Средство от Алкивиада

ГЛАВА XII

— Итак, господа, — заявил Засемпа, когда за Шекспиром закрылась дверь, — придется нам взяться за разработку исторического дрейфа. Вещь, к сожалению, хлопотная, поскольку, как выяснилось, такому учителю, как Алкивиад, нельзя подсовывать что попало.

— Ты хотел сказать — такой старой лисе, как Алкивиад, — вставил я. — И вообще рекомендую всем быть начеку — мне что-то не нравится его улыбка.

— Алкивиад — это не лис, — сказал Засемпа, — он скорее старый вылинявший морж.

— В вопросах истории, я подозреваю, он все-таки лис. Согласен, что старый и вылинявший, но все-таки лис.

— Лис, который неохотно проявляет свою лисью натуру, — отозвался Пендзель.

— Нет, — заявил Засемпа, — Алкивиад — это всего только дрейфующий морж, но морж, которого не так-то легко провести.

— Единственный приемлемый метод — это вынуждать Алкивиада дрейфовать по известным нам водам, — сказал Засемпа. — Давать ему бой на нашей территории и навязывать ему свои условия.

— Правильно! — Слабый и Пендзель охотно подхватили этот призыв. — На нашей территории, на наших условиях!

— Согласен с вами, — пожал я плечами, — но скажите на милость, что это за наша территория? И вообще существует ли она? Где они, эти наши воды? Боюсь, что у нас нет даже лужицы. Для того чтобы устраивать исторический дрейф, необходимо иметь место, где дрейфовать. А у нас его нет. Мы вообще ничего не знаем.

— Вот именно, мы ведь даже не знаем, что это за ухо, — простонал Слабый.

— Заткнись, Слабый, — рявкнул Засемпа. — Отстань ты, наконец, со своим ухом. Именно для этого и будут у нас дежурные. Предлагаю не падать духом. Ведь весь вопрос сводится к организационным мероприятиям. Я предлагаю, чтобы на следующем уроке дежурными были Пендзель и Слабый.

— Почему мы?

— У вас еще свежие и неизрасходованные силы, — сказал я. — Мои силы и силы Засемпы уже подорваны из-за предательской деятельности Алкивиада, который принудил нас сегодня к неожиданному и неблагоприятному дрейфу.

— Правильно, — подтвердил Засемпа. — Ведь это нас истязали английской подвязкой.

— Но что же придумать?

— Ничего не нужно придумывать. Вы должны взять книжку и что-нибудь вызубрить.

При упоминании о книжке Слабый и Пендзель поморщились с величайшим отвращением.

— Эх, а что, если нам вернуться к Катону?

Не без некоторой опаски я поглядел в суровое лицо римлянина и крякнул.

— Полагаю, — произнес я, — что это привело бы нас к разговору на весьма скользкую тему… к рассуждениям о гражданских доблестях… а тема эта… хм… в нашем классе, пожалуй, не совсем уместна.

— Неуместна, нетактична и неприемлема, — добавил Засемпа.

— Чамча прав, — поддержал меня Пендзель. — Это даже опасно. Нужно придумать что-нибудь более спокойное.

— У моего дяди, что живет в Кросневицах, — сказал я после небольшой паузы, — прямо страсть к истории, и у него дома настоящий музей. Может, он согласится одолжить нам какую-нибудь кость или железяку.

— Вот это мысль! — сказал Засемпа. — И когда ты мог бы организовать эту кость?

— Я постараюсь поехать в Кросневицы в ближайшее воскресенье. Но при условии, что вы подкинете мне деньжат.

— А где эти Кросневицы?

— Около Кутна.

— Это слишком далеко, а следовательно, дорого, — сказал Засемпа. — Лучше приглядеть где-нибудь поближе.

— У меня есть кузен нумизмат, — отозвался Пендзель.

— А это что еще такое?

— Он собирает старые монеты, — пояснил Пендзель. — Но дело в том, что он их никому не одалживает.

— А откуда он берет эти… монеты?

— Покупает. А иногда сам находит. Он ведет раскопки с Институтом археологии.

— Придется тебе направиться к нему, — решительно заявил Засемпа.

— Но ведь он ничего не одалживает.

— Неважно, одалживает он или нет, важно, чтобы ты у него одолжил.

— Как это? — встревожился Пендзель.

— Нужно наказать этого нумизмата за скряжничество. Одолжишь у него дня на два, а потом отдашь. Лучше всего воспользоваться пластилином.

— Не понимаю.

— Ты налепишь пластилин себе на подошву. Во время осмотра коллекции уронишь якобы нечаянно монету и наступишь на нее ботинком. Монета прилипнет к подошве. Ты сделаешь вид, что ищешь, а потом выразишь уверенность, что она закатилась в щель или под шкаф. Попрощаешься и выйдешь. А за дверью отлепишь монету от подошвы.

Пендзелькевич испуганно слушал.

— И я должен проделать это? — простонал он. — Я не могу…

— Ну, в таком случае я сам это сделаю. Поеду с тобой к этому нумизмату.

— Нет… нет…

— Мы не можем этого сделать, — вмешался я, — это привело бы нас на путь преступлений.

— В таком случае я умываю руки, — оскорблено заявил Засемпа.

— Умой, умой. Это тебе очень полезно. Вечно они у тебя грязные, — сказал я.

— Что?!

— Успокойся. Нужно все-таки скомбинировать что-нибудь с этим нумизматом. Я уже придумал: мы отправимся к нему официально.

— Официально? Как ты это понимаешь?

— В качестве членов исторического кружка.

— Но ведь мы не состоим в историческом кружке.

— Да в нашей школе вообще нет исторического кружка, — заметил Пендзель.

Я пожал плечами:

— Нет, так будет.

Они с удивлением посмотрели на меня.

— Мы организуем кружок, конечно, в рамках БАБа, — быстро добавил я, — обеспечим себя печатью и сможем выступать официально. Это произведет очень хорошее впечатление на всех, не исключая и нумизматов.

— Но самое хорошее впечатление это произведет на Алкивиада, — заметил Засемпа.

— Да, наилучшее впечатление произведет это на Алкивиада, — я утвердительно кивнул, — а также на Дира и Жвачека.

Не откладывая дело в долгий ящик, мы отправились к Алкивиаду и вторично повергли его в состояние ошеломления, заявив, что мы основали исторический кружок и просим его взять над ним шефство. Затем мы выразили желание заполучить собственную печать и помещение для научных заседаний.

Помещение Дир, пораженный нашей общественной инициативой, нам сразу выделил, что же касается печати, то ее еще надо было заказать граверу. По этой причине мы попросили, чтобы школа выдала нам удостоверение, подтверждающее, что мы в качестве членов исторического кружка проводим научные исследования и что школа просит оказывать нам помощь.

С этим удостоверением мы отправились к кузену Пендзелькевича, с целью одолжить у него наиболее интересные монеты. Здесь мы столкнулись с неприятной новостью. Дверь нам открыла заплаканная женщина, которая сообщила, что пан Домьян Обол-Пендзелькевич выехал с профессором Михаловским на археологические изыскания в Египет, а свою коллекцию монет временно передал Народному музею, где мы, по всей вероятности, и сможем ее осмотреть.

Это явилось для нас серьезным ударом, поскольку трудно было рассчитывать на то, что монеты удастся одолжить в музее. Музеи в этом отношении «прижимистее любого скряги», как выразился Пендзелькевич. В подобной обстановке вопрос о дрейфе получил новую отсрочку, и два очередные кандидата по списку вынуждены были готовить урок об Египте. Поскольку все были заинтересованы в том, чтобы они знали его назубок, мы подвергли их суровой научной проверке.

Система и на этот раз не подвела. Оказалось, что были спрошены именно подготовленные кандидаты, а обширность их познаний потрясла Алкивиада. Тогда мы сделали попытку запустить небольшой зонд и рассказали о своем визите к нумизмату и о его неожиданном отъезде вместе с профессором Михаловским в Египет.

К сожалению, здесь произошел непредвиденный и неприятный случай. Алкивиад посмотрел на нас с подозрением и сказал:

— Я не знал, что профессор Михаловский обладает сверхъестественными способностями.

— Как это?

— Что он может одновременно находиться и в Египте и в Варшаве. Я как раз вчера его видел. Даже разговаривал с ним.

Мы совершенно растерялись.

— Погодите, — сказал Пендзелькевич, — об этом деле я разузнаю поподробнее.

И он действительно разузнал. Еще в тот же день он позвонил мне.

— Страшное известие, — выкрикнул он взволнованно, — вся наша семья бурлит!

— А что случилось?

— Мой кузен не выехал в Египет. — А куда же?

— Он поехал к известному нумизмату, доктору Кислоню, в Билограй и пытался уговорить его продать ему какую-то редкую древнеперсидскую монету. А когда доктор Кислонь уперся, он применил пластилиновый метод.

— Пластилиновый метод?.

— Да, тот самый, которым уговаривал меня воспользоваться Засемпа. К сожалению… я хотел сказать, к счастью, доктор Кислонь заметил, что мой кузен Обол немного хромает, и предложил обследовать его. Кузен категорически отказался и заметался по комнате, оставляя жирные зеленоватые пятна пластилина на свеженатертом паркете. Ему бы наверняка удалось убежать вместе с добычей, если бы не старая домработница доктора Кислоня, которая в отчаянии от того, что портят паркет, схватила кузена за ногу, чтобы оглядеть его подошву. Ну, и все вышло наружу.

— Страшная история, — заметил я.

— Но на этом все еще не кончилось, — продолжал прерывающимся голосом Пендзель. — Оказалось, что у Обола уже не было монеты на подошве. Доктор заявил об этом происшествии в милицию. Милиция задержала Обола и пыталась узнать у него, что произошло с монетой. Обол делал вид, что ни о чем не знает. Тогда в милиции решили сделать Оболу рентген, и знаешь, что выяснилось? Что эта несчастная монета находится у Обола в желудке. Должно быть, он проглотил ее в передней.

На следующий день мы собрали совет в нашем историческом кружке и пришли к выводу, что лучше не связываться с одержимыми коллекционерами.

— Ничего не поделаешь, — сказал я, — придется нам взяться за раскопки. Земля скрывает останки и исторические экспонаты. И если бы нам удалось раздобыть какой-нибудь экспонат, то вопрос с дрейфом можно было бы считать решенным.

Все сочли мое предложение достойным реализации. После короткого обмена мнениями было решено, что в ближайшее воскресенье мы отправимся в окрестности Варшавы для произведения раскопок. Мы не очень хорошо представляли себе, куда ехать. Наконец Слабый припомнил, что во время каникул он был с родителями на экскурсии в Черске и видел там развалины замка, и мы выбрали Черск.

Пятницу и субботу мы посвятили экипировке. Слабый раздобыл где-то малую саперную лопату, я — огородные грабли, Засемпа принес старую лопату для угля. Пендзель обеспечил нас велосипедами и питанием.

В воскресенье утром мы с набитыми инструментом рюкзаками двинулись в поход. Отсутствие тренировки сказалось очень быстро, так что после первого рывка нам пришлось снизить темп, и в Черск мы прибыли только к полудню. Чтобы не вступить в конфликт с охраняющим вход в замок цербером, мы решили отказаться от удобного входа со стороны костела и атаковать объект со стороны обрыва.

Едва передвигая ноги, мы карабкались вверх, таща за собою велосипеды. Но на середине пути решили, что следует сначала подкрепиться, поскольку нас ждут еще нелегкие труды. Аппетит у всех был отличный, и мы очень быстро расправились со всеми запасами. Потом мы еще примерно час подыскивали подходящее место. Охотнее всего мы бы начали раскопки возле башни замка, но это оказалось невозможным, так как там постоянно вертелись туристы. Поэтому мы попробовали рыть в разных местах за стеною. Засемпа утверждал, что именно сюда обитатели замка выбрасывали мусор, и мы легко можем наткнуться на какой-нибудь исторический предмет. К сожалению, наши исторические замыслы были неверно истолкованы гидом, сопровождающим какую-то экскурсию, и он прогнал нас, заявив, что мы разрушаем памятник архитектуры. Мы попытались развернуть деятельность с другой стороны горы, но оттуда нас тоже прогнали харцеры. Наши объяснения, подтверждаемые предъявлением документа, удостоверяющего нашу принадлежность к кружку, не тронули их каменных сердец. Они потребовали у нас разрешения местных властей на производство раскопок. Так как такого документа мы предъявить не могли, они отобрали наши орудия научного труда, заявив при этом, что инструменты эти будут пересланы руководству школы.

Окончательно пав духом, сидели мы на склоне горы, глядя на великолепный заход октябрьского солнца, как вдруг из горестной задумчивости нас вырвало блеяние коз. К нам приближался какой-то небольшого роста человек с черными пронизывающими глазами. На поводке он вел двух коз.

— Вы по поводу раскопок? — спросил он, предварительно приветливо поздоровавшись.

— А вы почему спрашиваете? — Мы посмотрели на него с недоверием.

— Возможно, я мог бы вам помочь, — ответил этот добрый дядя.

Мы сконфуженно молчали, не зная толком, удобно ли принять услуги незнакомца и не кроется ли за этим какая-нибудь ловушка.

— Вы можете спокойно мне довериться, — перешел он на интимный шепот. — Мне уже не раз случалось помогать различным студентам, исследователям и собирателям древностей.

— И много их сюда приезжает?

— Не могу пожаловаться, — ответил он. — Здесь недавно был даже один профессор и консультировался со мной относительно подлинности горшка, который он откопал.

— Ну и что? — поинтересовались мы.

— К сожалению, мне пришлось вывести его из заблуждения, потому что это был как раз тот горшок, который моя старуха выбросила в прошлом году.

— Значит, трудно отыскать что-нибудь по-настоящему древнее?

— Да, трудновато, но должен вам сказать, что редко кто уезжает от нас с пустыми руками.

— Не понимаю.

— К счастью, я еще живу на свете, — усмехнулся он доброй улыбкой, — и помогаю по мере возможностей.

— А как вы можете нам помочь?

— А чего бы вам хотелось?

Мы растерянно посмотрели на него.

— Вы что-нибудь выкапывали? — недоверчиво спросил Засемпа.

— Иногда кое-что попадается.

— А как вы это делаете?

— У меня небольшое поле под самым замком. Вот шагаешь иной раз за плугом, жаворонок поет, и вдруг звякнет что-то под лемехом. Глядишь — меч выпахал или шлем заржавелый.

— И вы могли бы нам что-нибудь такое уступить?

— А почему не уступить? Прошу ко мне, может, что и подберем.

Он повел нас к себе, дом его был поблизости. Здесь мы спустились в маленький погреб. Хозяин открыл сундук, полный железа, черепков и костей.

— Может, это вам подошло бы? — спросил он, протягивая нам сломанную подкову. — Это подкова короля Августа Сильного Саксонского.

— А вы откуда знаете?

Человек улыбнулся своей доброй улыбкой.

— Мой предок был кузнецом в Черске. Раз проезжал здесь король Август Сильный Саксонский. Вы знаете, что у этого короля была медвежья сила в лапах и он развлекался ломанием подков. Так вот, вошел этот король в нашу кузницу и переломал все подковы, которые только имелись у нас на складе. Это последняя, оставшаяся у меня. Триста злотых, — сказал он, вручая нам экспонат.

Мы озабоченно переглянулись. Хотя нас так и подмывало приобрести эту подкову, но цена превышала наши возможности.

— Мы предпочли бы что-нибудь более старое, — неуверенно сказал Засемпа.

— Понимаю, — сказал потомок кузнецов и протянул нам маленький желтоватый предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался зубом.

— Возможно, это больше подойдет вам? Коренной зуб Владислава Германа.

— В самом деле? — Мы недоверчиво уставились на экспонат. — Такой желтый?

— Владислав Герман не заботился о гигиене полости рта, — пояснил' добрый дядя.

— Но Владислав Герман, кажется, не жил в Черске, — робко заметил Пендзель, — так откуда же вы?… Ведь у него был замок в Плоцке.

— Совершенно верно. Владислав Герман сидел в Плоцке, но ежегодно приезжал в Черск для государственного контроля. И вот однажды во время такой ревизионной поездки у него заболел зуб. В округе не было ни одного дантиста, поэтому-то и вызвали кузнеца, моего предка, у которого была легкая рука на больные зубы. Особенно на коренные. Вот и пришел он с клещами к князю — раз, два — и готово. Владислав Герман даже и охнуть не успел. В знак особой милости он разрешил моему предку сохранить этот зуб на память.

— Но это действительно тот самый зуб? — спросил я, все еще одолеваемый сомнениями.

— Ваше стремление к установлению научных фактов оказывает вам честь, — сказал добрый дядя. — Один профессор тоже не верил, и я одолжил ему этот зуб, когда ученые заглядывали в гробницу Владислава Германа в Плоцке. Представьте — оказалось, что у князя на нижней челюсти слева не хватает коренного зуба. Профессор примерил этот зуб, и оказалось, что он полностью подходит. Итак, сами видите, это было научно обследовано и подтверждено. Пятьсот злотых. Дешевле не могу.

— Мы хотели бы что-нибудь покрупнее, — сказал я, пытаясь отступить с честью.

— Есть у меня голень шведа. Поскольку он был простым рейтером — всего за пятьдесят злотых. Коленная чашечка каштеляна Збигнева из Черска стоит уже семьдесят пять. Бедро воеводы Сечеха отдам за сто злотых.

— Мы лучше возьмем что-нибудь из вооружения, — оказал Засемпа.

— Бляхи от рыцарских панцирей уступлю по сто злотых и выше. Шлемы дорогие… и только в ломе.

— А нет ли у вас мечей?

— Все оружие: мечи, копья, луки, арбалеты и рогатины — уже раскуплено молодежью, новых еще не выпахал… вот если бы вы потрудились приехать в ноябре, когда я буду проводить глубокую осеннюю запашку…

— Мы не можем ждать, — сказал я. — У нас, можно сказать, дело срочное. Может быть, вы все-таки поищете… что-нибудь исторически достоверное и… и…

— И недорогое. Я понимаю вас. — Добрый дядя доброжелательно поглядел на нас. — Тогда можно миски Пястов. — Он протянул нам горсть черепков с блестящей глазурью. — По пять злотых за кусок.

Это было действительно недорого, но черепки эти как-то не производили должного эффекта. Я разглядывал вещи в ящике. Мое внимание привлекла проволочная сетка.

— А это что такое? — спросил я.

— Это мисюра, — ответил человечек.

— Это что-то для мышей или для медведей? — спросил Засемпа.

Мне стало неловко за его невежество и стыдно перед этим столь осведомленным в истории крестьянином. Однако он не проявил ни огорчения, ни удивления, а спокойно пояснил:

— Мисюра, или мисюрка, это, видите ли, часть доспехов. Это была разновидность железной шапки с короткой железной вуалью, закрывающей лоб, виски, затылок и плечи. Делали их из железных колечек наподобие сетки. Эта мисюрка, которую вы видите, конечно, испорчена. Должно быть, какой-то силач пробил ее мечом и остался только обрывок… но зато я и отдаю ее дешево. Просто за сущую безделицу, за сто двадцать злотых.

У нас окончательно вытянулись физиономии. Мисюрка очень нас соблазняла, но цена ее далеко выходила за пределы наших возможностей.

— Не нравится? — спросил добрый дядя, видя наши колебания.

— Нет, что вы, нравится, только…

— Ну, в таком случае, ровно сотня, только ради вас. Делаю скидку как для учащейся молодежи. Сто злотых — это недорого за такую мисюру.

— Конечно, — пробормотали мы, — но только мы… вы понимаете…

— Я все понимаю. Итак, сколько вы можете?

— Боюсь, что немного, — ответил я, весь покраснев. — Тридцатку мы, может, и наскребем.

Добрый дяденька покачал головой. Нам стало неловко, что мы отняли у него столько времени.

— Ну, мы, пожалуй, пойдем… До свидания, и извините… может, как-нибудь другим разом… — запинаясь, попрощался смущенный Засемпа.

Мы тронулись к двери.

— Погодите, — задержал нас в дверях хозяин, — как-нибудь поладим. Давайте мне ваши тридцать злотых и динамку.

— Динамку? — удивился я.

— Ну, для света на велосипеде. — Он показал на велосипед Пендзелькевича. — У нас очень трудно достать… Пригодится.

Мы умоляюще уставились на Пендзелькевича. Он с минуту вел внутреннюю борьбу, но, не выдержав наших взглядов, сдался.

— Возьмите, — сказал он ослабевшим голосом. Добрый дяденька мгновенно отвинтил динамку, принял от нас тридцать злотых, после чего услужливо запаковал в газету мисюру, перевязал ее шпагатом и вручил Пендзелькевичу.

— Выпейте молочка на прощание. У меня отличное, жирное и свежее молоко.

Мы глянули на коз, вертевшихся под окном, и отказались, сославшись на то, что очень спешим. Пожав руку доброму дяде, мы торопливо уехали.

— Вот это называется коммерция! — довольно посапывал Засемпа, когда домишко крестьянина-историка скрылся за горой. — Да знаете ли вы, сколько стоит такая мисюра в антикварном магазине? Многие тысячи.

— Ты хочешь сказать, что мы воспользовались наивностью этого крестьянина? — Я почувствовал укор совести.

— Ах, но ведь это с чисто научными целями. Мы же не собираемся ее перепродавать, — успокоил меня Засемпа.

Всю дорогу меня мучили угрызения совести. Мы поступили с этим честным человеком, как подлые колониальные торгаши, которые в обмен на безделушки выманивают у туземцев золото.