Страницы из дневника

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

Разговор с Севским о казачьем монархизме: ошибочно думать, что республиканская идея глубоко проникла в казачьи души и что казаки искренние демократы, в смысле февраля 1917 года. Наоборот, Февраль им ненавистен, ибо Февраль — это суд над Калединым, объявление казачества «подозрительным по контрреволюции», засилье иногородних, обиды Керенского Союзу казачьих войск, посягательство Петербурга на основные права казацкие и, как эпилог, — первое вторжение большевиков. Но не менее глубока другая ошибка: на казачьей ненависти к Февралю строить монархические надежды. Больше: всякая монархическая пропаганда безумно раздражает казачество, пугает его, и тот, кто талдычит о царе, — делает дело опасное и неверное, совершенно не понимает казацкой психологии. Казаки, в массе, твердо уверены, что единственная законная власть — власть династии Романовых. Но не менее тверда уверенность казаков, что фактически сейчас восстановление этой власти немыслимо. Реалисты и практики, они боятся реставрации, ибо в глубине души считают свое поведение в 1917 году преступным, мятежным, подлежащим наказанию. А так как быть наказанным никому не хочется, то у них, естественно, рождается желание: пусть законная власть не приходит, постараемся как-нибудь устроиться без нее, по-свойски. Севский рассказал интересную иллюстрацию этих чувств. Во время захвата Новочеркасска красными приехал на Дон молодой казак, рассказавший, будто в Киеве на вокзале он встретил Николая II, и Николай сказал ему: «Как приедешь на Дон, передай этим сукиным детям, что я скоро вернусь на царство, и тогда покажу им, где раки зимуют». Рассказ был явно нелеп и, тем не менее, произвел огромное впечатление: на другой день из Голубовских красных частей дезертировало не меньше одной трети...

Умение Краснова делать эффектные жесты поразительно. На летнем Круге он победил оппозицию едва ли не исключительно тем, что возмущенно швырнул пернач на стол, как бы отказываясь от власти. Это вышло так непосредственно, естественно, что только через некоторое время ошалевший Круг сообразил, что этот непосредственный жест на деле был тщательно обдуман заранее: ведь атаман не ходит постоянно с перначом, пернач надлежало заранее принести из музея. Но было уже поздно: Краснов добился вотума доверия. Конфликт этот возник из-за И.А.Родионова, в то время ведшего официоз правительства, конечно, в крайне монархическом духе, вызвавшем недовольство казаков на фронте и способствовавшем большевистской агитации. Интересно, что, победив оппозицию, в этом вопросе Краснов фактически уступил: Родионов был удален (в утешение ему создали «Часовой»), и «Донские ведомости» перешли к Казмину.

Успех Добрармии на Кавказе удивителен: большевистских сил, этой постоянной угрозы нашему тылу, больше не существует; горские племена, вошедшие в союз с большевиками (ингуши, часть осетин — любопытно, в союз с красными вступали исключительно племена, не имевшие аристократии, тогда как племена аристократические — черкесы, кабардинцы — наоборот, отчаянно сражались против Совдепии), ныне присоединяются к нам. В этом отношении много помог Шкуро, умевший поладить с дикими людьми: les beaux esprit se rencontrent[64]. Его трюки действительно великолепны: под Владикавказом один пленный ингуш, конвоируемый двумя казаками, вдруг выхватил у одного из конвойцев шашку, ранил его и поскакал, но был пойман. Вероятно, казаки его тут бы и прикончили, если бы случайно их не встретил Шкуро. Узнав, в чем дело, он велел выпустить пленника на свободу, сказав: «Иди, джигит, ты — славный воин. Ты знаешь, что никогда не подобает мужчине преклоняться перед врагом». Результат: на другой день два аула присоединились к нам, ибо увидели, как сказал мулла, приветствуя Шкуро, что «ты — препоясан мечом».

Тревога растет: красные уже почти под Каменской, а в нашей армии — разложение. Севский говорил, что на днях будут двинуты в бой последние резервы — отборные полки, на которые можно положиться, — Георгиевский Гундоровский, Лейб-атаманский, Калмыцкий Зюльгарский. Но если они лягут ненужной жертвой? Ведь у красных силы очень большие. Краснов на Круге произнес крайне пессимистическую речь: довольно прозрачно сказал, что мы одни, как перст, ибо союзнической помощи не будет. Французы были готовы выслать отряд, но президент Вильсон запротестовал во имя «невмешательства во внутренние дела русского народа». О, американский осел! О, проклятая ложь гуманитаризма!

Положение Краснова делается все неувереннее. Если до сих пор ему многое прощалось, по принципу: «победителей не судят», то сейчас, когда он почти побежденный, когда созданная им с таким трудом Донская армия разлагается, нападки оппозиции делаются все смелее, и за ним сейчас стоит только Черкасский округ.

Киев взят большевиками. Недолго командовал бухгалтер, ныне в панике удирающий в Винницу, чтобы через неделю бежать куда глаза глядят. Вообще на западе триумфальное шествие большевиков: ими взята Нарва, в Латвии они заняли Ригу, покончив со «свободной Латвией», неудержным потоком стремятся к Вильне. Украина фактически вся в их руках, несмотря на присутствие призрачной власти Петлюры (его «войско» сосредоточено между Белой Церковью и Корсунью). Лишь Одесса и Крым держатся штыками оккупантов; у нас же уже нету сил защищать все фронты. Вчера проследовали первые эшелоны добровольцев для занятия Донецкого бассейна. Даст Бог, выручат! Но дело трудное: большевики уже взяли Бахмут, Славянск, Никитовку, Лозовую, угрожают Мариуполю, стоят почти на западной границе Дона.