Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Управление люфтом

Один из путей к ответу — рассмотреть, что могут сказать или сделать «обычные» люди, возражающие против массовой иммиграции в их общество и некоторых негативных последствий, которые она влечет за собой. Как выглядело бы достойное движение, выражающее подобную озабоченность? Будет ли в нем хоть один представитель рабочего класса? Должны ли все участники иметь высшее образование, или люди без высшего образования могут выражать озабоченность тем, в каком направлении движется их страна, не будучи при этом «нацистами»? В 2014 году канцлер Меркель могла бы сама начать этот процесс. Вместо того чтобы использовать свое новогоднее послание для осуждения Pegida за холод в сердце, она могла бы сказать немецкому народу, что салафиты и другие радикалы, против которых Pegida себя провозгласила, имеют самый ужасающий холод в сердце — проблема, на которую немцы должны найти ответ, не отвергая при этом всех беженцев в мире. То же самое произошло и с реакцией немецкого политического истеблишмента на недавно созданную Alternative für Deutschland. Концентрация на атаке взглядов и сторонников AfD при одновременном усилении причин их беспокойства была глубоко краткосрочной политикой. Однако атаковать все проявления беспокойства, не обращая внимания на их причины и никак не сдерживая их — атаковать вторичную проблему, а не первичную — стало в эти годы европейской привычкой и признаком грядущих серьезных проблем.

Европейские СМИ страдают тем же недугом. Восприняв фетву Рушди, датские карикатуры и уроки Charlie Hebdo как никто другой, европейские СМИ знают, что углубление в исламскую тематику сопряжено не только с физическим, но и с репутационным риском. Пока они прикрываются защитой «хорошего вкуса» в таких вопросах, все время находятся более легкие темы, к которым они могут вернуться. В частности, «подъем крайне правых» — это такой журналистский троп, что о крайне правых говорят, что они поднимаются даже тогда, когда они терпят крах, как это было в Британии в последнее десятилетие. Тем не менее этому мощному тропу часто придают дополнительную окраску, например, когда о правых или ультраправых говорят, что они «на марше». Утверждение в заголовке: «Крайне правые на марше по всей Европе» в последние годы используется очень часто, независимо от того, являются ли люди, о которых идет речь, правыми или нет. Как заметил писатель Марк Стин во время возвышения Пима Фортуина в 2002 году, «Гей-профессионалы на марше» просто не имеет того же звучания.[224]

В то же время навязчивая идея о якобы распространенности европейского расизма означает, что в любой день в новостях доминируют подобные вопросы. В любой обычный день, выбранный наугад в любой точке Европы, можно увидеть заголовки, подобные тому, что был на первой странице голландской газеты de Volkskrant летом 2016 года: «Hoe racistisch is Nederland» («Насколько расистскими являются Нидерланды?»).[225] Ответ обычно «очень», и ответственность за любые неудачи в интеграции или ассимиляции возлагается непосредственно на европейцев. Таким образом, европейцев обвиняют в том, что с ними происходит, лишают возможности возразить, а взгляды большинства выставляют не просто опасными, а маргинальными. Из всех европейских стран, пытающихся провести этот эксперимент, Швеция — одна из самых интересных, не в последнюю очередь потому, что в ней наиболее жестко соблюдается политический и медийный консенсус из всех стран Европы. Несмотря на это или благодаря этому, политика в этой стране меняется быстрее, чем где бы то ни было.

На первый взгляд может показаться, что ситуация в Швеции отличается от ситуации в других европейских странах. Единственная страна, в которой в 2015 году уровень иммиграции был сопоставим с Германией, Швеция, в отличие от Германии, не кажется придавленной грузом своей истории. Напротив, она представляет себя на условиях своего политического класса: как либеральная, благожелательная «гуманитарная сверхдержава». Этот самый северный форпост Европы с населением менее 10 миллионов человек славится своими расходами на социальное обеспечение, высокими налогами и высоким качеством жизни. Но проблемы, с которыми она столкнулась в связи с иммиграцией, такие же, как и везде.

Как и во всей Европе, после Второй мировой войны Швеция начала принимать трудовых мигрантов. Периодические волны беженцев в годы коммунистического правления в Восточной Европе (в частности, в 1956 и 1968 годах) убедили многих шведов в том, что они не только могут принять этих людей, но и успешно их интегрировать. На протяжении всего этого периода репутация Швеции как безопасного убежища для лиц, ищущих убежища, росла и способствовала укреплению самооценки страны, а также ее имиджа во всем мире.

Однако под этой оболочкой скрывается другая правда. Хотя на первый взгляд может показаться, что Швеция принимает мигрантов из искренних и беспристрастных побуждений, чувство вины перед Европой в шведском обществе прослеживается лишь более тонко, чем у ее южных соседей. Имея минимальную колониальную историю, страна не испытывает серьезного наследия колониальной вины. А сохранив нейтралитет во время Второй мировой войны, она не испытывает вины за военные действия. Однако чувство вины все еще витает вокруг тех лет. Хотя Швеция преподносит свой нейтралитет как пример высокой морали, чем дальше мы отходим от 1940-х годов, тем более позорным становится этот изученный нейтралитет. И тем яснее становится, что Швеция вовсе не оставалась нейтральной, как она утверждает. Не только потому, что она позволила поездам с нацистами и припасами проехать через свою территорию во время оккупации соседней Норвегии, но и потому, что она снабжала Германию сырьем, которое позволяло нацистам продолжать воевать.

Послевоенные события нанесли новые удары по самоощущению страны. Одним из небольших, но значимых эпизодов стала экстрадиция из Швеции солдат из стран Балтии, воевавших против Советов. Урок для шведов заключался в том, что возвращенные беженцы могут стать таким же моральным уродом, как и беженцы, которых не принимали в первый раз, в то время как беженцы, оставшиеся в Швеции, должны быть безусловным благом. Так думали шведы какое-то время.

Гордость Швеции по поводу ее способности быть безопасным убежищем для ищущих убежища в мире начала меняться в 1990-х годах, когда страна приняла десятки тысяч беженцев, спасающихся от войн на Балканах. Впервые эти беженцы принесли с собой серьезные социальные проблемы. Боснийские банды стали постоянным объектом шведских новостей. Несмотря на этот предупреждающий знак, темпы миграции в первые полтора десятилетия XXI века росли в геометрической прогрессии. Стремительный рост населения Швеции — в том числе исключительно за счет иммиграции — привел к обычной нагрузке на государственные службы. Согласно официальным данным, в 1969 году численность населения составляла 8 миллионов человек, а к 2017 году прогнозируется 10 миллионов, причем (при нынешних темпах роста) к 2024 году население достигнет 11 миллионов. Это означает, что при нормальном уровне прироста населения Швеция должна будет строить 71 000 новых домов в год, чтобы удовлетворить потребности страны к 2020 году, или 426 000 новых домов в целом к этому времени.[226]

Хотя существует предположение, что шведский народ, как и его политическая элита, всегда выступал за такую миграцию, факты говорят об обратном. В 1993 году газета Expressen нарушила одно из величайших табу шведской политики и опубликовала редкий опрос общественного мнения о реальных взглядах жителей страны. Под заголовком «Выбросьте их вон» газета сообщила, что 63 процента шведов хотят, чтобы иммигранты вернулись на родину. В сопроводительной статье главный редактор газеты Эрик Мёнссон отметил: «У шведского народа есть твердое мнение по поводу иммиграции и политики в отношении беженцев. Те, кто находится у власти, придерживаются противоположного мнения. Это не сходится. Это бомба общественного мнения, которая вот-вот взорвется. Вот почему мы пишем об этом, начиная с сегодняшнего дня. Рассказываем все как есть. Черным по белому. Пока бомба не взорвалась». Словно в подтверждение его слов, единственным результатом этого опроса стало то, что владельцы Expressen уволили главного редактора газеты.

Когда в 2000-х годах миграция в Швецию стала значительно увеличиваться, общественная дискуссия сдерживалась не только единообразием политического класса, но и политическим единообразием шведской прессы. Возможно, больше, чем в любой другой стране Европы, шведские СМИ относились к дискуссиям, связанным с иммиграцией, с чувством презрения, а также опасности. Исследование политических симпатий шведских журналистов показало, что в 2011 году почти половина (41 %) симпатизировала Партии зеленых. Единственными партиями, которые приблизились к ним по симпатиям журналистов, были Левая партия (15 %), Социал-демократическая партия (14 %) и либерально-консервативная Умеренная партия (14 %). Лишь около 1 процента журналистов выразили симпатии к Шведским демократам, что находится в пределах погрешности.[227]

И все же в 2016 году эта партия, которую так поносили журналисты, заняла первое место в шведских опросах. История того, как она к этому пришла, похожа на срез дилемм современной Европы. Когда партия была основана в 1980-х годах, она была безусловно расистским, а также националистическим движением. Ее союзы и политика соответствовали настоящим ультраправым движениям по всей Европе, включая те, которые выступали за расовое превосходство белых. К нему относились так же, как к Британской национальной партии в Соединенном Королевстве, и оно никогда не имело сколько-нибудь значимого голоса в политике. В 1990-х годах были предприняты сознательные усилия по реформированию партии, в результате которых из нее были исключены люди, причастные к неонацистским движениям. Затем в 2000-х годах группа из четырех молодых людей, в основном родившихся в 1970-х годах, искала способ нарушить шведский статус-кво.

У Джимми Акессона и его коллег был выбор: либо создать новую партию, либо взять под контроль уже существующую. Они выбрали последний вариант и на протяжении 2000-х годов работали над тем, чтобы изгнать из «Шведских демократов» оставшиеся ультраправые элементы и превратить ее в националистическое, но не расистское движение. Их заслуги в этом не было. СМИ и другие политики продолжали называть «Шведских демократов» «ультраправыми», «расистами» и «ксенофобами» и продолжали изображать их неонацистами. На всеобщих выборах 2010 года партия набрала более 5 % голосов и впервые прошла в парламент. Другие парламентские партии были в шоке и отнеслись к новым членам парламента как к изгоям, отказавшись иметь с ними какие-либо дела, сотрудничать с ними или даже разговаривать с ними.

Однако в годы после этих выборов вопросы иммиграции и идентичности, которые поднимали шведские демократы, вышли на первый план. До этого времени страна испытывала те же симптомы, что и остальная Европа, хотя, возможно, хуже, чем где-либо еще. Культура самоотречения была особенно сильна. В 2006 году премьер-министр страны Фредрик Рейнфельдт (представитель консервативной партии «Умеренные») провозгласил: «Только варварство является истинно шведским. Все дальнейшее развитие было привнесено извне». Церкви в Швеции поддерживали все основные политические взгляды. Например, архиепископ Церкви Швеции Антье Якелен и другие видные священнослужители настаивали на том, что миграционная политика страны должна учитывать, что «сам Иисус был беженцем».

С усталой предсказуемостью эта эпоха также стала свидетелем экспоненциального роста антисемитских нападений в Швеции. По мере роста численности мусульманских иммигрантов в городе Мальме количество евреев в городе (который когда-то был убежищем) стало уменьшаться. Еврейские здания, включая часовню на еврейском кладбище города, подвергались поджогам, а к 2010 году, когда еврейская община города сократилась до тысячи человек, каждый десятый местный еврей подвергался преследованиям в течение одного года. Местные жители-неевреи стали сопровождать евреев, носящих киппу, на службы и другие общинные мероприятия.

Несмотря на те же предупреждающие знаки, что и везде, с 2010 года миграция в Швецию стремительно ускорилась. Потенциальные мигранты со всего мира считали Швецию особенно привлекательной страной, где новоприбывшим не только предоставляют жилье и социальное обеспечение, но и предлагают особенно привлекательную программу воссоединения семей. На выборах 2014 года Шведские демократы увеличили свою долю голосов более чем в два раза, став третьей по величине партией в стране с почти 13 % голосов. И как только все поняли, что происходит, шведская пресса стала усиленно избегать всех материалов, которые могли бы подкрепить нарратив шведских демократов и усилить их поддержку. Результаты оказались предсказуемо трагичными.

Летом 2014 года музыкальный фестиваль «Мы — Стокгольм» прошел как обычно. За исключением того, что на нем десятки девочек в возрасте 14 лет были окружены бандами иммигрантов, в частности из Афганистана, подвергнуты домогательствам и изнасилованиям. Местная полиция скрыла этот случай, не упомянув о нем в своем отчете о пятидневном фестивале. Не было вынесено ни одного приговора, а пресса избегала любых упоминаний об изнасилованиях. Подобные организованные изнасилования бандами мигрантов происходили на музыкальных фестивалях в 2015 году в Стокгольме и Мальме, а также в других городах. Цифры были необычными. Если в 1975 году в шведскую полицию поступило 421 заявление об изнасиловании, то к 2014 году ежегодное число зарегистрированных изнасилований выросло до 6620.[228] В 2015 году Швеция имела самый высокий уровень изнасилований на душу населения среди всех стран мира после Лесото. Когда шведская пресса все же сообщала об этих событиях, она умышленно искажала информацию. Например, после группового изнасилования девушки на пароме из Стокгольма в Або (Финляндия) было сообщено, что преступниками были «шведские мужчины», в то время как на самом деле они были сомалийцами. Такая же история произошла и во всех соседних странах. Исследование, опубликованное в Дании в 2016 году, показало, что вероятность совершения изнасилования сомалийскими мужчинами в двадцать шесть раз выше, чем датскими, с поправкой на возраст.[229] И все же в Швеции, как и везде, эта тема остается нераскрытой.

Потребовались новогодние теракты 2015 года в Кельне и скандал с их сокрытием, чтобы шведские СМИ хотя бы сообщили о том, что годами происходило на шведских музыкальных фестивалях и других мероприятиях. Благодаря работе ряда веб-журналов и блогов не только было окончательно раскрыто сокрытие со стороны полиции, но и сокрытие со стороны шведской прессы. Все это происходило на фоне ежедневного притока новых беженцев, даже в 2014 году, в результате чего в августе того года премьер-министр признал, что с такими темпами притока просителей убежища в страну «мы не сможем позволить себе многого другого». «Но, — сказал Рейнфельдт, отказываясь изменить политику своего правительства, — это действительно люди, бегущие от своих жизней». В канун Рождества бывший премьер-министр дал телевизионное интервью, в котором заявил, что шведский народ сам по себе «неинтересен», что границы — это «фиктивные» конструкции и что Швеция принадлежит людям, приехавшим сюда за лучшей жизнью, а не тем, кто жил там на протяжении многих поколений.

Даже по таким меркам то, что пережила Швеция в 2015 году, не имеет аналогов в истории страны. В сентябре 2015 года после заявления канцлера Меркель в некоторые дни в Швецию въезжало до 10 000 человек, и на некоторое время страна была практически парализована. Хотя только в том году 163 000 человек попросили убежища, неизвестное число людей въезжало и исчезало в стране без следа. Люди, посещавшие прачечные своих домов в многоквартирных домах Мальмё, обнаруживали там мигрантов. В городе и так самая низкая налоговая база среди всех районов страны, в таких районах, как Розенгард, уже мало неиммигрантов, а в некоторых из них до 15 процентов жителей имеют работу. И все же это не неприятные районы. Они лучше обеспечены, чем районы с рабочим классом во многих других европейских городах, и пока эти районы не стали почти полностью иммигрантскими, многие работающие шведы откладывали деньги, чтобы купить в них жилье. Но перспективы интеграции уже тогда были плачевными. Еще до 2015 года в Розенгарде ни один ребенок в местной школе не имел шведского языка в качестве родного в течение четырнадцати лет. Еще до 2015 года службы экстренной помощи отказывались въезжать в эти районы без сопровождения полиции, потому что жители нападали на машины скорой помощи или пожарные машины.

Встревоженные большим скоплением мигрантов в некоторых городах, шведские власти в 2015 году попробовали другую тактику. Они решили переселить недавно прибывших в отдаленные города и деревни, особенно на севере страны. Они поселили 200 мигрантов в деревне Ундром в регионе Соллефтео (деревня с 85 жителями). 300 мигрантов поселились в деревне Тренсум в регионе Карлсхамн (деревня со 106 жителями). Другие отдаленные деревни за одну ночь увеличились втрое. Конечно, мигранты приехали в Швецию не для того, чтобы жить в таких изолированных и странных местах, и полиции часто приходилось вытаскивать их из автобусов, на которых их перевозили. Однако шведские политики настаивали на том, что в их стране достаточно места для размещения мигрантов. Только ускорив миграционную политику, они поняли, какие подводные камни таит в себе эта идея. В бюджете на следующий год предполагалось, что расходы на миграцию составят 50,4 миллиарда шведских крон только в виде прямых затрат (что составляет лишь часть истинных конечных расходов). Для сравнения: бюджет Министерства юстиции на 2016 год составил 42 миллиарда крон, а бюджет Министерства обороны — 48 миллиардов крон. Швеция — редкая страна в этом отношении. Во времена глобального спада ей удавалось иметь профицит бюджета. Сейчас, в период роста, Швеция сталкивается с возможностью иметь экономику с дефицитом.

Перед лицом таких реалий даже самые очевидные гуманитарные обоснования начали ослабевать. Среди вновь прибывших в 2015 году было особенно много несовершеннолетних без документов. Хотя среди них были дети, социальные работники говорили, что, возможно, трое из пяти таких «детей» утверждали, что их дни рождения приходятся на 1 января. И, конечно, подавляющее большинство из них (92 процента) были мужчинами. Политика шведских чиновников заключалась в том, чтобы игнорировать эти факты, даже когда они бросались им в глаза. Но в августе 2015 года проситель убежища, чье прошение было отклонено, убил двух шведов ножом в магазине «Икея» в Вестраосе. Шли месяцы, и терпение некоторых жителей Швеции начало лопаться.

В октябре 2015 года местные жители подожгли центры по предоставлению убежища в Мункедале, Лунде и еще десятке других мест по всей стране. Правительство приняло решение о том, что в будущем все подобные места будут держаться в секрете. Но в январе следующего года, когда в приюте для беженцев ребенок-мигрант, оказавшийся взрослым, зарезал молодую женщину-социального работника, общественное мнение еще больше ухудшилось. Вопрос о так называемых «запретных зонах» стал одной из главных тем в стране. Официальные лица яростно отрицали, что в Швеции есть районы, куда власти не могут попасть, хотя местные жители и службы экстренной помощи, регулярно подвергавшиеся нападениям в таких районах, знали, что так оно и есть.

В августе того года восьмилетний мальчик из Бирмингема (Англия), семья которого была родом из Сомали, погиб в результате взрыва гранаты, заложенной бандой во время посещения родственников в Гетеборге. Как и взрыв автомобиля в Гетеборге годом ранее, в результате которого погибла трехлетняя девочка, подобное насилие со стороны этнических банд стало обычным делом. В 2016 году стало известно, что около 80 процентов шведских полицейских подумывают об увольнении из-за опасности, с которой сопряжена их работа в районах страны, где все чаще царит беззаконие и преобладают мигранты.

Как и во всех других странах, шведское правительство и средства массовой информации представляли этих мигрантов как почти полностью врачей и ученых. На самом же деле в страну, испытывающую острую потребность в низкоквалифицированных работниках, было ввезено огромное количество людей, не знающих языка. И хотя правительство неохотно ужесточило пограничные процедуры, политические и общественные лидеры продолжали настаивать на том, что границ быть не должно и что иммиграция может быть безграничной. Архиепископ Якелен настаивал на том, что Иисус не одобрил бы правительственных ограничений на иммиграцию.

Летом 2016 года, находясь в Швеции, я побывал на региональной конференции партии «Шведские демократы», которая проходила в городе Вэстерос, в центре страны. На манер научной конференции несколько сотен членов партии собрались, чтобы послушать целый день выступлений. Лидеры партии смешались с членами партии, и хотя все были согласны с тем, что они националисты, не было ни малейших признаков расизма или экстремизма. Члены и лидеры партии много говорили о том, как остановить иммиграционную политику правительства, но преимущественно молодое руководство поражало своей сдержанностью как в частном, так и в публичном порядке. В частном порядке они хотели узнать, что думает их гость о Викторе Орбане и других европейских лидерах, которые, как и они, выступают против массовой миграции. Насколько они хороши? Кто из них был союзником, а кто — «крайним»? Эта партия, которую СМИ в Швеции и за рубежом продолжают изображать как «крайне правую» и «фашистскую», казалось, была так же обеспокоена действительными крайне правыми и фашистами, как и все остальные.

Какими бы ни были их взгляды, недавний успех партии вряд ли удивителен. Политика страны быстро изменилась, потому что так быстро изменилась демографическая ситуация. По данным шведского экономиста доктора Санандаджи (сам курдско-иранского происхождения), в 1990 году неевропейские иммигранты составляли всего 3 процента населения Швеции. К 2016 году эта цифра выросла до 13–14 процентов и в настоящее время увеличивается на один-два процентных пункта в год. В Мальме — третьем по величине городе Швеции — неэтнические шведы составляют уже почти половину населения. По мнению Санандаджи, через поколение за ним последуют другие города, и этнические шведы станут меньшинством во всех крупных городах: отчасти из-за иммиграции, отчасти из-за повышения рождаемости среди иммигрантов, а отчасти из-за того, что этнические шведы покидают районы, где преобладают иммигранты. Не менее интересным аспектом опросов шведского населения является то, что даже при так называемом «белом бегстве» средний швед по-прежнему считает важным жить в мультикультурном районе. Более того, те, кто переехал из «мультикультурных» районов, с непропорционально высокой вероятностью говорят о том, как важно жить в них.[230]

В Швеции, как и на других континентах, явно существует разрыв между тем, что думают люди, и тем, что, по их мнению, они должны думать. И хотя взгляды европейцев продолжают двигаться в одном и том же направлении с разной скоростью, их политические лидеры продолжают принимать решения, которые заставят эти взгляды меняться еще быстрее. Швеция — всего лишь крайняя демонстрация тенденции.

В течение всего 2016 года, пока политические и общественные плиты Европы двигались, руководство Европы продолжало следовать тем же неумолимым курсом. К лету того года сделка с Турцией замедлила миграцию через греческий маршрут, в результате чего произошел всплеск движения в Италию. В августе того года итальянская береговая охрана спасла 6500 мигрантов в водах у берегов Ливии за один день. Береговая охрана провела более 40 спасательных операций всего в 12 милях от ливийского города Сабрата. Пассажиры на лодках — в основном из Эритреи и Сомали — ликовали, когда их подбирали. К этому времени контрабандисты даже не удосужились заправить свои лодки топливом, чтобы проплыть хотя бы половину пути до Лампедузы. Зная, что их раньше перехватят европейские спасательные суда, контрабандисты заправляли лодки топливом только для того, чтобы добраться до спасательных судов. Дальше за дело брались европейцы.[231]

Политики продолжали проводить ту же политику и втягивать все больше и больше людей в то, что они сами признали неудачной моделью. Но во всей Европе отношение общества начало меняться. В июле 2016 года, менее чем через год после грандиозного жеста канцлера Меркель, опрос показал, что менее трети коренных немцев (32 %) по-прежнему верят в концепцию Willkommenskultur и продолжение массовой иммиграции в их страну. Треть немцев в целом заявили, что миграция ставит под угрозу будущее страны, а треть считает, что большинство мигрантов — это экономические мигранты, а не настоящие беженцы. Еще до того, как летом 2016 года в стране произошли первые взрывы смертников и другие теракты, половина немцев сильно опасалась терроризма в результате притока мигрантов. Пожалуй, самым интересным оказался вывод о том, что среди немцев иностранного происхождения только 41 процент хотел бы продолжения массовой иммиграции, а 28 процентов желали ее полного прекращения. Другими словами, Меркель потеряла одобрение своей миграционной политики даже со стороны мигрантов.[232]

К следующему месяцу ее рейтинг одобрения снизился с 75 % (на уровне апреля 2015 года) до 47 %.[233] Большинство немцев теперь не согласны с политикой своего канцлера. На сентябрьских региональных выборах в Померании партия «Альтернатива для Германии» (AfD), которой всего три года, обошла партию Ангелы Меркель и заняла третье место. О таких результатах говорили как о метафорических землетрясениях, но на самом деле это были самые незначительные толчки, и они не обязательно означали какие-либо серьезные изменения. Европейская общественность выступала против массовой иммиграции с самого начала ее появления. Но ни один из политических лидеров, придерживающихся тех или иных политических убеждений, не потрудился задуматься над этим фактом или изменить в связи с этим свою политику. Хотя канцлер Меркель и ускорила процесс, он был лишь частью непрерывного процесса, к которому континент шел десятилетиями. Последствия всего этого время от времени становились поразительно очевидными.

19 декабря 2016 года, в последние дни перед Рождеством, 24-летний тунисец Анис Амри угнал грузовик, убил польского водителя и проехал на нем по переполненному рождественскому базару на Курфюрстендамм, главной торговой улице Западного Берлина. В результате кровавой бойни погибли двенадцать человек, еще больше получили ранения. Сбежав из грузовика, Амри отправился в бега по Европе. Несмотря на то что он был самым разыскиваемым человеком на континенте, ему удалось сначала добраться до Голландии. Затем ему удалось проникнуть на территорию Франции — страны, которая уже второй год находится в состоянии повышенной готовности. Затем Амри отправился в Италию, где двое полицейских в Милане попросили предъявить документы. Он достал пистолет и выстрелил в одного из итальянских полицейских, после чего второй офицер застрелил Амри. Выяснилось, что Амри, который перед нападением объявил о своей приверженности Исиде, прибыл на Лампедузу в 2011 году в качестве мигранта. Получив отказ в предоставлении вида на жительство в Италии, он позже попал в тюрьму на Сицилии за поджог предоставленного правительством приюта. В 2015 году, выйдя из тюрьмы, он въехал в Германию и зарегистрировался как проситель убежища по меньшей мере под девятью разными именами. Неспособность местных немецких властей общаться друг с другом, а также слабая система внешних и отсутствующая внутренняя граница Европы сослужили Амри хорошую службу. Те же самые системы не так хорошо послужили покупателям на рождественском рынке в Берлине.

В то время как подобные злодеяния с большим числом жертв попадают в заголовки газет и на пару циклов привлекают внимание европейской прессы, на местах все это время происходят изменения на континенте в целом. Только в 2016 году власти Германии зарегистрировали прибытие в страну еще 680 000 человек. Продолжающаяся массовая иммиграция, высокая рождаемость среди иммигрантов и низкая рождаемость среди коренных европейцев — все это гарантировало, что в ближайшие годы происходящие изменения только ускорятся. Немецкий народ продемонстрировал на выборах, что с политической точки зрения даже Меркель смертна. Но она помогла изменить континент и целое общество, последствия чего будут сказываться на протяжении многих поколений.