Спорю с судьбой

ГЛАВА I

Я твердо убеждена — каждый человек начинается с детства. И кем бы мы потом ни стали, каких бы успехов пи добились, оно всегда с нами. Сказочно-яркое или бледное, лишенное красок, — ни забыть, ни перечеркнуть его мы не можем. Из детства берем с собой привычки и привязанности. Детство для нас тот тихий оазис, о котором вспоминаем в дни бурь и испытаний. Как глоток свежего воздуха иногда необходимы эти возвраты в детские годы.

Деревья, птицы, цветы, животные всегда были моими лучшими друзьями. Сколько себя помню, когда было тяжело, уходила в лес. Эта детская привычка искать у природы утешения и поддержки осталась у меня до сих пор. Где бы ни жила — в большом или маленьком городе, в деревне или на хуторе, всегда стараюсь найти заветное местечко, где красота сочетается с тишиной, где я могу провести время наедине сама с собой, вернуться в прошлое, подумать о настоящем. В Таллине это был парк над морем — Кадриорг. На острове Сааремаа в Кингисеппе — небольшая зеленая рощица. В Вильянди, Хельме — аллеи старинного парка.

Сейчас у меня тоже есть такое заветное местечко. Совсем рядом, метров двести от дома. Люблю под вечер прийти в маленькую черемушную рощицу, раскинувшуюся на небольшом косогоре у ручья, посидеть на сером камне, вобравшем в себя тепло солнца, послушать соловьиную песнь под бесконечное журчание воды.

Почему-то память выталкивает на поверхность только приятные воспоминания. Сейчас, когда мне за пятьдесят, я имею все, о чем только можно мечтать, — любимую работу, большую любовь, хороших детей, признание, словом, все, что приносит человеку счастье. И я не боюсь заявлять, что я счастливая женщина. Но счастье это пришло ко мне не случайно. Оно завоевано, да-да, именно завоевано.

…Я потомственная крестьянка. Мои деды и прадеды все жили на земле и имели все от земли. Это отсутствие земельного надела заставило моего деда покинуть Эстонию и переехать в Россию, поселиться недалеко от Петербурга. В деревне Черново на скудных северных землях в поте добывал он свой хлеб вместе с чадами и домочадцами.

В 1917 году отца моего призвали в царскую армию. Надели серую солдатскую шинель, дали в руки ружье и отправили в Бессарабию на Румынский фронт.

Октябрь 1917 года вернул отца домой. Он не был смелым человеком, мой отец. Просто крестьянин, преданный земле и считавший, что только труд на земле может дать счастье ему и его детям. Правда, ветер революции, перевернувший у всего человечества представление о положении вещей в мире, заставил и его поднять голову от сохи, оглянуться вокруг.

Вернувшись из армии, отец женился. Пошел жить примаком в дом тестя, дополнительным работником. А когда родилась первая девочка — Магда, нужда погнала его в Петроград на заработки. В 1924 году отец вернулся в деревню. К этому времени в семье уже было двое детей, ждали третьего. Жили трудно. Пришлось перекочевать всей семье в Лужский район. Здесь я и родилась.

В памяти сохранялись картинки тех времен: маленькая времянка, непроходимый высокий, густой лес. Отец, всю жизнь мечтавший о собственной крыше, строит большой дом. Но дело идет медленно. Мама ворчит: «Все для других, а для себя ничего».

Действительно, отец у нас был удивительный человек. Мягкий, добрый. Никому отказать не мог. По деревням быстро разнеслось, что Петр Отсман может делать все: сруб поставить, печку сложить, телегу починить. Откуда только к нему ни приходили за помощью! Он виновато смотрел на маму, собирал инструменты и уходил.

В 1929 году отец одним из первых записался в артель «Прогресс». А через полтора года — в колхоз «Знамя». С тех пор, как говорила мама, для семьи он был потерян. Он не только сутками сам пропадал в колхозе, но и все, что было у пас в доме, передал в коллективное пользование. Никакой техники, конечно, тогда не было. Старые конные бороны, плуги, лобогрейки. Отец чинил их с упоением, за доброе слово. А свой собственный дом так и не успел достроить. Мы всей семьей переехали в соседнюю деревню.

Маленькая русская деревушка, раскинувшаяся по берегу небольшой речушки, насчитывала всего двадцать домов. Наша семья здесь была единственной эстонской. Это в первое время создавало дополнительные трудности. Дома у нас говорили только на родном языке. Поэтому я знала мало русских слов. Сколько слез пролила из-за насмешек деревенских ребят! Им было смешно и непонятно, что я не умею говорить по-русски, а те слова, которые знала, произносила неправильно, часто путала их значение.

Я старалась не обращать внимания на насмешки. Мечтала подружиться с ребятами. Когда мы жили еще на хуторе, Магда, самая старшая из нас, смастерила из глины и дерева целое стадо коров, табун лошадей. Она лепила удивительно быстро, и животные получались у нее совсем как настоящие. Расположение ребят я завоевала тем, что щедро поделилась с ними своим богатством.

Вскоре ребята привыкли ко мне. Общаясь с ними, я заметно лучше стала говорить по-русски. Однажды, когда мы бегали по полю, высокая, черненькая, быстрая в движениях Феня, выдумщица на всякие игры, проделки, вдруг подбежала ко мне, схватила за руки, закружила, припевая:

Веселое это было время. Я беззаботно играла с деревенскими мальчишками и девчонками в пятнашки, горелки, бегала с ними по лугам. Мы собирали цветы, плели венки. Когда подошло время идти в школу, я не обрадовалась, а огорчилась. Родители отдали меня в эстонскую школу, она находилась в городе Луга, за восемнадцать километров от нашей деревни, и мне было жаль расставаться с товарищами.

Луга была первым городом, с которым я встретилась в своей жизни. Повез меня определять в школу отец. Привыкшая к лесам, полям, я была подавлена всем увиденным. Маленькая Луга показалась огромной, заполненной людьми, домами, магазинами. Отец купил мне пряник. Я крепко держала его в руке, свой первый в жизни пряник, и пугливо оглядывалась по сторонам.

Мы подъехали к большому низкому деревянному дому. Около него группками стояли ребята. Оставив меня с детьми, отец пошел разговаривать с учителем. Пока я ждала его среди незнакомых ребят, во мне зрело решение: не оставаться в городе. «Зачем мне учиться? — думала я. — Буду работать, как папа, вместе с ним. Буду ему помогать, возить воду на лошадях». И когда он подошел со мной прощаться, я схватила его за руку и решительно сказала: «Я с тобой». «Нельзя, дочка, нельзя, — он старался говорить как можно мягче и спокойнее. — Тебе надо учиться, обязательно учиться».

Я начала плакать, повторяя одно и то же: «Хочу домой, хочу домой». Сначала тихо, потом все громче, уткнувшись в папины колени.

Он ласково гладил меня по голове. Затем осторожно оторвал от себя и передал учителю, который в этот момент подошел к нам…

Школьные годы потекли без особых происшествий. Училась я легко. В памяти от тех лет осталось только острое желание — скорей бы окончилась неделя, чтобы хоть на день вернуться домой, к своим лесам, птицам. Всю неделю представляла мысленно, как я подхожу к крыльцу родного дома, навстречу мне с веселым лаем рвется собака, лениво потягиваясь, подняв хвост трубой, выплывает кошка. Вельтан, мой младший братишка, и маленькая Юлечка бегают вокруг меня, тормошат, зовут играть. На столе дымится картошка, в кувшине ждет свежее молоко.

В те годы я мало виделась с родителями. Даже в выходные дни они работали в колхозе. Отец уже тогда все возился с техникой. Мама была сначала свинаркой, потом огородницей.

Помню, как-то учитель пришел в класс и сразу ко мне:

— Хочешь с отцом встретиться?

Я обрадовалась, готова была тут же вскочить с парты и бежать к двери.

— Сиди, сиди на месте, — учитель подошел ко мне и положил передо мной газету.

Все ребята повернули головы в мою сторону. Я осторожно взяла газету. На первой странице, на самом видном месте увидела знакомое лицо отца и подпись: «Лучший машинист района Петр Отсман». В заметке сообщалось, что он на конной лобогрейке скосил девять гектаров ржи.

— Ты можешь гордиться своим отцом, Элля, — сказал мне учитель.

Да, я гордилась своим отцом. Я хотела работать вместе с ним. Учиться у него. Быть рядом с ним в поле, в мастерской. В летние каникулы я бегала за ним буквально по пятам.

— Тебе бы мальчиком родиться, а не девочкой, — ворчала мама. — Совсем дома сидеть не хочешь, все куда-то бежишь, бежишь.

…Моя учеба оборвалась неожиданно. Школу закрыли, и мне пришлось возвращаться домой.

Я радовалась, что не надо больше учить уроки, можно жить все время дома с родителями и вообще делать все, что хочешь.

Мое появление дома среди недели было встречено по-разному. Вельтан и Юлечка радовались. Мама промолчала. Только я заметила, что у нее напряженно сдвинуты брови. Папа же горько вздохнул и погладил меня по голове. Так он всегда выражал чувства, когда был расстроен.

В тринадцать лет я стала колхозницей. Определили меня возчиком. Летом возила свежескошенное сено, увязанные снопы, воду огородникам. Мне даже доверяли борону. Зимой мы с Лопатой, так звали мою лошадь, тоже не простаивали — возили торф, сено по домам, на скотный двор.

Хотя я была самая маленькая, но старалась не отставать от взрослых. Мне было приятно, когда бригадир меня хвалил и другим ставил в пример. Уже через год мне вынесли благодарность на общем собрании колхозников и премировали. Гордость так и распирала меня. В своих мечтах я заносилась так высоко — хотела стать известной на весь район.

После собрания побежала сразу же к своей Лопате. Большую часть времени проводила с ней и поэтому привыкла радостью, планами на будущее делиться тоже с ней. Она не возражала, только добродушно пофыркивала и прядала ушами.

Лопата была моей первой любовью, моей первой привязанностью. Она беспрекословно выполняла все мои приказания, выслушивала все мои истории. Ей могла я доверить самое сокровенное. Если я на ней не ездила, то чистила, холила, выводила в ночное. Из-за нее поначалу невзлюбила трактор.

В колхозе трудился один старенький «Фордзон». Завести его было совсем непросто. Пара лошадей должна была тащить трактор под гору, и он тогда, пыхтя, тарахтя, как бы нехотя, через силу, начинал двигаться. Однажды одна из лошадей остановилась, и трактор наехал на нее. Она упала и сломала ногу. Правда, это не была моя Лопата, но все равно мне бесконечно было жаль лошадь. Я горько плакала, уткнувшись в теплый бок Лопаты.

А потом в колхозе появились первые тракторы на железных колесах марки ХТЗ. Они неуклюже разворачивались на полях во время посевной. Ими управляли большие уверенные люди, которые громко говорили, смеялись. Они мне всегда казались удивительными. Правда, я слышала, что где-то есть женщины, которые умеют управлять тракторами совсем не хуже мужчин. Часто называли имя Паши Ангелиной. Но мало ли что можно говорить!

Как-то я везла воду огородницам. Довольная и гордая сидела на широкой спине у своей Лопаты. Вдруг вижу — на дороге стоит трактор. Остановила лошадь, слезла на землю и осторожно, как будто делала что-то недозволенное, подошла к нему и стала его рассматривать.

«Сколько же здесь всяких механизмов, — подумала я. — Надо быть необыкновенным человеком, чтобы управлять этой машиной. Это тебе не на Лопате воду возить…»

Я не успела додумать свое. От страха показалось, что сердце остановилось — не заметила, как подошел тракторист, и большая тень от его фигуры накрыла меня. Я подняла голову, и страх сменило удивление — трактористом была женщина. Самая обыкновенная женщина, как все наши деревенские.

— Ну, малышка, с дороги! — прикрикнула она на меня. — Твоя лошадь, что ли? Отведи ее в сторону, а то чего доброго испугается и понесет.

Трактористка легко взобралась на высокое сиденье, подождала, пока мы с Лопатой уступим ей дорогу, и проехала мимо нас на своем стальном коне.

С той поры часто думала я о тракторе и о женщине, которая им управляла. Не зря, значит, говорили люди о Паше Ангелиной и ее женской бригаде. Я бы, наверное, тоже смогла научиться.

Весть о том, что отца направляют на курсы трактористов в Лужскую МТС, я приняла как личную радость. Отец потом и меня научит водить машину. Даже то обстоятельство, что мы уедем из деревни Горушка и всей семьей будем жить под Лугой, меня совсем мало беспокоило.

Тракторы тогда были газогенераторные. Их растапливали, как печку, маленькими чурками. Уже тогда желание быть рядом с машинами у меня было настолько сильное, что рада была выполнять любую работу, даже подкидывать в трактор эти чурки.

Весну 1941 года ждала с особым нетерпением. Отец впервые должен был выехать на тракторе в поле, и я упросила его взять меня прицепщицей.

Первомайский праздник мы встретили на колхозном поле. День начался хорошо, ярко светило солнце, но воздух еще не успел прогреться, холодок легко пробирался сквозь жидкую одежонку. А к обеду внезапно северный ветер натянул серые, рыхлые тучи, начал падать мокрый снег. Руки окоченели, стали малопослушными. Отсоединился плуг, наехав на камень, я стала соединять его, однако неловкое движение — и молоток больно ударил по пальцу. Еле сдержала крик, чтобы не привлечь внимание отца. А в душе проклинала себя, работу. «Не женское, не женское это дело, — твердила сама себе. — Грязно, холодно, одни неприятности. Отработаю эту посевную и уйду. Никогда больше в жизни к трактору не подойду», — решила для себя, как мне казалось тогда, очень твердо.

С каждым днем солнце пригревало все сильнее и сильнее. От земли поднимался легкий пар, будто наполненный всеми соками земли. Мое решение оставить трактор становилось все менее твердым, таяло так же быстро, как последний снег под лучами солнца. И не только хорошая погода поднимала мое настроение. Главное, отец все чаще стал сажать меня рядом с собой и доверять руль. Он помогал мне вести машину только на поворотах.

Чтобы не упустить время, приходилось работать буквально сутками. Мотор — сердце машины — трудился, не останавливаясь. Я скоро настолько научилась управлять трактором, что отец однажды решился доверить его мне. Выбившись из сил, он пошел отдохнуть в деревню.

Радости моей не было предела. Я чувствовала себя очень сильной. Перепаханное поле казалось черным, оно сливалось с небом, и мне казалось, что веду трактор не по земле, парю, как птица, по воздуху. В эту звездную весеннюю пору, оставшись впервые в жизни за рулем трактора одна, я могла вообразить все, что угодно, и даже это — я лечу.

Перебои в работе двигателя вернули меня на землю. Взглянула на приборы: они показывали, что в радиатор нужно долить воду. Остановила трактор, перевела его на малые обороты, схватила ведро и — бегом на речку за водой. Когда еще бежала с пустым ведром, слышала за спиной легкое тарахтение мотора, а возвращалась уже в тишине. Не сразу поняла, что случилось, только сердце сжалось в тревоге. Подошла ближе и заплакала от злости — двигатель заглох.

Что делать? Первая мысль — бежать за отцом. Но я представила его, исхудалого, уставшего, обросшего, с запавшими глазами — он не спал уже третьи сутки, и острая жалость к нему остановила меня. Надо завести мотор самой. Стала крутить рукоятку, а она не поддается. Сил не хватает. Я и так, и сяк. Ничего не получается. Тогда приспособилась по-другому — поставлю рукоятку в горизонтальное положение и вспрыгиваю на нее. Смотрю, стала поддаваться. Я — сильнее! И мотор заработал. Никогда потом рокот мотора не приносил мне столько радости, как в ту ночь. Сама я не пою, больше люблю слушать, как поют другие, но тогда запела.

Кончилась посевная. Мы вернулись в МТС. Приступили к ремонту. Я чувствовала себя бывалым трактористом. Только случай показал мне, как мало я еще знаю и как мне далеко до того дня, когда я действительно смогу назвать себя механизатором.

Как-то, когда я возилась у трактора, ко мне подошел директор МТС и, ткнув пальцем в какой-то прибор, спросил:

— Это что?

— Прибор.

— Какой?

— Манометр.

— А для чего он нужен?

— Не знаю.

— Какая же ты трактористка?

Жаркая волна стыда захлестнула меня. Я стояла перед директором растерянная, вся красная, не зная, в какую сторону смотреть.

— Да не обижайся ты, Эльмина, — сказал он. — Я не хотел тебя огорчить. Ты ни в чем не виновата. Учиться тебе надо. И тогда, уверен, ты станешь хорошим механизатором. Мы поможем тебе. Обязательно. Кончишь курсы и вернешься к нам.

Слова директора немного успокоили меня.

Но сбыться им не было суждено, Началась война.