Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Конец

Спустя год после важного решения канцлера Меркель политики, звезды СМИ, знаменитости и другие люди продолжали настаивать на том, что Европа должна продолжать принимать мигрантов по всему миру. Те люди, в том числе широкая общественность, которые продолжали сомневаться в этой политике, неоднократно назывались холодносердечными и, возможно, расистами. И вот даже через год после того, как ситуация в Европе была признана катастрофой, военно-морские патрули в южном Средиземноморье продолжали забирать людей тысячами. Действительно, по данным собственных агентств ЕС, число мигрантов, прибывших в Италию в июле 2016 года, на 12 процентов превысило показатели июля 2015 года. Спустя год после того, что должно было стать пиком, более десяти тысяч человек были подобраны у побережья Северной Африки всего за 48 часов. Всякий раз, когда СМИ сообщали об этих событиях, они описывали мигрантов как «спасенных» или «спасшихся» из Средиземного моря. В большинстве случаев европейские суда просто подплывали все ближе к североафриканскому берегу и забирали людей из лодок, на которых они были высажены несколькими минутами ранее. Но на самом деле подразумевалось, что их «спасают» и «вызволяют» из ужасных ситуаций, из-за которых они изначально отправились на лодках. И, как и прежде, все детали не имели значения.

Среди отсутствующих деталей был тот факт, что в потоке мигрантов в Италию почти не было сирийцев, участвовавших в гражданской войне. Вместо этого они почти все были молодыми африканцами из стран южнее Сахары. Еще один момент, который мог бы заинтересовать, заключается в том, что то, от чего они бежали, вполне возможно, было не хуже того, от чего сотни миллионов других людей захотят бежать в ближайшие месяцы и годы. Как только мигранты были «спасены», доброжелательные европейцы, призывавшие продолжать эту политику, потеряли интерес к своим новым прибытиям. Когда кризис 2015 года был в самом разгаре, многие люди в Великобритании, от лидера Шотландской националистической партии до теневого министра внутренних дел Лейбористской партии, а также многочисленные актеры и рок-звезды, заявили, что приняли бы у себя семью беженцев. Более года спустя ни один из этих людей так и не сделал этого. Как и в случае с щедростью и благожелательностью во время кризиса, легко было ожидать, что другие проявят благожелательность от вашего имени, как только вы дали понять, что вы на стороне бедных и угнетенных людей Земли. Последствия вашей благожелательности можно было оставить на усмотрение других.

Фактические детали оставались такими же тревожными и плохо организованными, как и прежде. В сентябре 2016 года, через месяц после моего последнего пребывания на Лесбосе, мигранты, находившиеся в Мории, сожгли лагерь. Искрой могло послужить практически все, что угодно. Люди оставались там почти полгода, пока другие европейские страны, которые все еще настаивали на важности спасательных миссий, закрывали свои границы и оставляли Грецию разбираться с последствиями спасения. Среди обитателей лагеря ходили слухи о скорой репатриации в Турцию. Другие говорили, что беспорядки, приведшие к поджогу лагеря, были вызваны ссорами из-за очередей за едой. Причиной могло стать как это, так и разгоревшееся межэтническое насилие. На видео, снятом в момент поджога лагеря, слышны крики «Аллаху Акбар».

Через неделю после сожжения Мории я снова был в Германии. Повсюду были видны последствия прошлогоднего решения канцлера. По телевидению показывали комедийные шоу с участием мигрантов, которые развлекали небольшую аудиторию немцев перед камерами. Мигранты придавали потоку человеческое лицо, а их зрители отчаянно приобщались к этому зрелищу. Но телезвезда не была реальностью для подавляющего числа новоприбывших. В подвале одной евангелическо-лютеранской церкви в пригороде Берлина я обнаружил 14 беженцев, живущих на двухъярусных кроватях. Все мужчины в возрасте около двадцати лет, в основном из Ирана, приехали в 2015 году. Один из них признался, что заплатил 1200 долларов за переправу через море в Грецию и сначала добрался до Норвегии, но там ему не понравилось. Эти люди заявили, что приняли христианство, поэтому церковь предоставила им кров. Хотя их утверждения могли быть искренними, бизнес по обращению в христианство к этому времени превратился в хорошо известную шумиху. Заявление об обращении в христианство практически гарантировало, что прошение о предоставлении убежища будет удовлетворено.

В Бундестаге у меня была возможность поговорить с членом парламента, который был главным сторонником канцлера Меркель и ее позиции во время кризиса. Он представил проблему как исключительно бюрократическую. Например, нехватка жилья — это «не катастрофа, а задача». Как страна может обеспечить лучшую интеграцию? В настоящее время мигранты получают 60 часов курсов по изучению немецких ценностей. Депутат считает, что это количество следует увеличить до 100 часов. Самым поразительным, как я уже много лет слышу в Германии, было его убеждение, что проблемы возникают именно у немецких граждан. По его словам, те, кто обеспокоен переменами в своем регионе, «проводят слишком много времени в блогах и недостаточно времени в реальности». А когда его спросили о преступной деятельности мигрантов, он разгрузил свое мнение о том, что «беженцы менее преступны, чем средний житель Германии».

Что касается приема одного миллиона человек за год, то, по словам члена парламента, это «не такая уж большая проблема». Представьте себе, — сказал он в какой-то момент, — что в этой комнате сидит 81 человек, и тут раздается стук в дверь. Оказалось, что кто-то говорит нам, что если он останется в коридоре, то его убьют. Что мы делаем? Конечно, мы впустили его. А что делать, задался я вопросом, если после того, как в комнату впустили 82-го человека, в дверь снова постучали. Нужно ли впустить и 83-го человека? Конечно, говорит депутат. Кажется, нет такого момента, когда дверь нельзя продолжать открывать. Поэтому мы меняем направление. В 2015 году Германия отдала приоритет прошениям сирийцев о предоставлении убежища. Почему, — спросил я, повторяя слова афганцев на Лесбосе, — приоритет должен быть отдан сирийцам? Почему бы Германии также не сделать приоритетным въезд афганцев в Германию. А как насчет других? Несомненно, ситуация в Эритрее и многих других странах Африки была плохой. А как насчет людей с Дальнего Востока, из Бирмы, Бангладеш и других стран? Почему бы Германии не сделать приоритетным привлечение и этих людей?

Парламентарий все больше раздражался по поводу того, что он явно считал теоретическим моментом. Эта ситуация, настаивал он, не была реальной и поэтому не требовала ответа. Кроме того, люди больше не приезжали в Германию в таких количествах, поэтому не было необходимости рассматривать подобные сценарии. Это был — должен признать — молниеносный момент во всех моих путешествиях. Ведь этот немецкий депутат, выступавший в конце 2016 года, должен был знать то, что должен знать любой человек, читающий газету, а именно: поток мигрантов замедлился не потому, что в них возникла потребность. Он замедлился потому, что правительства Европы — и в частности правительство Германии — изменили факты на местах. Если и была причина, по которой в 2016 году число мигрантов сократилось на несколько сотен тысяч по сравнению с предыдущим годом, то она заключалась в двух вещах. Во-первых, из-за сделки, которую ЕС (во главе с правительством Германии) заключил с турецким правительством в начале года, заплатив туркам за то, чтобы они удерживали мигрантов внутри своей страны и не позволяли судам отправляться в Грецию. А во-вторых, потому что, в одних случаях тихо, а в других — более шумно, границы Европы снова стали укрепляться. И не все эти решения не поощрялись немцами. Особенно полезным для немецкого правительства было усиление контроля на границе с Македонией: оно создало узкое место для мигрантов, прибывших в Грецию, но не дало им возможности в таком количестве, как годом ранее, устремиться в Германию или за ее пределы.

Не удовлетворившись его казуистикой, я надавил на своего депутата. Он должен знать, и его коллеги должны знать, что причина уменьшения потока заключается в этих двух факторах. Если бы Германия действительно так заботилась, как она утверждает, обо всех угнетенных, осажденных и измученных войной людях в мире, то существовали бы очевидные решения их бедственного положения. Германии не нужно было заставлять Грецию расплачиваться. Почему бы Германии не задействовать флот самолетов, чтобы доставлять мигрантов с греческих островов и доставлять их прямо в Берлин? Если доминирующая в Европе страна действительно ненавидит восстановление границ — как она официально заявляет — то она не должна позволять этим границам быть помехой для их гуманитарной деятельности. Массовые чартерные рейсы из самых отдаленных уголков Европы в ее сердце, несомненно, были ответом.

Мой собеседник не согласился, и вот тут-то и пришло осознание того, что даже у этих людей — даже у самых промеркелевских, промигрантских депутатов — есть свой переломный момент. И здесь мы были на самом краю. Он был готов ратовать за судьбу всех мигрантов, осуждать все границы и одновременно делать вид, что поток замедлился по собственной воле. Так его совесть и инстинкт выживания нашли место для соглашения. Делая вид, что мигранты просто не едут, и одновременно поддерживая политику, которая их останавливала, можно было оставаться гуманистом и оставаться у власти. Он заключил с самим собой договор, который начали заключать и многие другие немцы.

Новости из Германии, как ни странно, больше не распространяются очень далеко. Одно из объяснений — стоимость зарубежных репортажей, даже если один корреспондент постоянно находится в другом европейском городе. Также как и явно уменьшающийся аппетит публики к новостям, а не к сплетням и развлечениям. Выборы, конечно, по-прежнему освещаются, как и неизбежные грандиозные события. Но на континенте, который любит делать вид, что он полностью взаимосвязан, реальные новости о происходящем редко переходят из одной страны в другую. Однако, как известно любому, кто знаком с Германией, новости любого обычного дня, которые редко выходят за пределы немецкоязычной прессы, показывают страну, все ближе подбирающуюся к катастрофе.

Возможно, будет достаточно новостей одного дня в сентябре 2016 года. На первых полосах газет, как и на каналах новостей, рассказывалось о взрыве мечети в Дрездене. Это уже не редкость, никто не пострадал, а здание мечети не получило серьезных повреждений. Как бы плохо это ни было, но это та история, с которой СМИ умеют справляться. Она по-прежнему наводит на мысли о результатах фанатизма любого рода и антимигрантского фанатизма в частности. Внутри нее, и освещаются они гораздо меньше, находятся другие, теперь еще более обыденные истории. В небольшой деревне произошли жестокие столкновения между бандой немецких байкеров и бандой мигрантов. Мигранты одолели банду байкеров еще до прибытия полиции. Серьезного насилия удалось избежать.

Другая история связана с событиями, произошедшими в центре для беженцев накануне. Вечером 27 сентября мигрант позвонил в полицию из берлинского центра и сообщил, что видел, как другой мигрант издевался над ребенком в каких-то кустах. Прибывшие трое полицейских обнаружили 27-летнего пакистанца в кустах, где он насиловал шестилетнюю иракскую девочку. Один из полицейских начал уводить девочку, в то время как двое других надели на пакистанца наручники и стали усаживать его на заднее сиденье полицейской машины. В это время отец девочки — 29-летний иракец — выбежал из центра убежища навстречу машине, держа в руках нож. Полицейские кричали «остановитесь», но он, явно желая отомстить, не останавливался. Полицейские застрелили отца. В статьях, освещавших это происшествие, поднимались бюрократические вопросы о том, правильно ли действовала полиция.[241] Но никто не отметил, что эти истории жизней, безвозвратно и бессистемно изменившихся, теперь стали просто очередным днем в новой Германии.

Не то чтобы эта новая Германия была на континенте неузнаваема по сравнению со старой. В том же сентябре, в преддверии еврейских праздников Рош Хашана и Йом Кипур, был опубликован новый опрос о настроениях среди европейских евреев. В ходе исследования, проведенного двумя еврейскими организациями, было изучено отношение к еврейским общинам от Великобритании до Украины. В результате выяснилось, что, несмотря на усиление мер безопасности в синагогах по всему континенту, 70 % европейских евреев заявили, что будут избегать посещения синагоги. В 2016 году страх перед антисемитизмом и террористическими атаками удерживал большинство евреев континента от исповедания своей веры.[242]

В сентябре немецкая общественность наконец-то получила возможность высказать свои чувства по поводу того, что канцлер сделал с ее страной. Избиратели в Берлине дали ХДС самые низкие результаты на выборах в столице, набрав всего 17,5 % голосов. Тем временем AfD впервые вошла в парламент столицы земли, получив 14,1 процента голосов. Это означает, что новая партия была представлена в большинстве регионов страны. Особенно сильные результаты AfD в бывшей Восточной Германии, как правило, объясняются сравнительно более низкими социально-экономическими условиями в этой стране. Другие факторы — например, возможность того, что жители восточной Германии, как и всей остальной Германии, помнят то, что забыли их западные соотечественники, — редко обсуждались в средствах массовой информации. То, что сделал канцлер, каким-то образом считалось правильным, и все, кто думал иначе — в том числе и общественность, — должны были иметь какие-то странные временные причины, чтобы еще не видеть этого.

Однако эти результаты позволили вырвать редкую уступку у самой знаменитой дочери бывшей Восточной Германии. В том месяце она выступила с заявлением, которое мировые СМИ назвали «mea culpa». На самом деле, слова, которые она произнесла после краха своей партии в Берлине, были далеко не такими. «Если бы я могла, я бы отмотала время назад на много-много лет, — сказала она, — чтобы лучше подготовить себя, все правительство и всех ответственных лиц к ситуации, которая застала нас врасплох в конце лета 2015 года». Но, конечно, ситуация не застала их врасплох. Германия — как и все остальные европейские страны — уже много лет переживала массовую иммиграцию. На протяжении десятилетий она сталкивалась с разрушением пограничного контроля, небрежностью в репатриации неудачливых просителей убежища и неспособностью интегрировать вновь прибывших. Настолько, что сама Меркель признала это в 2010 году. Если бы речь «мультикультурализм провалился» была чем-то иным, кроме слов, она должна была бы дать Германии фору в подготовке к интеграционному цунами, которое нахлынет пять лет спустя. Но этого не произошло, потому что это действительно были только слова.

В сентябре 2016 года Меркель признала, что ее фраза, произнесенная годом ранее, «Wir schaffen das» («Мы можем это сделать»), была «простым лозунгом, почти пустой формулой», которая значительно недооценивала масштаб задачи. Но это была еще и игра слов, как признался прессе один из ее коллег-депутатов от ХДС. Этот депутат настаивал на том, что «правительство уже некоторое время находится на правильном пути со своей политикой. Но наша коммуникация должна быть лучше». Канцлер, похоже, признал это. Заявление «mea culpa» было просто электорально полезным для ХДС. Но серьезного раскаяния в том, что было навязано стране, не последовало. Ведь на той же пресс-конференции Меркель заявила, что было «абсолютно правильно» принять более миллиона мигрантов годом ранее. Тем не менее, «мы извлекли уроки из истории. Никто, включая меня, не хочет повторения этой ситуации».[243]

Однако создавалось впечатление, что единственные уроки, которые Германия извлекла из истории, — это обычные уроки и уроки восьмидесятилетней давности. Накануне успеха AfD на выборах в Берлине мэр Берлина Михаэль Мюллер, представитель левой СДП, предупредил, что двузначный результат AfD «будет воспринят во всем мире как признак возвращения правого крыла и нацистов в Германию». Повсюду в Европе после каждого события с разных сторон звучали одни и те же предупреждения.

В тот же месяц, когда в Германии проходили региональные выборы, спустя год после того, как Германия открыла свои двери, британское правительство объявило о том, что ему придется построить дополнительную стену безопасности в Кале рядом с большим лагерем мигрантов. Километровая стена предназначалась для дополнительной защиты пункта въезда в Британию, в частности, для предотвращения попыток мигрантов забраться на проезжающие мимо грузовики по пути в Соединенное Королевство. В ответ на это предложение французский сенатор и заместитель председателя сенатского комитета по иностранным делам Натали Гуле заявила: «Это напоминает мне стену, которую построили вокруг Варшавского гетто во время Второй мировой войны». А за извечным утверждением, что границы ассоциируются с нацистами, скрывается привычное предположение, что границы также являются частью истории. «Возведение стен происходило на протяжении всей истории человечества», — объясняет г-жа Гуле. «Но в конце концов люди находили способ обойти их или они разрушались. Посмотрите на Великую китайскую стену — теперь туристы ходят по ней и фотографируют».[244]

В Великобритании вопрос Кале оставался главным в обсуждении. Учитывая, что в большинстве случаев в лагере находилось менее 6500 человек, решение проблемы Кале всегда казалось простым. Все, что нужно, — пытались утверждать активисты и политики со всех сторон, — это одноразовое щедрое предложение, и лагерь можно было бы очистить. Это была большая неудача Европы в микрокосмосе. Если бы только этих людей можно было принять в Соединенное Королевство, то проблема была бы решена — или так казалось. Редко кто задумывался о том, что после того, как лагерь опустеет, он просто наполнится снова. Только в Италию в среднем за день переезжало 6500 человек. Тем временем, пока британское и французское правительства спорили о том, кто несет ответственность за сложившуюся в Кале ситуацию, мигранты днем и ночью бросали ракеты на автострады и в легковые автомобили, грузовики и фуры, направляющиеся в Великобританию, в надежде, что машины остановятся и они смогут забраться на борт в качестве безбилетников для путешествия через Ла-Манш.

Все дискуссии вокруг Кале, как и все остальное на протяжении десятилетий, были недальновидными и краткосрочными. Когда британское правительство согласилось принять определенное количество несопровождаемых детей-мигрантов из лагеря, в газетах появились фотографии прибывших. Некоторые из «детей» выглядели явно взрослыми. Некоторым было за тридцать. Один из членов парламента от партии Тори, Дэвид Дэвис, обратил на это внимание и предложил использовать стоматологические тесты. На него обрушились все СМИ и политический класс. Телеведущие воспользовались возможностью пригласить Дэвиса на свое шоу и перекричать его. Другие члены парламента заявили, что им противно сидеть с ним в одном парламенте. Внезапно дискуссия перешла к вопросу о том, является ли «расизмом» проверка зубов у людей. Возрастной тест, используемый на всем континенте, внезапно был осужден как невообразимо варварский. Все сходились во мнении, что самое правильное — приглашать всех мигрантов. Плохо — предлагать какие-либо ограничения на их численность. Или даже обеспечить соблюдение уже действующих законов. Как часто бывало в прошлом, правительство взвесило все «за» и «против» удержания линии и решило ее не удерживать.

Конечно, мигранты, оказавшиеся в Кале и пытавшиеся прорваться в Британию, уже нарушили все законы ЕС, чтобы попасть туда. Они не попросили убежища в своей первой стране въезда, не соблюдали Дублинский договор, но пробились на север Франции. Принимая их, британское правительство считало, что делает доброе дело. На самом деле оно вознаграждало людей, которые нарушили больше всего правил и обошли всех других, более достойных мигрантов. Это был прецедент, который создавался годами, но, тем не менее, это был неразумный прецедент. Повсюду повторялась одна и та же история. Быть на стороне приезжих означало быть на стороне ангелов. Говорить от имени народа Европы — значит быть на стороне дьявола. И все это время существовало странное предположение, что Европа просто впускает в комнату еще одного человека. Был ли этот человек действительно готов к смерти в коридоре, не имело значения. Если ему было холодно, бедно или просто хуже, чем тем, кто находился в комнате, он тоже имел право войти. Европа больше не могла беспокоиться о том, чтобы кому-то отказывать. Поэтому дверь просто оставалась открытой для всех, кто хотел в нее войти.