Среди горных братьев Мексики

III. К заветной цели

Когда Роберт заявил о своем намерении сдержать обещание, слова его произвели на Ларри совсем другое действие, чем он ожидал. С минуту Ларри смотрел на него, широко раскрыв глаза от удивления, затем он взял его за плечи и, хорошенько встряхнув, сказал суровым и жестким тоном:

— Послушайте, слово в данном случае ни к чему вас не обязывает. Вам предлагают верное повышение, — это случай, за который я и сам ухватился бы. Вам попросту необходимо остаться.

Странная самоотверженность и очевидная искренность Ларри тронули Роберта до глубины души. Он уж достаточно понял характер Ларри, чтобы знать, что спорить с ним было бы бесполезно, поэтому в ответ на его вспышку он только сказал:

— Если вы хотите, я еще немного обдумаю этот вопрос! Дайте мне немного времени на это, а пока пойдите на элеватор и принесите мою папку с бумагами, которую я там забыл. В ваше отсутствие я все хорошенько обдумаю.

— Отлично, — сказал Ларри добродушно, — но помните, что я решил: вы должны остаться при нашем управлении.

С этими словами он взял в руки фуражку и ушел.

Когда Ларри вернулся, Роберт спокойно заявил ему:

— Ну-с, Ларри, все решено. Из управления мне выслали письмо, содержащее удостоверения для проезда обоих нас до Денвера вместе с чеком на мое содержание по сегодняшний день. Заместитель мой приезжает сегодня вечером.

Ларри чуть не задохнулся от изумления. Он едва смог пробормотать:

— Но… но… я совершенно ничего не понимаю… — Затем он принялся осыпать Роберта целым потоком упреков, доводов, протестов, но наконец закончил тем, что похлопал товарища по плечу, назвал его самым верным другом и самым лучшим человеком в мире и поклялся, что он в свою очередь никогда в жизни не оставит друга.

Роберт уложил свои скудные пожитки, вечером приехал его заместитель, и на следующее утро оба товарища были готовы ехать поездом номер три.

Обещанное письмо с удостоверением было уже получено, и, пока паровоз набирал воду, Роберт простился со своими знакомыми. Никто не выказал особого волнения и печали, и он даже обиделся на них, и ему хотелось, чтобы поезд отошел скорей.

Но вдруг сердце его сжалось, — он чуть не забыл Эльзы. Это была старшая дочь Ганса Смита, двенадцати летняя девочка, единственная его слушательница, которой он прочитывал все свои книги и поверял свои мечты и надежды на лучшее будущее. Он стал искать ее, но ее нигде не было. Наконец, заглянув за угол здания, он нашел ее, рыдающую, там у стены депо. Он отвел ее руки, поцеловал в мокрое личико и чуть сам не расплакался. Затем он поспешно пожал ей руку и протянул серебряный доллар.

— Это тебе на память обо мне, Эльза. Я буду писать тебе, как обещал, — сказал он и поспешно оставил ее, так как поезд тронулся.

Наконец-то они едут в Мексику!

На Ред-Прери Ларри захватил свой сундучок с вещами, и остаток дня друзья медленно катились по стране, представляющей собою бесконечную равнину, однообразие которой прерывалось только маленькими железнодорожными станциями. Второй день был совершенно похож на первый, с той только разницей, что равнина превратилась в пустыню, усеянную неприхотливым шалфеем.

К вечеру начался подъем, но такой отлогий, что его едва можно было заметить.

В Денвере они встретились с одним знакомым (по вечерним телеграфным беседам) телеграфистом, которому поведали свою нужду в дальнейшем способе передвижения. Он отвел их наверх, в дежурную комнату железнодорожных служащих, и познакомил с кондуктором Мюрфи, сказав ему:

— Этим ребятам хочется проехать с вами в Конейос, а оттуда они должны добраться до мексиканской магистрали.

— Можете больше ничего не прибавлять, сыночек, — сказал Мюрфи. — Я сегодня вечером веду поезд номер шестой и полагаю, что-ваши знакомые поедут со мной.

В этот вечер путешественники сели в поезд, на котором ехал кондуктор Мюрфи, и, свернувшись на скамейках, вскоре крепко уснули.

Когда поезд подходил к Конейосу, Мюрфи снабдил их запиской к приятелю-кондуктору.

— Он довезет вас до Мексики. Это так же верно, как то, что мое имя Мюрфи, — сказал он.

Уж совсем стемнело, когда друзья доехали до маленького испано-индейского поселения, расположенного у последней станции узкоколейной железной дороги.

На следующее утро, на самой заре, почтовая карета увезла их оттуда.

Было очень холодно, в карете трудно было уснуть, и путешественники чувствовали себя чересчур сонными и усталыми, чтобы начать разговор. Но, когда солнце поднялось над горами, Ларри прервал молчание, засвистав какой-то мотив, и, к его удивлению, один из их спутников, очевидно, старый рудокоп, стал ему подсвистывать припев.

— Хорошая песня! — воскликнул он при ее конце. — Я не слышал этого мотива с тех пор как был совсем мальчиком. Вы, наверно, научились ему где-нибудь на востоке? Простите, я это говорю не из желания выпытать у вас что-нибудь.

— Ах, мы охотно скажем вам, откуда мы, — сказал Ларри. — Если вам хочется узнать что-нибудь про нас, пожалуйста, спрашивайте без стеснения.

— Я давно хотел заговорить с вами, — сказал их новый знакомый, — но я боялся обидеть вас. В наших рудниках не в обычае задавать слишком много вопросов.

Ларри удовлетворил любопытство рудокопа, но, вспомнив его слова, воздержался со своей стороны от подобных расспросов. Словоохотливый рабочий сам сообщил, что его зовут Томсоном и что он работает на золотых приисках, но совсем небогат, так как рудокопы получают только жалованье, а вся прибыль достается владельцу приисков.

— Полагаю, что вы знаете не особенно много по части золота? — спросил он у юношей.

Они сознались в своем невежестве в этой области.

— В таком случае это — дело, которому вам придется научиться. Вы не сердитесь, если я дам вам урок? Нет? Ну, так посмотрите вот сюда.

Пока он говорил, рука его шарила в обширных, карманах, и наконец он вытащил и с гордостью показал им что-то, показавшееся им на первый взгляд осколком ржавого камня, но оказавшееся, как Томсон сообщил таинственным шопотом, "настоящей золотой рудой". Юные телеграфисты разинули рты и попросили дальнейших объяснений. Томсон с радостью согласился передать им все свои знания и принялся за чтение лекции о золоте, открытии его, разработке и людях, промышляющих его разработкой.

Пока пассажиры слушали его занимательные рассказы, почтовая карета довезла их до водораздела, и перед ними показался город Санта-Фе.

С милю карета двигалась черепашьим шагом. Затем, достигнув пригорода, кучер подобрал вожжи, замахал длинным кнутом и пронзительно закричал. Под ударами бича мулы бешено поскакали вперед, и первое, что увидели наши путники в Санта-Фе, были облака желтой пыли, сквозь которые они едва улавливали туманные силуэты разбегавшихся в разные стороны детей, кур и собак. Треск и стук, звон сбруи, скрип кареты и крики детей, вой и лай собак — все звуки смешались вместе, и из них все же выделялись громкие, похожие на воинственный клич краснокожих, крики кучера.

Наконец почтовая карета остановилась перед главной гостиницей, сильно встряхнув своих пассажиров. Кучер бросил вожжи конюху и спокойно слез с козел. Путешествие в карете было окончено.

Гостиница оказалась чистой и приветливой, но кушанья были приготовлены уже по-испански, обедали здесь не раньше пяти часов. Так как было уже больше часа дня наши путешественники подкрепились кофе с хлебом и сыром.

К вечеру они выехали из Санта-Фе в служебном отделении товарного поезда, с кондуктором, которого они встретили в предыдущий вечер и который им обещал довезти их до мексиканской границы при помощи своих знакомых.