Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Мы видели все

Как и на итальянских островах, лодки приплывают на острова Греции уже много лет. И, как и в случае с итальянцами, в течение многих лет греческие власти были вынуждены пытаться справиться с этой проблемой самостоятельно. И снова вряд ли можно было найти более неудачную страну, которой пришлось бы решать такую проблему. К 2015 году греческая экономика уже шесть лет находилась в состоянии кризиса, связанного с выплатой долгов. В то время как Греция боролась с экономическими ограничениями, навязанными ей другими странами еврозоны, во главе которых стояла Германия, она также боролась с гуманитарным кризисом, разразившимся на границах страны.

Как и в случае с итальянскими островами, миграция продолжалась годами, прежде чем остальная часть континента обратила на это внимание. Как и в случае с Лампедузой, греческие острова оказались в плену не только географической близости к другому континенту, но и своей собственной истории. Десятки греческих островов, расположенных на небольшом расстоянии от турецкого побережья, делают северную часть Эгейского моря и острова Додеканес еще более мягким подбрюшьем континента, чем те, что расположены ближе к Северной Африке. Как и Италия, греческие острова уже были настолько поглощены финансовыми и социальными проблемами, когда поток прибывающих увеличился, что они тоже вытеснили мигрантов на материк в надежде, что те найдут дорогу на север из Греции и в остальную Европу.

На протяжении всей истории уязвимость этого участка побережья была необычной даже по меркам региона. Именно поэтому за эти острова в разное время боролись и удерживали их византийцы, османы и другие. С самых северных районов острова Лесбос Турцию видно лучше, чем большинство греческих островов, расположенных один на другом. Пять миль воды — это все, что отделяет эту часть Европы от Турции. Теперь вы понимаете, почему контрабандистам удается избежать наказания, когда они говорят своим подопечным, что последний отрезок их путешествия в Европу состоит из переправы через реку. При меньшем времени в пути, чем от Северной Африки до Лампедузы, стоимость последней части путешествия в Европу составляет 1500 долларов. Зимой, когда вода может быть неспокойной, некоторые из тех, кого заманивают на берег, видят шаткое судно, которое им предлагают, и отказываются в него садиться. Им говорят, что если они не сядут, то им все равно придется заплатить свои 1500 долларов, а затем еще 1500 долларов за судно, на которое они сядут.

Оттолкнувшись от берега, лодки добираются до Греции за 90 минут — два часа. В отличие от контрабандистов из Ливии в Италию, турецкие контрабандисты не утруждают себя использованием деревянных судов для такого короткого перехода. Они предпочитают пластиковые лодки, и в отличие от огромных погребальных костров из деревянных лодок, периодически сжигаемых на Лампедузе, эти пластиковые суда нельзя сжечь. Их также нельзя переработать на острове, настолько дешев пластик, из которого они сделаны. Поэтому периодически огромные кучи этих пластиковых лодок собирают и отправляют на большем судне на греческий материк для переработки. Но, конечно, лодки все равно могут пойти ко дну, в хорошую и плохую погоду.

Как и жители Лампедузы, на протяжении всех лет, пока мир не проявлял интереса к местным жителям на этих греческих островах, они реагировали на происходящее с таким же чувством милосердия и истории, осознавая не только то, что происходит сейчас, но и свою собственную историю. У многих семей на этих островах есть свои собственные воспоминания о миграции. Когда в 1922 году закончилась греко-турецкая война, эти острова наводнили греческие граждане, бежавшие из Малой Азии. Более трех миллионов греков бежали с территории нынешней Турции через такие острова, как Лесбос, где сегодня каждый третий житель является потомком тех беженцев. В те дни, когда «река» между Турцией и Лесбосом усеяна лодками, словно сдержанной армадой, одним из первых мест, которые видят многие мигранты, является крошечная деревня Скала Скамниас на северном побережье Лесбоса. Его крошечный порт с парой баров-ресторанов, прижавшихся к воде, и крошечной часовней на мысе гавани был основан несколькими беженцами в 1922 году.

Хотя движение и миграция были историей этих островов на протяжении веков, то, что произошло в последние годы, является чем-то новым. И дело не только в регулярности, с которой растет число прибывающих, но и в том, откуда они приезжают. Хотя немногие жители островов настаивают на этом, эти новые жители — не греки, спасающиеся от конфликтов за границей и возвращающиеся домой. Это люди, спасающиеся от конфликтов вдали от родины, часто проходящие через множество безопасных стран. Среди них также растет число людей, спасающихся от бедности, безработицы или отсутствия перспектив, которые видят в Европе решение своих проблем, а в Греции — путь в Европу.

Как и в случае с итальянскими пунктами въезда, поток на греческие острова ускорился после «арабской весны» и, в частности, в связи с гражданской войной в Сирии. Но, как и в случае с Италией, прибытие происходило и из других стран. Из стран с повстанческими движениями и нестабильными правительствами — не в последнюю очередь из Афганистана, — а также из стран, которые были союзниками европейских держав и имели якобы стабильные правительства, таких как Пакистан. Этот поток людей, прошедших через четыре или пять стран, прежде чем попасть на стартовые площадки на берегах Турции, также прибыл из Африки.

Но даже в Греции, куда этот поток людей прибывал годами, все изменил 2015 год. Не из-за чего-то нового, произошедшего на Дальнем Востоке, Ближнем Востоке или в Африке, а из-за того, что случилось далеко на севере, в Германии.

Новости, которые рассказывали африканцам и жителям Ближнего Востока о том, как живут в Европе, также, конечно, рассказывали европейцам о жизни людей в Африке и на Ближнем Востоке. И мало что производило большее впечатление в вечерних теленовостях, чем рассказы о том, как в Средиземном море тонут и опрокидываются суда: превращение южной части Европы в водное кладбище. После 2011 года подобные истории о человеческих страданиях, которые уже успели тронуть сердца жителей Италии и Греции, поначалу стали медленно замечать и в остальной Европе.

Нигде они не вызывали столько комментариев и беспокойства, как в Германии. Но то, что должно было произойти, развивалось на фоне далеко не благоприятной обстановки. Всплеск мигрантов, прибывающих в Германию, привел к тому, что уже к 2014 году иммиграция в страну достигла двадцатилетнего максимума. В том же году около 200 000 человек попросили убежища в стране. В ответ на это некоторые немцы начали испытывать беспокойство по поводу безопасности, а также по поводу своей идентичности. Как Германия сможет справиться с ситуацией, если ей придется принимать беженцев и просителей убежища такими темпами, вдобавок к десятилетиям, в течение которых страна, как и все остальные, уже открывала свои границы для людей, которые честно или иным образом принимались в качестве гастарбайтеров? Каковы будут последствия для страны, если учесть, что большинство из этих новоприбывших — мусульмане? В 2014 году эти часто высказываемые частные опасения стали громче звучать на улицах. В Дрездене и других городах Германии возникло движение под названием Pegida («Народ против исламизации Запада»), которое выступило против резкого роста иммиграции.

В своем новогоднем послании 31 декабря 2014 года канцлер Меркель выделила эти движения для критики. Она настаивала, что в сердцах немецкого народа не должно быть «предрассудков, холода или ненависти», как у этих групп. Вместо этого она призвала немецкий народ к новому всплеску открытости по отношению к беженцам. Она объяснила, что в результате войн и кризисов по всему миру «беженцев стало больше, чем было со времен Второй мировой войны. Многие буквально спасаются от смерти. Само собой разумеется, что мы помогаем им и принимаем людей, которые ищут у нас убежища». Она также рассказала о демографических показателях Германии и объяснила, что в условиях «стареющего населения» эта иммиграция, о которой многие беспокоились, на самом деле окажется «выгодной для всех нас».[64] В мае следующего года федеральный министр внутренних дел Томас де Мезьер объявил в Берлине, что правительство Германии ожидает прибытия в страну 450 000 беженцев в этом году.

В июле 2015 года в немецкие новости ворвалась человеческая сторона истории миграции в лице 14-летней палестинской девочки, чья семья покинула Ливан. В прямом эфире телевизионной программы с вопросами и ответами между детьми и канцлером в Ростоке эта девочка сказала Меркель, что беспокоится, что ее семья может быть депортирована. Реакция канцлера продемонстрировала, как трудно встретить естественное человеческое сочувствие с более широкой политической проблемой. Она сказала сидящей перед ней девушке, что та кажется ей «очень симпатичным человеком». Но затем добавила: «Политика — это тяжело». Тысячи и тысячи других людей также находятся в Ливане, сказала канцлер, и если Германия говорит: «Вы все можете приехать», а приезжают все только из Африки, то она должна понять, что Германия «не сможет с этим справиться». Меркель пообещала, что дела будут рассматриваться быстрее, но ясно дала понять, что некоторым людям «придется вернуться». Затем, когда канцлер приготовилась к очередному вопросу, раздался крик молодой девушки, и продюсеры и ведущий поняли, что этот жуткий и захватывающий момент попадет во все ночные выпуски новостей. Она начала плакать. Меркель подошла к ней, чтобы успокоить. Возник спор с ведущим, который, похоже, надеялся на амнистию в прямом эфире. Канцлеру явно не давала покоя недавняя волна мигрантов из Греции и Италии. Но, увлекшись личными историями, многие немецкие СМИ критиковали Меркель за «холодность» ее реакции. Эта холодность, если таковой она была, вскоре покинула ее.

Поскольку Греция и Италия позволили прибывшим в Европу людям продвигаться дальше, уже в следующем месяце Министерство внутренних дел Германии пересмотрело ожидаемое число прибывших в Германию в 2015 году до 800 000 человек, что более чем в четыре раза превышает общее число прибывших в 2014 году. Неделю спустя министерство вместе с Федеральным ведомством по делам миграции и беженцев задумалось о том, что делать с людьми, прибывающими в Германию через Грецию и Венгрию. Будут ли они отправлены обратно в Венгрию, как это должно было быть в соответствии с надлежащими протоколами? Было достигнуто соглашение, что нет. 25 августа Управление по делам миграции сообщило об этом в Твиттере: «В настоящее время мы больше не применяем дублинские процедуры в отношении сирийских граждан». Это сообщение быстро распространилось по всему миру. А в последний день августа канцлер сделала свое самое важное заявление. Перед аудиторией иностранных журналистов в Берлине она заявила: «Немецкая тщательность — это прекрасно, но теперь необходима немецкая гибкость». Европа в целом «должна двигаться, а ее государства должны разделить ответственность за беженцев, ищущих убежища. Всеобщие гражданские права до сих пор были связаны с Европой и ее историей. Если Европа потерпит неудачу в вопросе о беженцах, ее тесная связь с универсальными гражданскими правами будет разрушена. Это будет не та Европа, которую мы себе представляем».[65] Канцлер Германии открывала двери Европы, и слова ободрения, с которыми она обращалась к своим соотечественникам, были мотивирующими: «Wir schaffen das» («Мы можем это сделать»). Германия, по ее словам, достаточно сильна политически и экономически, чтобы справиться с этой задачей, как она справлялась с задачами в прошлом. Большая часть средств массовой информации поддержала ее. «Меркель — смелая» — гласил заголовок в журнале The Economist, а сопроводительная статья утверждала: «В вопросе беженцев канцлер Германии смела, решительна и права».[66]

Хотя решение принимала не только Меркель, мощное заявление немецкого канцлера потянуло за собой весь континент, хотели они того или нет. В Европе, границы которой были разрушены, а свобода передвижения стала доктриной, массовое перемещение по Европе людей извне стало вызывать проблемы в масштабах всего континента. Соседи Германии увидели, как сотни тысяч людей проходят через их территорию, направляясь на север в Германию. В 2015 году только через территорию Венгрии прошло около 400 000 мигрантов. Меньше двадцати из них останавливались, чтобы попросить убежища в Венгрии. И этот большой наплыв людей охватил и всю остальную Европу. Десятки тысяч людей с Балкан, которые в противном случае не смогли бы найти законный способ попасть на север Германии, присоединились к огромному потоку людей, движущихся через их страны с юга. В то же время движение на север нарастало. Шведское правительство объявило о росте своего желания принять этот поток, и вскоре каждый день тысячи людей направлялись в Данию, иногда для того, чтобы остаться, а не ехать дальше в Швецию. В 2015 году более 21 000 человек попросили убежища в Дании (в три раза больше, чем за два года до этого), но гораздо больше людей устремились в Швецию. Разумеется, не обошлось без споров, и, конечно, нашлись те, кто протестовал против такой политики. Но в этот критический момент движение, которое рисковало стать обезличенным из-за огромного количества людей, вдруг приобрело человеческое лицо.

Уже в конце августа, когда внутри страны стали раздаваться голоса против политики Меркель, на австрийской дороге был обнаружен брошенный грузовик с 71 мертвым мигрантом внутри, как раз в тот момент, когда канцлер Германии прибыла в Вену на встречу. Дебаты уже шумели эхом. А через два дня после ключевого заявления Меркель семья сирийских курдов отправилась на пластиковой лодке из турецкого Бодрума в надежде добраться до греческого острова Кос. Их лодка затонула, и среди утонувших был трехлетний мальчик Айлан Курди. Вскоре его тело, лежащее лицом вниз, выбросило на пляж в Турции, где его запечатлел фотограф. Этот снимок облетел весь мир. В вопросе, который и так представлял собой соревнование между головой и сердцем, практичностью и эмоциями, в решающий момент сердце взяло верх над остальными частями системы. Фотография приглушила респектабельную оппозицию политике открытых дверей Меркель в Европе. Противникам пришлось объяснять, как они могут быть невосприимчивы к образу мертвого Айлана. Газеты, которые обычно призывали к ограничению иммиграции, внезапно изменили свою мелодию, чтобы соответствовать изображению на обложке. Некоторые газеты и политики задавались вопросом, не пора ли начать бомбить Сирию, чтобы облегчить страдания. Тем временем актеры и другие знаменитости вышли в Twitter с хэштегом «Беженцы приветствуются» и настаивали на том, что Европа должна открыть свои двери. Выступать против этого означало быть равнодушным к мертвым детям. Неудивительно, что даже британский премьер-министр, которому до сих пор с трудом удавалось противостоять любым квотам на мигрантов, навязываемым ЕС, сдался и согласился для начала принять еще 20 000 сирийских беженцев (пусть и в течение пяти лет). В других странах Европы также прорвало плотины: операторы СМИ бежали рядом с мигрантами, когда те пробирались через поля, дороги и границы. Ангела Меркель, в свою очередь, заявила, что количество мигрантов, которых примет Германия, «не ограничено», и сказала: «Как у сильной, экономически здоровой страны у нас хватит сил сделать все необходимое». В течение следующих 48 часов газета The New York Times сообщила о резком росте числа мигрантов из Нигерии, и других стран, поскольку люди увидели, что открылось окно возможностей для получения гражданства в Европе.

Презирать такие решения легче, чем принимать их, и легче, чем, возможно, следовало бы. В каждой стране континента политики оказались в ситуации, схожей с той, в которую попадает человек, стоящий на берегу и наблюдающий за приближающейся лодкой. Если люди перед вами с трудом выбираются на берег, инстинкт большинства наблюдателей — и уж точно большинства современных европейцев — будет заключаться в том, чтобы помочь попавшим в затруднительное положение людям добраться до безопасного места. Лишь немногие стали бы толкать их обратно в море. Спустя всего несколько месяцев после того, как Ангела Меркель заявила, что «политика — это жестко», и попыталась удержать линию поведения перед 14-летней ливанской девочкой, она решила проявить мягкость. Хотя ее решение было принято от имени континента, а не только от себя лично, импульс, который она продемонстрировала, был нетипичным. Возможно, желание приветствовать на берегу всех желающих не было естественным побуждением на протяжении всей истории человечества, но сейчас оно стало естественным для европейцев, и его противоположность казалась немыслимой.

Жители Лесбоса, как и жители других островов, — прекрасный тому пример. Их главный порт — Митилена — один из ближайших к Турции. И в Митилене лодки с мигрантами могут видеть перед собой Европу, когда отправляются в путь. Над центральной точкой гавани возвышается освещенный купол Святого Ферапона, названный в честь епископа Кипра, убитого арабами-мусульманами во время мессы в 632 году. Внутри хранится саркофаг епископа Игнатиоса, одного из главных противников османской оккупации в XIX веке. Вдоль набережной порта расположены магазины, бары и отели, включая Sappho Hotel — название, повторяющееся повсюду на острове, откуда родом древняя поэтесса. С населением 87 000 человек это один из самых больших греческих островов. В дневную жару запах нефти, рыбы и солоноватой воды делает огромную гавань не такой аппетитной, как кажется на первый взгляд. Но к вечеру, когда подует ветерок, бары и кафе на набережной оживают и шумят, а из звуковых систем доносятся попсовые песни.

Как и в Лампедузе, контрасты могут быть разительными. На итальянском острове один из сотрудников гуманитарной организации рассказывал, что в летние месяцы из моря иногда приплывали лодки с мигрантами, трупы среди живых, а по краям скал и на пляжах была слышна музыка более обеспеченных итальянцев, которые все еще приезжают на остров летом, чтобы повеселиться. В Митилене мигранты, которые часто сбегали из ада или проходили через его собственную версию, делают первые шаги в новую жизнь в сцене, демонстрирующей все лучшее, что есть в Греции.

В 2015 году был период, когда люди прибывали в Митилену (город с населением 30 000 человек) со скоростью 8000 человек в день. Лодки останавливались на обочине длинной прибрежной дороги между аэропортом и городом. Некоторые мигранты шли в город пешком. Другие, выйдя из лодки, поймали такси и попросили водителя отвезти их в Морию, главный центр приема за городом. Местные водители отметили, что все люди с лодок заранее знали, что стоимость проезда на такси до Мории составляет 10 евро.

Как и на итальянских, так и на греческих островах местные власти чувствовали себя обделенными. Мэр Лесбоса спровоцировал реакцию своего острова. То же самое сделал мэр соседнего Самоса. Сотрудничали ли они? Нет, говорят в мэрии: каждый шел своим путем. Но даже на каждом отдельном острове организация сложная. Когда поток превратился в наводнение, бывший армейский лагерь в Мории был превращен во временный центр, то есть под контролем соответствующего министерства в Афинах. В то время как другой лагерь на Лесбосе — Кара-Тепе — находится под контролем местного муниципалитета. Когда спрашиваешь, почему, люди вздыхают. Как бы то ни было, какое-то время усилия по оформлению всех желающих и быстрой выдаче им документов для дальнейшего путешествия работали хорошо. Примерно через два дня после прибытия мигранты снова спускались в порт и отправлялись на другом судне, на этот раз пароме, в Афины или Кавалу (на побережье от Салоников). Оттуда греческие власти не возражали против их потери. Большинство из них, как они знали, не захотят оставаться в стране, где безработица и без того была несладкой для местных жителей. Они продолжали путешествовать по юго-восточной Европе, направляясь в страны, которые, по их мнению, могли бы их принять: в частности, в Германию и Швецию. Когда процесс затянулся, потому что их количество превысило возможности властей, начались волнения. В сентябре 2015 года, когда приток мигрантов, вызванный приглашением канцлера Германии, достиг своего апогея, на Лесбосе произошли серьезные столкновения между некоторыми мигрантами и местной полицией. После того как из-за задержек с оформлением документов некоторые мигранты находились на острове уже две недели, толпы мигрантов, собравшиеся в порту, скандировали «Убежище», а также «Мы хотим в Афины». Некоторые сирийские мигранты бросали в полицейских камни и бутылки. Другие пытались остановить их.

Хотя временные решения находились, зимой 2015-го и в 2016 году процесс застопорился. Число беженцев продолжало расти, но первоначальный энтузиазм остальной Европы уже начал ослабевать. В какой-то момент в Митилене находилось 20 000 беженцев. Ни Мория, ни Кара-Тепе не рассчитаны на то, чтобы вместить даже четверть от этого числа. Но жители Митилены не отвернулись от прибывших, хотя их почти не осталось. Когда оба центра для мигрантов были переполнены, палатки появились по всему центру города, на любом свободном зеленом или мусорном месте, на перекрестках и тротуарах. Когда наступала самая суровая зима, местные жители открывали свои дома или освобождали гаражи, чтобы разместить мигрантов, пытающихся спастись от непогоды.

Летом 2016 года, когда сделки с иностранными державами и предупреждения внутри Европы должны были остановить поток людей на эти острова, лодки продолжали прибывать. Но экстренное соглашение, заключенное в марте между ЕС и Турцией, несколько ослабило давление и замедлило поток. В обмен на выплату ЕС турецкому правительству шести миллиардов евро, а также на безвизовый въезд в Европу для многих турок, число мигрантов, прибывающих в Европу, значительно сократилось. В августе число прибывающих на Лесбос мигрантов сократилось до нескольких сотен, а иногда и нескольких десятков в день. В одну из ночей того месяца, когда море было совершенно спокойным, три лодки сумели проплыть через остров: две на север острова и одна до гавани в Митилене. Четвертая была остановлена турецкими военно-морскими силами, которые, по мнению мигрантов и гуманитарных организаций, проявляют безразличие к лодкам, которые, согласно соглашению между ЕС и Турцией, должны повернуть назад. На самом деле, когда они видят, что мигранты приближаются, они останавливают одни, но пропускают другие.

Второй объект на острове, Кара Тепе, созданный муниципалитетом в 2015 году, предназначен для размещения семей, женщин и детей, но не несовершеннолетних без сопровождения взрослых, которых размещают в домах. Хотя Кара Тепе рассчитан на 1500 мигрантов, в августе 2016 года он был заполнен лишь наполовину. Несмотря на то, что недавний переворот в Турции заставил службы быть начеку, опасаясь возобновления потока мигрантов, начавшегося летом, в этот момент на острове было сравнительно спокойно. На входе в лагерь есть возможности для оказания услуг и заработка. Владельцы лотков установили фургоны с едой и киоски с напитками. Единственным человеком, пытавшимся попасть в лагерь, был молодой человек из Конго, который жил выше по дороге в лагере в Мории, но приехал навестить сестру и ее детей в Кара-Тепе. На улице он пил пиво и курил, пока мы ждали под полуденным солнцем. Он сказал, что оставаться в Конго для него не представляется возможным. У него были связи с политической оппозицией страны, и поэтому находиться там ему больше небезопасно. Он сказал, что имеет университетское образование, работает в психиатрической больнице в Конго, но не может заставить свой телефон работать, чтобы связаться с сестрой в Кара-Тепе. Людей не запирают, но и просто так зайти никто не может.

Внутри лагеря есть все, чем может быть бедное временное убежище, рассчитанное более чем на тысячу человек. Здесь есть жестяные хижины, в которых живут семьи, а также медицинские кабинеты и другие предметы первой необходимости. Здесь оборудовано детское футбольное поле и небольшой амфитеатр, покрытый жестью, где время от времени проходят музыкальные представления, поднимающие настроение заключенных. Для пожилых людей и инвалидов — таких, как древний сириец в традиционной кефии, выглядывающий из своей жестяной хижины, — предусмотрены специальные помещения, включая туалеты, в стороне от большого комплекса, созданного для всех остальных. В этом лагере живут в основном сирийцы — сегодня их около 70 процентов. Следующие по численности группы — афганцы и иракцы. Женщина из Афин, которая управляет лагерем от имени муниципалитета, очень гордится им и тем новаторским отношением, которое, по ее словам, здесь поддерживается. Здесь людей не называют «беженцами» или «иммигрантами», настаивает она: они — «гости». Лагерь прогрессивен и в других отношениях, поэтому сюда с удовольствием пускают журналистов, имеющих необходимые разрешения. Посетителей кормят три раза в день, и, в отличие от других лагерей, включая Морию, их не заставляют стоять в очередях. Еду доставляют к дверям их хижин. Им выдается одежда, в которую они могут переодеться, когда им это необходимо. Семья из Сирии сидит у своей хижины, а молодой человек, почти еще не готовый к бритью, его лицо все еще прыщавое, использует электробритву для удаления щетины, в другой руке у него зеркало. Маленькая девочка двух или трех лет потеряла одну из своих туфель и с трудом пытается надеть ее в пыли. Мы помогаем ей, она встает, бежит дальше и снова падает.

При всех преимуществах пребывания в лагере в Кара-Тепе проблема для «гостей» летом 2016 года заключается в том, что они застряли. После наплыва мигрантов в 2015 году другие страны Европы закрыли свои границы, а значит, нет никакой возможности возобновить прошлогодний поток через Европу. Приезжие не могут даже добраться до Афин, потому что власти понимают, что, создав узкое место на материке, они рискуют создать совершенно новые проблемы. И поэтому там, где раньше они проводили не более 48 часов и где две недели были причиной проблем, некоторые из этих семей находятся здесь уже несколько месяцев. За пределами лагеря, покупая чипсы в соусе, стоят девушка 17 лет и ее семилетняя младшая сестра. Они из Алеппо и находятся здесь уже четыре-пять месяцев. Сейчас у них здесь уроки, и в лагере пытаются обучать другим навыкам, в том числе музыке — даже урокам игры на скрипке. Но они не знают, когда уедут и куда отправятся они или другие посетители.

Понятно, что власти и неправительственные организации, которые помогают управлять лагерями и финансируют их, с опаской относятся к тому, чтобы позволить «гостям» общаться с журналистами. Многие из них травмированы, и, как и в Лампедузе, никто точно не знает, что делать с мигрантами и какие ограничения — если они вообще существуют — законны или возможны. Но вдоль дороги и на пляже стоит импровизированный набор палаток. На стене шоссе напротив кто-то начертал огромными заглавными буквами «Беженцы! Осудите сделку! Ни один человек не является нелегалом! Приветствуйте беженцев!». Аналогичные надписи нацарапаны на испанском языке. Если бы вы сошли с корабля в этот момент, как некоторые из мигрантов, это были бы первые слова, которые вы увидите в Европе.

Напротив палаток расположилась группа «Без границ». Молодой немец по имени Юстус подходит к нам, закуривая свернутую сигарету. Он из Дрездена, — извиняющимся тоном сообщает он. Две недели назад он и группа его единомышленников — немцев, французов и швейцарцев — открыли социальный центр в ветхом разваливающемся здании на другой стороне дороги. Это был не центр по предоставлению убежища, а дневной центр, куда мигранты могли бы приходить, чтобы избежать утомительного пребывания в лагерях. Но уже через несколько дней банк, которому принадлежало здание, опасаясь, что они организуют нелегальный лагерь, выгнал их. И вот они уже на пляже напротив, с несколькими большими временными палатками, пытаются продолжить движение. Ода, немка лет сорока из Ганновера, плохо переносящая полуденное солнце, объясняет: «Недостаточно просто ходить на демонстрации и скандировать „Нет границам“. Необходимо еще и что-то делать».

Именно здесь эта группа, состоящая в основном из немцев, пытается внести свой вклад в дело помощи. Это ветхое, не имеющее достаточного финансирования и немного нездоровое место. Семья, которая беспечно проходит мимо всех знаков беженцев и каждый день приходит в этот лагерь, чтобы угоститься чаем, оказывается местной цыганской семьей, которая уже живет на Лесбосе. Ода показывает фотографии здания, которое им только что пришлось покинуть. В главных комнатах того, что было их социальным центром, стены побелены и увешаны яркими игрушками. На стенах синим и красным цветом были написаны правила центра. Они гласили: «Никакого расизма. Никакого насилия. Никакого сексизма. Никакой гомофобии».

Ода и ее коллеги говорят, что пятьдесят или около того человек в день, которые сейчас приходят в палатки группы, на самом деле хотят не чая, воды или каких-то трех-шестисот порций еды в день, которые они раздают в дополнение к пище, получаемой людьми в основных лагерях. По их словам, афганцы, пакистанцы, марокканцы, эритрейцы — смешанная группа — хотят, чтобы люди уважали их. Недавно они встретили христианина из Пакистана, вся семья которого была убита талибами. На вопрос, чего он хочет сейчас больше всего, он ответил: «Улыбки».

Но немецкая «Группа без границ» не везде встречает радушный прием. Помимо проблем с бывшим хозяином и властями острова, некоторые местные жители с подозрением относятся к их присутствию. И не только потому, что, по их мнению, присутствие группы говорит о том, что греки не могут справиться с ситуацией. Один из местных жителей говорит, что группа — «плохие люди. Они политические активисты». Но другие местные жители помогают им. Некоторые даже оказывают дополнительную помощь. Местный торговец овощами дает им бесплатные продукты. И, по крайней мере, здесь, в отличие от Мории, людям не приходится стоять в 200-метровых очередях за едой. Жалобы на нехватку продовольствия, пищевые отравления и другие убогие условия в лагере Мория дают понять, почему власти отказываются посещать этот объект. Три 16-летних афганца объясняют, что им даже не разрешают фотографировать в лагере «Мория», где в настоящее время находятся 3000 человек. Ближайшее место, куда может попасть немигрант, — это ворота, но даже снаружи ясно, что это совсем не то, что Кара-Тепе.

Бывший армейский лагерь Мории теперь имеет три или четыре различных участка колючей проволоки с каждой стороны. Его нынешние обитатели — выходцы со всего Ближнего Востока, Африки и Азии. Большинство из них — выходцы из Сирии, Ирака, Африки и Афганистана, но есть и мигранты из Бангладеш, Мьянмы и Непала. Молодой эритреец объясняет свой путь в Судан, откуда он перелетел на самолете в Ирак, добрался до Турции, а оттуда — до пляжа на Лесбосе, на котором мы в итоге и сидим. Афганцы, напротив, добирались до Турции через Иран, а иногда и через Пакистан. Все они говорят, что в наши дни не встречаются с контрабандистами, которым они платят за перевозку их сюда. Все делается по телефону, а инструкции даются на каждом шагу. Девятилетний афганский мальчик с отцом объясняет свой маршрут. Он находится в Европе уже два месяца. Отец подает знак, что хотел бы поговорить наедине.

Мы находим разрушенное здание на берегу моря, в котором он рассказывает их историю. Они приплыли на лодке, которая дважды тонула во время часового путешествия из Турции. Во время второго кораблекрушения их подобрала греческая береговая охрана. Ему тридцать один год. Он приехал с женой, двумя сыновьями и двумя дочерьми. Девочкам пять и полтора года. Красивый, крепкого телосложения, с белой челкой в центре черных волос, он одет в спортивную одежду, которую ему явно выдали после приезда. В Афганистане он работал в Министерстве образования и отвечал за школы в районе Герата. Когда талибы восстановили свои силы, ему позвонили и сказали, чтобы он оставил свою работу. Он не согласился, и тогда они похитили его и посадили в тюрьму на три дня. Пока он находился там, они сломали ему обе руки. На запястьях каждой из них есть большие выступающие шишки, из которых торчит кость. Он говорит, что ему удалось сбежать из тюрьмы, но, споткнувшись в афганских горах, он еще больше поранился, разбив голову о камни при падении.

В течение двух месяцев дома он не мог работать. Но после этого он вернулся на работу. В этот момент талибы снова похитили его. На этот раз они продержали его у себя двадцать один день. Они снова пытали его (шрамы остались на боку и руках). Они также изнасиловали его, или, как выразился афганец из лагеря, выступающий в роли нашего переводчика, «напали на него со спины». «Вы понимаете, что он имеет в виду?» — спрашивает он, делая мимические сигналы, когда мужчина отворачивается. Каждую ночь талибы насиловали его. При этом они говорили ему: «У меня больше нет бога. Они — мой бог, и это означает, что я должен делать все, что они от меня требуют». В этот момент, по его словам, он согласился помочь им. Они сказали ему, что хотят, чтобы он использовал свое положение, чтобы назначить одного из своих людей в органы образования. У них был план подмешать что-то в систему водоснабжения в школах с 600–700 детьми между деревнями Адраскан и Гозарех. Если все дети будут отравлены в школе, то родители перестанут посылать своих детей в школу, рассуждали талибы. Поскольку он согласился помочь им во второй раз, они разрешили ему вернуться домой.

Но, вернувшись домой, он бежал, забрав с собой семью и не позволив талибам провести своего человека на желаемую должность. Когда он прибыл в Турцию, то, по его словам, позвонил домой чиновнику и рассказал ему о планах талибов, чтобы попытаться помешать им. Я потерял все, — говорит он. Но я счастлив, что спас жизни детей. Он не может вернуться домой, говорит он, и «если греческое правительство депортирует меня, я покончу с собой». Что значит быть в Европе, спрашиваю я его? Я счастлив быть здесь, потому что здесь я могу быть живым. Потому что теперь я в безопасности, — говорит он. Затем он отворачивается. Он пытается скрыть слезы, которые текут по его лицу. Мы сидим в тишине. Позже он показывает мне еще несколько шрамов от пыток талибов на своих ногах. Мы пожимаем друг другу руки и на дороге сталкиваемся с его семьей. Он знакомит меня со своей женой и дочерьми, старшая из которых носит ярко-розовую детскую шапочку, которую ей, очевидно, подарило одно из агентств, и они всей семьей идут обратно в лагерь.

Среди других мигрантов в лагере в Мории — пара братьев из региона Газни на юго-востоке Афганистана. По их словам, им 20 и 18 лет, и они принадлежат к народу хазара — шиитскому меньшинству, которое является особой мишенью для Исиды в Афганистане: эта группировка проводила массовые обезглавливания представителей этой «еретической» секты. Изида — лишь последнее худшее, что случилось с их родиной. До них талибы сожгли их школу, а затем попытались завербовать братьев. По их словам, Исида также пыталась завербовать их, когда они перебрались в этот район. Предложив Исиду «присоединиться к нашей группе или мы убьем всех членов вашей семьи», мальчики покинули деревню и бежали в Кабул. Их отец и мать больны, поэтому на них, как на самых старших мальчиков, легла ответственность за содержание семьи.

Пока мы сидим на каменистой земле Греции, все афганские мальчики и мужчины, приехавшие к нам, играют в пыли руками. У пожилого мужчины 62 лет, из той же провинции, что и братья, проблемы с сердцем, но он надеется присоединиться к дочери в Австрии. Он приехал через Иран, где больше хазарейцев. Если в Афганистане небезопасно, не мог ли он остаться в Иране? Я никого не знаю в Иране, — говорит он, его глаза наполняются слезами. Что бы я делал в Иране? Пока мы разговариваем, он собирает маленькие кучки пыли и засыпает ямки в земле. Но я замечаю, что младший из двух братьев, с темной бахромой, почти закрывающей его глубокие темные глаза, собирает маленькие камешки и несколько раз ударяет ими о землю, пока мы разговариваем.

Хазарейцы, объясняют они, подвергаются преследованиям, куда бы они ни приехали. Даже жизнь в Пакистане, где живут многие другие хазарейцы, становится тяжелой. У них отбирают деньги, их похищают, требуя за их возвращение выкуп до миллиона долларов США. Братья нелегально въехали в Пакистан, затем нелегально выехали в Иран, потом нелегально выехали в Турцию. Старший брат объясняет, что его младший брат особенно страдает от психологических проблем. Это неудивительно. Когда младший говорит, он обычно срывается на крик. В каждой стране есть хорошие и плохие люди, — говорит он в какой-то момент. Почему европейцы считают нас собаками и преступниками? Они плохо к нам относятся. Почему? Они жалуются, что, хотя они принимают страну Грецию, она их не принимает. Люди смотрят на них и недружелюбно относятся в автобусах. В Мории, жалуется он, полиция лагеря шумит с едой, как будто уговаривает животных. Многие люди жалуются на лагерь в Мории, но он говорит, что там водятся змеи, которые проделали дыры в стенах палаток и уже убили двух заключенных — этот факт, по его словам, власти скрывают.

В какой-то момент старший брат вскользь упоминает, что его младший брат был изнасилован талибами в Афганистане. Младший говорит сам за себя, когда его спрашивают, что он видел по пути. «Мы — афганцы», — говорит он. «Мы видели все. Отрезанные головы. Трупы. Все». Он хочет покончить жизнь самоубийством и, как и все остальные, говорит, что сделает это, если его отправят обратно. На вопрос о том, чем бы они хотели заниматься, если бы могли остаться, старший брат отвечает, что до того, как они покинули Афганистан, он начал учиться в университете на фармацевта. Он хотел бы его продолжить. Младший говорит, что все, чего он хочет, — это «найти жизнь в этой плохой ситуации».

Все афганцы злятся на сирийцев. Это сводится к общему ощущению, что сирийцам оказывают предпочтение. Это правда, что приглашение канцлера Меркель от 2015 года специально отменило необходимость доказывать убежище, если мигранты были сирийцами. «Почему?» — интересуются афганцы. «В Сирии война длится уже пять лет. В Афганистане война длится уже пятнадцать лет». А как насчет утверждения, что люди едут сюда, потому что хотят лучшей жизни? Один из афганцев, молодой человек, хорошо говорящий по-английски, отвечает: «Каждый день в Афганистане взрываются бомбы. И все же они думают, что мы приезжаем сюда за счастьем, за наслаждением. У нас нет экономических проблем в Афганистане», — настаивает он. «В Афганистане мы можем найти деньги. Речь идет о проблеме безопасности».

Если слышать такие вещи в такое время от людей, побывавших в таких местах, то инстинкт, проявленный канцлером Меркель и ее министрами в 2015 году, может показаться вполне оправданным. Она и ее коллеги нашли часть ответа, признав, что наш континент, вероятно, делает единственное, что может сделать цивилизованный народ, спасая таких людей, принимая их и пытаясь обеспечить им безопасность. Но этот великодушный инстинкт может оказаться — как для людей, переплывших воду, так и для континента, пытающегося их принять, — самой легкой частью пути.