Спасти СССР, Часть 5

31 января 1986 года

Из Тбилиси позвонил Алиев, сообщил что обстановка сложная. Он принял решение не разгонять митинг, готовит своё выступление. Он попросил собравшихся выдвинуть требования, в ответ ему принесли наспех написанное отвратительное письмо грузинской интеллигенции, где законченный педераст и стукач Гамсахурдиа в числе прочего сравнивается с Ильёй Чавчавадзе[39]…

Мне это не понравилось. Как и осторожная позиция Алиева — мне по разговору показалось, что он не готов разгонять митинг не потому что это тактически и политически правильно — а потому что он просто не может найти в себе моральных сил сделать это. Такое может быть. Мы, русские — не понимаем что такое нация, не можем осознать национальных устремлений «маленьких, но гордых».

То, что Грузия никак не успокаивается, заставляет серьёзно задуматься. Все знают, например, что Грузия рассадник цеховиков и воров в законе — а кто знает, что Грузия ещё и рассадник педерастии? Едва ли не всесоюзный штаб педерастов находится в Тбилиси, в гостинице Иверия. Происходят сходки педерастов, вовлекаются всё новые люди в это дело.

И это — ещё раз — не смешно уже.

Итак, у нас есть маленькая республика, которая не производит ничего стратегически важного для СССР, но порождает массу диссидентов и является рассадником

— наркоманов и наркомании

— гомосексуализма

— воров в законе

— цеховиков.

Не кажется ли вам что для одной маленькой республики это слишком, и что издержки от пребывания Грузии в составе СССР сильно превышают выгоды?

Вообще, вопрос развала СССР — он травматичен… и мне бы не хотелось его допускать, но — вот. Что делать с Грузией? Единственный разумный аргумент не допускать выхода Грузии из СССР — это создаст прецедент, и захотят другие. В Югославии — отделение не очень то важной в общем масштабе и откровенно чужой Словении — вызвало то, что на выход попросилась вторая по значению в конфедерации, и не на отшибе расположенная Хорватия, что вызвало кровопролитие совсем иного масштаба. У нас своя Хорватия есть — это Украина.

Утром, вызвал Рекункова, пригласил и Егора. Выложил перед ними папку. Первым начал читать Лигачёв, на полпути скривился — и отбросил, как обосранное, простите, исподнее. Следом, взялся читать Александр Владимирович Рекунков, фронтовик, на прокурорской работе пообтесавшийся и ко многому привычный. Но и он покраснел

— Мерзость какая. Просто ужас.

— Вот такие вот у нас… правозащитники. Член Грузинской Хельсинской группы. Был.

— Правозащитник… — сказал Лигачёв — он ведь вроде… женат.

— Ну а как? В открытую этим заниматься нельзя. Родители нашли жену, договорились — мальчик из приличной семьи, отец классик грузинской литературы, в школе проходят. А потом куда ж денешься… от такого мужа.

— Они что, психбольные? — спросил Рекунков

— Может и так. Может просто… развращённые люди. Я вот что, Александр Владимирович. Что-то очень всё вовремя. Гамсахурдиа только осудили. Милиция усиливает удары по наркомафии. И вдруг — Гамсахурдиа, который для негативно настроенных является вожаком, убивают в колонии. Вы — забирайте папку, принимайте дело к своему производству, и посмотрите — нет ли там двойного дна в этом деле. Хорошо посмотрите.

— Понял, Михаил Сергеевич

Я показал рукой — идите

Оставшись вдвоём, я посмотрел на Лигачёва.

— Вот так вот, Егор. До съезда всего ничего, а у нас такое творится. Съезд предполагает ответы на вопросы, а у нас их нет. С чем выйдем на Съезд? Или замолчим проблемы?

Я встал со своего места

— В Грузии стойкие антисоветские настроения, немалая часть населения если и не перешла на антисоветские позиции политически, то фактически их жизнь никак не соответствует жизни советского человека. Одни спекулируют, другие…

В ж… долбятся

— Возникает вопрос, что надо чтобы сплотить здоровые силы Грузии и дать отпор всему этому… безобразию. Нужен человек. Пирожков не оправдал себя, возможно даже хуже сделал. Русского они не примут.

— Почему? — спросил Лигачёв

— Сочтут оскорблением.

…

— В то же время нужен не сколько хозяйственник, сколько человек, владеющий национальной спецификой, выходец из республики, причём неспокойной с опытом работы именно в такой республике, и именно с такими людьми.

Я взял листок бумаги и написал имя. Толкнул Лигачёву, тот посмотрел

— А туда кого?

— А вот это уже твоя будет проблема, Егор. Ищи, просеивай кадры. Подбирай. Но лучшего варианта я не вижу.

Что было на листке? Только одно имя.

Борис Карлович Пуго.

Пуго, сын латышского стрелка, ныне первый секретарь ЦК в родной ему Латвии, а до того председатель КГБ Латвии. Комсомолец, бывший секретарь Рижского горкома. Он и так должен будет пойти наверх — до своего поста министра внутренних дел, на котором его жизнь трагически оборвётся. После путча — он сам вынесет себе приговор. И приведёт в исполнение. А перед этим застрелит жену, которая не захочет жить без него.

Знаете, чем он меня привлёк, этот человек? Своей порядочностью. Слова «жил я честно — всю жизнь» — были в его предсмертной записке, и это были не просто пустые слова — если учесть, что за ними последовало. Перед смертью не врут. Не лицемерят. Он и маршал Ахромеев — вот единственные, кто взяли на себя личную вину за то что случилось с СССР в то время когда они были на мостике. Все остальные — предпочли отморозиться, а потом придумывать себе оправдания. Михаил Сергеевич пиццу рекламировал. Павлов возглавлял банк который в итоге лопнул. Крючков тоже каким-то бизнесом пытался заниматься. Один товарищ, не к ночи будет помянут — к Гусинскому ушёл в Мост-Банк…

Ну и остальное. Комсомолец. Четыре года всё же в КГБ проработал — специфику хоть немного знает. И не русский. В Грузию русского назначать нельзя, особенно сейчас, Пирожков показал себя не лучшим образом. А латыш… есть латыш, что ему предъявишь? Где латыши и где Грузия.

В насквозь коррумпированной Грузии честный и порядочный человек, более того человек из европейской культуры, не связанный с кланами и не думающий в таком плане — крайне нужен.

Армения без СССР. Ереван. Независимость

Светлана Лурье: Ереван как огромный миллионный город начал формироваться на наших глазах… Основной прирост его населения приходится на 50-70-е гг. XX века. Это годы, когда столь же быстро росли другие города СССР, вбирая в себя бывших крестьян, жителей малых городов, самых разнообразных мигрантов. Это время как бы великого переселения народов, …создания огромных интернациональных центров по всей территории страны… В Ереван тоже едут со всего Союза, но едут армяне, почти только армяне. Часть населения Еревана — выходцы из провинции, другая (большая по численности) — мигранты из крупных городов и столиц других республик, прежде всего Грузии и Азербайджана. Кроме того, тысячи армян из зарубежных стран. Столь разные потоки: крестьяне, тифлисцы, парижане. Плюс «старые ереванцы». На глазах спонтанно создаётся нечто совершенно новое, беспрецедентное — громадный национальный центр незапланированного и нерегулируемого собирания этноса в общность, органичную и естественную. Если принять во внимание крошечные размеры современной Армении, практически вырос национальный город-государство. И произошло это в стране, где создание мегаполиса, подобного современному Еревану, было фактически абсолютно невозможно — в силу политики искусственной интернационализации регионов. С точки зрения «нормального» хода истории такого города просто не должно было быть.

Аналогичного феномена — превращения по мере урбанизации полиэтнического города в моноэтнический — на земном шаре больше нет. В этом отношении Ереван уникален. Армяне Еревана кажутся потомственными горожанами, народом урбанистским, давно привыкшим к городской цивилизации. Ереван кажется городом очень цельным, органичным, со своим стилем отношений, своей очень плотной средой, традиционной и консервативной. Ереван — город совсем новый, совсем молодой, несмотря на головокружительный возраст Еревана-истории, Еревана-легенды.

Из книги «Блокадные истории»

Яков ЗАРГАРЯН

Под Новый, 1993 год, несмотря на уговоры жены и детей (они желали встретить Новый год у дочери), я остался дома. Отопления вторую зиму не было. Обещали к вечеру дать свет, но… не дали. Радио молчало. Телевизор, естественно, тоже. Как и телефон. Кругом мёртвая тишина: ни музыки, ни обычного предновогоднего шума и суеты. За окном мрак. В тумане кое-где просвечиваются окна — горят свечи. По звонку будильника в полночь я поднял бокал, выпил с пожеланиями, …ну как обычно. Только мысленно! Спать не тянуло. Захотелось почитать. Всё равно что! Пошёл без свечи в другую комнату, к книжной полке, нащупал том, принёс. Солженицын — «Архипелаг Гулаг». Зажёг ещё пару свечей и открыл страницу с оставленной кем-то закладкой.

Солженицын рассказывал о следственной тюрьме в Воркуте. Описывая адские условия жизни зеков в Сибири, о том, что там как следует не топили, о холоде и пр., автор «Гулага» обращался к читателю, то есть в данном случае конкретно ко мне: «Читатель! Для пробы — переспите так одну ночь! В бараке было примерно плюс пять!»

Хотя я и знал, что меня ожидает, но не поленился, взял свечку в руки и пошёл к термометрам (в нашей квартире их три: в столовой, спальне и веранде). В столовой и спальне термометры показывали плюс три, а в веранде — плюс два! Было это в 00 часов 10 минут утра 1-го января 1993 года в квартире N 10 по Эстонской, 7, в Ереване, не в Воркуте!

Я налил полную рюмку водки, выпил за здоровье истопников воркутинского лагеря…

Вот так начался новый, 1993 год, для меня и сотен тысяч ереванцев. А что же было в северных районах Армении? В Спитаке? В Ленинакане? Читать больше не хотелось. Пошёл спать!

Родной город почти для каждого вроде бы стал чужим. За пределами собственной квартиры уже будто нет родного дома, родной улицы. Грязные, захламлённые лестничные площадки, свисающие с потолка провода, ободранные лифты с подожжёнными кнопками и разбитыми плафонами, нечистоты, вываливающиеся прямо на лестничную площадку из продырявленных мусоропроводов, перила, на которых будто сроду не было деревянного покрытия… Кто живёт в этих домах? Люди или существа, которым знаком только один инстинкт — инстинкт разрушения?

Кто видел старый Ереван, не может сегодня без боли в сердце смотреть на новый, демократических времён. Город стал неузнаваемым. Не те люди, не те дома, не те улицы и площади. Я говорю не о молодых, щеголяющих в нарядах турецкого покроя. Я говорю о внешнем облике города. Он выглядит так, будто ещё час назад тут пронеслись татаро-монгольские орды. Дома из туфа, фильзита… и печная труба, густо попыхивающая чёрным дымом, нагло и нахально торчащая из дыры, пробитой на… фасадной стене. А дом в центре города. Тому, кто живёт за этими стенами, так удобно — с дырой и с трубой на фасадной стене. А что это вредительство и порча облика города — ему наплевать. Он так любит свой город…

Дома без парадных дверей, которые кто-то украл. Подземные переходы без базальтовых плит, которыми были облицованы стены. Парки без единой скамейки. Башенные краны, замершие у недостроенных домов, потому что кто-то извлёк граммы серебра из пультов управления. Деревья, спиленные под корень. Спиленные электрические и телеграфные столбы.

…

Битком набитый троллейбус восьмого маршрута, следующий по улице Баграмяна, не доезжая до школы им. Камо, остановился. Отключили электроэнергию. Через некоторое время водитель попросил пассажиров подтолкнуть машину метров на 50 к точке, где начинался спуск и можно было продолжить путь уже на холостом ходу. Человек 15 мужчин сошли с троллейбуса в месиво из неубранного снега, превратившегося в жидкую грязь, и, облепив все три открытые двери и заднюю часть, дружно, с остротами и тихим матом, обращённым непосредственно к грязнючей железной махине, стали трогать её с места. Вскоре троллейбус уже приближался к спуску.

Оглянувшись назад (я заменял двигатель машины у передней двери), я заметил среди толкачей знакомое лицо. Это был Эдуард Татевосян, народный артист республики, лауреат международных конкурсов и Госпремии Армении, первая скрипка Квартета им. Комитаса, завкафедрой струнных инструментов, профессор консерватории. Со скрипкой в правой руке он «работал» одной только левой.

Когда машина стала двигаться уже своим ходом, скрипач посмотрел на свою левую всю в грязи руку и весело, легко прыгнул на подножку. Он был рад, что уже едет… Ему важно было доехать.

Сергей АРУСТАМЯН

… Сегодня же мы знаем другое: завтра будет плохо и даже ещё хуже, чем сегодня, ибо каждый на себе ощущает беспомощность властей, чувствует, как изо дня в день нас всё гуще и плотнее обволакивает беспросветная тьма, в которую мы, не зная, как спастись, погружаемся всей нацией, всем народом, тьма, где нет места ни вере, ни надежде. Мы знаем, мы уверены, что наши «мудрые вожди» завели нас в тупик, в конце которого не видно света. И ропщем всё больше потому, что нет в нас веры…

Новые власти, правящие от имени народа, ко многому приучили этот народ. Мы уже, вроде так и положено, привыкли жить без света, без горячей воды, без газа, без лифтов, без зарплат и пенсий, без мяса, молока и многого другого. Сегодня легче сказать, что у нас есть, чем чего у нас нет. У нас уже ничего нет, и только один дух гуляет в теле. Но, видать по всему, власти, воодушевлённые тем, что народ всё терпит, взялись осуществить ещё один эксперимент: приучить его обходиться без хлеба. Потому-то нам сегодня и приходится чуть ли не ценой жизни добывать буханку, только и пригодную для скармливания скоту. Ну как же воздержаться от сердечных слов в адрес действующей при правительстве специальной комиссии по обеспечению жизнедеятельности населения.

Словом, нас не удивишь. Мы привыкли ко всякого рода отключениям и изъятиям. Теперь вот уже и хлеба. Остаётся отключить воздух…

…

1994-й… А митинг идёт…

Мне кажется, я не на Театральной площади, откуда всё началось, когда тот, кто сегодня на троне, бросил в жаждущую свободы толпу своё коронное «Пайкар минчев верч». Мне кажется, я не на митинге, а в огромном зале суда, где идёт открытый публичный процесс, нет, не над виновниками всех постигших нас несчастий, а над преступниками, которые, злостно обманув народ, вырвали из его рук победу и, прорвавшись к власти, употребили её только в своих личных, корыстных целях. Ибо сделанное ими — это цепь следующих одно за другим тщательно разработанных, хорошо продуманных и умышленно совершённых преступлений. И не надо, поэтому говорить, что у них никогда не было плана. План у них был, и он полностью претворён в жизнь.

Та ли сегодня Армения, которая была ещё вчера?

Голодная, холодная, нищая. Кормящаяся с чужой руки. Страна, из которой бегут армяне. Бегут не от турка, нет. А от армянина Левона, который звал к «борьбе до конца» и сделал всё, чтобы этот «конец» пришёл. От его власти, погрязшей в коррупции, взяточничестве, воровстве, грабеже, насилии и терроре. От его приспешников — алчных, ненасытных, вчерашних плебеев, ничтожеств, ставших вдруг богатеями, барами, вельможами.

Министр внутренних дел Ваник Сирадегян в Париже покупает часы за 10 000 долларов, а премьер и другие чинуши роскошествуют в костюмчиках стоимостью в 1 000 долларов…

Рубен Есаян

…В 1988 году мне было 29 лет, я жил в Москве, был аспирантом и с конца февраля участвовал в движении «Карабах». Я был, наверное, немного большим революционером, чем те сегодняшние милые детишки, уютно протестующие на газонах под нежными солнечными лучами и перекрывающие улицы города, одним движением руки вверх, останавливая взрослых дядей на больших джипах. Хотя измерять, кто больше революционер бессмысленно, быть революционером так приятно и естественно, когда ты молод.

Но тогда в Москве мы из отделений милиции не вылезали, прорывались с друзьями через милицейские цепи, не стекаясь огромными потоками на площадь в Ереване, а небольшими кучками на Красную площадь в Москве. Это мы придумали себе защитную мантру, которая нас на какое-то время спасала от жёстких милицейских действий. Прорывая ряды милиции, мы скандировали — Ленин, Партия, Горбачёв! Мы не знали тогда Шарпа, творили самостоятельно. Этим мы спасались от избиений, но всё равно нас паковали в милицейские автобусы и увозили. Несколько раз нам удалось отбить своих друзей, раскачивая автобус, в который их уже усадили. Нашей базой была Армянская церковь. Нашим духовным отцом был епископ Тиран. В церковь нас пытались всячески не пускать, устраивали уборки снега, мытьё дорог, санитарные дни на Ваганьковском кладбище. Но мы неизменно собирались и уже там решали куда выдвигаться. Со ступеней церкви мы выступали с яростными речами. На этих ступеньках многие тогда выступили и, в том числе, никому не известные тогда Лужков, Сирадегян[40], Старовойтова, Федя Шелов-Коведяев… Позже кто-то стал мэром Москвы, кто-то министром МВД Армении, кто-то одним из самых уважаемых депутатов СССР, кто-то замминистра МИД России.

Позже мы переместились ближе к москвичам потому, что в СМИ армян называли экстремистами…

…События, произошедшие с 1988 год по 1991 год, никто не называет революцией. Хотя эти события гораздо больше революция, чем сегодняшняя «бархатная». Но, я помню, как люди-революционеры, которым мы верили, оказались подонками, продавшими идеалы, которыми вывели людей на улицы и смели предыдущую власть.