Стихи остаются в строю

Как воплощенная победа,

Она легка и хороша,

Вот эта быстрая торпеда,

Живая, гневная душа.

Когда торпедоносный катер

Почти по воздуху летит,

Когда беснуется фарватер,

Свинцовой молнией покрыт.

Когда каюту вдруг окатит

Волной развинченной, крутой,

Когда дыхание захватит

Остервеневшей быстротой, —

Она скользнет из аппарата,

И поведут ее рули,

Чтоб поразить стальной расплатой

Чужие, вражьи корабли.

Она вбуравится сурово

В броню, в сплетенье грозных сил,

И скажет правильное слово

Неразговорчивый тротил.

Опять победоносный катер

Помчится, быстротой томим,

И захлебнется, словно кратер,

Стальное море перед ним.

Вот июль Уссурийского края

Постучался в палатку дождем,

Дышит почва, густая, сырая,

Та земля, на которой живем.

В каждой пади волнуется влага.

И у сопок скопилась вода,

И деревьям даровано благо,

Чтоб не сохли они никогда.

И не сохнут, они вырастают

В свете утренней, чистой красы.

На рассвете над ними блистают

Охлажденные капли росы.

Мы живем в полотняных палатках

На озерном крутом берегу,

В травянистых умытых распадках

Оттеснивших на север тайгу,

Где запрятался в дальней лощине

Хлопотливой речонки исток,

Где стоят боевые машины,

Неустанно смотря на восток.

Мы стоим нерушимым оплотом,

Мы на каждой границе живем.

Каждый куст может стать пулеметом,

Огнедышащим грозным гнездом.

Эти влажные наши просторы,

Созреваньем обильный июль

Защитим боевым разговором,

Неожиданным посвистом пуль.

Если я упаду, умирая,

Будь во взгляде последнем моем,

Молодая, живая, сырая,

Та земля, на которой живем.

Я не любил до армии гармони,

Ее пивной простуженный регистр,

Как будто давят грубые ладони

Махорочные блестки желтых искр.

Теперь мы переламываем душу,

Мечтаем о театре, о кино,

Поем в строю вполголоса «Катюшу»

(На фронте громко петь воспрещено).

Да, каждый стал расчетливым и горьким:

Встречаемся мы редко, второпях,

И спорим о портянках и махорке,

Как прежде о лирических стихах.

Но дружбы, может быть, другой не надо,

Чем эта, возникавшая в пургу,

Когда усталый Николай Отрада

Читал мне Пастернака на бегу.

Дорога шла в навалах диабаза,

И в маскхалатах мы сливались с ней,

И путано-восторженные фразы

Восторженней звучали и ясней!

Дорога шла почти как поединок,

И в схватке белых сумерек и тьмы

Мы проходили тысячи тропинок,

Но мирозданья не топтали мы.

Что ранее мы видели в природе?

Степное счастье оренбургских нив,

Днепровское похмелье плодородья

И волжский нелукавящий разлив.

Ни ливнем, ни метелью, ни пожаром

(Такой ее мы увидали тут) —

Она была для нас Тверским бульваром,

Зеленою дорогой в институт.

Но в январе сорокового года

Пошли мы, добровольцы, на войну,

В суровую финляндскую природу,

В чужую, незнакомую страну.

Нет, и сейчас я не люблю гармони

Визгливую, надорванную грусть.

Я тем горжусь, что в лыжном эскадроне

Я Пушкина читаю наизусть,

Что я изведал напряженье страсти,

И если я, быть может, до сих пор

Любил стихи, как дети любят сласти,

Люблю их, как водитель свой мотор.

Он барахлит, с ним не находишь сладу,

Измучаешься, выбьешься из сил,

Он три часа не слушается кряду —

И вдруг забормотал, заговорил,

И ровное его сердцебиенье,

Уверенный, неторопливый шум,

Напомнит мне мое стихотворенье,

Которое еще я напишу.

И если я домой вернуся целым,

Когда переживу двадцатый бой,

Я хорошенько высплюсь первым делом,

Потом опять пойду на фронт. Любой.

Я стану злым, расчетливым и зорким,

Как на посту (по-штатски — «на часах»),

И, как о хлебе, соли и махорке,

Мы снова будем спорить о стихах.

Бьют батареи. Вспыхнули зарницы.

А над землянкой медленный дымок.

«И вечный бой. Покой нам только снится…»

Так Блок сказал. Так я сказать бы мог.

Мы с тобой простились на перроне,

Я уехал в дальние края.

У меня в «смертельном медальоне»

Значится фамилия твоя.

Если что-нибудь со мной случится,

Если смерть в бою разлучит нас,

Телеграмма полетит, как птица,

Нет, быстрей во много тысяч раз.

Но не верь ты этому известью,

Не печалься, даром слез не трать:

Мы с тобой не можем быть не вместе,

Нам нельзя раздельно умирать.

Если ты прочтешь, что пулеметчик

Отступить заставил батальон, —

За столбцом скупых газетных строчек

Ты пойми, почувствуй: это он.

Ты узнаешь, что советский летчик

Разбомбил враждебный эшелон, —

За столбцом скупых газетных строчек

Ты пойми, почувствуй: это он!

Пусть я буду вертким и летучим,

Пусть в боях я буду невредим,

Пусть всегда я буду самым лучшим, —

Я хотел при жизни быть таким.

Пусть же не проходит между нами

Черный ветер северной реки,

Что несется мертвыми полями,

Шевеля пустые позвонки.

Будешь видеть, как на дне колодца,

Образ мой все чище и новей,

Будешь верить: «Он еще вернется,

Постучится у моих дверей».

И, как будто не было разлуки,

Я зайду в твой опустевший дом.

Ты узнаешь. Ты протянешь руки

И поймешь, что врозь мы не умрем.