Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Начало

Чтобы понять масштаб и скорость перемен, происходящих в Европе, стоит вернуться всего на несколько лет назад, до последнего миграционного кризиса и периода ставшей «нормальной» иммиграции. И стоит рассмотреть страну, которая была сравнительно отрезана от последних потрясений.

В 2002 году была опубликована последняя перепись населения Англии и Уэльса. Составленная в предыдущем году, она показала, насколько изменилась страна за десятилетие, прошедшее с момента последней переписи. Представьте себе, что кто-то в 2002 году решил экстраполировать результаты этой переписи и предположить, что могут принести следующие десять лет. Представьте, что они сказали: «Белые британцы станут меньшинством в своей собственной столице к концу этого десятилетия, а мусульманское население удвоится в течение следующих десяти лет».

Как были бы встречены подобные заявления? Наверняка были бы использованы термины «алармист» и «запугивание», а также, скорее всего, «расист» и (хотя тогда это слово было в зачаточном состоянии) «исламофоб». Можно с уверенностью сказать, что такие экстраполяции данных не были бы встречены тепло. Тот, кто склонен сомневаться в этом, может вспомнить лишь один показательный случай, когда в 2002 году журналист «Таймс» сделал гораздо менее поразительные комментарии о вероятной будущей иммиграции, которые были осуждены тогдашним министром внутренних дел Дэвидом Бланкеттом — с использованием парламентской привилегии — как «граничащие с фашизмом».[6]

И все же, как бы ни злоупотребляли этим, любой, кто предложил бы подобный анализ в 2002 году, оказался бы полностью и абсолютно прав. Следующая перепись населения, составленная в 2011 году и опубликованная в конце 2012 года, выявила не только вышеупомянутые факты, но и гораздо больше. Она показала, что только за предыдущее десятилетие число жителей Англии и Уэльса, родившихся за границей, выросло почти на три миллиона человек. Он показал, что только 44,9 % жителей Лондона в настоящее время относят себя к «белым британцам». И выяснилось, что почти три миллиона человек в Англии и Уэльсе живут в семьях, где ни один взрослый не говорит по-английски как на своем основном языке.

Это были очень серьезные этнические изменения в стране в любой период времени. Но не менее поразительными были и выводы об изменении религиозного состава Британии. Например, они показали, что почти все верования, кроме христианства, находятся на подъеме. Только историческая национальная религия Британии находится в свободном падении. Со времени предыдущей переписи населения число людей, причисляющих себя к христианству, сократилось с 72 до 59 процентов. Число христиан в Англии и Уэльсе сократилось более чем на четыре миллиона, а число христиан в целом уменьшилось с 37 до 33 миллионов.

Но в то время как христианство стало свидетелем обвала своих последователей — обвала, который, как ожидалось, будет стремительно продолжаться, — массовая миграция способствовала почти двукратному увеличению численности мусульманского населения. С 2001 по 2011 год число мусульман в Англии и Уэльсе выросло с 1,5 миллиона до 2,7 миллиона. Хотя это официальные данные, широко распространено мнение, что нелегальная иммиграция значительно увеличила эти цифры. Было признано, что по меньшей мере миллион человек находятся в стране нелегально и, следовательно, вряд ли заполняли переписные листы, а два местных органа власти, которые росли быстрее всего (более чем на 20 процентов за десять лет), уже имели самое высокое мусульманское население в Великобритании (Тауэр-Хамлетс и Ньюхэм). Кроме того, в этих районах страны было больше всего нежелательных ответов на вопросы переписи: примерно каждое пятое домохозяйство вообще не явилось на перепись. Все это позволяет предположить, что результаты переписи, какими бы поразительными они ни были, сильно занижают реальную численность населения. Тем не менее, результаты переписи поражают.

И все же, несмотря на то, что перепись была трудно перевариваемой в течение года, история о ней прошла за пару дней — как и любая другая эфемерная новость. Но это была не эфемерная история. Это был рассказ о недавнем прошлом страны, ее ближайшем настоящем и взгляд в ее неизбежное будущее. Изучая результаты этой переписи, можно было прийти к одному непреложному выводу: массовая иммиграция находится в процессе изменения — более того, она уже полностью изменила страну. К 2011 году Британия уже радикально отличалась от того места, которым она была на протяжении веков. Но реакция на такие факты, как то, что в 23 из 33 районов Лондона «белые британцы» теперь в меньшинстве, была почти столь же показательной, как и сами результаты.[7] Представитель Управления национальной статистики (ONS) приветствовал результаты как потрясающую демонстрацию «разнообразия».[8]

В то же время реакция политиков и СМИ поражала тем, что была выдержана только в одном тоне. Когда политики всех основных партий выступали перед участниками переписи, они приветствовали результаты исключительно в духе торжества. Так было на протяжении многих лет. В 2007 году тогдашний мэр Лондона Кен Ливингстон с гордостью говорил о том, что 35 процентов людей, работающих в Лондоне, родились в другой стране.[9] Возникал вопрос: существует ли какой-то оптимальный предел этому или нет? В течение многих лет чувство восторга и оптимизма по поводу изменений в стране казалось единственным подходящим тоном. При этом делался вид, что в этом нет ничего нового.

На протяжении большей части своей истории, и уж точно на протяжении предыдущего тысячелетия, Британия сохраняла необычайную статичность населения. Даже Нормандское завоевание 1066 года — возможно, самое важное событие в истории островов — привело к тому, что норманны составляли не более 5 процентов населения Англии.[10] Перемещение населения в предшествующие и последующие годы почти полностью происходило между островом Ирландия и странами, которые в конечном итоге составили Соединенное Королевство. В период после 1945 года Британии потребовалось заполнить особые пробелы на рынке труда, особенно в транспортном секторе и в недавно созданной Национальной службе здравоохранения. Так начался период массовой иммиграции, хотя поначалу и медленно. Закон о британском гражданстве 1948 года разрешил иммиграцию из стран бывшей империи — ныне Содружества, — и к началу 1950-х годов несколько тысяч человек в год пользовались этой схемой. К концу десятилетия число новоприбывших исчислялось десятками тысяч, а к 1960-м годам перевалило за шестизначную цифру. Подавляющее большинство прибывших были выходцами из Вест-Индии, а также Индии, Пакистана и Бангладеш, которые часто приезжали в Британию, чтобы работать на фабрике и рекомендовать другим — часто из своих семей или кланов — последовать за ними и выполнять аналогичную работу.

Несмотря на определенную озабоченность общественности по поводу всего этого и того, что это означало для страны, ни лейбористское, ни консервативное правительства, сменявшие друг друга у власти, не смогли сделать многого, чтобы остановить движение. Как и в таких странах континента, как Франция, Голландия и Германия, не было ясности и консенсуса по поводу того, что означает приезд этих рабочих, и даже по поводу того, останутся ли они. Только когда стало ясно, что они останутся и воспользуются возможностью привезти к себе свои расширенные семьи, стали понятны некоторые последствия.

В последующие годы были приняты весьма специфические парламентские акты, направленные, например, на борьбу с преступностью среди мигрантов. Но попыток обратить тенденцию вспять было мало. Даже когда принимались законы, направленные на удовлетворение растущего общественного беспокойства, они приводили к неожиданным последствиям. Например, Закон об иммигрантах из стран Содружества 1962 года, который якобы был призван ограничить поток мигрантов и убедить некоторых из них вернуться домой, имел обратный эффект, убеждая многих иммигрантов привезти в Соединенное Королевство все свои семьи, пока у них — как им казалось — есть такая возможность. Тот факт, что после 1962 года иммигрантам из стран Содружества больше не нужно было иметь работу, чтобы приехать, вызвал еще один всплеск. И только после принятия Закона об иммиграции 1971 года были предприняты дальнейшие попытки остановить этот поток. Таким образом, несмотря на то, что никогда не планировалось разрешать миграцию в таких масштабах, правительства всех мастей оказались вынуждены бороться с последствиями ситуации, в которой оказались они и британский народ. Это была ситуация, которую никто не мог точно предсказать, но которая имела последствия, на которые придется реагировать каждому последующему правительству.

Последствиями этого стали несколько серьезных столкновений на расовой почве. Беспорядки в Ноттинг-Хилле в 1958 году до сих пор помнят как жестокую конфронтацию между вест-индскими иммигрантами и белыми лондонцами. Но такие события запомнились именно потому, что они были скорее исключением, чем правилом. Хотя подозрительность и беспокойство по поводу чужаков на низком уровне, несомненно, существовали, все попытки извлечь выгоду из таких волнений были последовательным и массовым провалом — в частности, попытки Освальда Мосли, бывшего лидера Британского союза фашистов, а ныне главы движения «Союз». Когда Мосли попытался воспользоваться беспорядками в Ноттинг-Хилле и баллотироваться в парламент на всеобщих выборах 1959 года, его доля голосов не дотянула даже до двузначного числа. Британский народ признал, что существуют проблемы, связанные с масштабной иммиграцией, но он также показал, что знает, что ответы не лежат в руках экстремистов, которых он уже видел раньше.

Однако проблемы все же возникали, и не в последнюю очередь для тех, кто прибыл в страну по приглашению, чтобы, оказавшись там, стать объектом дискриминации. Одним из ответов на эти проблемы стало принятие парламентом Законов о расовых отношениях 1965, 1968 и 1976 годов, которые сделали незаконной дискриминацию по признаку «цвета кожи, расы, этнического или национального происхождения». О том, насколько непродуманной была вся эта тема, говорит тот факт, что подобные законопроекты никогда не рассматривались заранее, а принимались лишь как реакция на возникшие проблемы. Например, в 1948 году не было подготовлено никакого закона о расовых отношениях именно потому, что никто не предвидел количества людей, которые будут приезжать в Соединенное Королевство в будущем, или того, что в результате могут возникнуть неприятные последствия.

На протяжении всего этого периода опросы общественного мнения показывали, что британская общественность в подавляющем большинстве случаев выступала против миграционной политики своих правительств и считала, что иммиграция в Великобританию слишком высока. Опрос, проведенный в апреле 1968 года компанией Gallup, показал, что 75 % британцев считают, что контроль над иммиграцией недостаточно строг. Вскоре эта цифра вырастет до 83 %.[11] В этот момент произошел единственный момент, когда иммиграция ненадолго могла стать главной политической проблемой. В том же месяце тогдашний теневой министр кабинета министров консерваторов Энох Пауэлл произнес речь перед ассоциацией консерваторов в Бирмингеме, которая открыла дебаты и так же быстро закрыла их. Хотя в ней не было тех слов, которыми она стала известна, речь «Реки крови» была наполнена пророческими предчувствиями относительно будущего Британии, если иммиграция будет продолжаться в прежнем темпе. «Тех, кого боги хотят уничтожить, они сначала делают безумными, — заявил Пауэлл. — Мы должны быть безумны, буквально безумны, как нация, если допускаем ежегодный приток около 50 000 иждивенцев, которые в большинстве своем являются материалом для будущего роста населения, происходящего от иммигрантов. Это все равно что наблюдать за нацией, занятой созданием собственного погребального костра».[12] Хотя речь Пауэлла была посвящена идентичности и будущему его страны, она также была посвящена практическим проблемам: избирателям нужно было найти места в больницах или школах для своих детей в условиях напряженного государственного сектора.

Лидер его партии Эдвард Хит немедленно освободил Пауэлла от должности в теневом кабинете, и любая политическая поддержка, которую Пауэлл мог бы получить, — не говоря уже о его собственном политическом будущем — закончилась. Однако общественность поддержала его взгляды — по опросам общественного мнения, около трех четвертей населения согласились с его настроениями, а 69 % считали, что Хит был неправ, уволив его.[13] Много лет спустя один из оппонентов Пауэлла по Консервативной партии, Майкл Хеселтайн, сказал, что если бы Пауэлл выдвинул свою кандидатуру на пост лидера Консервативной партии после этой речи, он бы победил с большим перевесом, а если бы он выдвинул свою кандидатуру на пост премьер-министра, то победил бы с «национальным перевесом».[14] Но с политической точки зрения Пауэлл не нашел выхода, и его карьера не просто не задалась, а оставалась в политической глуши в течение оставшихся десятилетий его жизни.

Со времен речи «Реки крови» в Британии сложилось мнение, что вмешательство Пауэлла не только разрушило его собственную карьеру, но и уничтожило любую возможность полноценных и откровенных дебатов об иммиграции в Британии как минимум на целое поколение. Термины Пауэлла были настолько громкими, а его предупреждения настолько ужасными, что любой человек, озабоченный проблемой иммиграции, впредь рисковал быть заклейменным как «сторонник Пауэлла». Конечно, части речи Пауэлла слишком облегчили его политическим оппонентам нападки на него и дали слишком много прикрытия людям, находящимся гораздо правее его. Но сегодня при чтении его речи — и реакции на нее — больше всего поражают те фрагменты, за которые его осуждали и которые сейчас кажутся почти недооцененными: например, утверждение Пауэлла, что в Британии есть улица, на которой живет только одна белая женщина. В последующих интервью и дискуссиях случай с этой женщиной повсеместно отвергался как выдумка, поскольку считалось, что такой улицы не может существовать. Однако если бы кто-нибудь предложил Пауэллу в 1968 году использовать его речь в Бирмингеме для предсказания того, что в течение жизни большинства слушателей те, кто относит себя к «белым британцам», окажутся в меньшинстве в своей столице, он бы отмахнулся от такого советчика как от маньяка. Как и в случае с каждой из других европейских стран, даже самый известный пророк иммиграционной обреченности на самом деле недооценивал и преуменьшал значение дела.

Правда в утверждении, что вмешательство Пауэлла сделало иммиграцию невозможной дискуссией для целого поколения, заключается в том, что его вмешательство — и тот накал, который оно вызвало, — позволило политикам отмазаться от рассмотрения последствий своей политики. Многие из них пришли к очевидному выводу, что траектория, по которой движется страна, неизменна. В 1960-е годы в парламенте еще шли дебаты о возвращении иммигрантов в страну происхождения, если, например, они совершили преступление в Великобритании.[15] Позже было принято законодательство, препятствующее распространению «браков по расчету», заключаемых исключительно для получения гражданства.[16] Но к 1970-1980-м годам численность иммигрантского сообщества стала очевидной, что любая политика, направленная на уменьшение его численности, была невозможна, даже если бы она считалась желательной. Как и в случае со странами всего континента, Британия оказалась в положении, которого не предполагала, и должна была импровизировать, реагируя на любые вызовы и преимущества, которые создавала эта новая реальность. Но о невысказанном беспокойстве по поводу того, в чем заключаются эти вызовы, говорит тот факт, что в этот период даже самые откровенные высказывания истины становились невозможными.

В январе 1984 года директор школы в Брэдфорде Рэй Ханифорд опубликовал в малотиражном журнале The Salisbury Review статью, в которой размышлял о некоторых аспектах управления школой в районе, где 90 процентов учеников были родителями-иммигрантами. Он упомянул об отказе некоторых отцов-мусульман разрешить своим дочерям посещать занятия танцами, драматическим искусством или спортом, а также о молчании властей по этому поводу и другим культурным обычаям, таким как вывоз детей в Пакистан на время уроков. Он также выступал за то, чтобы учеников поощряли говорить на языке и понимать культуру страны, в которой они живут, а не поощряли жить параллельной жизнью в обществе, как, по мнению Ханифорда, пытаются сделать руководители, занимающиеся вопросами расовых отношений.

Кампания против Ханифорда была быстро организована индустрией расовых отношений, которую он критиковал в своей статье. Мэр-мусульманин Брэдфорда потребовал уволить Ханифорда, обвинив его даже спустя годы в «культурном шовинизме».[17] На фоне протестов и общенациональных криков «райчист» Ханифорд был вынужден покинуть свою работу и больше никогда не работал в сфере образования. В своей оскорбительной статье он сказал, что благодаря коррупции в политике и даже в языке трудно писать честно об этих вопросах, и его собственное обращение более чем доказало это. Почему популярный директор школы, на которого не поступало никаких других жалоб, был вынужден уйти в отставку за подобные рассуждения? Единственное объяснение заключается в том, что в то время даже простая правда об этих вопросах еще не стала приемлемой. Политическая и социальная парадигма, которую неловко называть «мультикультурализмом», уже зародилась, и в 1984 году еще не было возможности разрушить основы этой веры. Хотя Рэя Ханифорда это мало утешило бы, уже через пару десятилетий после публикации его статьи многие говорили, что, возможно, он что-то понял, а к моменту его смерти в 2012 году суть его аргументов стала общепринятой.

В 1980-е и 1990-е годы под новой рубрикой «мультикультурализм» в Британию продолжался постоянный приток иммигрантов с Индийского субконтинента и других стран. Однако существовал негласный консенсус, согласно которому иммиграция — несмотря на постоянную тенденцию к росту — была тихо ограничена. То, что произошло после победы Лейбористской партии на выборах 1997 года, стало нарушением этого консенсуса. Хотя это не было ни манифестом, ни заявленной целью, правительство Тони Блэра, придя к власти, провело открытие границ в масштабах, не имевших аналогов даже в послевоенные десятилетия. Они отменили «правило главной цели», которое позволяло отсеивать фиктивные заявления о вступлении в брак. Они открыли границы для всех, кто считался необходимым для британской экономики — определение было настолько широким, что включало работников ресторанов в качестве «квалифицированных рабочих». Кроме того, открыв дверь в остальной мир, они открыли границы для новых членов ЕС — стран Восточной Европы. Именно последствия всего этого и многого другого создали картину страны, показанную в переписи 2011 года.

Конечно, существуют различные версии того, как произошел этот всплеск иммиграции после 1997 года. Одно из них, знаменитое, высказанное в 2009 году бывшим лейбористом Эндрю Нэзером, заключалось в том, что правительство Тони Блэра намеренно смягчило правила иммиграции, потому что хотело «утереть нос правым в разнообразии» и создать, как они неразумно полагали, электорат, который впоследствии будет лоялен Лейбористской партии.[18] После возмущения, вызванного его воспоминаниями 2009 года, Нэзер уточнил это конкретное воспоминание. Другие лейбористы тех лет стали говорить, что понятия не имеют, кем был Нейзер. Однако нетрудно понять, как любой человек, пусть даже младший, мог составить такое впечатление о том, что происходило в те годы.

Например, с момента ее назначения на пост министра по делам убежища и иммиграции во время первого срока Тони Блэра было ясно, что Барбара Роуч стремится полностью пересмотреть политику Великобритании в области иммиграции и убежища. Пока премьер-министр был сосредоточен на других вопросах, Рош изменила все аспекты политики британского правительства. Отныне всем людям, претендующим на статус просителей убежища, будет разрешено оставаться в Британии — независимо от того, подлинные они или нет, — потому что, как она сообщила одному чиновнику, «высылка занимает слишком много времени, и это эмоционально». Рош также считала, что современные ограничения на иммиграцию «расистские» и что вся «атмосфера» вокруг иммиграционных дебатов «токсична». За время своего правления она неоднократно заявляла о своем стремлении преобразовать Британию. По словам одного из коллег, «Рош не считала своей задачей контролировать въезд в Британию, но, глядя на картину в целом „комплексно“, она хотела, чтобы мы увидели преимущества мультикультурного общества».

Ни премьер-министр, ни министр внутренних дел Джек Стро не были заинтересованы в том, чтобы подвергнуть сомнению новую политику предоставления убежища, равно как и тот факт, что при Рош каждый въезжающий в Британию, независимо от того, была у него работа или нет, превращался в «экономического мигранта». При любой критике ее политики, как внутренней, так и внешней, Рош отвергала ее как расистскую. Более того, Рош, критиковавшая коллег за то, что они слишком белые, настаивала на том, что даже упоминание об иммиграционной политике является расистским.[19] То, к чему стремилась она и еще несколько человек из ее окружения, заключалось в полном изменении британского общества. Рош — потомок евреев из Ист-Энда — считала, что иммиграция — это только благо. Спустя десять лет после изменений, которые она произвела, она с удовлетворением сказала интервьюеру: «Мне нравится разнообразие Лондона. Я просто чувствую себя комфортно».[20]

Деятельность Рош и некоторых других в лейбористском правительстве 1997 года подтверждает идею о том, что это была целенаправленная политика трансформации общества: культурная война, которую вели против британского народа, используя иммигрантов в качестве своего рода тарана. Другая теория, не полностью противоречащая этому мнению, заключается в том, что все это было бюрократической ошибкой, которая вышла из-под контроля уже при сменявших друг друга правительствах, и только при новых лейбористах это произошло впечатляющим образом. В пользу этой точки зрения свидетельствует несоответствие между цифрами новых прибытий в страну, которые лейбористское правительство заявляло, что ожидает, и теми, кто действительно приехал. Например, разрешив в 2004 году бесплатный въезд в Соединенное Королевство новым странам, вступившим в ЕС, британское правительство объявило, что ожидает, что этой схемой воспользуются около 13 000 человек в год. В исследовании, проведенном по заказу правительства, утверждалось, что после снятия ограничений оно сможет «полностью контролировать» наводнение. Этого не произошло. Правила выдачи разрешений на работу, помимо других, были реформированы таким образом, чтобы квалифицированные и неквалифицированные иммигранты могли въезжать в страну и оставаться под видом «иностранных рабочих». Большинство из них остались. Вполне предсказуемо, что цифры вскоре разошлись даже с оценками самых больших сторонников массовой миграции. Ожидалось, что число граждан стран, не входящих в ЕС, удвоится со 100 000 в год в 1997 году до 170 000 в 2004 году. Фактически за пять лет правительственные прогнозы по количеству прибывших не оправдались бы почти на миллион человек.[21] Помимо прочего, правительственные эксперты совершенно не предусмотрели, что Великобритания может стать особенно привлекательным местом для людей из стран со значительно более низким средним уровнем дохода или без минимальной заработной платы. В итоге благодаря этой политике число восточноевропейцев, проживающих в Великобритании, выросло со 170 000 в 2004 году до 1,24 миллиона в 2013 году.[22]

Такие масштабные недооценки масштабов миграции были, конечно, предсказуемы для любого, кто хоть немного знаком с историей послевоенной иммиграции — историей, которая изобиловала огромными недооценками ожидаемого числа приезжих. Но это также отчасти продемонстрировало, что детальное внимание к контролю над иммиграцией просто не было приоритетом в те первые годы лейбористов. Самое главное, впечатление, что любое ограничение иммиграции было «расистским» (даже ограничение «белых» восточноевропейцев), делало любую внутреннюю и внешнюю оппозицию трудноосуществимой. Независимо от того, была ли политика резкого увеличения миграции незамеченной или официально одобренной, она определенно не вызывала возражений в британском правительстве.

Какими бы ни были причины или мотивы, редко кто отмечает, что реакция общества на массовый рост иммиграции и стремительное преобразование некоторых районов Британии была исключительно толерантной. В последующее десятилетие не было значительных или продолжительных вспышек расистских настроений или насилия, а единственная в стране расистская политическая партия — Британская национальная партия — впоследствии была уничтожена на выборах. Опросы общественного мнения и простой опыт жизни в стране показали, что большинство людей по-прежнему не испытывают никакой личной неприязни к иммигрантам или людям иного этнического происхождения. Но опрос за опросом показывал, что большинство глубоко обеспокоено тем, что все это означает для страны и ее будущего. Несмотря на это, даже самые мягкие попытки политического класса поднять эти вопросы (например, плакат предвыборной кампании консерваторов 2005 года, предлагающий «ограничить» иммиграцию) осуждались остальными представителями политического класса, в результате чего серьезная общественная дискуссия так и не состоялась.

Возможно, сменявшие друг друга правительства всех мастей десятилетиями откладывали реальное обсуждение этого вопроса, поскольку подозревали, что общественность не только не согласна с ними, но и что это вопрос, контроль над которым ускользает. Консервативная партия, сформировавшая коалиционное правительство с либерал-демократами в 2010 году, обещала сократить иммиграцию с сотен тысяч в год до десятков тысяч, и это обещание они повторили на своем посту. Но им так и не удалось приблизиться к этой цели. Не достигло ее и сменившее их правительство консерваторов, несмотря на то, что придерживалось того же обещания. Действительно, после пяти лет работы коалиционного правительства и начала работы правительства консерваторов, оба из которых обязались сократить иммиграцию, иммиграция не только не снизилась, но и выросла до рекордного уровня чистой иммиграции в 330 000 человек в год.[23]