Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Мы застряли с этим

19 марта 2016 года бельгийская полиция застрелила и арестовала родившегося в Бельгии французского гражданина марокканского происхождения, который был одним из организаторов ноябрьских терактов в Париже. После этих терактов Салах Абдеслам отправился в Бельгию, где его отпечатки пальцев были обнаружены как минимум в двух квартирах в сильно мусульманском районе Моленбик в Брюсселе. В итоге его арестовали в другой квартире в Моленбике, где он жил с местной семьей. Сразу после ареста бельгийский ОМОН был вынужден направиться в этот район, чтобы справиться с местной «молодежью», которая называла Абдеслама своим героем и бросала камни и бутылки в полицию в знак протеста против его ареста. Три дня спустя три террориста-смертника взорвали себя в бельгийской столице. Наджим Лаашрауи и Ибрагим эль-Баркауи взорвали свои жилеты на выходе из аэропорта Брюсселя, а брат Ибрагима, Халид эль-Баркауи, — на станции метро Maelbeek, рядом со штаб-квартирой Европейской комиссии. Все трое исполнителей снова оказались «местными жителями». Их жертвами стали тридцать два человека самых разных возрастов и национальностей.

По всему континенту начались традиционные поиски объяснений. Одни обвиняли в нападениях — совершенных бельгийскими гражданами из района Моленбек — градостроительство, другие — отсутствие «джентрификации» в районе. Другие обвиняли внешнюю политику Бельгии, историю Бельгии, включая бельгийский колониализм, или «расизм» бельгийского общества. После первого раунда этих общественных дебатов газета New York Times опубликовала ничем не примечательную статью, в которой обвинила в нападениях различные провалы бельгийской политики. Они взяли интервью у некоего Ива Гольдштейна, 38-летнего ребенка еврейских беженцев, который сейчас является членом совета в Шаербеке и руководителем аппарата министра-президента Брюссельского столичного региона. Он настаивал на том, что обвинять в нападениях ислам неправильно, но критиковал неспособность таких людей, как он, предотвратить этот растущий «радикализм среди молодежи». Он сказал: «Наши города столкнулись с огромной проблемой, возможно, самой большой со времен Второй мировой войны. Как получилось, что люди, которые родились здесь, в Брюсселе, в Париже, могут называть героями тех, кто совершает насилие и террор. Это настоящий вопрос, с которым мы столкнулись».

Затем мистер Голдстайн мимоходом рассказал о том, что его заинтересовало. Друзья, которые преподают в школах в преимущественно мусульманских районах Моленбек и Шербек, рассказали ему, что, когда речь зашла о том, как их ученики относятся к террористам, только что разбомбившим их город, «90 процентов их учеников, 17–18 лет, назвали их героями».[207] В другом месте, в интервью газете De Standaard, министр безопасности Бельгии Ян Жамбон сказал, что «значительная часть мусульманского сообщества танцевала, когда произошли теракты». Как обычно, Ямбон подвергся критике со стороны своих коллег по парламенту и СМИ. Он ответил, что получил эту информацию от нескольких бельгийских служб безопасности. Но его слова, как и откровения г-на Гольдштейна, на самом деле представляют собой взгляд под поверхность, который предоставляется общественности в историях, следующих за каждым террористическим актом в Европе. Эти истории, как и сами теракты, несут ответственность за решающий сдвиг в настроении Европы. Потому что, хотя бомбы, пистолеты и ножевые атаки вызывают крайнюю озабоченность, второстепенным (но в долгосрочной перспективе более важным) является вопрос о взаимоотношениях между ничтожным числом экстремистов, совершающих такие атаки, и остальным населением из той же среды.

Опрос, проведенный в Великобритании в 2006 году, через год после публикации датских карикатур, показал, что 78 процентов британских мусульман считают, что издатели карикатур должны быть привлечены к ответственности. Чуть меньшее число (68 %) считает, что преследованию должен подвергаться любой, кто оскорбляет ислам. Тот же опрос показал, что почти пятая часть британских мусульман (19 процентов) уважает Усаму бен Ладена, а 6 процентов заявили, что «очень уважают» его.[208] Девять лет спустя, когда два члена Аль-Каиды на Аравийском полуострове вошли в офис Charlie Hebdo в Париже и расправились с сотрудниками издания за то, что те напечатали карикатуры на Мухаммеда, 27 процентов британских мусульман заявили, что испытывают «некоторое сочувствие» к мотивам нападавших. Почти четверть (24 процента) заявили, что считают оправданным насилие против людей, публикующих изображения Мухаммеда.[209] BBC, для которой проводился этот опрос, опубликовала его с хорошим новостным заголовком «Большинство британских мусульман „против репрессий за карикатуры на Мухаммеда“».

Сочетание очень громких событий и осознания того, что то, что скрывается под терроризмом, представляет собой еще более серьезную проблему, означает, что в последние годы взгляды европейской общественности все больше расходятся с мнением ее лидеров. Почти после каждого теракта политические лидеры Европы сообщали общественности, что это не имеет ничего общего с исламом и что ислам в любом случае является мирной религией. Общественность, как оказалось, с этим не согласна.

В июне 2013 года опросная компания ComRes провела для BBC Radio 1 опрос тысячи молодых британцев об их отношении к основным мировым религиям. Когда через три месяца были опубликованы результаты, они вызвали небольшой фурор. 27 % опрошенных заявили, что не доверяют мусульманам, а 44 % — что мусульмане не разделяют взглядов остального населения. BBC и другие британские СМИ немедленно приступили к работе, пытаясь выяснить, что пошло не так и как Британия может решить проблему, связанную с тем, что так много людей думают подобным образом. Подавляющее большинство откликов на опрос вызвало обеспокоенность тем, что молодые люди могут думать так, и дебаты о том, как изменить такое восприятие. Результаты были и более удивительными, и не в последнюю очередь тот факт, что 15 % опрошенных заявили, что не доверяют евреям, 13 % — буддистам и 12 % — христианам. Вопрос о том, что именно буддисты сделали за последние месяцы, чтобы вызвать раздражение стольких молодых британцев, остался без ответа. Но вместо того, чтобы проводить программу перевоспитания молодежи, одна из подсказок о том, почему молодые британцы ответили так, как они ответили, может заключаться во времени проведения опроса. Опрос проводился с 7 по 17 июня 2013 года.[210]

Всего несколькими неделями ранее барабанщик Ли Ригби, молодой солдат, находившийся в отпуске в Афганистане, был сбит машиной средь бела дня возле армейских казарм в Южном Лондоне. Майкл Адеболаджо и Майкл Адебовале вышли из машины, вытащили свою жертву на середину дороги и стали рубить ее тело мачете. Они попытались обезглавить его, но не смогли полностью удалить голову. Дожидаясь прибытия вооруженной полиции, с руками в крови и все еще держа мачете, Адеболаджо рассказывал на камеру о том, почему они совершили этот поступок. После ареста Адеболаджо полиция нашла у него письмо (к тому времени измазанное кровью). Оно было адресовано его детям и содержало оправдание его действий. Это письмо было предъявлено на последующем судебном процессе. Среди прочего в нем говорилось: «Мои любимые дети. Знайте, что сражаться с врагами Аллаха — это обязанность». И далее: «Не проводите свои дни в бесконечных спорах с трусливыми и глупыми, если это отсрочит вашу встречу с врагами Аллаха на поле боя». Письмо заканчивалось сноской, содержащей почти два десятка ссылок на отрывки из Корана, которые Адеболаджо, очевидно, хотел использовать как подтверждение содержания своего письма.[211]

Возможно, молодые люди, ответившие на опрос Radio 1, не являются фанатиками, делающими предположения об огромных массах людей без каких-либо доказательств, а просто виноваты в том, что читают новости. В конце концов, насколько выше были бы цифры опроса об уровне недоверия к евреям или христианам, если бы всего несколькими днями ранее два еврея-экстремиста или христианина-фундаменталиста средь бела дня зарезали британского солдата? Как бы ни было жаль, но люди, которых спросили об их мнении в этом опросе и которые связали ислам и мусульман с насилием, сделали это потому, что на их улицах ислам совсем недавно ассоциировался с крайним насилием.

Похожая история произошла вскоре после того, как в одной из школ Данди (Шотландия) учеников попросили перечислить слова, которые ассоциируются у них с мусульманами. Среди слов, предложенных детьми, были «террористы», «страшный» и «9/11». Шокированные учителя позвонили в местный мусульманский центр и попросили кого-нибудь прийти и исправить ответы учеников. Вскоре была создана благотворительная организация, которая рассылала мусульманок по шотландским школам для «исправления» взглядов школьников на ислам и мусульман. В отчете об одном из таких случаев отмечалось, что две мусульманки в платках объясняли детям, что угонщики самолетов 11 сентября «не имеют ничего общего с исламом».[212]

К сожалению, для тех, кто занимается перевоспитанием населения, эти усилия оказались несопоставимы с растущим осознанием проблемы. Почти весь европейский политический истеблишмент и средства массовой информации не смогли убедить общественность в том, что проблема преувеличена. Отчасти это объясняется тем, что интернет диверсифицировал источники информации, но в основном — простым ходом событий. Если сопоставить то, что говорят и делают политические лидеры Европы, с тем, что думает их общественность, разрыв получается поразительным.

Опрос, проведенный в Нидерландах в 2013 году, показал, что 77 процентов респондентов заявили, что ислам не обогащает их страну. Около 73 процентов заявили, что «существует связь» между исламом и террористическими атаками, а 68 процентов ответили, что, по их мнению, в Нидерландах «достаточно» ислама. Это мнение не ограничивалось избирателями какой-либо конкретной партии, его разделяло большинство избирателей, представляющих все политические партии Нидерландов.[213] Подобные взгляды проявились и на других континентах. Во Франции в том же году — то есть за два года до парижских терактов 2015 года — 73 процента опрошенных заявили, что относятся к исламу негативно[214] и 74 процента — что считают ислам нетерпимым.[215] Стоит помнить, что около 10 процентов населения Франции — мусульмане.

В ходе тех же опросов 55 процентов голландских избирателей заявили, что не хотят, чтобы в их стране было больше мусульман, 56 процентов немцев сказали, что ислам ассоциируется у них со стремлением к политическому влиянию, а 67 процентов французов заявили, что считают исламские ценности «несовместимыми» с ценностями французского общества.[216] К 2015 году один из опросов показал, что только 30 процентов населения Великобритании согласны с тем, что ценности ислама «совместимы» с ценностями британского общества.[217] Другой опрос, проведенный примерно в то же время, показал, что только пятая часть (22 процента) населения Великобритании согласна с утверждением, что исламские ценности и британские ценности «в целом совместимы».[218]

Так происходит повсюду. Опрос, проведенный в Германии в 2012 году, показал, что 64 % респондентов ассоциируют ислам с насилием, а 70 % — с фанатизмом и радикализмом. Только 7 процентов немцев ассоциируют эту религию с открытостью, толерантностью или уважением прав человека.[219] Как отмечает американский исследователь современного ислама Дэниел Пайпс, опросы общественного мнения по этим вопросам демонстрируют постоянную восходящую траекторию. Опросы европейской общественности никогда не показывают, что их озабоченность этими вопросами уменьшается. Это улица с односторонним движением. Так, в 2010 году еще не половина (47 процентов) немцев заявили, что согласны с утверждением «исламу не место в Германии». К маю 2016 года число немцев, согласных с этим утверждением, выросло до 60 процентов.[220]

И все это происходит несмотря на то, что весь правящий класс Западной Европы говорит людям, что они не правы. На самом деле, до сих пор наиболее распространенным ответом западноевропейских правящих лидеров было то, что люди, которые думают подобным образом, явно не сталкивались с достаточным разнообразием, в частности, не сталкивались с исламом, и что если бы они это сделали, то думали бы иначе. На самом деле опросы показывают обратное. Чем больше ислама в обществе, тем больше в нем неприязни и недоверия к исламу. Но реакция политических кругов имеет еще одну общую черту: они настаивают на том, что для решения этой проблемы им необходимо справиться с этим выражением общественного мнения. Их приоритетом было не зажимать то, против чего возражает общественность, а, скорее, возражающую общественность. Если кому-то нужен хрестоматийный пример того, как политика идет вразнос, то вот он.

В 2009 году Королевский англиканский полк по возвращении из Афганистана прошел парадом по городу Лутон. Это один из городов Англии, в котором «белые британцы» составляют меньшинство (45 %), и в городе особенно велика мусульманская община. Многие местные жители пришли на парад и были возмущены тем, что экстремисты из исламистской группировки «Аль-Мухаджирун» хекали и протестовали против солдат, когда те маршировали по центру города. Среди прочего, эта группа называла солдат «убийцами» и «детоубийцами». Разъяренные представители общественности попытались противостоять протестующим, но британская полиция защитила их и пригрозила разъяренным местным жителям арестом. В последующие недели некоторые из этих местных жителей попытались организовать акцию протеста против исламистов, но им не дали добраться до той же ратуши, к которой ранее шел аль-Мухаджирун. И если аль-Мухаджирун безнаказанно раздавал свои листовки протеста в мечетях, то местным жителям, выступающим против исламистов, полиция не позволила раздать ни одной листовки.

Возмущенные двойными стандартами, они в последующие недели сформировали группу, которая стала известна как Английская лига обороны (EDL). В последующие годы они организовывали протесты во многих городах Соединенного Королевства, которые часто переходили в насилие. По признанию главного организатора (Томми Робинсона), это происходило отчасти из-за людей, которых привлекали такие протесты, а также потому, что везде, где они собирались, появлялись организованные группы «антифашистов», часто состоящие из большого числа мусульман, и начинали жестокие столкновения. Все эти «антифашистские» группы пользовались поддержкой ведущих политиков, включая премьер-министра. Кроме того, ранее они проводили «антифашистские» митинги, на которых один из убийц Ли Ригби выступал перед толпой на стороне «антифашистов». Но самое главное в EDL — не столько ее деятельность, сколько отношение к ней властей. Ни местная полиция, ни местные власти, ни национальная полиция, ни правительство ни на одном из этапов не посчитали, что EDL имеет смысл. Верхние эшелоны власти не только поддерживали союз с группами, выступавшими против EDL, даже если эти группы сами были замешаны в экстремизме и насилии, но и отдали приказ закрыть EDL и привлечь к ответственности ее руководство.

Однажды лидер EDL был арестован за попытку пройти с одной спутницей по мусульманскому району Тауэр-Хэмлетс в Лондоне. В другой раз он был арестован после того, как организованная на сайте акция протеста превысила положенное время на три минуты. И с самого начала власти сделали все возможное, чтобы усложнить, а то и вовсе сделать невозможной жизнь руководства группы. С момента основания Робинсоном организации его банковские счета были заморожены. В домах Робинсона и всех его ближайших родственников были проведены полицейские обыски, изъяты документы и компьютеры. В конце концов было обнаружено нарушение правил ипотечного кредитования, и Робинсон был судим, осужден и отправлен в тюрьму за это преступление.[221] В то же время исламистские группировки постоянно угрожали ему. Помимо неоднократных нападений мусульманских банд на лидеров EDL, предпринимались и серьезные попытки убить их. В июне 2012 года полиция остановила автомобиль, в котором находилась часть ячейки из шести исламистов. В машине находились бомбы, дробовики, ножи и послание с нападками на королеву. Люди возвращались с демонстрации EDL, где они планировали совершить нападение, но из-за небольшого количества участников в тот день протест закончился раньше. Как и в других случаях, общественность не проявила особого сочувствия из-за общего мнения, что EDL сама навлекла на себя подобные нападения. В ответ на то, что их город предстал в сомнительном свете из-за появления мусульманских банд, а также EDL, местный совет организовал мероприятие под названием «Любите Лутон». Это был праздник «разнообразия» и «мультикультурализма» в Лутоне, который включал в себя различные блюда, а также выступления ходулистов.

В разных вариантах эта история повторяется по всей Европе. В Германии в 2014 году в Дрездене образовалось движение, называющее себя Pegida. Их программа была похожа на программу EDL и других популярных протестных движений по всей Европе. Они выступали против радикальных мусульман и массовой иммиграции, хотя и подчеркивали свою открытость к иммиграции в целом (особенно в случае Pegida к законным просителям убежища). Как и в случае с EDL, в их рядах были видные представители этнических и сексуальных меньшинств, хотя в прессе они упоминались редко, если вообще упоминались. В основе протестов Pegida лежит протест против неизбирательной мусульманской иммиграции и против проповедников ненависти, салафитов и других экстремистов. Как и в случае с EDL, основополагающие символы группы были не только антиисламистскими, но и антинацистскими, пытаясь с самого начала дистанцироваться от любых связей с ужасами прошлого. Несмотря на то, что такие связи постоянно упоминались в СМИ, к декабрю 2014 года число участников протестов Pegida превысило 10 000 человек и начало распространяться по всей Германии. В отличие от EDL, которая привлекала в Британии почти исключительно представителей рабочего класса, Pegida, похоже, смогла привлечь более широкий круг граждан в Германии, включая профессионалов среднего класса. В конце концов (хотя и в гораздо меньших количествах) движение распространилось и в других частях Европы.

Реакция немецких властей была такой же, как и у их британских коллег. Несмотря на опросы общественного мнения, согласно которым каждый восьмой житель Германии присоединился бы к маршу Pegida, если бы он проходил в его городе, вся Германия выступила против движения. В понедельник перед Рождеством около 17 000 протестующих вышли на марш Pegida в Дрездене. Необычно для движения, которое привлекло к своим протестам такую сравнительно небольшую часть немецкой общественности, канцлер использовала свое новогоднее послание, чтобы ответить Pegida. 2014 год был необычным для Германии, хотя и не таким необычным, как год, который Меркель собиралась начать. Официальные данные о количестве просителей убежища в 2014 году уже в четыре раза превышали показатели двухлетней давности (200 000 человек) и уже представляли собой двухдесятилетний максимум.

Канцлер использовала свое новогоднее послание не для того, чтобы развеять эти страхи, а для того, чтобы покритиковать тех, кто их испытывает. «Само собой разумеется, — сказала она, — что мы помогаем им и принимаем людей, которые ищут у нас убежища». И она предупредила немецкую общественность о Pegida. По словам Меркель, такие движения, как Pegida, дискриминируют людей из-за цвета их кожи или религии. «Не следуйте за людьми, которые их организуют, — предупредила она немецкий народ, — потому что их сердца холодны и часто полны предрассудков и даже ненависти». В следующий понедельник Pegida провела акцию протеста в Кельне. Кафедральный собор заранее объявил, что выключит свет в знак протеста против собрания в городе. Мало кто в Кельне не заметил символизма в том, что почти ровно через год огни собора запылали, когда сотни местных женщин подверглись домогательствам, изнасилованиям и ограблениям со стороны мигрантов на тех же улицах, где власти собора возражали против того, чтобы протестующие Pegida ходили, стояли или собирались.

Эта привычка нападать на вторичные симптомы проблемы, а не на ее основную суть, имеет множество причин. Не последняя из них заключается в том, что критиковать людей с белой кожей, особенно если они принадлежат к рабочему классу, бесконечно легче, чем критиковать людей с темной кожей, независимо от их происхождения. И это не только легче, но и возвышает критикующего. Любая критика исламизма или массовой иммиграции — даже критика терроризма и изнасилований — может быть воспринята любым другим человеком как проявление расизма, ксенофобии или фанатизма. Обвинение, каким бы ложным оно ни было, может исходить откуда угодно и всегда несет в себе некий моральный оттенок. В отличие от этого, любой, кто критикует кого-то как расиста или нациста, каким-то образом возводится в ранг судьи и присяжного как антирасист и антинацист. Также применяются разные стандарты доказательств.

Так, например, председатель Лутонского исламского центра Абдул Кадир Бакш одновременно является директором местной школы, общается с местными политиками, включая членов парламента, и вместе с местными чиновниками работает в межконфессиональной сети «Лутонский совет конфессий». Он также считает, что ислам ведет 1400-летнюю войну с «евреями», что в идеальном обществе гомосексуалисты должны быть убиты, и защищает отрубание рук ворам и битье женщин по исламским законам о наказаниях «худуд». Однако ни один из этих фактов — все они были легко доступны, все были известны или известны — не сделал его изгоем или неприкасаемым. Местная полиция никогда не совершала рейдов по домам его родственников в поисках хоть какого-нибудь повода для ареста. Напротив, с момента появления Томми Робинсона все стремились навесить на него обвинения в «расизме» и «нацизме», что бы он ни делал. Исламисты, против которых протестовали EDL и подобные им движения, были невиновны, даже когда их признавали виновными, а те, кто на них реагировал, были виновны, даже когда они были невиновны. Европейские правительства пытались избежать признания исламистов виновными, но сделали все возможное, чтобы признать виновными движения, которые реагировали на них. Большинство СМИ демонстрировали аналогичный порядок приоритетов, самым ярким примером которого было стремление доказать антисемитизм со стороны любого реагирующего движения, игнорируя при этом фактический антисемитизм в первичном движении, против которого возражало вторичное движение. Так, хотя все немецкие СМИ бросились доказывать антисемитизм лидеров или членов Pegida, они оказались почти такими же медлительными, как и немецкое правительство, когда дело дошло до выявления антисемитизма среди салафитов и других, против которых, по словам Pegida, она выступает. Только после того, как правительство впустило поток мигрантов в 2015 году, члены правительства и СМИ Германии начали признавать, что антисемитизм среди мигрантов с Ближнего Востока, в частности, может быть проблемой.

Но это не только политическая, но и общественная неудача. Когда речь заходит об антифашизме в большинстве стран Западной Европы, на данный момент кажется, что существует проблема спроса и предложения: спрос на фашистов значительно превышает реальное предложение. Одной из немногих основ послевоенной политики был антифашизм, решимость никогда не допустить повторного появления фашизма. И все же со временем это стало, пожалуй, единственной оставшейся уверенностью. Чем дальше фашизм уходил в историю и чем меньше было видимых фашистов на виду, тем больше самопровозглашенные антифашисты нуждались в фашизме, чтобы сохранить хоть какое-то подобие политической добродетели или цели. Оказалось политически полезным называть фашистами людей, которые не были фашистами, точно так же, как оказалось политически полезным называть расистами людей, которые не были расистами. В обоих случаях термины позволялось применять как можно шире. В обоих случаях все, кого обвиняли в этих пороках, платили огромную политическую и социальную цену. И все же несправедливое обвинение людей в этих пороках не имело никакой социальной или политической цены. Это было беззатратное занятие, которое могло принести только политические и личные выгоды.

Тем не менее, хотя можно отметить, что подобный «антикоммунистический» пыл никогда не поддерживался в Западной Европе, а в тех случаях, когда его подозревали в «охоте на ведьм», антифашисты в Европе не всегда были на пустом месте — и этот факт привносит еще один слой сложности в социальные проблемы Европы. В Соединенных Штатах популярное протестное движение любого рода, включая то, которое связано с иммиграцией или исламом, скорее всего, привлечет несколько эксцентричных или даже сумасшедших людей со странными знаками. Но оно редко будет состоять из настоящих нацистов, тем более на первых порах. Когда в 2004 году голландский депутат Геерт Вилдерс отделился от Либеральной партии Нидерландов (VVD) из-за того, что VVD поддержала вступление Турции в ЕС, он создал собственную партию. Партия за свободу (PVV) получила девять из 150 мест в парламенте Нидерландов на своих первых выборах в 2006 году. Опросы общественного мнения в 2016 году показали, что эта партия является самой популярной в Голландии. Несмотря на растущее число членов парламента, Вилдерс до сих пор остается единственным действительным членом своей партии. Когда партия только создавалась, Вилдерс сам позаботился о том, чтобы так и было. Ни представители общественности, ни, в конечном счете, члены парламента от его собственной партии не могли вступить в партию. При этом Вилдерс лишился значительных сумм государственного финансирования (которое в Голландии увеличивается с ростом размера политической партии). Единственная причина, по которой Вилдерс решил организовать партию именно таким образом, заключалась в том, объяснял он в то время в частном порядке, что если бы он сделал партию членской, то первыми в нее вступили бы те немногочисленные скинхеды, которые существуют в Голландии, и из-за них следующие группы людей не смогли бы в нее вступить.[222] Он не хотел позволить крошечной части настоящих неонацистов разрушить политические перспективы целой страны.

Это указывает на глубокую проблему современной Европы и представляет собой серьезный вызов для любого движения людей, готовых бросить вызов вопросам, которые стоят на первом месте в европейской проблематике. Та же история повторяется в парламентских партиях и уличных движениях. Когда Томми Робинсон создал EDL, ему вскоре сообщили, что настоящий нацист, находящийся за границей, настаивает на том, чтобы прийти и взять движение под свой контроль. Робинсон отказался, рискуя собой, и большую часть своего времени в EDL потратил на то, чтобы не допустить таких людей в движение, не считая того, что ему когда-либо отдавали должное за эти шаги. Также нередко отмечалось, что осуждение за нападение в 2011 году было вызвано тем, что он ударил головой человека, который, по его словам, на самом деле был неонацистом. Если средства массовой информации и политики заявляют, что движение является крайне правым, оно, конечно, будет привлекать крайне правых людей, даже если организаторы искренне пытаются избавить движение от таких людей.[223] Но также и то, что в европейских странах существуют небольшие движения настоящих расистов и фашистов.

Все это ставит перед Европой множество вопросов. Краткосрочным ответом тем, кто возражает против последствий массовой иммиграции, было отстранение их от участия в дискуссии, называя их расистами, нацистами и фашистами. Если было признано, что по крайней мере некоторые из тех, кого так называли, не заслуживали такого ярлыка, то это, очевидно, считалось ценой, которую стоило заплатить. Но что делать политическому классу и средствам массовой информации, когда они обнаруживают, что взгляды, которые они пытались вывести за пределы политического поля, на самом деле являются взглядами большинства населения?