Страницы из дневника

III. Из записной книжки

Едва ли не главная прелесть жизни на «белом» Юге (оставляя в стороне булку, вино и копченую рыбу) — это ее романтичность: не то Тридцатилетняя война, не то Смутное время — вообще, декоративно, красочно. Например, такая фигура, как «народный герой» Роман Лазарев, «беспутный, но милый», как его официально, в приказе по армии, назвал Краснов. Из простых казаков, кажется, даже не бывший офицером, в момент весеннего восстания 1918 года, Лазарев собрал небольшой отряд, с которым лихо партизанил, истребляя красных в районе Усть-Медведицы и Хопра. Отряд состоял из отчаяннейших головорезов, людей не столько даже храбрых, сколько лишенных малейшего представления об опасности. Любопытно, что среди этих головорезов находилась и одна «головорезка», совсем молоденькая гимназистка-казачка, которая, одетая по-мужски, в высоких сапогах, гарцевала рядом с Лазаревым и принимала участие в боях. Наличие ее в отряде Лазарев объяснял крайне романтично:

— Она меня вдохновляет. Перед боем я посмотрю ей в глаза, а потом уже кидаюсь!

Красные трепетали перед Лазаревым так, что достаточно было его имени, чтобы обратить их в бегство. Неуспеха он не знал, с кучкою своих архаровцев рассеивая даже крупные единицы большевиков. Войну вел на свой страх и риск, не желая считаться ни с какими штабами и планами и оставляя военную добычу «на дуван» своим молодцам. Однажды им удалось захватить в плен обоз, в котором находилась коляска комиссара, и в ней кипы денег, общею суммою миллиона на два. Из денег этих до Усть-Медведицы доехало лишь несколько тысяч. Ибо Лазарев, усевшись в коляску, приказал гнать лошадей во всю прыть и начал метать деньги по ветру летевшему за ним во весь опор отряду. Причем громко вопиял: «Всё — моим орлам! всё — моим орлам!»

В первый период восстания, когда все делалось партизански, Лазарев был и полезен, и уместен. Но когда начала организовываться правильная армия, наличие подобного сокровища сделалось весьма неудобным, и ген. Фицлаурову было поручено ликвидировать лазаревский романтизм. Дело было деликатное, не только потому, что лазаревцы отнюдь не желали прекращать свою вольную жизнь, но и потому, что общественное мнение Усть-Медведицы было определенно за Лазарева. Усть-Медведицкие дамы даже устроили целую демонстрацию: скопом отправились к Фицлаурову просить, чтобы Лазарева оставили в покое, и так надоедали генералу, что он пригрозил облить их водою. Холодною.

1. В его отряде имелся оркестр, постоянно игравший любимую песню Романа «Бабочки, козявочки...» Эта музыкальная энтомология надоела офицерам отряда, и однажды за пирушкой в Усть-Медведице между Романом, приказавшим в сотый раз играть «Бабочки», и его адъютантом, хотевшим поразнообразить репертуар, возникла ссора. Дело было в изрядном подпитии, спорщики взбеленились, схватились за оружие, — и в результате Лазарев убил адъютанта. Убивши, долго каялся и устроил торжественные похороны, во время коих произнес следующую надгробную речь:

— Прости, милый Саша, что я убил тебя. Но, сам понимаешь, что если бы я не убил тебя, ты бы меня бабахнул! Так уж лучше я тебя, чем ты меня!

При этом — горько рыдал.

2. Федор Дмитриевич Крюков^{214} напечатал в Усть-Медведицкой газете статью с призывом несколько сократить Романовы порывы. Статья была мягкая (ныне Федор Дмитриевич, после потрясений революции, знать не хочет ни о былом радикализме в думской фракции трудовиков, ни об участии в «Русском Богатстве» и эн-эсской партии, и, хотя принадлежит к «донской оппозиции», но к самому правому ее крылу, настолько правому, что в день 25-летия своей литературной деятельности принял от Краснова награду — чин действительного статского советника; принимая во внимание, что 90% этой деятельности падает на революционное народничество, результат получается довольно пикантный; впрочем, Федор Дмитриевич, конечно, прав: раз человек эволюционировал от социализма к определенному монархизму, — почему бы ему не принять награды от монархически настроенного атамана?), — но Лазарев обиделся и на мягкую статью. Осведомился: «Какою рукою он писал эту статью?» — «Конечно, правою». — «Ну так вот, правую руку я ему и отрублю...»

К счастью, явившись к Крюкову со столь смертоносным намерением, Лазарев внезапно раскаялся:

«Увидев светлого старца, — повествовал он впоследствии, — гордость Вольного Дона, я почувствовал себя злодеем и, поклонившись ему в ноги, покинул его дом. Живи, старик, с двумя руками, пиши, старик, правой рукой!»^{215}.

Кстати, о другой романтической фигуре Дона — о знаменитом Кузьме Крючкове^{216}, первом георгиевском кавалере Великой войны, именем которого назвали папиросы и пароход «Ропита», лихую и действительно красивую физиономию которого печатали на первой странице «Искры» и к которому помчалось на фронт несколько столичных дам, на предмет модного романа (из этого, кажется, ничего не вышло). Здесь — «облетели цветы, догорели огни». Кузьма сейчас ничем не славен: произведенный в офицеры, воюет где-то на Царицынском фронте с большевиками, совершенно не выделяясь из общей массы^{217}. /.../

Насчет Киева Агеев^{218} соврал, но Одесса, кажется, действительно в руках Петлюры. Вообще дело плохо! Заняты Белая Церковь, Корсунь, Винница, Черкассы, Александровск. Киев не сегодня-завтра очутится в кольце. А с севера вот-вот нагрянут красные. По крайней мере, сегодня есть сообщение о занятии ими Глухова. Хуже всего, что на Украине закипает анархия. Снова выплыли Махно, Маруська Никифорова^{219} и другие герои, обладающие «достоинствами великими, но которым на земле одна награда — виселица». В Мелитополе земская управа постановила пригласить Добрармию. Принимая во внимание, что Мелитопольская управа, конечно, эс-эрская (еще от Временного правительства), сие означает: здорово, очевидно, могут залить сала за шкуру. В Крыму низвергают Сулькевича. Ну, этого Махмуда Турецкого не жалко! Низвергают его оригинально: губернская управа уведомила соответствующим отношением за номером, что она больше его не слушается. Сулькевич предлагает «октропровать конституцию», но тщетно: неизбежна его выставка!

В Павлограде — мужицкое восстание. Под красным флагом собрались на площадь, отслужили молебен за здоровье Ленина, разгромили жидов и пошли сражаться под знаменем Интернационала «за землю и волю»! «О, rus! О, Русь!», о, «сознательный гражданин-избиратель»!

На Украине все хуже и хуже. В Киеве студенты устроили демонстрацию против гетмана. Конвой бабахнул залпом — несколько человек убито, судя по фамилиям — исключительно жиденята.

Киевский расстрел студенческой демонстрации вызвал попытку протеста в Ростовском университете /.../ Сегодня ростовский градоначальник выпустил по поводу университетских событий приказ поистине замечательный: ничего подобного в официальном документе мне никогда не приходилось читать. Начать с того, что приказ облачен в форму... открытого письма к Р.Э.Альбам^{220}, студентке, главной агитаторше за забастовку. Так приказ и начинается:

— Ребекка Эльяшевна!

Дальше идет искреннее изумление, почему столько шуму из-за киевского убийства — «ведь мы-то в Ростове никого не убивали, а если Вы хотите протествовать против всякого убийства, то не забудьте смотаться в Новую Зеландию. Там тоже кого-то убили...» Заканчивается приказ гордым заявлением, что «у нас на Вольном Дону есть своя свобода, свой Атаман и Круг, и никакой другой свободы мы, таки да, не хотим!»

Хохот приказ вызвал большой (между прочим, ему нельзя отказать в логичности), но, au fond[60], он, конечно, безобразие. Во-первых, со стороны этической: это похоже на издевательство над павшим врагом, особенно неприличное, потому что дело идет о молодой женщине. Ведь эта самая Альбам сейчас сидит в тюрьме, на допросах ее, конечно, дерут, а в близком будущем ей предстоит военный суд — и или расстрел, или виселица (так как вина Альбам не только в забастовке, она оказалась видною большевичкою). А затем, вообще, насколько пристало представителю государственной власти соперничать с Аркадием Тимофеевичем [Аверченко]? Кажется мне: надлежит Сулле и его сподвижникам быть величественными, статуарными, а не фиглярить, как в кабаре.

Между прочим, ростовский градоначальник ген. Греков — вообще какой-то конферансье от полицейского ведомства (что, впрочем, не мешает ему держать Ростов в большом порядке). Его приказы — какие-то фельетоны. Так, однажды он разразился трогательным воззванием к ворам: «Воры, мазурики, мошенники, раклы! Соберитесь ко мне на митинг и покайтесь! Не то худо будет!» В другом приказе, по поводу непорядков в гостинице, Греков возмущался, что «некоторые гостиницы, не довольствуясь клопами, блохами, тараканами, еще мышей завели», недоумевал: «зачем вам эти постояльцы? все равно за комнату они не платят. Одна невыгода» и приказывал: «клопов, мышей, тараканов и прочих бесплатных жильцов извести беспощадно!» Заканчивался приказ многозначительным обещанием: «Буду проверять исполнение приказа лично. Что это значит, сами знаете».

Приехали наши — Аня, Ведов, Венский. Едва выбрались. На Украине — черт знает что!

Петлюра осаждает Киев, в Одессе высадились союзники, большевики захватили Новгород-Северск[ий]. Но у нас удачи: взят Борисоглебск, Поварино и осада Царицына продвигается успешно. Волнение по поводу Украины все-таки большое: уход немцев обнажает наш правый фланг, вызывая растягивание фронта. Пока на Украине нет большевиков, это еще полбеды. Но вряд ли можно сомневаться, что заваренная Петлюрой каша приведет к большевизму. В Ростове по этому поводу нечто весьма близкое к панике. Вера Александровна, жена Севского, даже воскликнула: «О, Господи! Значит, опять, как в прошлом году, в феврале "они" будут здесь!» Типун ей на язык!

Познакомился с полковником Я.М.Лисовым^{221}, бывшим начальником Политического отдела при Алексееве. Человек умный, выдержанный, тип настоящего русского офицера в лучшем смысле этого слова. Он записался седьмым в Добрармию и в дни Ледяного похода оставался в Ростове — главою добровольческой контрразведки. Другое знакомство: Елизавета Дмитриевна Богаевская, вдова Митрофана Петровича^{222}, дама, пользующаяся на Дону величайшим почтением. Но у меня осталось от нее впечатление самое неприятное: по-моему, кривляется, позирует.

Приезжал в Новочеркасск Венский (он поселился в Ростове). Увидел «Часовой» Родионова и пришел в дикий раж:

— Вот настоящая газета! Готов сотрудничать даром — из сочувствия!

И тут же напечатал два стихотворения против жидов. Родионов, конечно, принял с восторгом. Венский укрылся под псевдонимом «Инна Чеботарева», и теперь его все зовут «Инночкой» (то есть те немногие, кто посвящен в эту смешную тайну, — все, конечно, поклялись хранить сугубое молчание, а не то жидовня слопает бедного Женьку — «хуже Андрюши Ющинского»^{223}, как сокрушенно говорит Женька). Стихи очень смешны. В одном рефрен:

Воображаю свирепство Лембича, когда прочтет: его благородную шляхетскую фамилию «поляка знатного рода» употребили как жидовскую! /.../

Мы взяли Лиски и теснее сжимаем круг вокруг Царицына. Но на Украине — беда! В Крыму образовалось правительство: Набоков^{224}, Никонов^{225} и т.д. Все в высшей степени прилично. Но воображаю самодовольствие Винавера, когда его титулуют «Вашим Высокопревосходительством»!