Спорю с судьбой

ГЛАВА IX

Не так давно пришло на мое имя анонимное письмо. Кто-то написал злые строки. Что все слишком легко мне в жизни дается, что на комбайне я работаю потому, что гонюсь за большими деньгами. Обидно мне было. Обидно и больно… Ведь на глазах у людей я начинала свой трудовой путь комбайнера, они шли рядом со мной, и вот кто-то так ничего и не понял ни в моей жизни, ни в жизни страны.

Я многие годы отдала своему делу — и не потому, что оно самое легкое и приятное. Не потому, что оно доходное, а потому что это дело моей жизни, которое помогло мне обрести уверенность в себе, приносить людям пользу, быть не наблюдателем, а активным участником строительства новой жизни. Может быть, кто-нибудь скажет, такой, как тот анонимщик: это, мол, все красивые слова, фразы. Пусть говорит, но я уверена, это может быть только человек, который не знает, что такое любимая работа, труд сельского механизатора.

А вот сами комбайнеры в откровенной беседе признаются, что работа наша чертовски трудная.

— И что ты, Эльмина, надрываешься всю жизнь? Ты на виду, тебя все знают, могла бы теперь что и полегче найти, и поприбыльней.

Жалость вызывают у меня люди, которые так рассуждают. Они сами себя обкрадывают. Стараясь урвать от жизни побольше, они обедняют сами себя. И что такое их «роскошная жизнь»? Ненастоящая она, подделка, не заполнить ею душевную пустоту.

Мы, комбайнеры, в ответе перед всеми тружениками полей, перед теми, кто пашет, удобряет, сеет. Мы в ответе за то, чтобы труд многих людей не пропал даром и урожай был собран без потерь. Первое требование к комбайнеру — хорошо знать свою машину, уметь выбирать способ уборки. Поэтому, прежде чем выехать в поле, надо все до мелочей проверить. Как работают узлы и детали, нет ли утечки зерна. Ведь зернышко к зернышку — тонны складываются.

И во время работы надо следить за машиной. Надо научиться чувствовать, чем она дышит, уметь уловить в привычном шуме мотора перебои.

Нет, труд комбайнера не легкий, ох, не легкий.

За двадцать лет, двадцать горячих жатв все было — удачи и неудачи. В пятидесятые годы поля так раскисали от дождя, что машины увязали в день по нескольку раз. Натаскаешь соломы и хвороста, чтобы выбраться, и все сначала. Так день за днем. Посмотришь вокруг — убрали мало, значит, и не заработали. К вечеру устаешь так, кажется, на следующий день и на работу не выйдешь, а утром опять спешишь к комбайну. Во время уборки для меня других дел не существует, только хлебные нивы, и я — маленький капитан своего большого корабля. Даже заботы о доме на второй план уходят.

Вспоминается первая моя уборка в августе пятидесятого. Она была очень ответственной. Нужно было не только самой себе доказать, что я могу работать на этой машине, но и колхозникам, которые никогда раньше не видели комбайна и не верили, что он сможет сам сжать, обмолотить зерно.

На центральной усадьбе колхоза «Большевик» возле машины все время толпились люди. Приезжали на лошадях, шли пешком, каждому хотелось увидеть ее собственными глазами, представить, как она будет работать. Комбайн вызывал бесконечные пересуды, разделил хороших, добрых соседей на два лагеря — сторонников и противников.

— Да что там, все это обман, — говорили одни. — Не может одна машина заменить десятки людей.

А другие верили, хотя считали, что зерно, убранное комбайном, для выпечки хлеба не годится.

То, что на комбайне буду работать я, женщина, особенно не смущало колхозников. Меня уже здесь знали. Поверили мне.

Я же все никак не могла выйти в поле. По нескольку раз в день обходили мы с председателем колхоза Татсом маленькие каменистые поля. Растирали в пальцах зерна ржи, переглядывались, но никто не решался сказать: «Пора!». Зерну не хватало спелости.

Я старалась избегать споров с колхозниками. На людях держалась весело и уверенно. Но когда оставалась одна, особенно по ночам, готова была чуть ли не реветь белугой, бросить все и уехать в Вильянди. Мучил даже не страх, а стыд. Как я посмотрю людям в глаза, что скажу им, если вдруг не справлюсь? Но еще сильнее стыда было чувство ответственности. От меня зависело доказать, что и на этих маленьких полях могут работать комбайны, что только по пути крупных хозяйств и механизации развиваться сельскому хозяйству республики.

Наконец Татс дал «добро», и я выехала в поле. Десятки глаз смотрели мне вслед. Одни — с надеждой и тревогой, другие — с ненавистью.

Как только въехала в рожь, затрещали предохранители муфты шнека. Рожь была очень высокосоломистая. Потом день за днем, буквально на ходу, приходилось делать приспособления, необходимые для работы в наших условиях, набирать опыт. Осваивать новую машину мне помогал и отец. Он был у меня помощником. Большой выдумщик на всякие новшества, на ходу исправлял поломки. А чувство от работы на комбайне было радостное. Оглянешься — сзади тебя короткая, как ножницами подстриженная, стерня и ровные пучки соломы, а в бункер непрерывным потоком течет тяжелое золотое зерно.

Сентябрьские дожди прервали уборку. В колхозе «Большевик» пшеница осталась на полях, хлеба от дождей полегли, почва набухла и размякла так, что и на гусеничном тракторе не проедешь, а на моей самоходке и думать нечего. Свернули работы и вернулись в МТС.

Когда подвели итоги, результаты оказались плачевными. Норму выработки нам установили, исходя из равнинных степных районов, без учета наших маленьких каменистых полей. За сезон должны были убрать 220 гектаров, а одолели всего 166. К тому же и горючее перерасходовали. Словом, когда начали производить денежный расчет, получать почти нечего было. Горько и обидно: столько надежд возлагала, так ждала этого своего звездного часа и что же? «Может, правы те, кто утверждает, что в условиях Эстонии комбайны работать не могут?» — закралась противная мысль. Но я отогнала ее от себя. «Смогут, смогут», — повторяла, будто спорила с противником.

После уборки отдыхать не пришлось — сразу же пересела на трактор. Старый, разбитый, но я и такому была рада. Во-первых, надо заработать, чтобы зиму прожить, а, во-вторых, ужасно не люблю в городе сидеть. Гораздо больше по душе просторы полей. Пусть и холодные ветры пронизывают, и дожди хлещут, и машины подводят — все равно я не поменяла бы все это на любую работу в городе.

К тому времени я уже крепко усвоила одну истину — никогда не отчаиваться, не опускать руки, не сдаваться. Никогда не забуду, как однажды в цирке шапито выступала группа акробатов, и у одного, совсем еще мальчика, не получился прыжок, он сорвался. Публика наша доброжелательная, она бы простила ошибку, но артисты себе ее не простили. Этот неудавшийся номер был повторен еще раз. И снова не получился. Публика стала волноваться. Раздались аплодисменты: мол, хватит мучить ребенка, не получилось, так не получилось. Но прыжок снова был повторен. То ли оттого, что мальчик разволновался, то ли в силу других причин, он все время срывался. Даже я не выдержала, сказала вслух: «Ну, сколько можно?» А мой сосед, пожилой военный, спокойно объяснил, что в цирке существует такое правило: до тех пор повторять номер, пока ошибка не будет исправлена. В противном случае у артиста вырабатывается чувство страха, перед ним возникает «барьер», который он не в состоянии будет преодолеть. Тогда — прощай, цирк!

Много лет прошло с тех пор, а я все помнила эти слова. И когда мне бывало трудно, говорила сама себе: «Повтори еще раз, повтори».

Неудача первого года работы на комбайне не остановила меня. Я с нетерпением ждала повой уборочной страды. В зимнее время перебрала комбайн буквально по косточкам. Знала все его слабые и сильные стороны. Наконец пришла пора зрелых хлебов. Со мной снова работал отец. Его присутствие придавало дополнительные силы. И еще у меня было два помощника: паренек Антс Кэсса — он работал на копнителе, и весовщик Михкель Амм.

В нашей маленькой бригаде мы завели такой порядок. Ранним утром перед выходом в поле я проверяла мотор, отец проверял и ремонтировал режущий аппарат и всю жатку, а Амм и Кэсса чистили молотилку и смазывали солидолом подшипники.

Но всего предусмотреть нельзя. И хотя мы старались использовать каждую минуту хорошей погоды, вынужденные простои все же случались. Как-то оборвался приводной ремень. Добралась до правления, позвонила в МТС. Слышимость плохая. Связь все время обрывается. Еле поняли меня на другом конце. «Ждите», — сказали. Ждем час, другой, третий. Никто не приезжает. Конечно, можно не волноваться. Не наша, мол, вина. Погода стоит сухая, солнечная. Воспользуйся вынужденным перерывом, отдыхай. А мне неспокойно. Перед глазами — зрелые хлеба. Если не убрать их комбайном, урожай пропадет. В колхозе народу мало — кто посильнее да помоложе, все в город стремятся. И судить их за это нельзя. У каждого семья, дети, которых надо кормить, а в колхозе заработки пока совсем плохие.

Иногда, когда проезжала мимо картофельных полей, хотелось слезть с комбайна и руками вырывать сорную траву. Картошка настолько заросла, что ее и не видно было за травой. Нет, не могла я спокойно смотреть, как напрасно пропадает труд стольких людей. Слишком остро еще помнила чувство голода и запах замерзшего в санях военного хлеба.

Вот почему и теперь не могла спокойно сидеть и ждать, пока привезут ремень, не хотела пользоваться вынужденной передышкой. Пошла второй раз звонить в МТС. Снова кричала в трубку изо всех сил: «Пришлите ремень, где ремень? Это Отсман говорит, Эльмина Отсман».

Со злостью бросила трубку, когда, наконец, услышала, что ремень давно увез Эльмар Пурга, наш бригадир. «И где его только черти носят!» — выругалась про себя.

Правда, я хорошо знала характер и наклонности своего бывшего напарника на тракторе. «Сидит с кем-нибудь за рюмкой и обсуждает мировые проблемы. Сетует, что хлеба не поспеваем убрать, что колхозы не управляются. А кто в этом виноват? Такие, как он. Только бы им поговорить. И что с ним такое происходит?» — думала я, а от злости не знала куда себя деть. Сорвала злость на телефонистке, которая участливо спросила меня:

— Сломался комбайн?

— А вам какое дело, сломался он или нет? — грубо ответила я. Вы здесь сидите и ни за что не отвечаете, даже связь наладить не можете как следует.

Телефонистка от удивления широко открыла глаза, заморгала беспомощно белесыми ресницами. Хотела что-то сказать, но я уже вышла из конторы, хлопнув дверью.

Пока возвращалась к комбайну, злость постепенно прошла. Свежий ветерок, тишина осеннего леса остудили мой пыл. И когда совсем поздно приехал Эльмар, у меня уже не было желания отчитывать его. Стыдно было и перед телефонисткой, на которую я обрушила ни с того ни с сего свой гнев. «Надо будет заехать и извиниться», — решила я. Так и сделала. Нарвала букет полевых цветов и, когда проезжала мимо, вручила ей с извинением.

Прошла еще одна неделя, и мы закончили уборку. В тот год наш комбайн убрал 401 гектар и намолотили мы 480 тонн зерна. Все было позади, а я еще долго привыкала к этому. Стоило закрыть глаза, и крутится, крутится мотовило, в ушах все еще стоит шум мотора. По утрам испытывала странное чувство от того, что не надо никуда спешить, можно полежать спокойно в постели, послушать, как просыпаются птицы. Так же неспеша умыться холодной водой у колодца, а потом сесть за стол, где тебя ждет горячая картошка, парное молоко. В тот сезон нам с отцом повезло. Хозяйка у нас была замечательная. Заботилась о нас, как о родных. Когда бы мы ни приехали с поля, всегда был готов горячий вкусный ужин, и в поле она привозила нам обед. А в эти последние послеуборочные дни, пока мы еще жили у нее, она нас, как могла, баловала.

Мы тем временем приводили комбайн в порядок. Сидела я как-то на платформе. К нашему хутору подъезжают на машине директор МТС Литтер и главный агроном Мялксоо.

— Эльмина! — кричит мне директор. — Спускайся на землю!

— А мне и тут хорошо, — отвечаю беспечно. — Или что-нибудь случилось?

— Случилось. Болт на колесе расшатался. — Литтер сделал такие страшные глаза, что я и в самом деле испугалась.

— Не может быть, я все проверяла, — говорю.

— Плохо, значит, проверяла.

Я только успела спуститься, как в ту же секунду несколько рук подхватили меня и подбросили вверх.

— Да вы что? — закричала я. — С ума сошли, что ли? Отпустите! Сейчас же, слышите!

Потом, когда я уже, покрасневшая, приглаживая волосы одной рукой, а другой отвечая на рукопожатия, услышала, что заняла первое место в республике среди комбайнеров, еле удержалась на ногах и чуть сама не упала на землю.

— Молодец, Эльмина, — сказал директор. — Считай, главную битву за новую деревню мы с тобой выиграли. Доказали, что комбайны могут работать и на эстонских полях. Маловеры оказались битыми.

Оставшись одна, я бросилась снова к комбайну. Гладила его красные бока, и как когда-то в детстве разговаривала со своей лошадью Лопатой, так комбайну высказывала переполнявшие меня чувства. «Победили, выстояли мы с тобой, — шептала я. — Прошли боевое крещение. Могу теперь смело говорить всем, что я комбайнер».

Утро четвертого октября выдалось пасмурным. Небо затянули серые облака. Моросил мелкий дождь. Но все равно ничто уже не могло испортить моего радостного настроения. Последний день нашего пребывания в колхозе «Сыпрус», последний завтрак у нашей милой хозяйки. Я обняла и поцеловала ее. Отец крепко пожал ей руку.

Вышла я во двор к своему комбайну и не смогла узнать его. Весь руль разукрашен разноцветными осенними астрами, а на планке мотовила прикреплен большой лозунг, на котором крупными буквами во всю длину: «Да здравствует наша передовая женщина-комбайнер Эльмина Отсман!»

Это было так неожиданно, что я даже растерялась, не знала, что и делать — то ли бежать от комбайна, то ли, наоборот, спешить к нему. К нашему дому стали подходить люди. Я скорей прибежала в комнату, еще раз причесалась перед зеркалом, поправила платье со всех сторон и снова выбежала во двор. Подошел председатель. Произнес целую речь. От волнения я даже не очень хорошо понимала, о чем он говорит. Стояла, опустив глаза.

Непривычно было слышать столько хороших теплых слов в свой адрес. Речи председателя аплодировали. Потом я услышала, как хозяйка шепчет мне в самое ухо: «Иди к председателю. Подарок тебе от колхоза хотят вручить. Иди!»

Всего несколько шагов надо было пройти от того места, где я стояла, до импровизированной трибуны. Но ноги вдруг стали как ватные. Шла и не чувствовала как.

На что я не мастерица говорить, а тут вдруг речь произнесла:

— Спасибо, большое спасибо, дорогие мои. За внимание, за хорошее отношение, за гостеприимство. Никогда не забуду вашего признания моей скромной работы. Но я считаю, что моя сегодняшняя победа это наша с вами победа. Одна я бы ничего не смогла сделать. Только все вместе мы сильны. Только общая заинтересованность в общем, колхозном деле приносит успех, Спасибо вам всем и примите мой низкий поклон!

На разукрашенном комбайне, утопающем в цветах, мы и въехали в город. Люди останавливались. Махали мне руками, улыбались. В ответ я тоже всем улыбалась.

В МТС нас вышли встречать все. Уже в воротах на меня посыпался цветочный дождь. И снова был митинг, поздравления. Я настолько чувствовала себя счастливой, что на какое-то мгновение мне показалось, будто все происходящее нереально. Даже ущипнула себя, чтобы поверить, наяву ли это. «Победа, победа!» — пело все во мне.