Спорю с судьбой

ГЛАВА VI

Решение вернуться в МТС никто из моих близких не одобрял.

— Ну, чего тебе неймется? — говорили мне. — Работа в связи несложная, негрязная.

— Надорвешься ты на этой работе в МТС, — говорили другие. — Ни минуты покоя. В поле с утра до вечера.

Но я твердо стояла на своем. Я видела себя на тракторе. Стоило закрыть глаза, и передо мной волновалось золотое поле спелой ржи, которую я вырастила. Это была моя заветная мечта, и я ни с кем не хотела ее делить. «Посмотрим, что вы скажете, когда все сбудется», — мысленно отвечала я тем, кто меня отговаривал.

Совмещать работу с учебой, тем более мою, когда все время в разъездах, было непросто. Но я каждую свободную минуту использовала для занятий. Вместо художественной литературы читала в поезде учебники.

Особенно я любила те дни, в которые выпадало мое дежурство на курсах по классу. Я старалась прийти пораньше, пока никого нет. Подметала полы, аккуратно расставляла стулья. Встречала ребят (в группе я была единственной девушкой) как хозяйка. Занятия проходили весело, интересно и поэтому незаметно. Ребята в группе у нас были в основном молодые, любили пошутить друг над другом. Так уж устроен человек, ему хочется делать именно то, что в данный момент не позволено. На уроках кто-нибудь глупость сморозит, смеешься — не остановить. Буквально зажимаешь рот рукой, а сама боишься, как бы не подумали, что на курсы не учиться пришла, а развлекаться.

Говорят, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Генералом я никогда не собиралась стать, а вот знаменитой, признаюсь честно, мечтала. Особенно остро это желание появилось в тот момент, когда выбрали меня, еще даже не трактористку, а только курсантку, на Второй съезд женщин Эстонии.

Сколько раз я ездила в Таллин, и никаких чувств эти поездки у меня не вызывали. А здесь ехала по знакомому маршруту и волновалась, будто ехала впервые. «Значит, верят мне, — думала я, — верят, что я стану настоящим механизатором. Не только оправдать доверие, но и удивить всех, стать самой лучшей — для этого надо одно: трудиться, трудиться, не зная усталости».

Практику сдала на «отлично». Осталось сдать теорию. Казалось, весь учебник, как говорится, от корки до корки выучила наизусть, а все равно волновалась до головной боли.

Экзаменаторы меня, женщину, спрашивали особенно придирчиво. Но я отвечала без запинки. Была уверена, и все ребята тоже, что получу «отлично». Они ахнули, когда узнали, что «хор» поставили. А я губу прикусила от злости и небрежно бросила: «Подумаешь! Жизнь покажет!».

Долгожданный день все-таки наступил. Я перешла на работу в МТС. Была там единственной женщиной-механизатором. Сначала меня никто даже помощником не хотел на трактор брать. Досадно и обидно мне было. Но я сразу успокоилась, когда выехала в поле. Радовалась, что наконец сижу за рулем трактора и занята настоящим делом, что я, как герои любимых моих книг и кинофильмов, участвую в строительстве новой жизни.

Бывая на хуторе у Минды, видела, сколько трудов ей стоит поддерживать свое хозяйство. Без выходных, с раннего утра до позднего вечера она переходила от одного дела к другому, не имея права ни заболеть, ни развлечься. Только работа, работа, работа, и ничего больше, а в итоге — результаты плачевные.

Война и оккупация нанесли огромный ущерб сельскому хозяйству республики. Резко сократилось производство мяса — почти в три раза по сравнению с довоенным уровнем, значительно меньше стало производиться молока, яиц и других продуктов.

Красная Армия еще освобождала территорию Эстонской ССР от гитлеровских оккупантов, когда началось восстановление советской земельной реформы, которую начали проводить в 1940 году, после того как в Эстонии была установлена Советская власть и она была принята в состав СССР. Теперь, после освобождения, крестьянам возвращались земли, отнятые у них гитлеровцами. У кулаков изымались излишки земли, скота, инвентаря и передавались бедноте. Новоземельцы, как называли тех, кому отдавали излишки земли, отнятой у кулаков, получали жилые дома, тягло, сельскохозяйственный инвентарь, семена. Для оказания помощи труженикам деревни было создано двадцать четыре МТС и сотни машинно-коннопрокатных пунктов.

Новоземельцы не могли единолично поднять сельское хозяйство, тем более что кулаки шли на всякие подлости. В излишки они включали малопригодные земли, прятали семенной фонд. А у тех хуторян, кто начинал чуть-чуть подниматься, они сжигали хлеб, скотные дворы, отравляли колодцы. В деревне шла острая классовая борьба.

Нельзя забывать, что эстонские земли трудны для земледелия. Камни и болота — извечные враги эстонского земледельца. Крестьяне убирали камни с поля, перетаскивали их на межу, но плуг поднимал другие, и все повторялось. «Камни сами растут», — с отчаянием говорили крестьяне. А болота? Сколько труда приходилось вкладывать, чтобы осушить даже маленький участок, но коварное болото нередко вновь поглощало его.

Конечно, победить болото было бы легче сообща. Но эстонский крестьянин, корнями привязанный к земле и веками рассчитывающий только на собственные силы, отгораживающийся от соседей каменным забором, должен был преодолеть психологический барьер, чтобы понять и оценить силу общественного труда.

Первые попытки создания колхозов в Эстонии были сделаны еще до войны. Крестьяне деревни Кийкла Вируммааского уезда решили создать артель. В феврале 1941 года в сельском народном Доме было созвано общее собрание крестьян всей округи. Активисты высказали свою точку зрения. Были сторонники коллективного ведения хозяйства, были и противники. Десять активистов направили свою просьбу о создании общественного хозяйства в Таллин. Когда в деревню прибыли представители правительства республики, количество заявлений о вступлении в колхоз увеличилось. 21 июня в одно хозяйство объединилось тридцать три семьи — 90 процентов всех жителей деревни Кийкла. Они назвали свой колхоз «Юуни Выйт» — «Июньская победа».

Но новую жизнь колхозники начать не смогли: на следующий день грянула война. Многие активисты хозяйства ушли на фронт защищать социалистическое Отечество, другие, те, кто остался, погибли от рук фашистов. Об этом постоянно напоминает мемориальная доска у правления колхоза.

В послевоенные годы создание колхозов стало насущной необходимостью. Вопрос о колхозах рассматривался на бюро ЦК КП(б) Эстонии. Была одобрена идея создания колхоза в деревне Сакла Вальялаской волости на острове Сааремаа.

К концу 1947 года в Эстонии уже было организовано пять колхозов, а весной сорок восьмого, когда я впервые вывела свой трактор в поле, в республике насчитывалось уже пятьдесят восемь коллективных хозяйств. И мне со своим трактором предстояло не только ломать межи индивидуальных хозяйств, но и менять привычки эстонского крестьянина вести хозяйство в одиночку.

Я работала помощницей у старшего тракториста Эльмара Пурги на стареньком «Фордзоне». В первую очередь мы обрабатывали колхозные поля, а потом шли по хуторам. Разные были усадьбы, разные хозяева. Одни встречали нас как дорогих гостей, другие недружелюбно, настороженно.

Эльмар часто ездил в Вильянди то за горючим, то за запчастями. Если говорить честно, я даже радовалась его отлучкам. Мне нравилось оставаться одной в поле, слушать мерный рокот трактора, а в короткую минуту отдыха — как кукует кукушка. Дни летели быстро. Я еще не успела налюбоваться цветением сирени, а она уже отцвела. Черные, жирные пласты земли оставались за моим трактором, и я радовалась этому, как ребенок.

Особенно старалась, когда выезжала на колхозные поля. Колхозы, объединявшие не одно хозяйство бедняков, имели на счету всего по нескольку лошадей, коров и по своим размерам не превышали среднего кулацкого хозяйства.

— Паши, дочка, лучше, — говорили мне колхозники, когда к вечеру я возвращалась на усадьбу. — Нам очень нужен хороший урожай. Это политика, понимаешь?

На хуторах единоличные хозяева за ужином как бы невзначай расспрашивали меня о колхозах. Поговорив о том, о сем, женщины, смущенно улыбаясь и прикрывая рот рукой, допытывались:

— Что ж там у них, в колхозе, и жены общие?

Я пыталась объяснить, как могла, что такое колхоз. Вспоминала хозяйство «Знамя», где начинала работать. О том, как было трудно сначала и как весело, хорошо было всем жить уже в предвоенные годы. Увлекаясь, я преувеличивала, приукрашивала ту далекую действительность, но делала это не специально. Предвоенные годы ушли куда-то далеко-далеко и вспоминались как самые счастливые. Все трудности того периода забылись. Память сохранила только приятные события: гул тракторной колонны с красными транспарантами, когда выходили па посевную, запахи скошенных трав, спелых хлебов и веселые праздники урожая.

Люди слушали внимательно, не перебивая. Но и на вопросы потом не скупились.

— Ну, предположим, я отдам своих коров, — спрашивала хозяйка одного из хуторов. — Пойди посмотри, какие они у меня гладкие, сытые. А вон у соседки, которая всегда была лентяйкой и неряхой, коровы неухожены и молока дают меньше. Так ты мне объясни, как это я могу своих коров ей доверить?

— Почему именно ей вы должны доверять своих коров? — задавала в свою очередь я вопрос. — Вы же их в колхоз отдадите. А в колхозе все общее, значит, и ваше. И если вы такую большую любовь к животным имеете, то идите работать на колхозный двор.

Очевидно, мои доводы звучали неубедительно, и хозяйка никак не хотела со мной соглашаться.

— Ну и сказала! — всплескивала она руками. — Что же по-твоему, я пойду работать на общество, а хозяйство свое брошу? Нет-нет, мы уж как-нибудь сами.

Как же я мало всего знала! Вспомнила товарищей из уездного комитета партии. Если бы мне хоть частицу их знаний, их умения вести пропаганду! Я принимала сердцем, верила в силу колхозного строя, но у меня не было слов, чтобы доказать, убедить этих крестьян, привыкших жить только для себя, что колхозы принесут им освобождение от их рабского труда, помогут выбраться из вековечной нужды.

Но не на каждом хуторе шли такие беззлобные разговоры. Были хозяева, враждебно настроенные против Советской власти, против колхозов, коммунистов. Меня, такую худенькую, маленькую, никто не принимал за коммунистку и, не стесняясь, вели при мне разговоры о том, что скоро Советской власти конец и большевикам придется убираться. С тоской вспоминали времена буржуазной Эстонии, когда «настоящий хозяин» мог размахнуться.

— Тогда мне не нужно было нанимать в МТС трактор и ждать своей очереди, когда он придет. Я имел свой, понимаешь, свой трактор, я имел земли больше, чем ваши колхозы. И коров у меня стояло больше, чем в их хлеву. Я был уважаемым человеком на всю округу. А теперь? Ну, кто я есть?!

К тому времени хозяин успевал уже, как правило, захмелеть. Он ударял кулаком по столу. Посуда вздрагивала.

— Кто я есть? — шумел он.

Я тихо, но довольно твердо пыталась образумить его:

— Но вы же не сами работали. На вас работали другие. Это же несправедливо, когда один имеет все, а другой ничего.

— А ты знаешь, девчонка, что все, что я имел, не упало с неба? Я сам, сам наживал свое добро. Думаешь, мне было легко? Ну и что ж, что мне помогали другие, я им платил! Ты еще не понимаешь, ты мала. Так устроен мир — сильный властвует. И то, что нажитое мною у меня отобрали — это величайшая несправедливость. Бог покарает большевиков за это.

Эстонских кулаков поддерживали «лесные братья». Сыновья зажиточных крестьян, получившие образование в городах, они во время оккупации сотрудничали с немцами, зверствовали, никак не могли примириться с тем, что бывшая голытьба — так они называли батраков и рабочих — управляет республикой. В ожидании помощи с Запада, на которую рассчитывали, бандиты отсиживались в лесах, в злобе своей занимались вредительством.

Как-то на одном довольно бедном хуторе сердобольная старушка, подавая мне к ужину молоко и большой кусок свежеиспеченного хлеба, жалостливо посмотрела на меня, тяжело вздохнула.

— Вы чего? — не выдержала я.

— Жалко мне тебя.

— А чего меня жалеть? Слава богу, здорова, — попыталась отшутиться я.

— Да я не о том. Такая молоденькая, маленькая, по лесам одна на своем тракторе ездишь. У тебя хоть оружие есть? — при этом старушка понизила голос до шепота и оглянулась по сторонам: не подслушивает ли нас кто.

— Кому я нужна, бабуля? Да потом в лесу безопасней, чем в городе. Лес — друг человека.

— Это было раньше, а теперь не так. Сколько там нечисти всякой развелось. Слышала, в соседнем колхозе комсомольца одного убили?

— Как убили? — я чуть не подавилась куском хлеба от этой страшной вести. — Кто?

— Если б я знала, — старушка замолчала. — Я ж и говорю тебе, что развелось много всякой нечисти, хуже фашистов. Звери и то своих не убивают.

Есть мне уже не хотелось. Не могла больше сидеть за столом. Я не знала того парнишку, которого убили только за то, что он хотел, чтобы все крестьяне эстонской деревни, все бедняки были счастливы: и я, и эта старушка, и многие другие. Я не знала его, но ужаснулась происшедшему. Комсомолец, значит, ему было не больше двадцати лет. Он жил, наверное, так же, как и я, радовался весне, которая была в полном разгаре. Наверное, у него была девушка, которой он дарил букеты черемухи, а потом сирени, с которой он ходил слушать пение соловьев. И вдруг эту жизнь, полную тревог, радости, борьбы, оборвали нелепо, в один момент. Я так ярко себе представила, как он идет по лесу, насвистывает любимую мелодию, птицы вторят ему. Выстрел из-за дерева, и нет для него больше ни солнца, ни неба, нет ничего — пустота… Мне хотелось плакать, но то были уже слезы не жалости к тому неизвестному парнишке, а ненависти к тем, кто посмел поднять на него руку.

— Ты чего плачешь? — услышала я за спиной участливый голос старушки. — Он тебе кто был, знакомый?

— Не знала я его, бабушка, не знала.

— Вот и я говорю, будь осторожна, — стояла на своем старушка.

…Осень подкралась незаметно. Кажется, совсем недавно я объезжала хутора, культивируя поля, и вот уже после короткого ремонта мы с Эльмаром снова на полях. Он трактористом, я — машинистом на молотилке.

Нас теперь встречали как старых знакомых. Накрывали праздничные столы, приглашали музыкантов. Трактор украшали ветками березы, венками из полевых цветов.

Я как машинист молотилки должна была следить за тем, чтоб она все время была на ходу. Поздним вечером, когда все расходились, я проверяла части машины, если надо, делала небольшой ремонт. Зато днем могла наблюдать за работой людей. Интересное и увлекательное это зрелище — молотьба. Снопы один за другим летят в барабан, и в мешки тонкой струей льется зерно.

Молотилку должны обслуживать десятки человек, поэтому хозяева соседних хуторов объединялись и работали сообща. Дружно, весело работали. Вечером, когда собирались за общим столом, каждый выставлял свое угощение. Напряжение дня выливалось в безудержное веселье. Песни, пляски, шутки. Я танцевала и пела вместе с другими. На ночь никто не расходился, спали на сеновале, чтобы утром, чуть забрезжит рассвет, снова начать трудовой день.

В тот сезон мы прошли семьдесят пять хуторов. И везде, почти везде ко мне относились с большим уважением. Нет, не деньги дают власть и силу. Лгали кулаки. Пусть бы посмотрели на меня, ничем не примечательную девчонку, сидящую в центре праздничного стола на самом почетном месте. Весной, когда я приезжала на тракторе, меня встречали с недоверием: мол, что она может, совсем девчонка? В Эстонии привыкли, что только мужчины могут управлять техникой. Первые мои борозды проверяли придирчиво, следили за глубиной вспашки. Я не обижалась. Пусть проверяют, думала. Я-то знаю, что я плохо не сделаю.

То, что могу не только водить трактор, но и молотилкой управлять, сама ее ремонтировать прямо на ходу, вызывало у хуторян еще большее удивление. По всему району пошел слух о девушке-машинисте. Такая популярность обязывала меня работать как можно лучше, не поддаваться настроениям, усталости.

Переезжая со своим трактором, а потом с молотилкой с хутора на хутор, я незаметно для себя стала привыкать к самой Эстонии и ее людям. Эстонский язык стал моим основным языком, и я как-то неожиданно для самой себя обнаружила, что мне хочется вести дневник уже по-эстонски.

Как когда-то в деревне Горушка мне, эстонской девочке, приходилось привыкать к русской речи, обычаям, так теперь, много лет спустя, для того чтобы не чувствовать себя одинокой, иметь возможность общаться с людьми, я приобщалась к эстонскому языку, быту. Как тогда, в детстве, это тоже было трудно.

Меня принимали на хуторах, особенно у новоземельцев, доброжелательно, зачастую и радостно. Но я все равно была для них только гостьей, о которой, как только она уйдет, забудут. Запомнился один день, когда я особенно остро почувствовала себя одинокой. Был праздник конфирмации, его тогда еще многие отмечали. С утра к церкви шли нарядные, в белых платьях, девушки. Я смотрела на них с завистью. В комбинезоне, усталая, я сидела на сеновале, где провела всю ночь, и смотрела на праздничное шествие. Я казалась себе грубой, неуклюжей.

Посмотрела на руки — большие, мужские, привыкшие к работе с машиной, не знавшие крема, способные только на то, чтобы держать руль трактора да возиться в моторе. «Я даже иголку не сумею держать этими руками», — подумала я с горечью.

Счастливые же эти девушки в белых платьицах, такие легкие и воздушные, что, кажется, ветер дунь посильнее, и они полетят, как лепестки яблонь в ясный весенний день.

Я вдруг, как никогда, ощутила усталость, которая накопилась во мне за все эти годы. Руки, ноги будто налились свинцом, и мне показалось, что еще немного, и плечи мои не выдержат этой огромной нагрузки.

С огромным усилием встала, слезла с сеновала и пошла вдоль маленькой речки, которая струилась между берегами с невысоким, густым кустарником. Монотонное журчание воды, щебет птиц, поляны, как бы затканные сложным цветным узором, вернули мне равновесие. Здесь в лесу, на природе, я не чувствовала себя чужой. Лес, птицы и даже эта маленькая речка принимали меня такой, какая я есть, и я забыла о горестях и снова почувствовала себя молодой, полной сил. Уже не с недоброжелательством, а с благодарностью вспомнила свой старенький «Фордзон». Ругала себя за то, что готова была предать своего верного друга, который дает мне испытать ни с чем не сравнимое чувство радости труда, чувство быть нужной людям. Жаркой волной накатывает оно на тебя, когда ты видишь полные благодарности и восхищения глаза женщин, их прощальные приветы рукой вслед тебе после окончания работ на хуторе.

«У каждого свое счастье», — решила я тогда.

…Быстро, незаметно пролетел мой первый год работы на тракторе в Вильяндиской МТС. Я старалась трудиться на совесть, так, чтобы люди были довольны моей работой. Когда в конце года подвели итоги, оказалось, что мы с Эльмаром Пургой вышли в передовые. Наши фамилии назвали на общем собрании МТС, приводили в пример всем остальным трактористам. Я боялась, что товарищи после собрания будут смеяться: «Вот еще чего выдумали, равняться на девчонку!» Но мои страхи были напрасны. Никто не смеялся. Меня поздравляли, похлопывали по плечу, как своего пария, и добродушно говорили:

— Повезло Эльмару — такого напарника имеет.

Эльмар стоял здесь же, и такое у него было выражение лица, будто это его личная заслуга, что я хорошо работаю.

В конце года, делая очередную запись в дневнике, я подвела как бы свои личные итоги:

«Заканчивается 1948 год. Он стал для меня переломным. Жизнь моя круто изменилась. Впереди столько нового и непочатый край работы. Как это интересно! Теперь я на один шаг стала ближе к своей мечте стать механизатором на земле своих предков-эстонцев, помогать по силе своих возможностей становлению только что родившихся колхозов. Верю, что вскоре и сельскохозяйственные машины придут к нам лучше, производительнее и я пересяду с «Фордзона» на более мощный трактор!»

Спустя две недели после этой записи в дневнике я сидела в своей маленькой комнатушке и перелистывала новый календарь колхозника, который только что купила. Внимание мое привлекли фотографии новых сельскохозяйственных машин. Стала читать подписи под снимками: «Самоходный зерноуборочный комбайн С-4» и короткая техническая характеристика. Долго я не могла оторвать глаз от этой маленькой фотографии. Все хотела за плоским изображением комбайна увидеть его в натуральном виде, представляла себя на этой машине. И сама себя останавливала в своих дерзких мыслях: вот бы стать комбайнером, водить по хлебным нивам этот большой корабль. «Выбрось из головы глупые мечты, — твердила я сама себе. — Всего без году неделю как на тракторе ездишь, а уже на комбайн замахнулась. Есть и другие, более опытные трактористы, которым доверят эти умные машины. И потом в Эстонию все равно комбайны не придут. Где им развернуться, этим великанам, на маленьких, игрушечных полях? Они созданы для степных просторов Украины, Заволжья».

Но как я ни пыталась отказаться от, казалось, фантастической мечты — стать комбайнером, она снова и снова возвращалась ко мне. И поэтому, когда мне буквально через неделю предложили поехать учиться на шестимесячные курсы комбайнеров, я, к удивлению всех, сразу же согласилась. Почему к удивлению? Многие, очень многие тогда не верили в то, что в Эстонии смогут работать самоходные комбайны. Считали это данью моде. Гиблым делом.

— Зря только время тратить, — говорили одни трактористы. — Комбайнов нет. На чем работать? Лучше иметь синицу в руках, чем журавля в небе.

Конечно, это заманчиво — быть комбайнером, — размышляли другие. — И слава, и почет… И газеты о них пишут чаще, чем о трактористах. Но это не для наших заболоченных, каменистых земель.

Я слушала все эти разговоры, но почему-то сомнений в правильности своего решения они у меня не вызывали. Не беда, что пока в МТС нет комбайнов. Но будут же, обязательно будут! И тогда кому-то придется на них работать. Я верила, что рано или поздно окрепнут на эстонских землях колхозы, расширятся площади полей.