери, свою хоккейную клюшку, как засов. Теперь никто бесцеремонно не много войти и начать поучения, или вести просто пьяные рассказы.

Денис разделся, не зажигая света, ловко вскрыл на подоконнике банку лосося складными ножом, быстро съел содержимое тем же ножом с уже подсохшим с утра белым хлебом, глядя через тёмное окно на тишайшие улицы Качалова и Герцена, на покатые крыши особняков и доходных домов конца прошлого, начала этого века, кубами и прямоугольниками, с крапинками светящихся окон, заполнявшими городское пространство до проспекта Калинина. Над проспектом возвышались высотные дома-книжки советского архитектора Посохина. На них сейчас, выведенные зажжёнными в определённом порядке окнами, горели на фоне чёрного осеннего неба четыре огромные буквы, образуя надпись — СССР. Слева, на площади Восстания на шатре сталинской высотки того же архитектора сияли красные точки навигационных огней светового ограждения.

Поев, Денис устало лёг на румынскую полосатую кушетку, заложил руки за голову и закрыл глаза. В ушах всё ещё стучали колёса поездов московского метро, гудел и свистел воздух вокруг вагонов, и гипнотически плыла навстречу облицовка наклонных тоннелей эскалаторов, образуя видеоряды, словно в музыкальных клипах много раз виденного музыкального фильма «Асса», но только на его песню, сегодня первый раз сыгранную группой на репетиции:

Неожиданно произошло то, чего он всеми способами старался избежать — вместе со словами его песни возникли воспоминания и мысли умирающего старика Виванова, и те, что он за несколько дней дежурства у его койки записал в тоскую тетрадь в клетку. Неприятным было то, что возникло и то, что он не успел записать, но самое главное и страшное, то что, Виванов знал, помнил, но не говорил ему, или, если и говорил, то точно не ему.

В такие моменты Денису всегда становилось жутко, потому что это было неизвестное, непонятное, чужеродное внутри, ощущение чужого, ощущение пришедшее издалека… Всё тело тогда ломило и покалывало. Волна за волной из множество тончайших, словно комариный укусов, пробегала от макушки до пят, и каждая клеточка, каждая из тысяч митохондрий в каждой клеточке проваливались в вакуум судорог, подкрадывающихся незаметно. Иногда это причиняло резкую, острую боль. Он уже по опыту знал, что теперь ему не справиться просто так с миллиардом маленьких иголочек под кожей, что нужно какое-то время, чтобы это прекратилось. Если ничего не поможет, то остается только одно средство — бегство. А ведь ещё послезавтра, в гостях у подружки-именинницы его друга Олега, предстоял безумный молодёжный вечер, когда он будет знать всё, что сейчас скажет собеседник, и всё, что он при этом подумает про него или про других, а концу вечера ему будет казаться, что он всё знает про всех, что с ними было и что будет. И ему, Алёшину, придётся улыбаться или сделать безразличное лицо, когда в его мозг снова начнут врываться чьи-то завистливые и жадные выкрики, похотливые суждения и злые желания, дурацкие размышления и гнусные замыслы, перемешанные с пьяным бредом, полусонными галлюцинациями и видениями уже уснувших…

…стихотворный рефрен и мотив не покидали его, он уже не сопротивлялся, ни ему, ни волне мелких судорог по всему телу, как обычно, и боли в этот раз почти что не было. Боль вспыхивала чаще всего лишь тогда, когда воля начинала пытается подавлять роящийся в его мозгу клубок чужих мыслей. И чем сильнее было противодействие, тем яростнее и беспощаднее разгоралась боль. Всё, что ему нужно было сейчас — это, может быть, забиться в какой-нибудь подвал или на чердак, примоститься на мокрой скамеечке в пустынном сквере, спрятаться в старом доме, приготовленном к сносу…

Он уже хорошо знал, что железобетонные стены панельных многоэтажек от чужих мыслей спасали лучше, чем старые кирпичные стены московских домов и его сталинского дома, построенного до того, как индустриализация дала сколько угодно стали, и, поэтому, имевшему деревянные перекрытия. Вибрация вагона метро для подавления мыслей была предпочтительней мягкого движения автобуса по городскому проспекту, а такси или частник — наиболее выгодным транспортом; водитель чаще всего был занят дорогой, реже деньгами или ногами какой-нибудь женщины на тротуаре, и зачастую был просто автомобильным автопилотом после своей многочасовой смены. Других мыслей у усталого таксиста: кроме расхода бензина, показаний таксометра и количества сигарет в кармане, как правило, не было.

Хорошо подавлялся приступ, когда по улице Горького к Красной площади на репетицию парада или на сам парад шла военная техника Советской Армии или праздничные колонны скандирующих и поющих демонстрантов из рабочих районов. Но всё-таки, самым лучшим местом для избавления от напасти был какой-нибудь мост над водой. На его железной или бетонной спине, не задерживаясь, спеша походили пешеходы, гонимые промозглым речным ветром, не останавливались машины, вода как будто разрывала городской пейзаж и останавливала время, вода поворачивала время вспять, уносила в открытый космос, так, по крайней мере, казалось во время наиболее болезненных приступов гиперчувствительности. По мосту могли быстро проноситься машины и поезда метро, вызывая вибрацию: и это вызывало некоторое облегчение. Только на мосту через реку Москва Денис мог бы точно сейчас прийти в себя, и осознать, что сам о себе он не знает ровным счётом ничего.

Пробуя заливать водкой эти всплески чужих мыслей и потока ненужных знаний, который, он был уверен, не приходит извне, а рождается в нём самом, оттолкнувшись от наблюдаемого мира, от суммы уже полученной им информации обо всём, с чем он соприкасался, как в генераторе электростанции возникает электрический ток из-за движения воды, он чуть не погиб однажды. Сонм чужих мыслей иногда превращался и в бездонные кошмары. Омерзительные картины людского сознания вставали перед ним, как картины средневековых представлений из «Ада» Данте Алигьери, да ещё так явственно, что его руки тянулись к лезвию бритвы, ноги приносили тело к распахнутым настежь окнам, а голова искала острые углы.

— Qui defendat nos! — на латыни кричали вечно истязаемые в кипящей смоле или вмёрзшие в лёд Стикса, взывая к милости.

— So mote it be! — утверждая свою правоту, кричали в ответ рогатые и крылатые истязатели, не прекращая пыток и убийств.

После нескольких таких попыток и экспериментов с водкой, как и с успокоительным, чуть не вскрыв себе вены от страха, но с разбитой как-то раз о лестницу головой из-за временной потери зрения, полумёртвый от ужаса, он совсем на время перестал пить спиртное, и стал искать другие способы, и как спасение — нашёл вариант с мостом.

Не совсем понятно, когда это с ним началось, откуда взялось всё это, но догадки, конечно же, у него были…

…продолжало звучать стихотворение…

Но звукоряд сменится на шум множества голосов, цокот копыт по булыжной мостовой и свистки паровозов…

…2 марта 1917 года Государственная Дума несуществующего уже государства, вместе с Советом депутатов Петрограда, состоящим из промышленников, меньшевиков и евреев-бундовцев, объявила о создании Временного правительства, предназначенного править страной, ведущей кровопролитную войну с тремя империями — Германской, Австро-Венгерской и Османской до проведения Учредительного собрания и выбора новой формы власти, выборов нового правительства или главы страны.

Вместо императора Николая II главой страны стал князь Львов. Он был организатором половины бюджетных закупок для воюющей армии, и обвинялся царём в гигантских хищениях государственных средств. Гучков — второй организатор-посредник промышленных закупок для армии, тоже вор и взяточник, взял себе пост Военного и морского министра. Таким образом, обогащению Вышнеградского, Путилова, Каменки, Нобеля, Алексеева и других бенефициаров государственного переворота теперь никто не мешал делать капиталы на бюджетных закупках и переводить их за рубеж, готовя там себе роскошную жизнь в мире и покое, поскольку разруха продолжала приводить Россию в непригодное состояние для этого. Пришедшие к власти либералы решили, что Николая II лучше арестовать, пусть даже он ими ни в чём не обвинялся, наоборот, доверчиво отдавал свою жизнь и жизнь своей семьи в их руки. Привычная субординациях в армии и на флоте, губернаторы, отдельный корпус жандармов, охранные отделения, полиция, внутренняя стража были немедленно ликвидирваны в ходе начавшейся сокрушительной перестройки. Была учреждена милиция из гимназистов, сумасшедших и уголовников. Рабочие учредили собственную милицию и к ней партизанскую Красную гвардию. На безопасность буржуев им было плевать, они занимались охраной рабочих районов. Милиция Временного правительства, то есть милиция при городской Думе каждого города в первые месяцы демократии занималась больше вымогательствами и грабежами квартир, чем охраной правопорядка, и с уголовниками, повсеместно вышедшими по амнистии, и с нахлынувшими за поживой кавказцами бороться не хотела и не могла, а часто даже вступала с ними в сговор. В сельской местности порядок устанавливали сельские Советы и их вооружённые отряды из бывший помещиков и кулаков. Новая система юстиции утонула в противоречиях старых законов, разбавленных новыми, находящимися другом с другом в неразрешимом противоречии. Воцарился самосуд. Когда полуказак-полукалмык генерал Корнилов летом 1917 года по просьбе и за деньги крупных промышленников открыл фронт немцам под Ригой и двинул на Петроград казачьи части и Дикую дивизию горцев спасать Россию путём расстрелов пары тысяч смутьянов, вместо того, чтобы пустить по дорогам поезда, завести хлеб и топливо на зиму в столицу, Временное правительство, не имея других сил, чтобы защититься от лезущего в диктаторы Корнилова, передало рабочим-эсерам и большевиками 40 000 винтовок для защиты Петрограда от генеральской контрреволюции, а Красная гвардия начала наводить в столице порядок расстрелами бандитов и кавказцев на месте. Однако, спустя всего три месяца, уже осенью, когда комиссары Временного правительства по всей стране были либо убиты, либо изгнаны и проигнорированы местным населением, красногвардейцы в союзе с лейб-гвардией выгнали и само Временное правительство, которое к октябрю ничем не распоряжалось и не имело никаких сил, кроме карательных отрядов офицеров, юнкеров и ударников. Собрав хлеба продразвёрсткой за полгода больше, чем царь за последний год царствования, а потом большевики за три, не имея транспорта, чтобы хлеб привести в столицу и крупные города, Временное правительство устроило жесточайший продовольственный, а заодно топливный кризис. Одной рукой правитель России Керенский пытался арестовать коммуниста Ленина по заказу своих капиталистических хозяев, а другой рукой выдал его соратникам в столичном Совете оружие и разрешил организовать в Смольном институте штаб коммунистической Красной гвардии для защиты от военных сил тех же капиталистов! Керенский, будучи эсером, посещал поочерёдно то заседания своего правительства, то заседания столичного Совета, членом которого он тоже являлся. Власть демократов-капиталистов отказалась подтвердить права собственности крестьян и бандитов-кулаков на присвоенные ими весной 1917 года царские, помещичьи и церковные земли, а принялась дискутировать о сроках и условиях, перепугав и крестьянство бедное и кулаков-бандитов, что уже присвоенные помещичьи и монастырские земли могут отобрать. Всё внимание Временного правительства капиталистов-мародёров было поглощено приватизацией государственных царских заводов, золотых и нефтяных приисков, перепродажа их американцам и французам. Поэтому правительство игнорировало не только на земельный вопрос, но и бросило реально заниматься вопросами работы транспорта и продовольственного снабжения городов, а ведь паровозов и вагонов за полгода демократической власти вышло из строя вдвое больше, чем при царе за два года войны и вдвое выросли цены на всё. Зато Временное правительство переплюнуло царя в грабеже народа и ввело хлебную монополию! Теперь весь произведённый хлеб принадлежал правительству. Раньше царю-самодержцу принадлежал хлеб только с его сельхозземель, пусть и огромных, а хлеб с земли собственников принадлежал всё же землевладельцам. Закон требовал передачу всеми собственниками всего объёма выращенного ими хлеба, за вычетом установленной нормы потребления на личные нужды, в распоряжения правительства. Какая бы страна, пусть трижды некоммунистическая, долго такое терпела? За несколько месяцев действия хлебной монополии, как главный регулятор процесса, правитель-мародёр Керенский стал одним из богатейших людей страны, и его банковские счета пополнялись взятками и поборами ежеминутно. Капиталистическая продразвёрстка отныне приобрела вид полной конфискации хлеба. Если бы население реально сдало летом весь хлеб правительству, то умерло от голода зимой, и не помогли бы никакие карточки, поскольку социалистическая система распределения в руках капиталистов при неработающих железных дорогах действовать не могла. Однако, сельское население хлеб прятало, как когда-то прятала от продразвёрстки княжеских дружинников Рюрика, от продразвёрстки баскаков хана Батыя, от продразвёрстки казаков и поляков Лжедмитрия, от продразвёрстки Наполеона, от продразвёрстки Николая II. С августа 1917 года третий состав Временного правительства, конфисковав почти весь урожай хлеба в стране, тем не менее, ввёл норму отпуска хлеба для Питера — 200 граммов хлеба в день, а это уже по калорийности было за чертой голода. В последний день своего правления Керенский объявил на закрытом заседании в Зимнем дворце:

— Хлеба в столице — на полдня!

Злая ирония заключалась в том, что комиссарами демократического Временного правительства по продразвёрстке и конфискации хлеба были те же царские чиновники, занимавшиеся продразвёрсткой до победы революции при царе. Они не бойкотировали своё дело и при Ленине…

В Москве ещё при царе с августа 1916 год начали распределять по карточкам сахар — но лишь с момента отречения царя в марте начались выдачи хлеба по карточной системе. Через три месяца после ареста царя Керенский ввёл карточки уже на крупы, потом на мясо, ещё через месяц на коровье масло, в сентябре — на яйца, в октябре на растительные масла, кондитерские изделия и чай. Социализм капиталистов затрагивал продукты питания прямо пропорционально ослаблению железнодорожного снабжения. В России во время голода 1917 года хлеб не кончился как таковой, в хлебородных районах заготовленный хлеб гнил в сараях, на станциях и в вагонах, а перевезти его в нужном объёме в города не хватало транспорта. Царская разруха поглотила паровозы, вагоны, мосты, пути, квалифицированный персонал. Засуха аномально жаркого лета 1917 года сделала для хлебных и топливных барж непроходимыми многие реки. Спекулянты и мародёры открыли дорогу для хищения хлеба эшелонами. Торговцы принимали на реализацию конфискованный хлеб в огромных объёмах и везли его при нехватке в городах за рубеж. Спекуляцией хлебом, казалось, занялась вся стране от мала до велика. Наибольшую выгоду получали, конечно, люди, имеющие изначально капиталы для их вложения в пшеницу — тот же Вышнеградский, Путилова, Каменска, Нобель, Рябушинский, Гучков и другие. Деньги делали деньги каждый день, и каждый день у власти этим мародёрам был дорог. Население крупных промышленных городов оказалось без поставок продовольствия и топлива на будущую осень и зиму…

Из больших городов началось бегство — из двухмиллионной Москвы к осени 1917 года уехало полмиллиона человек. В Питере в начале правления Временного правительства капиталистов весной 1917 было 2 миллиона 400 тысяч человек, а к последнему дню деятельности Керенского и его закулисных хозяев в конце октября 1917 года осталось 1 миллион 400 тысяч человек! Население столицы проголосовало за свободу капиталистической демократии самым практическим образом — ногами…

К последнему дню правления Керенского 24 октября 1917 года в Рязани хлебные пайки были сокращены до 200 граммов хлеба, будто бы Рязань была осаждённым монголами городом. По сентябрьскому наряду мука в городе получена не была, горожане получили взамен муки швейку — плохие хлебные отруби, обычно идущие для корма скота. В некоторых уездах хлебной Рязанской губернии начался полный голод. Рязанские предприниматели делали хлеба из суррогатов, в городе начались заболевания на почве недоедания — цинга и голодный тиф, самоубийства. Управа Рязани заключила договора с местными мануфактурными фабрикантами об обмене на хлеб ситца, полотна и сукна в урожайных местах губернии. Деньги потеряли ценность, на базаре на деньги ничего получить было нельзя — чай, керосин, спички обменивались на хлеб, масло молоко…

В Астраханской губернии наряды от министерства продовольствия правителя Керенского не выполнялись. Запасы хлеба в области были истощены, карточки отоварить было невозможно, государственные склады оказались разгромлены вооружённым народом. Люди избивали, убивали и захватывали в заложники продовольственных комиссаров Временного правительства. Никаких военных сил для борьбы с восстанием астраханцев не было. Весь губернский продовольственный комитет от страха подал в отставку. Крупные спекулянты и перекупщики по всей стране начали отказываться продавать хлеб частным магазинам и лавкам из-за фиксированных низких государственных цен в условиях гиперинфляции. Удвоение фиксированной цены при ажиотажном спросе положение не спасло. Крупные игроки на хлебном рынке из жадности ждали нового повышения цен на зерно.

В Оренбургской губернии началось открытое сопротивление проведению продразвёрстки. В Оренбурге и Орске ощущался недостаток хлеба.

В Калужской губернии для борьбы с голодом продовольственный комитет решил организовать помощь железной дороге автомобильным и гужевым транспортом для перевозки продуктов и принять принудительные меры к изъятию хлеба при противодействии добровольной сдаче его Временному правительству. Однако автомобильного транспорта область не имела вовсе, а лошади в основном были реквизированы для армии. Врачи Калуги в связи с голодом предлагали населению разработанные ими научно варианты суточных пищевых пайков с минимальным допустимым наукой калорическим эквивалентом и сообщали рецепты в целях сохранения муки и суррогатов, имеющих пищевое значение.

На Кубани съезд собственников земли постановил упразднить государственные продовольственные комитеты и комиссаров Временного правительств, а и все вопросы хлеба решать торговлей и самими станицами, волостями, сёлами, хуторами и аулами. Повышение твёрдых государственных цен на хлеб в два раза после недавнего заявления Временного правительства об их неизменности вызвало панику и полную уверенность в их дальнейшем повышении.

На Северном Кавказе традиционно царили всеобщие волнения и полный беспорядок. Разгром магазинов, продовольственных и товарных складов, грабежи, разбой, похищения людей, заложники, убийства и поджоги. В Грозном, Тифлисе, Баку шла агитация за отделение от России. Повсеместно спекулянты скупали хлеб без ведома продовольственных организаций по взвинченным ценам и тут же перепродавали с ещё большей наценкой, полностью срывая продразвёрстку. Поспешное увеличение государственных твёрдых цен вдвое не усилило подвоз коммерсантами зерна для частных магазинов во Владикавказе и в других городах Северного Кавказа. Крупные торговцы ожидали к зиме последующего увеличения цен, и хлеб придерживали, невзирая на полное разрушение из-за этого госвласти на местах и возникающий из-за их жадности хаос.

В Ростове-на-Дону и Азове продолжились массовые беспорядки из-за двукратного повышения цен на муку, состоялся разгром казаками и иногородними продовольственных управ и канцелярий уполномоченных по закупке хлеба для армии. Развернулась широкая контрабанда и вывоз хлеба и скота с Дона в северные губернии для самостоятельной продажи по спекулятивным ценам. На юге страны сотни пудов хлеба и кишмиша ежедневно перегонялись в спирт. Борьба была безрезультатна — в Таганроге казаки-самогонщики пригрозили городской управе самосудом за попытки милиции мешать их делам. Все подобные действия в стране в прессе называли действием «тёмных сил»…

В Саратовской губернии был избит и скончался член продовольственной управы, а кулаки и крестьяне отказывались везти хлеба, после чего представители районных и городских продовольственных комитетов заявляли о сложении с себя полномочий.

В Царицыне продовольственный комитет заявил, что без серьёзной вооружённой силы изъятие зерна невозможно. Некоторые царицинские купцы-спекулянты за продажу по цене пшеничной муки выше государственной цены были приговорены окружным судом заочно к тюремному заключению, но решение исполнять было некому. С повышением цен на зерно повысились цены на муку и печёный хлеб.

В Ставропольской губернии подвоз хлеба несколько улучшился…

В Крыму и всей Таврической губернии не утихали волнения «тёмных сил», в сельской местности шёл погром лавок, грабежи казённых складов продовольствия. Из Севастополя был вызван крейсер и миноносец для устрашения крестьян. Городские управы из-за отсутствия денег от сбора налогов прекратили закупки и ввоз хлеба для распределения, что сразу вызвало разгром продовольственных лавок. Симферополь ввиду отсутствия в кассе денег решил выдавать городские векселя, которые оплачивались бы по истечении срока Государственным банком. В Херсонской губернии оказалась раскрыта организованная банда погромщиков, вооружённая пулемётами, винтовками, ручными гранатами, ножами и ломами. К массовым погромам там призывали безработные и дезертиры с фронта. Водка погромщиками раздавалась бесплатно…

В Полтавской губернии производился насильственный вывоз хлеба из сёл, однако украинцы устраивали беспорядки и насилие над продовольственными комитетами — для продолжения изъятия хлеба властям требовались дополнительные военные отряды. Большинство государственных продовольственных комиссаров за последний месяц там разбежались, опасаясь за жизнь. В Ромнах продкомитет сложил полномочия ещё раньше. Служащие продовольственного комитета Одессы заявили о сложении полномочий…

Задерживалась поставка хлеба в Харьков, там были задержаны 50 погромщиков — все профессиональные воры, часть «тёмных сил, но ситуация не улучшилась. Зато в Киевской губернии удвоение твёрдых цен благоприятно подействовало на ход снабжения города хлебом, хотя в губернии самостоятельно закрылись больше 2000 сельских комитетов.

Поступление хлеба в Казань задерживалось, но в самой Казанской губернии скупщики хлеба из других губерний, получив за взятки и по знакомству удостоверения волостных и других продовольственных организаций, спешно покупали у кулаков хлеб по бешеным ценам и перепродавали его крупным перекупщиками, сводя на нет заготовку хлеба для потребителей в городах.

Зато в Казань был вывезен золотой запас страны с мизерной охраной и ждал экспроприации нужными председателю госбанка Шипову людьми.

В Уфе после погрома магазинов «тёмными силами» почти все торговые фирмы самоликвидировались, было прекращено кредитование и торговые сделки…

В Бессарабии, в Кишинёве молдаване разгромили магазины, склады, провели самочинные обыски хранилищ, вагонов, расхищая чай, сахар, мыло, хлеб, табак и муку. Повсюду буйство толп пьяных дезертиров и демобилизованных, не имеющие возможности вернуться домой по железной дороге. Только энергичные меры Совета солдатских и рабочих депутатов охладили погромщиков. Массовые репрессии представителей народа против представителей власти в ответ на попытку организовать массовые репрессии против народа привели за девять месяцев к потере управляемости в стране…

В Курской губернии спекулянты из Калуги вывозили на свои склады огромное количество хлеба, срывая продразвёрстку. Комиссара губернской управы при попытке навести порядок, коммерсанты убили камнем по голове.

Избиения, взятие в заложники сотрудниками продовольственных комиссаров Временного правительства произошли в Саратовской губернии, где комиссары стали отказываться от должностей, опасаясь за жизнь.

В Томской губернии приезжие киргизы принялись скупать по высоким ценам местный хлеб у кулаков и землевладельцев, и вывозить через Туркестан в Турцию, а самогонщики в Каинском уезде губернии действовали при покровительстве думской милиции.

В Калужской губернии недостаток годового сбора по продразвёрстке хлеба составил миллион пудов, а хлеба в соседние губернии кулаками на конной тяге и по железной дороге ежедневно отправлялся до 10 тысяч пудов по очень высоким ценам без всякого учёта и в обход закона о государственной хлебной монополии. Военными отрядами солдат-ударников и казаков вывоз по железным дорогам был перекрыт, но перекрыть грунтовые дороги «тёмным силам» не получалось из-за недостатка сил. На ссыпные пункты калужские крестьяне почти не доставляли зерно из-за отсутствия обещанной в качестве оплаты ткани и мануфактуры. Зерно они предпочитали прятать и перегонять в самогон.

В Минской губернии завоза хлеба прекратился, хлебные пайки сократились до 200 граммов в день. Закупленный и конфискованный хлеб силой не выпускался из сёл крестьянами. Паёк в Минске оказался сокращён до трех фунтов на человека в две недели, но карточки отоварить было всё равно невозможно. В южные хлебородные губернии были посланы из Минска представители фронтовых, армейских и корпусных комиссий, чтобы с оружием в руках поведать пахарям о своих нуждах. На Волыни крестьяне разогнали продовольственные комитеты. В Витебске хлебные запасы исчерпаны. Повальное самогоноварение при плохом урожае ржи отягощало ситуацию со снабжением…

В Могилёвской губернии наступило критическое положение — заболевания на почве недоедания, погромы магазинов, избиения чиновников на почве отсутствия хлеба, продовольственные комиссары отказались работать. Гомельский продкомитет сложил с себя полномочия по снабжению населения. В Екатеринославской губернии разгромлены винные склады, вызвана паника населения в Бахмуте, повсеместные погромы, грабежи, обыски складов и магазинов. Власти губернии и милиция деморализованы и дезорганизованы страхом, для пресечения беспорядка сил нет. Спекуляция хлебом «тёмными силами» происходит свободно. Присланные для охраны винных складов войска перепились…

В отсутствии теперь в России промышленного производства из-за военной разрухи, вернувшей её во времена феодализма, при остановке выполнения военный заказов по причине разрухи, спекулятивная торговля хлебом для всех богатейших русских капиталистов стала основным родом деятельности. Вышнеградский, Путилов, Каменка, Шипов, Гучков, Нобель, Рябушинский и другие мародёры ради своих мегаяхт, элитной недвижимости на тёплых берегах Европы и США, ради дорогостоящих проституток и роскошных застолий отбирали весь хлеб даже у самых последних нищих, у сирот и вдов, стариков и калек, чтобы продать его тем, кто заплатит больше, а тем, кто умрёт от голода, они глумливо советовали сменить страну или род деятельности. Такие люди правили теперь бал, такую людоедскую дрянь выпестовала страна, таких жадных вурдалаков выдвинула Россия в свои правители. Таков русский капитализм в действии. Царь окружил себя такими людьми…

Сам же царь Николай II сидел сейчас под арестом и всё ещё лелеял надежду уехать за границу жить в золоте и бриллиантах. Наивный, он поверил обещаниям предателей своих! Марионетка капиталистов Керенский отвёз бывшего царя не на запад, поближе к границе, а, наоборот, на восток, в Тобольск, в глушь, чтобы не дай бог бывший царь, обладатель несметных сокровищ границы не уехал. Что-нибудь типа тайно сжечь, а пепел развеять по ветру стоило с ним сделать, чтобы невозможно было наследникам установить факт смерти, чтобы все его несметные банковские вклады достались банкирам… А ещё бывший царь Николай II так много знал про их деньги, так много знал про их предательства и коррупцию, что жить ему с такой информацией не следовало на свете вовсе. Царь отлично знал, что из 7700 тонн золота долга страны минимум 1000 тонн золота осели на счетах его министров, как взятки от западных и американских банкиров. Когда старый Вышнеградский брал взятку, эквивалентную 500 килограммам золота у Ротшильда за невыгодный заём Россией огромных средств, и его раскрыли, высокопоставленный взяточник рассказал сказку Александру III про то, что это была взятка на благотворительные цели, и он остался высшим вором страны и дальше в Минфине, а потом передал ремесло воровства Вышнеградскому-младшему. Взятка на благотворительные цели…

Нет, такой свидетель, как Николай II, русским ворам был не нужен, и было выгодно, чтобы он исчез, унося с собой их тайны. Кроме того, для иностранных покровители русских иуд и прочим «тёмным силам» было крайне выгодно, чтобы все царские сокровища, его недвижимость, приготовленные им для безбедной жизни за рубежом, остались бы в распоряжении банков и их основных владельцев — барона Ротшильда, лорда Ротшильда, Рокфеллера и Моргана. Они, а не наследники семьи Романовых должны были распоряжаться его сокровищами, тем более, что он был их крупный должник, и, поэтому он должен был не просто умереть, а так умереть, чтобы факт его смерти доказать было тяжело, и наследники не имели бы из-за этого прав на его многомиллиардные вклады…

Тем временем в Амурской области спекуляция дошла до биржевой покупки в течении одного дня несколько раз одного и того же объёма хлеба всё время увеличивая цену, при полной невозможности продкомитета этому препятствовать. Железнодорожный транспорт там почти не работал.

В Симбирской губернии изъятие хлеба шло только с помощью военных отрядов, однако губернский комиссар не разрешал вывоз хлеба из губернии по распоряжению министра продовольствия, выйдя из подчинения. В Новгородской губернии ощущалось приближение голода, везде самовольно шла вырубкам леса на топливо, грабежи, убийства, власти волостных земств и милиция оказались бессильны…

В Вятской губернии отмечалось повсеместное противодействие учёту хлеба регистраторами, что сорвало реквизиции в соответствии с хлебной монополией. В Вятскую и Якгаинскую волость были вызваны отряды казаков и ударников, произошли вооруженные стычки. На станциях без погрузки под открытым небом тем временем портилось заготовленное зерно.

В Тамбовской губернии вскрылись хищения продовольствия городской управой Тамбова на миллион рублей для продажи по спекулятивным ценам и для самогоноварения, после чего Тамбовское чрезвычайное губернское дворянское собрание решило возглавить продовольственные комитеты. Продовольственные комиссары Костромы тоже стали отказываться от должностей, опасаясь за жизнь…

Во Владимир и Ярославль подвоз продовольствия прекратился вовсе. Железнодорожное грузовое сообщение почти остановилась. Там и в Рыбинске начались продовольственные обыски и изъятия, взлом замков, избиения людей, в основном самых неимущих, даже последние крохи у них отбирали «тёмные силы». В Спасске, как и во многих городах региона, препятствием для погрузки и отправки хлеба явилось отсутствие налоговых сборов и денег в местном казначействе. В Акмолинской области на причалах скопились запасы хлеба, но вывоз задержался мелководьем Камы.

В Нижегородскую губернию подвоз хлеба сократился, в Нижнем Новгороде хлеба осталось на сутки, карточки отоварить нельзя. Власти города пытались организовать работу железной дороги и начать бартерных обмен обуви и других товаров на продовольствие. В Костроме началось изготовление хлеба из суррогатов, в Смоленск поступление хлеба ничтожно, продовольственная организация беспрерывно меняет свой состав. В Тульской губернии волнения, продовольственной милицией арестованы мошенники с поддельными хлебными карточками, и так далее, и так далее…

Это что, такое возмездие за жадность накрыло страну?

В столичном Петрограде хлеба на полдня…

В Московскую губернию поступление хлеба от перекупщиков и продовольственных комиссаров даже увеличилось после двукратного увеличения цен, но некоторые хлебовладельцы воздержались от продаж, ожидая к зиме дальнейшего повышения цен. Количество хлебных карточек в Москве, выданных за сентябрь мошенническим образом вдвое превысило число жильцов — до сих пор карточки выдавались по реестрам, составлявшимся дворниками и швейцарами, теперь этим заняты домовые комитеты. Москва…

25 июля 1917 года Временное правительство в Москве созвало совещание под охраной юнкеров 4-я школы прапорщиков из числа фронтовиков и георгиевских кавалеров полковника Шашковского, недавно осуществившего карательную акцию в Тамбовской губернии по усмирению стрельбой, штыками и нагайками восставшего полка в Козлове. В Москве же со времени 1905 года ещё пока не было расстрелов из пулемётов демонстрантов и «тёмных сил», как это было 4 июля в Питере. Бить — били, убивать — убивали. Но группы черносотенцев и отряды демонстрации профсоюзов из пулемётов пока не расстреливали.

Кроме бравурных рассуждений о ценности демократии и необходимости защиты её твёрдой рукой диктатуры, призванной провести Учредительное собрание, темой Госсовещания была разруха на транспорте, в сельском хозяйстве и в топливно-энергетическом секторе экономики. Только одной Москве ежедневно требовалось 150 вагонов угля, или 450 вагонов дров! Ещё при царе в Питер и Москву прекратилась поставка угля из-за границы, домбровского угля из российской Польши, захваченной Германией. Железнодорожные линии через российскую Финляндию, из Владивостока или Архангельска в центр оказались не приспособлены для интенсивного движения военной поры. В России не стало вдруг германских паровозов и вагонов — три четверти всех паровозов в царской России и демократической России были немецкими или американскими, не стало вдруг германских станков и запчастей, не стало немецкого и польского качественного угля для промышленности, угля для работы импортных котлов отопления, широко распространённых в крупных городах. Попытка поднять в первый год войны добычу антрацитового угля в Донецке дало кратковременный эффект, но усилия были сведены на нет коллапсом на железной дороге. Всё пытки доставить в Питер и Москву этот уголь из Донецка в условиях использования железных дорог для перевозки военных грузов, для стратегической, а часто и тактической переброски войск, не увенчались успехом. Вагоны застревали порожними на конечных станциях без паровозов, паровозы не узловых станциях простаивали без вагонов, частные владельцы части железных дорог и акционеры различных компаний задирали цены на перевозки, ломали координацию движения, в погоне за прибылью не занимались своевременным ремонтом подвижного состава и путей. Существование многочисленных жадных собственников железных дорог в России помимо государственных железных дорог, обескровило транспортную систему своими спекулятивными тарифами, правилами и своими стыковочно-пересадочными узлами. Прибыли ушли на счета собственников за границу, их ненасытным семьям, а Российское государство умерло из-за этой жадности, зависти и злобы, убивая при разрушении своём множество своих граждан, и виноватых в этом, и невиновных. После отречения царя весной в Донбассе на частных шахтах и вовсе начали работать в основном подростки, женщины и военнопленные, и выработка в Донецке упала вдвое ниже довоенной, а поезда к зиме 1916/1917 года и так почти перестали ходить регулярно в Питер и Москву. Российские железные дороги и паровозы остались без антрацитового угля, промышленные предприятия тоже остались без качественного угля, чугунные импортные котлы отопления российских городов остались без качественного топлива. Изношенность оборудования, жадность владельцев, ухудшение питания и забастовки «тёмных сил» вообще остановили производство угля в Донбассе в первое лето демократической России.

Манёвр наличными ресурсами в интересах всей страны был для капитализма царского образца практически невозможен. Чрезвычайно низкий уровень всеобщего российского образования, технической грамотности населения, низкие зарплаты и незаинтересованность людей в своём труде быстро сказалась на ухудшении обслуживания паровозов и вагонов — они быстро начали выбывать из строя. Оставшийся парк паровозов и вагонов эксплуатировался без ремонта на износ, на дороги выпускались часто неисправные паровозы и вагоны, потому что их просто нечем было заменить — восполнения для выбывших из строя почти не было.

За второй год войны выбыли из строя каждый пятый паровоз и вагон, за 1916 год ещё двадцать процентов паровозов стали непригодны для эксплуатации и тридцать процентов вагонов тоже. К моменту отречения царя, несмотря на закупки паровозов и вагонов за рубежом, количество паровозов в империи уменьшилось вдвое по отношению к довоенному количеству, то же самое произошло с вагонами. С пассажирскими вагонами дело было ещё хуже — осталась только треть от довоенного количества. Армия воевала без сапог из-за того, что совершала передислокации пешим порядком, уничтожая этим миллионы пар сапог за недельный марш, вместо того чтобы ездить на поездах, а новые сапоги нельзя было сшить из-за отсутствия кожи, хотя в Сибири на станциях гнили горы сапожной кожи, не вывезенной на фабрики из-за отсутствия вагонов. Царские чиновники по продразверстке изымали у кулаков урожай хлеба, а в столице вводили карточки, и огромные очереди за хлебом их не могли отоварить из-за невозможности хлеб доставить в столицу. Нужно было доставить из Архангельска на фронт купленные в Англии бронемашины, но не было железнодорожных платформ. Тогда очередь женщин, отойдя после суточного ожидания от захлопнувшейся у неё перед носом хлебной лавки, становилась разгневанной антиправительственной демонстрацией…

Пассажирские перевозки представляли собой хаос. Посадка даже в столице была похожа на штурм, с драками, поножовщиной и стрельбой. Пассажиры ездили по России толпами в до отказа забитых вагонах, войти и выйти было зачастую невозможно, вылезали через окна, через разобранный пол. Часть пассажиров ехала на крыше даже зимой. В большинстве случаев вопрос о билетах даже не стоял — проверить их было физически невозможно. Люди зачастую справляли нужду прямо из окна. Не редкими были случаи захвата поездов дезертирами или бандитами, и тогда машинисты и начальники станций были вынуждены подчиняться им из страха смерти и вести их состав в нужном направлении. Солдаты-дезертиры и бандиты часто вели себя одинаково, просто выталкивали обычных лишних людей из вагонов, силой заставляли грузить уголь, дрова в паровозы, заливать воду…

С началом войны резко сократилась не только добыча и закупка угля, но и на треть сократилась заготовка другого важного вида топлива — дров — рабочие руки были забраны царём на фронт, а реквизиция и изъятие на второй год войны лесных участков и дров царскими чиновниками встретили яростное сопротивление торговцев дровами, владельцев дач и лесных участков. После отречения царя по стране последовал повсеместный самозахват кулаками помещичьей, церковной и царской земли, самозахват лесов, и заготавливать дрова для обогрева Москвы стало весьма затруднительно.

Если к моменту отречения царя Россия за три года утратила транспортную возможность вести полноценную войну, бесперебойно снабжать промышленность материалами, а население продовольствием, потеряв половину паровозов и вагонов, то за полгода своего правления демократическое Временное правительство утратили ещё половину паровозов и вагонов от оставшейся половины. Москва была в числе пострадавших. Подвоз нефти по Москве-реке в танкерах тоже остановиться по причине мелководья из-за аномальной жары лета 1917 года, забастовки судовых команд, забитости реки плотами поставщиков древесины. Нефть шведского промышленника Нобеля, составляющую треть потребляемого в Москве топлива повсеместно принялись менять на подмосковный уголь-богхед, что давало неплохой результат, но меньшая теплоотдача богхеда приводила к лишним затратам на транспортировку, не говоря уже о стоимости погрузки-разгрузки и технических сложностей при переоборудовании импортных котлов, что в условиях блокады было само по себе делом непростым. При норме тепла в московских квартирах 17 градусов Цельсия, половина кубатуры отапливалось именно чугунными котлами. Богхед годился безусловно только для железных котлов, а отсутствие опытных истопников и ремонтников для переделок чугунных котлов с качественного угля и нефти на богхед и дрова всё портило. Половина довоенного топлива для Москвы — это донецкий уголь, треть от всего московского довоенного топлива — нефть Нобеля, Рокфеллера и Ротшильда из Баку и Грозного. Если начать заменять нефть дровами, это получается, как человека кормить только молоком — умереть он не умрёт, но и сыт не будет, и делом не позанимается, а будет только беспрерывно пить и мочиться, пить и мочиться, пить и мочиться…

Газовый московский завод и электростанция, трамвай с их бельгийским и американским оборудованием вообще невозможно было переделать на дрова. Москва могла погрузиться во тьму, а транспорт мог остановиться вообще. Во время Госсовещания несколько раз а Большом театре гас свет, и пафосные обсуждения судеб Родины велись при свечах и керосиновых лампах…

В первое лето жизни без царя в Москву поступило в 12 раз меньше топлива по железной дороге, чем требовалось, а это было уже была настоящей топливная катастрофа для капиталистической промышленности. Крупные московские заводы остановились, остановились стройки, десятки тысяч иногородних рабочих в один миг остались без работы и средств пропитания. У многих даже не осталось денег для того, чтобы уехать в свои города и деревни. А ведь на Москву надвигалась зима!

Дрова для частных домов, оборудованных дровяными печами, то есть без канализации и без водопровода были доступны для заготовки в зоне действия конных повозок — 25 вёрст. И в случае порожнего движения товарных вагонов, что случалось уже редко, и из 200 верстовой зоны лесозаготовок. Осенью заготовку на местах ожидаемо могла оставить распутица. Вместимость станций Москвы — 2800 вагонов, максимальный срок вывоза дров с московских станций — 3 дня. То есть Москва могла принять максимально 700 вагонов в день. 700 вагонов дров в день — равно необходимому количеству топлива в дровяном эквиваленте при отказе от угля и нефти. 400 вагонов дров в день — потребность Москвы, если не учитывать нужда промышленных предприятий. Капиталисты, управляющие экономикой России после царя, напрягли все силы, чтобы справится с топливной и транспортной разрухой и удержаться у власти, но ими же созданная разруха экономики страны во время войны ради личного обогащения не давала им шансов.

В этих условия капиталисты начали массовые репрессии, террор, ужесточение порядков в России, начав их с июльского расстрела в Питере рабочих и солдат, и назначения генерала Корнилова Верховным главнокомандующим.

Центральная продовольственная управа столичного Питера заявила, что кроме проблемы нехватки продовольствия даже по карточкам, глава градуправления Питера не может подтвердить наличие к началу отопительного сезона даже половины необходимого на зиму топлива — одни будут жить в тепле, а другие в холоде. Часть многоэтажных домов придут в аварийное состояние из-за того, что от мороза полопается водопровод, отопление и канализация. Делать потом ремонт некем и нечем, ни материалов, ни специалистов нет, строительный бум последних лет на бешеных прибылях от военных заказов не вызвал бума подготовки квалифицированной эксплуатационной армии сантехников, электриков и тепловиков. Городским служащим город опять задерживает зарплату. В кассе города осталось всего 300 тысяч рублей — даже на содержание электростанций не хватает. Норму по карточному распределению сахара в 0,4 килограмм в месяц на человека обеспечить не удаётся, карточки остаются неотоваренными. После 15 августа по карточкам столичный житель будет получать в день 200 граммов хлеба — вдвое меньше, чем весной. Бесчисленное количество фальшивых карточек на хлеб и другие продукты наводнили страну. В магазинах и кооперативах, отпускающих по карточкам продукты, треть карточек фальшивые.

Обе столицы представляли теперь собой огромные голодные чудовища, с бесконечным количеством очередей. Длинные очереди за хлебом стали неотъемлемой частью городского пейзажа сначала царской, а потом и демократической России. За обувью по карточкам очереди у магазинов столицы стояли и по 48 часов. Наживаться коррупцией, мошенничеством и воровством в отсутствии царской полиции и жандармов стало совсем легко и безопасно, и никогда ещё сладкая жизнь не выплескивалась так явно на улицы Москвы. Однако ценность рубля по отношению к иностранной валюте по-прежнему снижался — рубль теперь стоил как 3–4 довоенных копейки. Возник сильный спрос на иностранную валюту. Состоятельные люди как сразу после отречения царя начали переводить свои капиталы за границу и сами уезжать из России, так и продолжали это делать. Такая же паническая картина наблюдалась на рынке продовольствия. Скупали в запас всё, что только доставали и на рынке, и по карточкам, и цены росли неимоверно быстро. В то же время начинали закрываться заводы и фабрики из-за недостатка топлива и остановки транспорта, всё более разрушалась хозяйственная жизнь вообще.

После отречения царя Госбанк, оставшийся под управлением бывшего царского министра Шипова продолжил линию царского Минфина и сбежавшего в Париж министра финансов Барка по финансированию войны путём бумажно-денежной эмиссии и внутренних займов. Масштабы этих операций резко возросли в связи с дезорганизацией экономики. За четыре месяца с момента отречения царя до начала Госсовещания глава Госбанка денег напечатал столько же, сколько при царе за два года войны! Осколок Российской империи наводнился бумажными деньгами нового образца — 250 и 1000 рублей с изображением Таврического дворца, где заседала Госдума и керенками в 20 и 40 рублей упрощённого образца, на плохой бумаге цельными, неразрезанными листами. Инфляции раскручивалась день ото дня. Денежный станок «Экспедиции заготовления государственных бумаг» работал и днём, и ночью. Безумное печатанье денег привело, как ни парадоксально, к острому дефициту денежных знаков. Началось периодическое закрытие отделений Госбанка, не имеющих возможности выдавать наличные. Причина — опережающий рост цен на товары: за четыре месяца без царя денежная масса увеличилась второе, а общая цена всех товаров вдвое превысила сумму всех денег. Зарплаты рабочих и служащих остались на месте, мгновенно сделав их нищими. Налоги и пошлины никто не платил, большая часть денег оставалась на руках населения. Богатые прятали деньги в крупных купюрах. Крестьяне, напуганные изъятием правительством по продразвёрстке хлеба, а на остальной объём введением закупочных твёрдых цен при росте цен на промтовары, придерживали хлеб, перегоняя зерно в самогон. Продовольственный налог — продразвёрстку крестьяне и тем более кулаки не выполняли, комиссаров Временного правительства били, хлеб прятали в ожидании лучшей рыночной цены и исчезновении ценовых ножниц…